Текст книги "Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры"

Автор книги: Джим Додж

Джим Додж
Дождь на реке
Избранные стихотворения и миниатюры

Виктории Стокли Додж, которая более тридцати лет мне спутница и семь лет – жена, нерв моей души, любовь моей жизни

Примечания и благодарности

За редким исключением работы, вошедшие в эту книгу, были опубликованы в виде малотиражных листовок ручной печати, на открытках и в брошюрах, издаваемых «Тэнгрэм-пресс» Джерри Реддэна в Беркли, Калифорния; он же был дизайнером этой книги. Уже два десятка лет я работаю почти исключительно с Джерри, всегда – с радостью, восторгом и благодарностью.

Первая подборка стихотворений в этой книге – от «Учимся говорить» до «Купания Джо» – взята с открыток друзьям и коллегам, которые я каждый год отправляю в день зимнего солнцестояния, с нескольких листовок, а также здесь попадаются и случайные стихи.

Стихотворения с «Красной горки» и до «Лучшего понимания очевидного» – избранное из «Ладоней к луне», вольной подборки любовной лирики, изданной в 1987 году тиражом 100 экземпляров и розданной друзьям и собратьям по духовным практикам.

«Наживка и лед», небольшое собрание стихотворений о рыбной ловле, философии и природе, увидело свет в 1991 году, тираж – 175 экземпляров, и включает стихи от «Произведения искусства» до «Рыбалки в Чертовой Дыре в разгар весны».

И, наконец, последняя брошюра, из которой позаимствованы работы для этой книги (с «К чему стремиться» до «Смерти и умирания»), – «Стихи Вилли-Пихты», сюита лирических монологов, дань живой речи рабочего люда с северотихоокеанского побережья, в особенности – лесорубов, ремонтников, рыбаков, скотоводов и разнообразных строителей, каким был мой отец. Я пытался передать их говор – манеру выражаться, ритм речи, выбор слов, – а также то сочетание эстетики, отношения и образа мыслей, что составляет культурный стиль. На мой взгляд, мне это удалось довольно неплохо, так что я честно не стыжусь этих стихотворений. Какие бы достоинства языка, остроумия либо мудрости ни отыскал в них читатель, все похвалы лучше высказывать тем, у кого я все это заимствовал; любые недостатки, увы, – скорее всего, от меня. «Стихи Вилли-Пихты» в 1998 году тиражом 200 экземпляров напечатал «Тэнгрэм-пресс».

До 1980 года я опубликовал еще две брошюры – «Де Вака в исчезающей географии» и «Солла-Соллью», – но поскольку эти издания «Мэд-Ривер-пресс» публиковались анонимно и целенаправленно против копирайта, работы из них я сюда не включал.

Новые стихи, написанные или существенно переработанные в последние десять лет, преимущественно составляют вторую половину этой книги.

Несколько новых и выбранных для этого издания работ публиковались в других книгах и журналах:

– версия «Зеленым концом кверху» впервые увидела свет в антологии «Далмо’ма IV: по лесам, по морям» («Эмпти Боул», 1986) под названием «Посадка леса под дождем». Под своим последним названием стихотворение также печаталось в антологиях «Бумажная работа» («Харбор», 1991) и «Пристойность и возможности» («Хэрриш-пресс», 1996);

– «Подсекай» появлялось в антологиях «С края острова. Хрестоматия Ситки» («Грейвулф-пресс», 1995) и журнале «Норткоуст Выо»;

– «Неестественный отбор: медитативное созерцание лягуха-быка, что харит камень», «Банкир» и «Красная горка» публиковались в альманахе «Терра Нова» (том 3, № 4, осень 1998 г.);

– «Тяжкий труд» выходил в «Форест Ньюз» (зима, 1999 г.);

– «Учимся говорить» и «Купание Джо» печатались в «Уайлд Дак Ревью» – превосходном литературном журнале Кейси Уокера с необходимыми проказами и новостями.

