Текст книги "Пыточных дел мастер"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Тогда понятно, откуда взялся этот сон… В памяти моей еще свежи были образы великанш на дне моря, поэтому я, хоть вид гиганта и повергал меня в трепет, спросил, что ему снилось.

– Пещеры, где острые каменные клыки сочатся кровью… Отрубленные руки на песчаных дорожках, какие-то твари, лязгающие цепями в темноте…

Спустив ноги на пол, он запустил в рот огромный палец и принялся чистить им редкие и удивительно мелкие зубы.

– Идемте, наконец! – сказал доктор Талое. – Если уж мы собираемся поесть, побеседовать и вообще хоть что-нибудь успеть сегодня – самое время двигаться. Дел у нас предостаточно.

Балдандерс сплюнул в угол.

Глава 16
Лавка тряпичника

В то утро, на дремлющей нессусской улочке, столь часто навещающая меня печаль впервые сжала сердце мое изо всех сил. Пока я был заключен в темницу, ее приглушала чудовищность содеянного мною и чудовищность неизбежной и скорой, как мне казалось, расплаты в руках мастера Гурло. Накануне же новизна и острота ощущений вовсе прогнали ее прочь. А вот сейчас… казалось, в целом мире не осталось ничего, кроме смерти Теклы. Любое черное пятнышко тени напоминало о ее волосах; любой проблеск белизны в солнечных лучах – о ее коже. Порой я готов был бежать обратно в Цитадель, чтобы посмотреть, не сидит ли она в своей камере, читая при свете серебряного светильника.

Мы отыскали кафе с расставленными снаружи, вдоль стены, столиками. Улица была еще почти пуста. На углу, прямо на мостовой, лежал мертвец (наверное, задушенный ламбрекеном – в городе было достаточно умельцев по этой части). Доктор Талое обшарил его карманы, но вернулся к нам с пустыми руками.

– Ну что ж, – сказал он, – подумаем. Нужно разработать план.

Официантка принесла нам по чашке мокко, и Балданяерс подвинул одну доктору. Тот рассеянно помешал в ней пальцем.

– Дружище Северьян! Пожалуй, мне следует разъяснить наше положение. Балдандерс – мой единственный пациент – и сам я пришли сюда с озера Диутурна. Дом наш сгорел, и мы решили попутешествовать, дабы заработать деньжат на его восстановление. Мой друг – человек удивительной силы. Я собираю публику и, пока он ломает несколько бревен и поднимает разом по десять человек, приторговываю целебными снадобьями. Казалось бы, немного. Но, скажу тебе больше, у меня есть пьеса и кое-какое оборудование. Если ситуация благоприятствует тому, мы представляем некоторые сцены, причем даже вовлекаем в действо кое-кого из публики. Ты, друг мой, идешь на север и, судя по тому, как вчера устроился на ночлег, стеснен в средствах. Могу ли я предложить тебе присоединиться к нашему предприятию?

Балдандерс, похоже, понявший лишь начало речи своего компаньона, медленно проговорил:

– Он не совсем сгорел. Стены-то – каменные, толстые. Кое-что сохранилось.

– Совершенно верно. Мы думаем восстановить наш добрый старый дом. Но, видишь ли, какая перед нами встала дилемма: мы уже на полпути обратно, а скопленных капиталов все еще недостаточно. Посему я предлагаю…

К нам вновь подошла официантка – хрупкая юная девушка – с миской овсянки для Балдандерса, хлебом и фруктами для меня и печеньем для доктора.

– Как привлекательна эта девушка! – заметил он. Девушка улыбнулась доктору.

– Не можешь ли ты присесть к нам? Других клиентов пока не видно!

Бросив взгляд в направлении кухни, она пожала плечами и принесла себе стул.

– Угощайся – я слишком занят разговором. Глотни и кофе, если тебе не претит пить после меня.

– Вы ведь думаете, он нас кормит бесплатно? – заговорила девушка. – Нет! Дерет с нас обычную цену!

– О! Значит, ты – не хозяйская дочь. И не супруга. Отчего же он не отщипнет лепесток от такого цветка?

– Я здесь меньше месяца. И зарабатываю только то, что оставляют на столах. Взять хоть вас троих – если вы ничего не дадите мне, выйдет, что я обслуживала вас задаром.

– Вот так-так! Но – что, если мы предложим тебе роскошный дар, а ты откажешься принять его?

