Текст книги "#В поисках янтарного счастья"
Автор книги: Джейн Бартош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
«Ничего, завтра мы непременно все наверстаем», – рассуждала Аня, рассматривая незнакомые лица вокруг. Она не вникала в разговор – и так было ясно, что это бестолковая трата времени, поэтому достала мобильный телефон и стала читать книгу. Спустя несколько часов, когда костер потух, все были накормлены, напоены, звезды рассыпались по небу, а глаза начали закрываться, Аня обратилась к Роберту, беседовавшему с молодым мужчиной в черном спортивном костюме.
– Простите, что прерываю ваш разговор. Роберт, помоги мне, пожалуйста, поставить палатку.
– Ань, да что ты напрягаешься с палаткой? – махнул рукой захмелевший Роберт в сторону дюны. Его лицо раскраснелось, волосы взъерошились. Он почесал нос рукой, которой держал сигарету, и затянулся. В темноте засветился рыжий огонек, Роберт откинулся на складном стульчике, вытянул ноги, медленно, по-кошачьи, потянулся и выдохнул клубы дыма с явным наслаждением. – Хорошо же сидим! Ты можешь переночевать в моей палатке, – подмигнул он.
Волна возмущения нахлынула на Аню вместе с неловкостью перед этими незнакомыми людьми, которые разбились на небольшие компании и что-то обсуждали, не обращая внимания на других, но в этот момент прервали разговоры и подняли глаза, услышав заманчивое предложение Роберта. Кое-где раздались смешки, и Анины щеки залились бордовой краской: «Нельзя же так откровенно, пошло, при всех!»
– Спасибо, я поставлю свою палатку. Доброй ночи всем, – отстояла свою честь Аня.
Тень неудовольствия исказила грубоватые черты лица Роберта. Она резко отвернулась, схватила мешки и рюкзак и ступила в темноту – выбирать место.
– Рома, помоги Ане с палаткой! – раздался позади голос Роберта.
Чуть поодаль мужчина в камуфляжных штанах и клетчатой рубашке заканчивал устанавливать шатер.
– Есть, капитан! – выговорил он, выпрямившись и приставив правую руку к виску, будто бы отдавая честь.
Аня улыбнулась, ей показалось забавным, что Роберт не заметил подтрунивания Романа и словно нахохлился, гордясь своей значимостью.
Молодой человек оказался очень милым и добродушным, он не только помог Ане выбрать место, установил палатку, но и, забив последние колышки в песок, рассказал о том, что на побережье, в трехстах метрах отсюда, есть старый разрушенный форт, на который любопытно взглянуть, а с другой стороны пляжа начинаются высокие белоснежные дюны, завораживающие своей первозданной красотой и отличающиеся от вытоптанного места, где разместился их лагерь.
В траве стрекотали кузнечики. Запоздалая ночная бабочка порхнула внутрь палатки. Море стихло. Засыпала Аня с приятным чувством томительного ожидания, что завтрашний день будет наполнен долгими прогулками, красивыми пейзажами, лучами солнца и общением с Робертом, хриплый голос которого до сих пор проносился над палатками, растворяясь в ночной мгле.
Рассвело рано. Аня вышла из палатки и замерла от восторга – перед ней, в пятидесяти метрах, синела чаша моря, залитая мягким тягучим светом первых лучей солнца; холм был усеян мелкими желтыми цветами, деревья позади колыхались от теплого ветра, шумя листьями. Это зрелище было не сравнимо ни с одной фешенебельной гостиницей, где ей довелось побывать. И даже сон в спальном мешке, неудобный и тревожный, показался небольшой жертвой по сравнению с тем наслаждением, которое она испытала сейчас, стоя на краю палаточного лагеря. Почувствовав себя песчинкой в бесконечной Вселенной, Аня зажмурилась, вдыхая воздух, пахнущий солью, и слушая птичий щебет, преисполненная благодарности за то, что оказалась здесь… И тут она услышала тихое бормотание.