Все книги – это не только слова писателя, посему в этом духе мне бы хотелось поблагодарить Джерри Реддэна за оформление этой книги; Пита Штольца за безупречный набор; Кристофера Стайнауэра за каллиграфические виньетки; и Шэннона Диксона из «Пруф Позитив» за помощь в создании обложки оригинального издания. На нее вынесена вторая панель триптиха моего наставника и друга Морриса Грейвза «Большая голубая цапля и большая радужная форель-йог в воспринимаемом пространстве, умственном пространстве и пространстве сознания» (темпера, бумага, 1979), которая использована здесь с любезного разрешения душеприказчика Морриса и куратора его архива Роберта Ярбера и Совета по искусствам округа Гумбольдт. Кроме того, я хотел бы поблагодарить заведующих производством издательств «Гроув/Атлантик» и «Кэнонгейт Букс» Мюриэл Йоргенсен и Кэролайн Горэм соответственно, а равно и корректоров и художественных редакторов, занимавшихся этой работой.

Три поклона Гэри Снайдеру за жесткое, как обычно, чтение рукописи и предложения по названию книги.

Кроме того, я особо благодарен моим редакторам Моргану Энтрекину из «Гроув/Атлантик» и Джейми Бингу из «Кэнонгейта» за их неуклонную поддержку моих литературных трудов.

Мелани Джексон, мой агент, заслуживает особого упоминания за ее безмерные усилия и проницательную благосклонность ко мне.

И, наконец, самая глубокая моя благодарность – семье и друзьям за их неослабевающую веру, поддержку и терпение.

Избранные стихотворения и миниатюры

Учимся говорить
Перевод Шаши Мартыновой

 
Когда бы Джейсон ни сказал «добр» вместо «бобр»
или «кумица» вместо «куница»,
я втайне этому радовался.
Так ведь гораздо лучше:
дельный добр предан добрым своим заботам;
бурый кумицын хвост
кумится вдоль ветки кленовой.
Я не говорил ему, что он их
именует «неверно»,
хотя сам произносил, как принято.
Однажды он это заметил и объяснил:
– «Добр» – это я так говорю.
– Отлично, – ответил я, – годится
всё, что тебе по душе.
Но на той же неделе
он стал называть их «как надо».
Я сделал, что должен, —
как жаль.
Прощайте же, Добр, Кумица.
Так понимание сражает красоту.
 

Банка печенья
Перевод Максима Немцова

Торговый центр Коддингтона переполняли рождественские покупатели, и я стоял в очереди в «Банку печенья» – пекарню, торговавшую моими любимыми сластями.

Времени чуть за полдень – обеденный перерыв, – и за прилавком оставили одну продавщицу, молодую, с натянутой рассеянной улыбкой. Она работала как могла быстро, но очередь двигалась медленно. Я коротал время, читая спортивный раздел, лениво размышляя, стоят ли «49-е» 100 долларов и трех пунктов против «Баранов», и тут мое внимание привлекла пожилая женщина в очереди впереди. По сутулости и морщинам я прикинул, что ей чуть за 70, по меньшей мере – уверенные 65. На ней было серое платье, но его почти совсем закрывал толстый черный свитер, болтавшийся чуть ли не до подола. Она гнулась вперед, опираясь на палку, носом уткнулась в витрину – разглядывала печенье спокойно и внимательно, свирепо, как ястреб. Зачарованный силой ее сосредоточенности, я свернул спортивный раздел и любезно произнес:

– Выбирать всегда трудно.

Взгляд ее не дрогнул.

Я не винил ее в том, что она меня презрела. Чего ради старушке, живущей в культуре грабителей, насильников и жулья, поощрять праздные беседы с каким-то бородатым и, очевидно, полубезумным хиппи с гор, где он наверняка тоннами выращивает марихуану и Господь ведает чем занимается с овцами. Меня слегка омыло печалью – так всегда бывает, если твои добрые намерения гасятся культурными обстоятельствами. Настаивать я не решился.

Когда дошла старушкина очередь, она с сильным славянским акцентом заказала три печенья с шоколадной крошкой.

– Больших, – уточнила она, постукивая по стеклу напротив того, что выбрала.