С этими словами доктор Талое склонился поближе к девушке, и я внезапно увидел, что лицом он похож не просто на лисицу (это-то, благодаря его густым рыжим бровям и острому носу, приходило в голову немедленно), но – на лисицу-скульптуру. От всех, кому в силу ремесла своего приходится копать землю, я слышал, что нигде в мире нет клочка земли, где, копнув пару раз, не вытащишь на свет осколков прошлого. Где бы лопата ни вонзилась в почву, штык ее неизменно наткнется на булыжник разрушенной мостовой либо изъеденный коррозией металл. Ученые пишут, будто тот особый песок, называемый художниками полихромным (из-за того, что среди его белизны попадаются все возможные цвета и оттенки), на самом деле вовсе не песок, но древнее стекло, истертое в порошок многими зонами времени и безжалостным морским прибоем. И если реальность столь же многослойна, как и попираемая нашими ногами история, то на некоем глубинном ее уровне лицо доктора Талоса было лисьей маской на стене, и теперь я дивился тому, как маска эта поворачивается и склоняется к девушке, а тени от носа и бровей изумительным образом придают ей выражение – осмысленное и живое.

– Итак, ты не откажешься от нашего дара? – спросил доктор.

Я вздрогнул, словно до этого спал и был неожиданно разбужен.

– Какого дара? Один из вас – казнедей. Может, ты говоришь о даре смерти? Наш Автарх, чья мудрость блеском своим затмевает и звезды, защищает жизнь своих подданных!

– Дар смерти? О, нет! – засмеялся доктор. – Нет, дорогая моя, этот дар ты получила еще при рождении. равно как и он. Зачем же дарить тебе то, что у тебя есть и без нас? Я предлагаю одарить тебя красотой – красотой, влекущей за собою богатство и славу.

– Если вы что-то продаете, денег у меня все равно нет.

– Продаем? Вовсе нет! Напротив, мы предлагаем тебе новую работу. Я – тауматург, чудотворец, а эти оптиматы – актеры. Неужели тебе никогда не хотелось выйти на сцену?

– А вы – забавные!

– Место инженю в труппе сейчас вакантно. Если пожелаешь, можешь занять его. Но тогда тебе придется отправиться с нами прямо сейчас – мы не можем ждать и сюда больше не вернемся.

– Но я не стану красивее, сделавшись актрисой!

– Я сделаю тебя прекрасной, поскольку ты нужна нам как актриса. Я, среди прочего, властен и над этим. – Он поднялся. – Сейчас или никогда! Идешь с нами?

Официантка тоже встала со стула, не отрывая глаз от лица доктора.

– Мне нужно сходить к себе в комнату…

– Тщета! Я должен наложить заклятье и за день обучить тебя роли! Нет, я не могу ждать!

– Тогда заплатите за завтрак, а я скажу хозяину, что ухожу.

– Вздор! Как член труппы ты обязана способствовать сбережению средств, которые, кстати, потребуются на твои костюмы. Не говоря уж о том, что это ты съела мое печенье. Плати за него сама!

Какое-то мгновенье девушка колебалась.

– Можешь ему поверить, – сказал Балдандерс. – Доктор, конечно, видит мир по-своему, но лжет куда меньше, чем кажется.

Слова, неспешно произнесенные глубоким, уверенным голосом, убедили ее.

– Хорошо. Я иду.

Вскоре мы вчетвером были уже в нескольких кварталах от кафе и шли мимо лавок, большей частью еще закрытых. Через некоторое время доктор Талое объявил:

– Теперь, друзья мои, нам придется разделиться. Я посвящу свое время просвещению сей сильфиды. Балдандерс! Ты заберешь наш ветхий помост и прочие пожитки из гостиницы, где вы с Северьяном провели ночь – я полагаю, трудностей с этим не предвидится. Северьян! Скорее всего, мы будем представлять у Ктесифонского перекрестка. Знаешь, где это?

Я кивнул, хоть и не имел понятия, где этот Ктесифонский перекресток. Честно говоря, я вовсе не собирался возвращаться к ним.

После того как доктор Талое быстро удалился, сопровождаемый рысившей за ним официанткой, я остался наедине с Балдандерсом посреди пустынной улицы. Желая, чтобы и он ушел поскорее, я спросил, чем он намерен заняться. Разговаривать с ним было – все равно что с каменной статуей.

– Тут у реки есть парк, где можно поспать днем, хотя ночью и запрещают. Как начнет темнеть, я проснусь и пойду за нашими вещами.