Часы на руке показывали половину шестого утра. Аня не могла больше спать на твердом песке, поэтому решила прогуляться по пляжу до появления толпы отдыхающих. «Но зачем кому-то просыпаться так же рано?» – подумала она и пошла на голоса, раздававшиеся из-за самой большой палатки, установленной в центре пустыря и служившей местом сбора коллектива.
На тех же складных стульчиках сидел Роберт, еле слышно что-то бубнил своему товарищу. Аня хотела незаметно проскользнуть на пляж, но, увидев Роберта, подошла.
Глаза его покраснели, мешки под ними опухли, кожа на лице, грубая, обветренная, выглядела уставшей… Щетина говорила о том, что ее хозяин не брился пару-тройку дней. Голос совсем охрип то ли от частого курения, то ли от разговоров. В руке Роберт держал жестяную банку пива. Он и не ложился спать! Весь его вид вызывал отвращение. Он выпивал. Не просто пару бокалов для аппетита, а всю ночь, до самого утра.
– О-о-о, – прищурился Роберт, расплываясь в пьяной улыбке, – доброе утречко! Чего так рано?
– Не спится, – вздохнула Аня.
Ее как током прошибло. Будто она вдруг очнулась от дурного сна. «Ненадежный!» Звонкое, как пощечина, слово ударило ни с того ни с сего. Он был такой же ненадежный, как ее отец, человек, страдавший алкоголизмом и безразличный к своим детям настолько, что после развода прекратил с ними общаться и как-либо помогать. Аня бежала как от огня от мужчин, в которых узнавала до боли знакомые черты. Как она могла очароваться столь никчемным мужчиной, оказавшимся простым пустословом, не исполняющим свои обязательства ни перед другими людьми, ни перед собой? Почему раньше она была так слепа?
– Я пойду прогуляюсь, – зачем-то сообщила Аня и быстрыми шагами двинулась к пляжу. Она всегда ходила быстро, особенно когда злилась. Нет, даже не на него. На себя. Она осыпала себя упреками. Она обманула Луку и Розу, чтобы уехать с Робертом на выходные, а теперь пожалела об этом и поняла, что Лука был прав, предостерегая ее.
Она была сыта по горло отношениями с неверными, выскальзывающими из рук мужчинами. Сколько раз она оказывалась рядом не с тем человеком! Примеряла на себя чужую роль, не понимая, что этот человек ей жмет, словно туфли не по размеру. Она так сильно мечтала встретить мужчину своей мечты, что вновь и вновь идеализировала каждого понравившегося кандидата, отказываясь замечать, что он ей мал, что он сжимает ее в тиски до кровавых мозолей, что она задыхается рядом с ним и такая любовь не принесет ей ничего, кроме страданий. А осознав это, разочаровывалась в мужчинах.
Босые ноги утопали в сухом песке, она шла вдоль кромки моря, зачерпывая ногой песок и подкидывая его вперед. Сердце в груди бешено колотилось. Ей хотелось бежать отсюда, бросить все свои вещи вместе с чертовой палаткой на холме и отправиться прямиком на паромную переправу, уехать, скрыться, больше никогда с ним не встречаться.
Она была уверена, что он бы даже не понял того, что произошло. А может, это она не поняла его и все выдумала, настроила себе воздушных замков. Мама часто говорила ей, что она слишком мечтательна и романтична и что ей нужно вернуться на землю из своих розовых грез. Но ей хотелось верить, что есть на свете тот человек, который ждет именно ее.
С каждым шагом становилось все легче дышать. В попытках воскресить в памяти свое первое путешествие в Кёнигсберг ей пришлось перебрать много событий. Она обладала удивительной способностью находить себе новых подруг, знакомилась повсюду и тут же завязывала дружеские отношения. Так, на отдыхе в Санкт-Петербурге познакомилась с девушкой из Калининграда, которая несколько лет звала ее к себе погостить. Лишь после расставания со своей последней любовью, подкосившей ее моральный дух, Аня наконец согласилась на предложение. Она взяла билеты на ближайшие выходные, отпросившись с работы на недельку.