Загнанная продавщица исправно вытащила три печенья размером с блюдце в кондитерских салфеточках. Я заметил – у одного сбоку отломался кусочек. Старушка – тоже:

– Битых не надо! – распорядилась она.

Продавщица улыбнулась ей на автопилоте и заменила ущербное печенье, сунула все в белый пакет и положила на прилавок.

– Доллар семьдесят шесть, пожалуйста, – сказала она старушке.

Та повернулась ко мне спиной и принялась шарить в ридикюле размером с кошелку для вязанья. Продолжительно что-то побормотав, она, в конце концов, выудила две долларовые бумажки, скрученные вместе и перехваченные желтой резинкой. К продавщице она обратилась с непреклонной формальностью:

– Еще мне печенья с арахисовым маслом. Маленького. На двадцать четыре цента.

Продавщица с видом «Господи, скорей бы месячные» зачерпнула совочком три маленьких печенья с арахисовым маслом и, не озаботившись их взвесить, сунула в пакет к остальным. Старушка скатила с двух бумажек желтую резинку и развернула их на прилавке, тщательно разгладила, а потом уложила белый пакет в ридикюль для вязанья, туда же бросила желтую резинку и чек и вышла, проворно шаркая. В наплыве толпы я потерял ее из виду и шагнул к прилавку.

Где-то полчаса спустя я сидел на лавочке в другом конце торгового центра, по-прежнему размышляя о деньгах и очках и дожевывая последний хот-дог, и тут появилась давешняя старушка; после длительных маневров она плюхнулась на дальний конец скамьи.

Никак не отметив моего присутствия, развернула белый пакет из пекарни. По кусочку, медленно и с соблазнительным наслаждением она съела три маленьких печенья с арахисовым маслом. Доев, заглянула в пакет проверить оставшиеся три, большие, а потом, будто бы подтвердить их существование, обещанный ими восторг, она поименовала их одно за другим:

– Пятница на вечер.

Суббота на вечер.

Воскресенье на чай.

Всё продуманно
Перевод Шаши Мартыновой

Путь воды водой не замечен,

но проделан водою.

Догэн

 
Всё думать и думать.
Продумать всё.
Всё обдумано.
С думаньем – всё.
 

О равновесии
Перевод Шаши Мартыновой

 
В пятнадцать
воображение
изводит;
в пятьдесят —
утешает.
 
 
Еще одно превращение,
которое ничего не меняет.
 

Разложение
Перевод Шаши Мартыновой

 
Я не знаю
и не знаю
 
 
что с этим делать.
Просто дошел до точки,
 
 
где охладел к суждениям
и поглощен
 
 
мучительною сладостью сложностей,
слагающих каждый вздох.
 

Психоэкология
Перевод Шаши Мартыновой

Оммаж Уолту Уитмену

 
Реальность – труд воображения.
Воображение, желоб чувства.
После стольких слез и смеха
чувство изливается в дух,
а дух оседает на реальности —
как роса на листе травы.
 

Житие духа
Перевод Шаши Мартыновой

 
Лосось прыгает.
Превзойти что?
 

Подсекай
Перевод Максима Немцова

Мы с Вики ловили радужную форель на тайном пороге безымянной реки на Тихоокеанском северо-западе – вероятно, лучшей для гоголей между Русской рекой и Белла-Кулой, за тысячу долларов наличными вам объяснят, как добраться. День клонился к вечеру, небо – цвета влажного пепла, вода высокая, но начинает спадать. Я пускал мандулу по верхнему отрезку, как вдруг почуял легкую задержку в тик-тик-тиковомритме продолговатого грузила, подскакивающего на каменистом дне. Я подсек. Кончик удилища согнулся и задергался – тяжкая крепкая дрожь передалась мне в плечи.

– Клюет! – заорал я Вики в сорока ярдах ниже по течению.

Она повернулась, глянула на меня, завопила в ответ:

– Правда?

Почему-то это обычная реакция моих партнеров по рыбалке, отчего я постепенно начинаю верить, что я либо поразительно неумелый рыболов, либо до безумия азартный враль.