– Боюсь, мне-то спать не хочется… Поброжу по городу, полюбуюсь окрестностями.

– Значит, встретимся у Ктесифонского перекрестка. Отчего-то я был уверен, будто Балдандерс знает, что у меня на уме. Глаза его потускнели, точно у быка.

– Да, – сказал я. – Конечно.

Балдандерс побрел в сторону Гьолла, а я, поскольку его парк лежал на востоке, а доктор Талое увел официантку на запад, снова повернул на север, продолжив свой путь в Траке, Град Без Окон.

Но пока что вокруг простирался Нессус, Несокрушимый Град, который я, прожив в нем всю жизнь, знал весьма плохо. Я шел вдоль широкой улицы и не имел (впрочем, и не желал иметь) представления, что это за улица – боковая или же главная в квартале. По обеим сторонам мостовой тянулись пешеходные дорожки, а еще одна, третья, отделявшая северное направление от южного, была устроена в центре.

Дома слева и справа теснили друг друга, точно всходы на слишком густо засеянном поле. И – что это были за дома! Ни величиной, ни древностью они не могли сравниться с Башней Величия; наверняка не было здесь и металлических стен в пять шагов толщиной, как в нашей башне; но что касается цвета и оригинальности новаторских, фантастических замыслов – тут Цитадели было до них далеко. Каждое здание по-своему выделялось на общем фоне – а ведь их были сотни! Как заведено в некоторых частях города, нижние этажи этих домов были заняты лавками, хотя поначалу там явно задумывались вовсе не лавки, но гильдейские залы, базилики, арены, оранжереи, сокровищницы, часовни, артеллы, богадельни, мануфактуры, молитвенные собрания, странноприимные дома, лазареты, гауптвахты, трапезные, мертвецкие, скотобойни и театры. Архитектура построек отражала все эти функции и, сверх того, еще тысячу самых разнообразных и противоречивых вкусов и стилей. В небо яростно вонзались башни и минареты, но купола, фонари и ротонды словно бы сглаживали их ярость; наверх вели пролеты крутых, точно трапы, лестниц, притулившихся к стенам, а балконы, протянувшиеся вдоль фасадов, были засажены цитронами и гранатами, скрывавшими окна от посторонних взглядов.

Не знаю, сколько времени я мог бы дивиться на эти висячие сады среди джунглей розового и белого мрамора, красного сардоникса, серого, кремового и черного кирпича, желтой и пурпурной черепицы, если бы вид ландскнехта, стоявшего на часах у входа в казармы, не напомнил мне об обещании, данном накануне вечером офицеру пельтастов. Денег у меня было мало, а теплый гильдейский плащ наверняка еще мог пригодиться в дороге, поэтому лучший выход состоял в покупке какой-нибудь просторной накидки из дешевой ткани, которую можно надеть поверх плаща. Лавки в эту пору уже начали открываться, однако все, что продавалось в них, не годилось для моих Целей, а цены не соответствовали содержимому моего кошелька.

Мысль о том, чтобы заработать денег при помощи своего ремесла до прихода в Траке, еще не приходила мне в голову, а если бы и пришла, я бы отринул ее, рассудив, что палаческая работа вряд ли требуется каждый день, и потому поиск таковой не принесет выгоды. Полагая, что три азими и несколько орихальков с аэсами придется растягивать до самого Тракса, и не имея даже представления о размерах жалованья, которое будет мне предложено там, я просто глазел на балмаканы и сюртуки, доломаны и куртки из тонкого сукна, шерсти и сотни прочих дорогих тканей, не заходя в лавки, в витринах которых они были выставлены, и даже не останавливаясь, чтобы разглядеть их получше.

Вскоре внимание мое привлекли другие товары. Тогда я еще не знал, что именно в те дни тысячи наемников подбирали себе снаряжение для летней кампании. В глазах рябило от ярких солдатских плащей и попон, седел с высокой, защищающей пах, лукой, красных торб для овса, хетенов на длинных древках, сигнальных вееров из серебристой фольги, замысловато изогнутых кавалерийских луков, наборов из десяти и двадцати стрел, колчанов из дубленой кожи, украшенных блестящими гвоздями и перламутром, щитков, предохраняющих запястье от ударов тетивы… При виде всего этого мне вспомнились слова мастера Палаэмона насчет марша под барабанную дробь, и, хотя к матросам Цитадели мы всегда относились с некоторым презрением, в ушах моих зазвучали боевые трубы и протяжные строевые команды.