Калининград встретил Аню осенним дождем и прохладой. Она была настолько очарована янтарным краем и Балтийским морем, что решила провести здесь следующее лето и приложила много усилий, чтобы осуществить задуманное. Но по-другому и быть не могло – это была любовь с первого взгляда, а ради любви она была готова на самые необдуманные поступки.
Когда она арендовала дом на холме, у нее и в мыслях не было, что ее угораздит влюбиться вопреки рассудку и прыгнуть в неизвестность! Какой же наивной она была, приняв самое сумасбродное решение в своей и без того запутанной жизни – остаться жить в чужом городе на год. Спонтанно и резко. А всему виною попытки доказать себе и окружающим, что она вполне может управлять своей жизнью. Детство она провела, скитаясь с родителями по пограничным заставам Узбекистана и Беларуси, а сознательные годы жила в Москве – ненавистном ей мегаполисе, который, как гигантский торнадо, высасывал из нее амбиции, силы, время.
Время… В голове прозвенели, словно неожиданная трель будильника, от которого подскакиваешь спросонья, слова мамы: «Часики-то тикают! Тебе уже почти тридцать, и похоже, что я уже ни на твоей свадьбе не погуляю, ни внуков не увижу». От интонации, с которой мама все чаще произносила эти слова, ее передернуло. Захотелось стянуть с себя кожу вместе с прошлым, освободиться от воспоминаний, дурацких установок и неудач и начать новую жизнь. И хотя прошлого не вернешь, она попыталась хотя бы реабилитировать свое будущее.
Даже побег в другой город не помогал избавиться от гадкого осадка внутри. «Почти тридцать» звучало как приговор. Клеймо, которое навешивают на девушку и тычут в него пальцем, напоминая о том, что ей пора бы уже давно выскочить замуж и нарожать детей. Одиночка, вовремя не встретившая свою половинку, обречена на бесконечные переживания и сомнения. «Все хорошие мужчины уже разобраны», – повторяли подруги, и ей оставалось лишь улыбаться и оправдываться, втайне надеясь, что однажды ей непременно повезет.
Насмотревшись на хищниц, табунами приезжающих в Москву в надежде найти себе богатого и успешного мужчину, она столкнулась с двуличностью и лицемерием жестокой столичной жизни и не хотела становиться одной из таких дамочек, готовых на любую подлость ради кольца на пальце. Отчасти поэтому она отправилась в провинциальный городок на берегу Балтийского моря, который оживал на лето, зимой же жизнь здесь словно замирала – пустели улицы и дома, многие жители перебирались в большие города.
Ей нужна была эта передышка от бешеного столичного ритма, от шума и гама, от постоянных напоминаний мамы и знакомых, что «пора бы уже найти себе жениха». Ха! Будто она была против! Литры коктейлей были выпиты в самых популярных барах города, километры улиц истоптаны, десятки чашек кофе куплены потенциальными ухажерами, но кроме неуверенности в себе и нарастающего чувства одиночества никакого результата не было.
Она сильнее мамы мечтала о своей собственной семье – о муже и детях, ей и самой опостылело одиночество. И если несколько лет назад она наслаждалась своей свободой и независимостью, то теперь, поглядывая на замужних подруг, ей все сложнее было скрыть разочарование и тревогу.
В раздумьях она добрела до заброшенного немецкого форта «Западный», полуразрушенного, оставленного умирать в одиночестве на берегу моря и представляющего унылое зрелище. Кирпичная кладка осыпалась прямо в море, а волны настойчиво били о стены, будто бы повторяя: «Вам здесь уже не место, сгиньте…»
Форт был разбит, как и ее сердце.
– Так просто быть счастливой! – воскликнула она и расплакалась. – Так просто – и невозможно!