– Правда! – заверил я ее во весь голос, в доказательство приподняв согнувшееся удилище, после чего весь обратился к бореньям.

Хотя на самом деле особых борений не случилось. Рыбина насупилась в сильном проточном течении. Я слегка затянул фрикционный тормоз и поднажал; рыба сонно развернулась и двинула вниз по течению. Я чуть тронул пальцем катушку; сопротивление возросло, рыбина развернулась к берегу – туда, где Вики, которая только что свернула снасти и шла теперь ко мне, без сомнения ободрить меня, присоветовать и вообще поспособствовать.

Леска моя натянулась к ней, и тут она остановилась, вгляделась в воду, затем покачала головой.

– Эгей, – крикнула она, – да у тебя там здоровенный лосось с драным хвостом.

– Только не это, – взмолился я.

Она красноречиво показала на воду в нескольких футах от берега.

– Я его вижу.Здоровый, трепаный, с драным хвостом.

Я помянул имя Господа в серьезном суе: неудивительно, что рыбина не сопротивлялась, – после чего затянул тормоз, чтобы подтащить рыбину и быстро отпустить. Та не особо противилась, пока до меня не осталось футов двадцать, откуда она угрюмо направилась к воде побыстрее. Когда я поставил стопор, она опять развернулась и прошла мимо меня. Ну да – лосось траченый, гниющие плавники сносились до пеньков, битое-перебитое туловище испещрено крапинами тускло-белого грибка.

Но что-то здесь было не так. Дранохвост вяло закручивался штопором у самого дна – его движения не отвечали той неослабной дрожи, что я ощущал через удилище. И тут я увидел, в чем дело: рыбина в слепом повиновении императиву нерестись-пока-не-сдохнешь слилась в ухаживании до последнего вздоха с той особью, что и попалась мне на крючок, – радужной форелиной длиннее ярдовой мерки и шириной с чугунную кастрюлю.

Услышав за спиной шаги Вики, я прошептал:

– Мне не этот твой дранохвост попался. Он просто таскается за моей, а она чистый хряк,а не форель, у них там случка.

– Ври больше, – сказала Вики.

Я подтянул радужную еще на пару футов ближе, а Вики, не поворачивая головы, сказал:

– Подойди тихонько, сама увидишь.

Вики подошла тихонько – очень тихонько, но все равно недостаточно тихо.

Порог шириной был ярдов пятьдесят. С мощью гоночной тачки на нитроглицерине форель перемахнула его за секунду чистого времени, а меня ослепило моросью, которую стряхнула катушка, смешавшейся с дымом от перегретого тормоза. Оглоушенный сильнее обычного, я стоял, разинув рот, а здоровущая форель резко свернула вправо к другому берегу и нацелилась вниз по течению. Я смотрел, как с моей катушки стаивает леска. Всю нервную систему мне будто выдернули через солнечное сплетение – рывком превыше всяких ощущений, к чему-то чистому и пустому, какой вскоре станет и моя катушка, если я не остановлю рыбину. Но останавливать рыбину мне вовсе не хотелось. Лишь бы не кончалось это чувство.

Катушка размоталась почти что до сердечника, и тут радужная вдруг резко вернулась на сильное течение и нырнула ко дну, медленно мотая головой.

Я уже собирался сказать Вики, чтобы шла домой и упаковала мне какой-нибудь харч, ибо я проторчу здесь явно всю ночь, но едва моя отпавшая челюсть снова задвигалась, я понял, что не могу произнести те несколько слов, которые еще помнил.

Поезд сошел с рельсов в мозжечке. Рухнули синаптические мосты.

Я сосредоточился на самых основных звуках и выдавил нечто вроде:

– Биффиигааааах!

Вики чуть склонила голову набок.

– Чего?

– Большая, – выпалил я. – Годзилла.

Но в тот миг скорее казалось, что это я попался на крючок сердцу Годзиллы – тридцати фунтам чистейшей бьющейся силы, радужному стержню, что неустанно дергался, пока рыбина висела в потоке, собираясь с силами на еще один секущий бросок.