Но, стоило мне напрочь забыть о предмете своих поисков, из ближайшей лавки вышла, чтобы поднять жалюзи, стройная женщина лет двадцати с небольшим. Одета она была в платье из переливчатой парчи, изумительно дорогое и поношенное. Когда я взглянул на нее, солнечный луч как раз забрался в прореху пониже талии, окрасив кожу в бледно-золотистый цвет.

Я не могу объяснить причины моего вожделения к ней в тот момент и впоследствии. Из многих женщин, которых я знал, она была, пожалуй, наименее красивой – не столь грациозной, как та, которую я любил больше всех, не столь чувственной, как другая, и уж вовсе не столь благородной, как Текла. Была она среднего роста, с коротким носом, широкими скулами и продолговатыми, темными – словом, совершенно обычными для подобных лиц – глазами. И все же, стоило мне увидеть ее, поднимавшую жалюзи, я полюбил ее сразу и навсегда – хотя и не всерьез.

Конечно, я тут же направился к ней. Я просто не в силах был побороть влечение, как не в силах был бы одолеть слепую жадность Урса, если бы упал вниз с отвесной скалы. Я не знал, что сказать ей, и очень боялся, что она в ужасе отпрянет, завидев мой меч и плащ цвета сажи. Однако она улыбалась и, очевидно, была восхищена моей внешностью. Я молчал, и тогда она спросила, чего я хочу. Я же, в свою очередь, спросил, где мог бы купить накидку.

– Тебе она в самом деле нужна? – Голос ее оказался глубже, чем я ожидал. – У тебя такой замечательный плащ! Можно потрогать?

– Пожалуйста, если хочешь.

Взяв плащ за край, она слегка потерла ткань ладонями.

– В первый раз вижу… Такой черный, что не видно ни складок, ни швов! Моя рука – точно исчезла! И меч… Это опал?

– Тоже хочешь взглянуть?

– Нет-нет. Вовсе нет. Но, если тебе действительно нужна накидка…

Женщина указала на витрину, и я увидел, что она сплошь увешана ношеной одеждой – джелабами, ротондами, блузами, сорочками и так далее.

– И очень недорого. По вполне разумным ценам. Только загляни внутрь – и, я уверена, ты найдешь все, что тебе требуется.

Со звоном распахнув дверь, я вошел в лавку, но женщина (вопреки всем моим надеждам) осталась снаружи.

В лавке царил полумрак, но я почти тут же понял, отчего женщину не испугал мой облик. Человек за прилавком оказался с виду ужаснее любого палача. Лицо его было настоящим лицом скелета – темные дыры глазниц, впалые щеки, безгубый рот. Если бы он не заговорил, я был бы уверен, что передо мной – мертвец, поставленный за прилавок во исполнение последней воли кого-нибудь из бывших владельцев лавки.

Глава 17
Вызов

Однако же «мертвец» этот повернулся ко мне и заговорил:

– Прекрасно! О да, замечательно! Твой плащ, оптимат, – могу ли я взглянуть на него?

Плиты, которыми был выложен пол в лавке, были истерты множеством ног и лежали неровно. Я подошел к нему. Красный солнечный луч с клубящимися в нем пылинками пронзил полумрак между нами, точно клинок.

– Твой плащ, оптимат…

Я подал ему край плаща, и лавочник ощупал ткань – точно так же, как молодая женщина снаружи.

– Да, чудесно! Мягок, наподобие шерсти, но мягче, гораздо мягче… смесь льна с викуньей? И цвет превосходный! Облачение палача! Можно бы усомниться, что настоящие хоть вполовину так же хороши, но кто же станет возражать против подобного текстиля?! – Он наклонился и вытащил из-под прилавка охапку тряпья. – Могу ли я взглянуть и на меч? Обещаю, я буду предельно осторожен!

Я вынул из ножен «Терминус Эст» и положил его на тряпки. Лавочник склонился над ним, не говоря ни слова и не касаясь клинка. К этому времени глаза мои привыкли к темноте, и я заметил черную ленту над его ухом, почти скрытую волосами.

– Ты носишь маску.

– Три хризоса. За меч. И еще один – за плащ.

– Я ничего не продаю, – ответил я. – Сними ее.