Она плакала, вспоминая о своем горе-отце. Слезы струились по щекам неудержимым потоком. Как же больно пронзила сердце новая истина. Роберт – копия ее отца, которого ей так не хватает. Так вот почему она крепко привязалась к нему, и тем тяжелее будет бежать от него.
Уже спустя час Аня собрала вещи, попросила ребят свернуть ее палатку и, не попрощавшись с Робертом, обойдя стороной его временное жилище, поспешила на паромную переправу. Долго и утомительно добиралась на нескольких автобусах, следовавших с большими интервалами и длинным маршрутом, до своего тихого дома на холме.
Вернувшись домой, Аня бросила вещи на пол спальни и упала на кровать. Ей хотелось одного – жалеть себя и плакать. Она старалась понять, что с ней не так и почему она все время ошибается в людях.
Невыносимая, беспросветная тоска навалилась на нее, обостряя чувство одиночества, которое в Москве заглушалось постоянной суетой. Она покорно ездила на работу на метро, после офиса забегала в торговый центр, чтобы порадовать себя чашкой кофе с миндальным круассаном или очередной ненужной безделушкой, которая, как писали в женских журналах, «подчеркнет вашу значимость и статус».
Оказавшись на окраине маленького городка, в котором не было ни единого торгового центра, она почувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. Без толпы понимающих ее людей, живущих схожими идеями и жизнями, было сложно ощущать себя счастливым человеком. Особенно сильно она тосковала по своей прежней жизни в дождливые дни, когда безвылазно сидела дома.
«Далеко не каждый умеет быть счастливым и получать удовольствие от простых вещей», – подумала Аня. Она как могла заполняла дни моментами, доставляющими радость, и последние полтора месяца была так счастлива во власти обуздавших ее чувств, каких не испытывала давно, что жила только этими эмоциями. А когда все разбилось, пустота затопила ее, заслонив собой все хорошее.
Аня остро ощутила тоску по друзьям и родным. Ночью ей снилось, как она гуляла по Москве с подругой, бродила по набережной, по бульварам, как не могла наговориться, налюбоваться величественной архитектурой, как забегала в модные кафе, чтобы выпить кофе и съесть какое-нибудь изысканное блюдо. Просыпалась с грустью в сердце.
В маленьком городке на побережье текла размеренная жизнь. Выходя за продуктами на рынок субботним утром, Аня ловила себя на мысли, что ей не так уж много нужно для жизни: немного еды, несколько хороших книг, неспешные прогулки вдоль моря. Но для нее одной это теряло смысл.
Отсеялась вся городская суета, бесконечные поездки по торговым центрам и кафе, нескончаемые встречи, пустые разговоры, лишние телодвижения, сотни и тысячи незнакомых людей вокруг. И стало ясно, что жители мегаполисов, испорченные и развращенные городом, легко попадали в зависимость от столичного ритма и стиля жизни, а как только лишались всего этого, как наркоманы, чувствовали себя ненужными, неприкаянными, истосковавшимися по толпе, по шуму, по беготне. Нет, умом она понимала, что не хочет возвращаться к прежней сумасшедшей жизни – с гонкой за карьерными высотами и за мужчинами, впечатлениями и развлечениями, с километровыми пробками и большими расстояниями. Но в то же время она скучала по возможности выйти из дома утром и промотаться по делам до вечера – вернуться с горящими глазами, уставшей, но наполненной общением, идеями и кофе, с шуршащими пакетами из магазинов, с планом дел на недели вперед.
Раньше она думала, что ей не хватает тихой жизни на природе, но, оказавшись в уединенном месте, поняла, что настолько искалечена городским сознанием, что уже не может долго находиться вне мегаполиса.
На природе было хорошо и спокойно, дышалось легче и свободнее, но в то же время она скучала без семьи и близких подруг. И мир вроде был тот же самый, что и несколько месяцев назад, но уже совсем другой. И не с кем было поделиться произошедшим.
