Текст книги "Звездный врач"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Для того чтобы вспоминать о случившемся, Конвею вовсе не требовалось принимать лекарство, прописанное О'Марой, – событие запечатлелось в его памяти в мельчайших подробностях. Не приходилось спорить с очевидным и некуда было деваться от убийственного вывода: в жутком происшествии был виноват он один, и больше никто.

Видеозапись, сделанная с борта флайера, показала, что разрушительная активность гоглесканцев резко пошла на убыль сразу же после того, как вездеход увез Вейнрайта и Конвея с места события. Примерно через час гоглесканцы расцепились и затем довольно долго стояли поодаль друг от друга – похоже, сильно устали.

Конвей снова и снова просматривал видеозапись и результаты сканирования Коун и раненого гоглесканца, чье спасение повлекло за собой стечение местных жителей со всей округи. Конвей пытался найти разгадку, какой-нибудь хитрый ключик, повернув которым, он мог бы понять причину невероятной реакции ФОКТ на то, что он прикоснулся к одному из их сородичей. Увы, ключик не находился.

На почве раздумий Конвею пришла мысль о том, что он был отправлен на Гоглеск отдыхать, дабы прочистить, что называется, мозги для принятия важных решений относительно собственного будущего. Если верить тому, что говорил о Гоглеске О'Мара, получалось, что ситуация на планете не требовала принятия срочных мер, и Конвей имел право как размышлять о ней, так и послать её куда подальше. Но он никак не мог послать её куда подальше. Ведь мало того что, он в некотором роде ухудшил положение дел, он вдобавок столкнулся с головоломкой, настолько чуждой его пониманию, что ему не помогал весь опыт, накопленный за годы работы с инопланетянами.

Сама по себе Коун была настолько нормальна… Изможденный Конвей ушел в отведенную ему комнату и в который раз поднес поближе к глазам сканер, пытаясь хоть что-нибудь осмыслить, взирая на результаты обследования ФОКТ. Теоретически он не должен был ощущать никакого неудобства в комнате с силой притяжения намного более низкой, чем на Земле, и всё же его качало и бросало из стороны в сторону, и он всё время обо что-то стукался.

Ему удалось разглядеть на дисплее сканера неглубокие корни четырех жал ФОКТ. В то время, как Коун обследовала сама себя прибором, жала лежали, плотно прилегая к её макушке, частично скрытые шерстью. У корней находились тонкие протоки, соединявшие жала с мешочками, полными яда. Кроме того, Конвей рассмотрел нервные соединения между основанием головного мозга и мышцами, ведавшими распрямлением жал и сокращением мешочков с ядом. Но вот понять, какой стимул должен был задействовать эту систему, Конвей не мог, как ни силился. Не мог он догадаться и о функциональном назначении длинных серебристых стебельков, залегавших посреди жесткой шерсти на голове у гоглесканки.

Поначалу он решил, что это что-то вроде седины и что нужно будет получше приглядеться к этим стебелькам. Приглядевшись к ним при большем увеличении, Конвей отверг своё предположение: структура ткани стебельков резко отличалась от структуры шерстинок. Под стебельками, так же как и под жалами, располагались специализированные мышцы и нервные окончания, дававшие им возможность независимо двигаться. В отличие от жал, стебельки были длиннее, тоньше и гибче.

К несчастью, Конвей никак не мог обнаружить подкожных нервных окончаний. Может быть, таковые и имелись под стебельками, но, увы, портативный сканер не был настроен на такое тонкое исследование. Конвей всего лишь намеревался произвести впечатление на гоглесканскую целительницу, показать ей, как выглядят в работе её собственные внутренние органы. И теперь, как он ни увеличивал изображение при просмотре записи, но видел только то, что видел, – не больше и не меньше.

Но даже эти сведения, если бы не предельно странное поведение ФОКТ, должны были бы весьма и весьма удовлетворить Конвея. Однако никакого удовлетворения он не ощущал. Ему отчаянно хотелось вновь повидаться с Коун и подвергнуть её более тщательному обследованию, как клиническому, так и словесному.

После всего, что стряслось сегодня, шансы встретиться с гоглесканской целительницей были крайне малы.

«Уходите!» – крикнула ему Коун, затерянная посреди мятущейся толпы сородичей. А лейтенант гневно добавил: «Вы ничем не можете помочь!»