– Как пожелаешь… Хорошо, четыре хризоса! Лавочник дернул маску мертвой головы за верхний край и оставил висеть на шее. Настоящее лицо его оказалось плоским и смуглым, удивительно похожим на лицо молодой женщины снаружи.

– Мне нужна накидка.

– Пять хризосов. Это – последняя цена, в самом деле. И тебе придется дать мне день, чтобы собрать эту сумму.

– Я ведь сказал, что меч не продается.

Я забрал с прилавка «Терминус Эст» и вложил его в ножны.

– Шесть. – Перегнувшись через прилавок, лавочник взял меня за плечо. – Это больше того, что он стоит. Послушай, это – твой последний шанс. Шесть!

– Я пришел, чтобы купить накидку. Твоя, если не ошибаюсь, сестра, сказала, что у тебя они имеются – и по разумной цене.

– Ладно уж, – вздохнул лавочник, – подыщем тебе накидку… Но, может быть, хоть скажешь, где ты его раздобыл?

– Этот меч дал мне мастер нашей гильдии. На лице лавочника мелькнуло выражение, коего я не смог опознать, и потому спросил:

– Ты не веришь мне?

– В том-то и беда, что верю! Кто же ты такой?

– Подмастерье гильдии палачей. Мы нечасто бываем на этом берегу и еще реже заходим так далеко на север. Но неужели ты в самом деле так уж удивлен?

Лавочник кивнул:

– Все равно, что повстречаться с психопомпом… Могу я узнать, что тебе нужно в этой части города?

– Можешь, но это будет последним вопросом, на который я намерен отвечать. Я получил назначение в Траке и направляюсь туда.

– Благодарю тебя, – сказал он. – Больше расспрашивать не буду. Мне вообще не следовало навязываться с расспросами. Ну что ж, раз уж ты хочешь удивить друзей, неожиданно сняв накидку – верно я понимаю? – цвет ее должен резко контрастировать с цветом твоего облачения. Хорош был бы белый, но этот цвет и сам по себе достаточно драматичен, да к тому ж исключительно марок. Как насчет чего-нибудь блекло-коричневого?

– Маска, – отвечал я. – Ее ленты все еще у тебя на шее. Лавочник, выволакивавший ящик из-под прилавка, промолчал, но стоило ему выпрямиться, зазвенел дверной колокольчик, и в лавку вошел новый покупатель. Он оказался юношей в шлеме, полностью закрывавшем лицо, и доспехе из лаковой кожи. Рога шлема затейливо загибались вниз, образуя забрало, а с нагрудника таращились на нас исполненные безумия глаза золотой химеры.

– Что угодно господину гиппарху? – Лавочник бросил свой ящик и почтительно склонился перед вошедшим. – Чем могу служить?

Рука в массивной латной перчатке потянулась ко мне. Пальцы гиппарха были сложены щепотью, точно он хотел дать мне монету.

– Возьми, – испуганно шепнул лавочник. – Возьми, что бы там ни было.

В подставленную мной ладонь упало блестящее черное семя размером с изюмину. Лавочник ахнул. Человек в доспехе повернулся к нам спиной и вышел из лавки.

Я положил семя на прилавок.

– Даже не думай отдать его мне! – взвизгнул лавочник, шарахнувшись прочь.

– Что это?

– Ты не знаешь?! Это – зернышко аверна! Чем ты ухитрился оскорбить офицера Дворцовой Стражи?!

– Ничем. Для чего он дал его мне?

– Тебя вызывают. Ты получил вызов.

– Мономахия? Этого не может быть. По классовой принадлежности я ему не ровня.

Лавочник пожал плечами, и этот жест был куда выразительнее его слов.

– Придется драться, иначе к тебе подошлют убийц. Вопрос лишь в том, на самом ли деле ты оскорбил этого гиппарха, или же он послан каким-нибудь высокопоставленным чиновником из Обители Абсолюта.

Хотя благоразумие подсказывало мне, что зернышко аверна следует выбросить и бежать из города, я не мог сделать этого. Столь же ясно, как и человека за прилавком, я увидел Водалуса, бьющегося в одиночку против троих добровольцев. Кто-то – может статься, и сам Автарх или призрачный Отец Инир – узнал правду о смерти Теклы и возжелал уничтожить меня, не причиняя бесчестия нашей гильдии. Что ж, хорошо. Я буду драться, и, возможно, одолев противника, заставлю их передумать. Если же умру… Пусть; это будет только справедливо.