За распахнутыми настежь окнами в пол моросил дождь, окропляя плитку с причудливыми узорами. Аня сидела в тишине комнаты и завороженно смотрела на капли дождя, соскальзывающие с кованого ограждения балкона. Капли висели на металлических завитках перил, покачиваясь на ветру, и, наполнившись водой, падали, уступая свое место новым.
Погода в этих краях удивляла капризным непостоянством – полчаса назад утро пророчило погожий день, солнце освещало черепичные крыши старых домов и брусчатую дорогу и наполняло душу радостью, но подул ветерок – и тотчас укутал небо серой пеленой с прорехами, сквозь которые просачивалась мелкая морось, совсем как в унылый осенний день. И уже не чувствовалось тепло и не пахло летом. Аня натянула свитер и заварила себе чай, позволив предаться меланхолии и погрузиться в воспоминания.
Сидя на кровати и глядя, как колышутся на ветру ветви многолетнего дуба-великана, раскинувшего свои огромные лапы в нескольких метрах от ее балкончика, она открыла свой дневник, но при мысли об отце ее передернуло. В конце концов, может, это он виноват в том, что ее отношения с мужчинами не складываются? Похоже, что она нашла в Роберте черты отца. Те, о которых она много лет пыталась забыть. И потому он так притягивал и так ранил ее.
Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Бледное утро растекалось по комнате. Хорошо было бы взбодриться и заняться делами, но дождь располагал к уютному чтению, а перед глазами мелькали картины прошлого. Улыбки, смех, громкие голоса сопровождали ее детство, а потом они с родителями переехали в столицу, и что-то надломилось, покатилось кубарем, ломая все то, что держало на плаву их семью.
А теперь она была взрослой, и ее жизнь разбивалась вдребезги, даже не успев соединиться в нечто цельное. Скомканные обрывки воспоминаний калейдоскопом мелькали перед глазами. Она вспоминала свою юность в Москве.
Воспоминания. Москва
Как я и предполагала, в Москве мне не понравилось. Огромные серые многоэтажки угрюмыми бетонными столбами нависали над землей одна выше другой. Неприступными стенами вырастали из асфальта, заменяя собой деревья и кустарники. Мы поселились в квартире у родителей папы. Двенадцатиэтажный дом стоял на шоссе, по которому машины гнали нескончаемым потоком – днем и ночью. А с другой стороны дома был тихий дворик, где располагалось еще несколько домов, старая детская площадка и стоянки для машин. В полукилометре проходила железная дорога. Таким образом получалось, что с одной стороны дома ревели моторы машин, а с другой гудели поезда и скрежетали колесами по рельсам. Столько оглушительного гула я никогда не слышала. По ночам я долго не могла уснуть, ворочалась и заливала подушку слезами.
Мне было не понять, как люди живут в этой самой Москве, где нет ни простора, ни свежего воздуха, ни тишины. После деревенской жизни разница была ошеломляющая. Дети здесь гуляли под прицелом сотен глаз из окон муравейников, под пристальным надзором родителей или бабушек. Они не лазили по деревьям и не бегали в соседний двор, не придумывали интересных занятий и казались какими-то нерешительными.
Старенькие металлические качели в нашем дворе жалобно поскрипывали, в песочнице вперемешку с песком валялись осколки стекла, фантики от конфет, окурки сигарет, которыми баловались подростки, собираясь компаниями по вечерам. Старая деревянная горка была вся испещрена надписями, больше напоминавшими каракули, в некоторых местах прожжена огнем, процарапана, изрезана. Такими же каракулями был исписан угрюмый лифт в нашем доме. Мама не разрешала мне читать эти надписи, объясняла, что это «плод труда дегенератов и алкоголиков».
Дом, в котором мы поселились, пугал меня своим мрачным видом. Темные подъезды с неприятным запахом то ли от сырости, то ли от помоев. Позже родители объяснили, что эту мерзкую вонь источает мусоропровод. И действительно, на каждом этаже посреди лестничного пролета располагалась крышка в трубе, вся липкая, почерневшая от многочисленных пролитых отходов жизнедеятельности людей. Я впервые жила в доме с лифтом и мусоропроводом. Хотя могла бы обойтись и без этих хитрых городских приспособлений, как и без самого города.