Конвей понял, что задремал, обнаружив, что находится где-то в другом месте, не на Гоглеске. Изменилась окружающая обстановка, хотя и не до неузнаваемости, а проблемы, над разрешением которых мучился его разум, стали гораздо проще. Сны Конвею снились нечасто – точнее говоря, как любил внушать ему О'Мара, не реже, чем любому другому разумному существу, но при этом, по мнению Главного психолога, Конвею крупно повезло: свои сны он помнил до малейших подробностей. Тот сон, что снился ему сейчас, был легким, приятным и никак не был связан с теперешней ситуацией.

По крайней мере, так Конвею показалось сначала.

Стулья были такими огромными, что для того, чтобы сесть, пришлось бы на них вскарабкаться. Подойдя к большому, сколоченному вручную обеденному столу, он был вынужден встать на цыпочки – только так он смог увидеть крышку стола, отполированную, с инкрустацией. «Стало быть, – решил взрослый Конвей во сне, – мне лет восемь».

То ли действовало прописанное О'Марой лекарство, то ли психика Конвея сама по себе барахлила, но он, взрослый, умудренный опытом человек, во сне испытывал ощущения не слишком счастливого восьмилетнего ребенка.

Его родители относились к третьему поколению колонистов, живших на богатой полезными ископаемыми и засеянной земными растениями планете Бремар, Эта планета к концу жизни родителей Конвея была исследована, приручена и превращена в высшей степени безопасную – по крайней мере те её области, где располагались горнодобывающие и сельскохозяйственные центры и единственный космопорт.

Детство Конвея прошло на окраине города, где располагался космопорт, – довольно обширного поселения, застроенного одно-, двух – и трехэтажными домами. Тогда его вовсе не удивляло соседство деревянных домишек с высокими белокаменными зданиями промышленных предприятий, центра управления, постройками космопорта и больницей. Вполне естественным казалось ему и то, что мебель в доме, всяческие неметаллические мелочи, кухонная утварь и декоративные украшения на стенах были сделаны вручную. Повзрослев, он понял, что просто-напросто древесины на Бремаре было полным-полно, и стоила она гроши, в то время как доставка мебели и всяких домашних приспособлений с Земли влетала колонистам в копеечку. В общем, как бы то ни было, колонисты гордились тем, что почти все делают своими руками, и не желали, чтобы было по-другому.

Между тем освещение деревянных домиков осуществлялось за счёт действия современнейших ядерных реакторов, а на вручную сколоченных письменных столах красовалось сложнейшее видеооборудование, предназначенное, как казалось маленькому Конвею, для того, чтобы днем пичкать его знаниями, а вечером – развлекать. Наземный и воздушный транспорт также был вполне современным, быстрым и довольно безопасным. Аварии флайеров, сопряженные с человеческими жертвами, происходили крайне редко.

Конвей горевал не потому, что рано остался без родителей. Он был слишком мал и мать с отцом помнил смутно. Отправившись по срочному вызову на шахту, родители оставили мальчика на попечение соседей – молодой супружеской пары. У них Конвей и оставался после похорон. Потом его забрал к себе старший брат отца.

Дядя и тетя Конвея оказались добрыми, очень ответственными и жутко занятыми пожилыми людьми. Проявив вначале к мальчику определенную дозу любопытства, в дальнейшем они не особенно баловали его своим вниманием. Совершенно иначе повела себя бабушка – точнее говоря, прабабка Конвея. Она решила, что ответственность за недавно осиротевшего ребёнка должна целиком и полностью быть возложена на неё.

Она была просто-таки невероятно стара. Стоило кому-нибудь поинтересоваться её возрастом, и второй раз он бы уже не стал спрашивать, сколько ей лет. И ещё она была хрупкая, как цинрусскийка, но между тем старческим склерозом не страдала и отличалась редкостной подвижностью. Она была первым ребенком, родившимся в колонии на Бремаре, и к тому времени, когда маленький Конвей начал проявлять интерес к истории, оказалось, что его прабабка – настоящий кладезь сведений о первых годах существования поселения. При этом её рассказы звучали намного увлекательнее, чем материалы, изложенные в исторических видеозаписях, пусть прабабка порой и предлагала свою трактовку событий.