А потом крючок вырвался.

Мне стало так, словно возлюбленная только что повесила трубку, предварительно сказав мне: «Извини, но все кончено».

Так мне бывает, когда Шутник Снов шепчет мне: «Сегодня вечером ты выиграл в лотерею 100 миллионов», – а я просыпаюсь, как обычно, на мели.

Рубанули кабель за толчок сердца от Божества, наносекунды не доходя до Полного Замыкания Контура. Отмародерили и бросили. Умственно истощили, эмоционально выпотрошили, духовно лишили.

Вики помогла мне дойти до машины.

Но засыпая ночью, я помнил дикую силу того рывка форели через реку – из самих костей помнил, мясом нервов и кровью тот натиск триумфа, когда сам весь излился в эту нашу с ней связь, спаялся с рыбиной на миг, мы – призраки друг друга, а потом меня снесло, как дымку ветром. И благодарность моя за ту мгновенную связь превозмогла отчаяние ее утраты – как будто поистине можно чем-то владеть и что-то терять, или же будто узы когда-нибудь рвутся.

В рыбалке, когда миг переживания вступает в будущее воспоминаньем – он становится добычей припадков укрупнения и общего украшательства. Я уверен, тем не менее, что та радужная форель весила фунтов двадцать восемь. Возможно – и, получи я еще несколько лет сладострастных воспоминаний, почти совсем вероятно, – что рыбина грузанула бы весы «Толедо» больше, чем на тридцатник, а тут уж рукой подать до представления, что я подцепил на крючок новый рекорд штата. Но даже с учетом искажений временем и памятью, безжалостно выполов любые возможности преувеличения, тщательно взявши в рассужденье Параллактический Эффект, Переменную Водного Увеличения, Воздействие Выдачи Желаемого за Действительное и Склонность к Развешиванию Макаронных Изделий, я бы поставил и в реальном мире пятьдесят на пятьдесят,что та радужная рыбина весила по меньшей мере двадцать шесть фунтов, и с радостью бы двинул новую машину по вашему выбору против раскисшей корнфлексины, что в ней было минимум двадцать четыре.

В таком вот духе, надеюсь, вы поймете, что это благословение: когда я желаю на все наши грядущие года, чтоб большое всегда от нас ускользало.

Дао-к-Дао
Перевод Шаши Мартыновой

 
Все так
Как есть,
Потому что вот так
Все и есть,
И затем же.
 

Быть
Перевод Шаши Мартыновой

Ода

 
Чресла, дыханье.
 
 
Тает луна
В горле каллы.
 
 
В кроне младого клена
Почки набрякли.
 
 
Надо всего лишь быть
Тем, кто ты есть,
 
 
Нагим беспредельно,
По касанью за раз.
 

Палинодия

 
Надо всего лишь быть
Тем, кто ты есть?
Что я этим вообще
Хотел сказать
 
 
Если часть тебя —
Тот, кем ты мечтал быть,
Не будь ты ничтожным балбесом
Тем, кто ты и есть,
 
 
Будто бы «подлинный ты» —
Тот, кто силится врубиться, кто
Есть подлинный ты;
 
 
Если желал ты все ж вообще быть
Кем-то еще, кем угодно:
 
 
Бухгалтером в Коронадо,
Посудомойкой заштатной харчевни в Омахе;
 
 
Или, если ты все еще догоняешь, о чем речь,
И тебе по-прежнему не все равно, —
Ты, вероятно, совсем сбрендил
 
 
Или до того близок,
Что можешь и другом стать.
 

Практика, практика, практика
Перевод Шаши Мартыновой

 
Потребна жесточайшая выправка,
Чтоб и впрямь ко всему – легко,
 
 
Но с малостью
Трепета дерзания,
Необходимого для осознанности.
 
 
Вот над этим я и трудился все утро,
 
 
Растянувшись на диване
Под окном в хижине Боба,
 
 
Глядя, как дождь
Без порядка
Падает в пруд,
 
 
Я да собаки.
 