– Другого меча, кроме этого, я не знаю, – сказал я, вспомнив тонкий клинок Водалуса.

– Тебе не придется драться на мечах. Меч лучше всего оставь пока мне.

– Абсолютно исключено. Лавочник снова вздохнул.

– Я вижу, ты ничего не знаешь о таких делах, однако намерен сегодня, с наступлением сумерек, драться насмерть. Что ж, ты – мой покупатель, а я не бросаю своих покупателей в беде. Тебе нужна накидка… – Он удалился в заднюю комнату и вскоре вернулся с одеянием цвета сухих листьев. – Держи. Примерь эту. Если подойдет – с тебя четыре орихалька.

Накидка столь свободного покроя могла бы подойти кому угодно, если б только не оказалась слишком длинна или коротка. По-моему, он запросил лишку, однако я заплатил и, обрядившись в свое приобретение, сделал еще один шаг к тому, чтоб стать актером – похоже, весь этот день задался целью вынудить меня пойти на сцену. Впрочем, к тому времени я, сам того не зная, уже успел сыграть великое множество ролей…

– Ну что ж, – заговорил лавочник, – сам я не могу бросить торговлю, но пошлю с тобой сестру – она поможет тебе добыть аверн. Она часто ходит на Кровавое Поле, и, вероятно, сможет также преподать тебе кое-какие начатки боевых навыков.

– Тут кто-то поминал обо мне?

Молодая женщина, встреченная мной на улице, вошла в лавку сквозь темный проем двери, ведшей в заднюю комнату. Она была так похожа на брата, что я был уверен: передо мною – близнецы. Вот только тонкая кость и деликатность черт, так шедшая ей, совершенно не подходили ее брату. Какое-то время он, должно быть, объяснял ей, какая напасть приключилась со мной – не знаю, я не слышал. Я смотрел только на нее.

Продолжаю писать. С тех пор как были начертаны строки, которые вы прочли мгновением раньше, прошло Довольно много времени (я дважды слышал, как сменялся караул за дверями моего кабинета). Не знаю, стоит ли описывать все эти сцены так подробно – может статься, они ни для кого, кроме меня, не представляют интереса. Мне нетрудно восстановить в памяти все до мелочей: вот я вижу лавку и вхожу в нее; вот офицер Серпентрионов вызывает меня на поединок; вот лавочник посылает сестру помочь мне сорвать ядовитый цветок… Множество утомительных дней провел я за чтением жизнеописаний моих предшественников, и почти все они представляют собою подобные отчеты-дневники. Вот, например, об Имаре:

«Переодевшись, отправился он в поля, где нашел муни, предававшегося медитации под платаном. Автарх присоединился к нему и сидел так, спиною к стволу, пока не начал Урс затмевать солнце. Промчались мимо воины под развевавшимся стягом, проехал торговец на муле, шатавшемся под тяжестью кошелей с золотом, прекрасная женщина проехала в паланкине, несомом евнухами, и, наконец, пробежал по пыльной дороге пес. Тогда поднялся Имар и пошел следом за псом тем, смеясь».

Если анекдот сей правдив, объяснить его смысл легче легкого: Автарх наглядно показал, что отвергает бездеятельность по собственному желанию, а не ради мирских соблазнов.

Но вот, например, у Теклы наверняка было много учителей, каждый из которых объяснил бы данный факт по-своему. Второй мог бы сказать, что Автарх устоял перед тем, что влечет к себе обычных людей, но перед своей любовью к охоте оказался бессилен.

Третий заявил бы, что Автарх своим поступком выказал презрение к муни, который хранил молчание, хотя мог бы сеять знание и пожинать плоды просвещения. Таким образом, Автарх не мог уйти, когда дорога была пуста, ибо одиночество есть великий соблазн для мудрых. Не мог он уйти и за солдатами, богатым торговцем или женщиной, ибо все то, что воплощено в них, жаждет непросвещенный, и муни просто счел бы его одним из таковых.

Четвертый сказал бы, что Автарх предпочел пса неподвижному муни оттого, что пес шел вперед и шел в одиночестве, тогда как солдаты ехали в окружении товарищей, у торговца был мул, а у мула – торговец, а при женщине состояли ее рабы.