Родители не разрешали нам пользоваться лифтом самостоятельно – он был старым и часто ломался, люди застревали и по несколько часов сидели в темноте и ждали, пока их вытащат. Мы жили на четвертом этаже, и когда я днем приходила из школы одна, всегда поднималась по лестнице. Прежде чем зайти в подъезд, я оглядывалась по сторонам, убеждаясь, что вокруг нет других людей. Это была не паранойя, а необходимые меры безопасности.
Москва в те годы была рассадником маньяков, наркоманов, алкоголиков и преступников. Родители рассказывали нам о наркопритонах и объясняли, что мы ни в коем случае не должны пробовать наркотические вещества и связываться с людьми, зависимыми от них.
По телевизору постоянно показывали репортажи о пропавших детях, поэтому родители строго-настрого наказывали не заходить в подъезд с незнакомыми людьми. Все мои подружки добегали до квартиры в страхе. Подъезд, как заколдованный темный лес с чудовищами, был словно пропитан ужасом и страхом детей, вынужденных ежедневно пробегать по нему в полном одиночестве.
Открыв запирающее устройство, я быстро дергала ручку, лишь немного приоткрывала тяжелую входную дверь и мышкой протискивалась в образовавшуюся щель, тут же захлопнув дверь за собой. Убедившись, что замок щелкнул, я вставала спиной к двери и, замерев на пару секунд, вслушивалась в темноту подъезда – не притаился ли в углу кто-нибудь с тяжелым дыханием и гнилыми помыслами. Затем я собирала всю свою храбрость в кулак и пулей влетала на лестницу, от которой коридор вел налево, на площадку перед лифтом, а направо, за поворотом, находилась лестница наверх.
Я прыжками забегала по лестнице на четвертый этаж и замирала, пытаясь отдышаться как можно беззвучнее. Мне предстояло последнее испытание – тихо достать ключи, открыть дверь и юркнуть внутрь, закрыв за собой замки и цепочку (в те годы по подъездам часто ходили незнакомые люди и стучались во все подряд квартиры, предлагая купить то мешок лука или картошки, то еще что-нибудь, и цепочка служила дополнительной защитой, когда нужно было открыть дверь так, чтобы не пустить в дом внезапно появившихся грабителей). Меня все время терзал страх, не стоит ли кто там, за поворотом, на площадке перед лифтом… Планировка нашего дома была мечтой маньяка: повсюду повороты и темные углы, где можно спрятаться. Никаких видеокамер, консьержей и домофонов в те времена не было.
Трясущимися руками я нашаривала в рюкзаке ключи и вставляла их в замок, стараясь заглушить страх. Когда за мной закрывалась дверь в квартиру, я с выдохом облегчения кидала портфель на пол и снимала обувь и верхнюю одежду. Я жива, я в безопасности. Переезд в столицу был для меня мучительным. Конец свободе, конец моим мечтам и безоблачному счастливому детству. Теперь я постоянно боялась, переживала, мрачные мысли были повсюду, нависали надо мной серыми тучами многоэтажек.
Мама говорила, что я была очень впечатлительным ребенком, поэтому, когда однажды я рассказала, что мне приснилось ограбление наших соседей по лестничной клетке, мне никто не поверил.
– Ты просто насмотрелась новостей перед сном, – уверяла мама.
– Нет, это был вещий сон, – настаивала я. – Я видела это словно наяву: мы с папой и братом выходим из квартиры и закрываем дверь, спускаемся вниз по лестнице, в это время двое грабителей наблюдают за нами из-за поворота коридора, где расположен лифт. Как только звук шагов затихает и хлопает тяжелая входная дверь, они достают отмычки, вламываются в квартиру Лидии Михайловны и перерывают все вверх дном в поисках денег и драгоценностей.
– Иди попей теплого чая и успокойся, – посоветовала мне мама, когда я закончила изливать душу.