Мудрость и счастье
Перевод Шаши Мартыновой

 
Влажные полумесяцы от собачьих языков,
что слизывают кошачий корм, рассыпанный по полу хижины;
 
 
прядь света, что изящней паучьей нити,
выпрастывается у меня из груди,
когда 20-фунтовый лосось ниже по течению взрезает
зеленоватые воды Смита;
 
 
отблески воды у Виктории на боках
в тот миг, когда она входит
из парилки в буйный тихоокеанский шторм, —
спеленатое туманом сияние, без тела;
 
 
изысканность лосиного следа,
высеченного в прибрежном илистом песке;
 
 
набрякшие почки красной ольхи в начале марта;
 
 
жаркое из оленины и свежий лосось,
и домашнюю кукурузу сейчас подадут;
 
 
Джейсон спит, завтра в школу,
голая правая нога свисает с кровати
(ну и здоров же он стал);
 
 
полено земляничного дерева
в топке снежной ночью,
жар печки, притушенный вьюшкой на ночь,
чтоб от углей развести огонь поутру;
 
 
терьеры чихают, и скачут, и несутся,
ополоумев, через сад,
сообразив, что мы собрались на прогулку;
 
 
дождевые капли в ладонях черничных листьев
и через несколько часов после дождя:
 
 
я дожил сегодня до 55 лет, пока держусь,
и хотя лишь дураки заявляют права на мудрость,
я не знаю, как еще назвать,
когда с каждым годом
все меньше нужно мне для счастья,
и длится оно все дольше.
 

Багряные паруса
Перевод Шаши Мартыновой

 
Сижу за столом
и вдруг без особой причины
принимаюсь петь невпопад:
Паруса багряны на заре…
и пою, покуда паруса не уносят меня от меня,
чем бы ни было это «я»,
бредовей сивой кобылы,
ей-ей,
и такой благодарный.
 

Шквал и волнение
Перевод Шаши Мартыновой

 
Достигаешь дна,
когда понимаешь,
что никакого дна
не достигнуть.
И мотаешься, промокший насквозь,
по корабельному баку,
глядя, как дождь
льется в океан.
 

Бестолочь
Перевод Шаши Мартыновой

Познайте растения.

Гэри Снайдер

 
Уже 50 лет в полном беспамятстве, но теперь,
хотя бы краем глаза, я умею глядеть на растения
и чуять свет, что их составляет.
 
 
Засыпая, баюкаю себя
краткой молитвой из их имен:
ольха, шпорник, малина, готьерия.
 

Купание Джо
Элегия Бобу (1946–1994)
Перевод Максима Немцова

Лето 94-го на Французской равнине, предвечернее пекло в середине июля – и тут мой брат Боб предложил искупать его пса Джо, 16-летнего келпи. Поскольку Боб неуступчиво придерживался убеждения, что купать собак чаще раза в год – значит уничтожать их кожные масла, нужные для жизни, я шустро поскакал за поводком, полотенцами и собачкиным шампунем, пока Боб не передумал.

Псу – ему по человеческим меркам исполнилось 112 – ванна была необходима. Джо страдал от всех собачьих старческих хворей: глух как пробка; еще пара проблесков – и совсем ослепнет; весь в буграх бородавок и подкожных кист; пенис глядит строго вниз; мошонка так отвисает, что яйца о поджилки бьются; слюни гирляндой; склонен к практически непрерывному газоиспусканию, которое впору запрещать Женевским соглашением; и обладает таким, по манерному определению, «собачьим ароматом», что в его несчастном случае смердит от него в диапазоне от тошнотной гнилости до ходячего разложения. Когда Джо задремывал у буржуйки зимним вечером, получать удовольствие от ужина было затруднительно – глаза слезились, а рука инстинктивно тянулась прикрыть еду.