Но чему же смеялся Имар? Кто может объяснить это? Быть может, торговец следовал за солдатами, чтобы скупить их трофеи, а после – перепродать с выгодой? Быть может, женщина следовала за купцом, чтобы продать жар своих губ и бедер? Принадлежал ли пес к охотничьей породе или же был из тех коротколапых собачонок, которых женщины держат при себе и которые докучают всем тявканьем, если их перестать гладить? Кто может знать это теперь? Имар давно мертв, и память о нем, жившая когда-то в крови его преемников, тоже давно мертва.

Если так, со временем поблекнет память и обо мне. В одном я уверен: среди всех этих объяснений поведения Имара ни одно не верно. Истинное же, каким бы оно ни было, гораздо проще и тоньше. Вот обо мне могут спросить: отчего я, никогда в жизни не имевший настоящего товарища, принял в товарищи сестру того лавочника? Кто, прочтя лишь слова «сестра того лавочника», способен понять, отчего я не отверг ее общества? Никто, конечно же.

Я уже говорил, что не могу объяснить своего влечения к ней, и это правда. Я любил ее любовью отчаянной и ненасытной. Я чувствовал, что вдвоем мы можем совершить нечто столь ужасное, что мир, глядя на нас, найдет деяние наше неотразимым.

Чтобы узреть тех, кто ждет нас за бездной смерти, не нужно никакого разума – каждому ребенку знакомы эти фигуры – в ореоле славы, мрачной либо сияющей ослепительной белизной, облеченные властью, что древнее самого мироздания. Они являются к нам в первых снах и в последних предсмертных видениях. Мы не ошибаемся, чувствуя, что именно они управляют нашей жизнью, как не ошибаемся и в том, сколь мало мы заботим их, зодчих невообразимого и воинов в битвах за гранью всего сущего.

Трудность – в том, чтобы понять, что и в самих нас заключены столь же великие силы. Вот человек говорит:

«Я хочу» или «Я не хочу» – и полагает (хотя каждый день повинуется приказам каких-нибудь совершенно прозаических личностей), будто он – сам себе господин. Истина же – в том, что настоящие наши хозяева спят. Порой кто-нибудь из них просыпается в нас и принимается править нами, словно лошадьми, хотя наездник сей до пробуждения был всего лишь какой-то частицей нашего существа, неведомой нам самим.

Возможно, этим и объясняется анекдот из жизни Имара. Как знать?

Одним словом, я позволил сестре лавочника помочь мне привести в порядок накидку. Она плотно стягивалась у горла, а по бокам имела прорези для рук; таким образом, мой плащ цвета сажи был под нею не виден, а «Терминус Эст», отстегнутый от перевязи, вполне мог сойти за посох – ножны его закрывали большую часть гарды и заканчивались наконечником из темного железа.

То был единственный раз в моей жизни, когда я прятал наше гильдейское облачение под обычной одеждой. Некоторые говорили, будто в таких случаях чувствуешь себя крайне глупо, неважно, удалось остаться не узнанным или нет. Теперь я понял, что они имели в виду. Впрочем, мою накидку вряд ли можно было считать маскировкой. Такие накидки давным-давно были изобретены пастухами, носящими их и до сих пор. В те дни, когда здесь, в холодных южных краях, начались войны с асцианами, от пастухов их переняли военные. После этого практичность одежды, которую без труда можно превратить в более-менее сносную небольшую палатку, оценили паломники и бродячие проповедники. Упадок веры, без сомнения, здорово повлиял на исчезновение таких накидок в Нессусе, где я ни разу не видел другой такой, кроме моей собственной. Знай я о них больше в тот момент, когда купил свою в лавке тряпичника, приобрел бы к ней и мягкую широкополую шляпу. Однако я ничего такого тогда не знал, да еще сестра лавочника сказала, что из меня вышел замечательный паломник. Сказала она это, конечно же, не без насмешки – без нее она, казалось, просто не могла, но я был так. озабочен собственной внешностью, что ничего не заметил и сказал ей с братом, что хотел бы знать о религии больше.

Оба они улыбнулись, и лавочник сказал:

– Если будешь начинать беседу с этого, с тобой никто не станет говорить о религии. Кроме того, ты вполне можешь заработать репутацию славного малого, нося эту накидку и воздерживаясь от религиозных бесед. А если привяжется человек, с которым ты не хочешь разговаривать вовсе – начинай клянчить подаяние.

Вот так я стал – по крайней мере, с виду – пилигримом, совершающим паломничество в один из дальних храмов на севере. Кажется, я уже говорил о том, как время превращает ложь в истину?