Папа, зайдя в кухню, предложил пропустить день в школе и отправиться с ним по делам.
– Я хочу с вами! – тут же заканючил брат.
– Ладно, один денек можно отдохнуть! – заключил папа, добавив: – Идите одевайтесь.
Мы долго копошились в квартире, мама не дождалась нас и уехала на работу. Наконец мы были готовы выдвигаться из дома. Вышли на лестницу, и папа стал закрывать дверь.
– Пойди вызови лифт, Аня! – скомандовал папа.
– Нет, я хочу пешком идти! – сказал брат.
Мы спустились по лестнице и вышли из подъезда. Спустя пару часов, завершив все запланированные дела, мы вернулись домой. Дверь к соседям была нараспашку, и в квартире пожилой женщины, где всегда царил идеальный порядок, теперь был такой кавардак, что с порога было видно – случилась беда. Папа протолкнул нас с братом домой и вызвал милицию. Сердце защемило от страха и боли. Я же это все уже видела во сне, шаг за шагом…
Я никак не могла привыкнуть к жизни в Москве. По вечерам я садилась на подоконник, прислонялась лбом к холодному стеклу и разглядывала машины с яркими огнями, проезжающие по шоссе, щедро освещенному желтым светом фонарей. Огни расплывались в лужах, светились яркие неоновые вывески, город не ложился спать, и небо здесь не бывало темным по ночам, как везде, где мы жили раньше. Теперь, проснувшись в любой час ночи, можно было видеть рыже-коричневое небо, подсвеченное тысячами фонарей большого города.
Каждый вечер я ждала у окна маму, которая должна была вот-вот прийти с работы. Это была новая и непривычная для нее работа. Раньше мама трудилась в детских садах, домах культуры и школах, занималась музыкой с детьми, а в Москве ей пришлось устроиться в бухгалтерию военной части, где теперь работал папа, и она, проделывая долгий путь до работы и обратно, погружалась в незнакомый мир дебетов и кредитов, цифр, отчетов и платежей. Она, музыкальный работник по образованию и призванию, с тоской в глазах осваивала компьютер и свою новую городскую жизнь.
С работы мама добиралась домой на автобусе, но до остановки ей нужно было пройти темный участок вдоль железнодорожных путей, где редко встречались прохожие. Обычно мама выходила с работы вместе со своими коллегами, и они вместе шли до остановки, чтобы разъехаться по разным направлениям.
В тот вечер мама оказалась на улице одна. Моросил дождик, мама раскрыла зонт и быстрым шагом поспешила по тропинке вдоль путей. Ее не насторожил мужчина, шедший навстречу, и она уже собралась перейти рельсы в сторону остановки, как мужчина приставил нож к ее горлу и приказал отдать ему все деньги и украшения. Мама оцепенела и отдала ему все – и кошелек с только что полученными новенькими купюрами, и золотые серьги, подарок папы, и даже часы, которые никакой ценности не имели, но грабителю они приглянулись, и он жестом указал на них, мол, тоже снимай.
Мама пришла домой, села на стул, не сняв верхнюю одежду, и попросила налить ей чего-нибудь покрепче. Дедушка уступил ей баночку пива, другого спиртного дома не было.
После этого случая по вечерам я ждала маму с работы еще сильнее. Я просила Бога защитить ее от грабителей и маньяков и проводить домой живой и невредимой. Впервые в жизни я столкнулась с отчетливым страхом потерять маму. И для моего спокойствия мама завела привычку звонить с рабочего телефона на наш городской номер перед выходом с работы, чтобы мы знали, что она выезжает и через полчаса будет дома. После разговора с мамой я занимала место у окна и не уходила со своего поста до тех пор, пока она не появлялась на пороге.