В общем, я накинул на Джо поводок, не успел Боб – много лет назад правую ногу ему ампутировали по бедро – встать на костыли. Боб прикрывал тылы, а я повел Джо за хижину, где мы установили старую ванну – плескаться под звездами. Давно мы в нее не залазили, поэтому я выгреб оттуда скопившийся слой листвы земляничного дерева и хвои, а потом определил в ванну Джо. Когда я снял с него ошейник, Джо крякнул, уселся и впал в состояние, которое мы зовем МСП, Медитация Старого Пса, – в нем Джо, похоже, наблюдал метановые закаты на Юпитере или полет птиц, не видимых человеческому глазу. Я пустил воду, мешая горячую и холодную, через шланг, а Боб тем временем открыл шампунь.

Я спросил у него:

– Затычку вставить?

– Ох господи, не, – ответил Боб. – Если вода подымается, Джо просто с ума сходит. Вообще-то лучше проверить, не забился ли сток.

– Как он может забиться? – напомнил я. – Ты ж сам не мог резиновую пробку найти, так вбил тогда чоп из красного дерева? Тогда ты все поперечины в сливе и вышиб?

– Ай, – отмахнулся от воспоминания Боб, – они все равно нахрен проржавели. А кроме того, сливает она прямо на землю, трубы-то там нет и засоряться нечему. – Он брызнул шампунем на ладонь. – Стоять и языком чесать будешь или мы все-таки начнем? Жарища же.

Джо вернулся с Юпитера, когда его шибануло струей воды. Рванулся в безопасное место, но у лап сцепки со скользким дном не было. Боб перехватил его за шею, и Джо скользнул в переднюю часть ванны. Он не дергался, пока я его поливал, лишь испускал тихие рулады.

– Все хорошо, Джо, все с тобой в порядке, – успокаивал Боб своего песика, взбивая на нем шампунь до серой пены. Джо опять было рыпнулся, пытаясь найти опору для задних лап, но вдруг замер. Его желтоватые глаза динго раскрылись шире.

– Запор мозга, – высказал гипотезу я.

Боб не обратил внимания, утешая Джо:

– Хорошая собака, хорошая. Ты посиди тихо, и через пару минут мы уже закончим. Старость не радость, да?

Джо ответил ему тихим трепетным воем.

– Чего это он распелся? – поинтересовался я.

– Черт его знает. – Боб погладил Джо по загривку. – Что с тобой, старина?

Я заметил, что в ванне собирается серовато-желтая пена и непрошено посоветовал Бобу:

– Я б не стал купать эту собаку без резиновых перчаток, промышленных, восемь слоев латекса. А то завтра проснешься, а у тебя ногти сошли.

Боб поглядел на уровень пены.

–  Вотв чем дело. Джо сидит на сливе, вода не уходит, подымается – он думает, что сейчас утонет. Давай-ка я его перекантую в тот конец, чтобы слив не закрывал.

Но когда Боб попытался волоком перетащить его на середину ванны, Джо взвизгнул на октаву выше и вывернул голову из хватки Боба. Пес весь съежился и задрожал от ляжек до носа.

Я выключил воду.

– Ну что там еще?

– Фиг знает, – объявил Боб и засюсюкал с Джо: – Что с тобой такое, дружок? Ты не утонешь. – Боб сунул руку под воду и пощупал Джо снизу. А когда вынул руку, эдак на меня посмотрел. – Ты не поверишь, – мрачно провозгласил он, – но у Джо яйца в сливе застряли.

– Невозможно, – заверил его я. – Дырка слишком узкая, они туда не пройдут.

Боб покачал головой:

– Может и не пройдут, если только не намылятся и не полезут туда по очереди. Погляди-ка лучше под низом. Я Джо подержу.

Ванна стояла дюймах в восьми над землей на деревянной раме, поэтому пришлось упереться обеими ногами и подымать ванну плечом, чтобы заглянуть под днище. И точно – из слива болтались тестикулы Джо, бок о бок в дряблой крапчатой мошонке.

Боб отвлекся от утешения пса и спросил:

– Видишь что-нибудь?

Я аккуратно поставил ванну на место.

– Ну да – яйца твоей собаки, попавшие в слив. Надеюсь, ты оценишь мое первоначальное нежелание в это верить.