Моя новая школа находилась в соседнем дворе, и родители отдали меня туда, чтобы я могла сама возвращаться домой после занятий. «Ты должна зацепиться в этой школе, иначе я не знаю, что нам делать. Мы с отцом должны работать и не сможем водить тебя в другую школу», – заявила мама. В новой школе мне не понравилось. Дети в классе шушукались, когда учитель представляла меня. И я чувствовала, как холодеют руки и щеки предательски наливаются краской. Я казалась себе неловкой деревенщиной, потому что девочки были одеты гораздо лучше меня. На переменках они смеялись над своими шуточками, а я сидела одна в сторонке. Я не была стеснительной, но чувствовала себя не в своей тарелке. Мне не о чем было говорить с ними.
Позже выяснилось, что у меня «смешной акцент». Отучившись несколько лет в белорусской школе и очутившись в Москве, я узнала, что неправильно произношу звук «г»: девочки постоянно поправляли меня и говорили «у нас не принято гэкать». Я замолкала и следила, чтобы в моих словах эта буква не попадалась.
Наступила весна, и я пришла в школу в красных резиновых сапогах. Одноклассницы разглядели их еще у ворот в школу и целый день отпускали шуточки на тему «кот в сапогах», «собралась за грибами?» и «ты что, в детский сад пришла?». Им было так весело, что они никак не могли успокоиться. А я изо дня в день продолжала ходить в школу в красных резиновых сапогах, потому что на дождливую погоду у меня не было другой обуви.
Со временем мы с одноклассниками подружились. Меня перестали подкалывать, я избавилась и от акцента, и от красных сапог. Меня приняли за свою. Я хорошо училась, и меня часто ставили в пример и хвалили. Единственный предмет, с которым возникали сложности, – немецкий язык. В Беларуси я учила английский, а когда мы переехали, то выяснилось, что в моей новой школе – немецкий. Поэтому мама наняла мне репетитора, чтобы к окончанию учебного года я смогла написать контрольный диктант хотя бы на тройку. После уроков я шла в кабинет иностранных языков, и мы с учительницей занимались немецким. Каждый день на протяжении четырех месяцев. И эти занятия дали свои плоды: как и предполагала учительница, я написала диктант на тройку – и была переведена в следующий класс. Это была огромная радость для нашей семьи, потому что поначалу у мамы были сомнения, потяну ли я сильную программу и новый язык в спецшколе. И я не подвела.
Надо сказать, что именно тогда зародился мой интерес к немецкому языку и появилась первая робкая мечта – когда-нибудь побывать в Германии. Учительница рассказывала, что там очень красивые, словно в сказке, дома и чистые улицы, все очень аккуратно и люди живут очень хорошо. Мне нравился немецкий, а картинки в учебнике с уютными домиками с оранжевыми крышами и цветами на окнах только раззадоривали воображение! Я представляла, как вырасту, выучу язык и поеду в Германию. Непременно поеду!
После школы мы с девочками прыгали в резиночки на школьном дворе. Эта была самая модная игра, и почти все девчонки собирались группами по два-три человека и упражнялись в прыжках.
Когда мне исполнилось десять лет, мама начала отпускать меня одну в спортивную школу, что находилась в трех остановках от нашего дома. Я занималась рок-н-роллом и два раза в неделю после школы ездила на занятия. Обычно я садилась на первый пришедший автобус или троллейбус и вставала лицом к двери – проходить в глубь салона или усаживаться не было никакого смысла, поездка занимала каких-то семь минут.
В конце весны я настолько освоилась ездить в автобусах и троллейбусах, что мама отпустила нас с подружкой на электричке в усадьбу «Кусково», где на территории большого ухоженного парка раскинулся величественный архитектурно-художественный ансамбль в стиле неоклассицизма. Но мы ехали туда, конечно же, не ради музеев, а чтобы позагорать на травке перед усадьбой и погулять в красивом, новом для нас месте.
Это было целое событие: на автобусе доехать до железнодорожной станции, купить билетик в кассе и проехать несколько остановок на электричке, а потом дойти от станции до парка, погулять там и вернуться обратно тем же маршрутом. Главное, не перепутать перрон и не уехать в другом направлении.