– Так ты, – нетерпеливо произнес Боб, – попробуй впихнуть их обратно. А то старину Джо того и гляди удар хватит.

Джо жалобно захныкал в подтверждение.

– Да ты смеешься, – сказал я. – Сам попробуй впихнуть их обратно. Твояже собака, братец, и яйца это – его,вот сам и впихивай. Пихать застрявшие яйца Джо у меняне входит даже в список 25 ООО вещей, которые я делаю ради удовольствия или за деньги.

– Боже праведный, – с натужным раздражением вздохнул Боб, – взялся за гуж…

Я и забыл, что Боб с одной своей ногой, вероятно, не смог бы подпереть ванну, поэтому любезно предложил:

– Давай яее подыму; а тызаймешься яйцами.

– Ай, да ты что, – воспротивился Боб, – Джо-то надо кому-то держать. Если кинется в панику, он их либо оторвет, либо так растянет себе мошонку, что яйца за ним по земле волочиться будут весь остаток жизни. – Он почесал песью голову, бормоча: – Держись, дружок, мы тебя высвободим.

Мне пришла в голову мысль.

– А давай кувалдой попробуем – как бы обколем ее вокруг.

– Да, отлично ты мыслишь, – хмыкнул надо мной Боб. – Поработать кувалдой в двенадцать фунтов над железной ванной. Может, через месяц и освободим. – Он покачал головой. – Как бы тебеэто понравилось: яйца в сливе застряли, а какой-нибудь конченный остолоп фигачит по ванне кувалдой?

– Хорошо, – согласился я, – но тебе это встанет.

– Почему нас это не удивляет? – осведомился Боб у собаки. Потом у меня: – Во что?

– Неделю моешь посуду – ну и тот спиннинг «Симано», ты им все равно почти не пользуешься.

Боб объяснил Джо:

– Ты здесь до-олго просидишь, старина, потому что брат у меня – ни хрена не дюж и горазд только выделываться.

Смахивая со лба пот – переговоры затягивать слишком жарко, – я сдался:

– Давай сюда этот хренов шампунь.

Я снова поднял ванну, совсем ослепнув на жаре от пота, и неловко брызнул шампунем Джо на мошонку, для смазки. И, поглубже вдохнув, принялся катать псу яйца по мошонке, пытаясь распределить их вертикально и подоткнуть наверх, а по ходу комментировал свои чувства для Бобова увеселения – ну и чтоб уделять выполняемой задаче лишь необходимую толику внимания:

– Сорок девять лет живу. Представляю собой нынешнюю вершину тысячелетней эволюции биологического вида. Придирчивого естественного отбора. Долгих лет официального образования. Прилежных занятий. Развития навыков. Долгого, мучительного оттачивания восприимчивости. И вот теперь я понимаю, что вся моя жизнь была лишь подготовкой вот к этому самому мигу – попыткам извлечь яйца твоего пса, застрявшие в сливе ванны. И при этом я даже не знаю, идеал это, убожество, то и другое или ничего из вышесказанного.

– Ну, – высказался на это Боб с суховатой любезностью, – наверняка это лучше, чем что-нибудь похуже. – И затем Джо: – Ты послушай, как он хлюздит.

Я не стал на это реагировать и – наощупь – перетасовал все же яйца Джо так, что они сложились в стопку, а затем, как бы движением обратного доения стал поджимать ему мошонку снизу. Верхнее яичко проскочило в слив, за ним – второе. Джо был свободен. С проворством, которого не выказывал уже много лет, пес выпрыгнул из ванны и начал со стонами кататься в грязи.

Боб улыбнулся.

– Ну вот, дружище! Счастливая собака!

Когда я уронил ванну со своего онемевшего плеча, грязную воду в ней швырнуло так, что меня окатило через край.

Я еще немного похлюздил:

– Великолепно, я освобождаю его никчемные яйца и вместо спасибо – весь в мутагенной собачьей мерзости.

Боб расхохотался.

– Кроме этого – еще и наша вечная благодарность, не забывай.

Не забуду.