Как-то раз, в то время не поняв, о чем речь, Конвей услышал, как его дядя сказал какому-то гостю, что, дескать, старуха и ребёнок так хорошо ладят потому, что с точки зрения умственного развития – ровесники. Покуда прабабка Конвея не наказывала – а наказывала она его крайне редко, а потом и вовсе перестала, – с ней было замечательно весело. Она покрывала его нечаянные провинности, отстаивала его право на владение участком земли, где он держал разных зверьков, а участок вырос из крошечного пятачка в саду за домом в нечто наподобие национального парка. Правда, при этом она постоянно напоминала Конвею, что нельзя заводить питомцев, если не умеешь за ними следить как положено.

У Конвея было несколько земных зверушек, а также и целая коллекция небольших безвредных бремарских травоядных животных, которые время от времени заболевали, порой ранились и практически непрерывно размножались. Прабабка ознакомилась с соответствующими видеозаписями по ветеринарии, искренне полагая, что для ребенка эти сведения слишком сложны. Следуя её советам и проводя всё свободное от учебы время в своих владениях, Конвей добился того, что его маленький зоосад процветал. Мало того: к изумлению тети и дяди, через некоторое время он даже начал приносить кое-какую прибыль, когда в округе стало известно о таком замечательном месте. Вскоре Конвей превратился в единственного поставщика домашних питомцев для окрестных детишек.

У юного Конвея всегда было дел невпроворот, поэтому и не было времени осознать, как он одинок, и он не осознавал этого до тех пор, пока прабабка – его единственный друг – вдруг потеряла всякий интерес к его многочисленным питомцам, да, похоже, и к нему тоже. К ней стал постоянно наведываться врач, а потом дядя и тетя, сменяя друг друга, дежурили у её постели днем и ночью, а Конвею запрещали заходить к его единственной подружке.

Вот когда он почувствовал, что глубоко несчастен. А взрослый Конвей, вспоминая и во сне заново переживая те давние события, знал, что впереди его ждут ещё многие несчастья и печали. Сон грозил превратиться в кошмар.

Как-то раз вечером дверь в комнату прабабки забыли закрыть. Прокравшись туда, Конвей увидел, что его тетка сидит в кресле у кровати с опущенной головой и дремлет. Прабабка лежала на постели с широко открытыми глазами и ртом, но молчала и, казалось, не видела мальчика. Подойдя к кровати поближе, Конвей услышал, как хрипло и неровно дышит старуха, и почувствовал, какой от неё исходит запах. Он очень испугался, но всё же осмелился подойти к кровати и прикоснулся к тонкой, исхудавшей руке, лежавшей поверх одеяла. Он надеялся, что прабабушка посмотрит на него или что-нибудь скажет, быть может – улыбнётся ему, как улыбалась ещё несколько недель назад.

Рука оказалась холодной.

Взрослый, опытный медик Конвей знал, что в конечностях у прабабки уже сильно нарушилось кровообращение и что жить ей оставалось считанные минуты. Понимал это и маленький Конвей – сам не зная почему. Не в силах сдержаться, он окликнул прабабушку, и от звука его голоса проснулась тётка. Она испуганно взглянула на старуху, а потом вскочила, крепко схватила мальчика за руку и поспешно увела из комнаты.

– Уходи! – вскричала она и расплакалась. – Ты ничем не можешь помочь!

Когда взрослый Конвей очнулся ото сна в маленькой каюте базы Корпуса Мониторов на Гоглеске, его глаза были мокры от слёз. Он далеко не впервые изумился тому, как смерть этой очень старой, хрупкой и доброй старухи повлияла на его последующую жизнь. Тоска и ощущение потери со временем отступили, но не ушли воспоминания о тогдашней полной беспомощности, и ему не хотелось никогда впредь переживать подобные чувства. В дальнейшем, когда Конвей сталкивался с болезнями, травмами и угрозой смерти, он всегда мог и имел возможность помочь страдальцам, и порой – помочь значительно. И до прибытия на Гоглеск он никогда не чувствовал себя настолько беспомощным, как тогда, в детстве.

«Уходите», – сказала Коун, когда ошибочная попытка Конвея оказать помощь раненому привела к почти полному разрушению поселка и, по всей вероятности, вызвала тяжелые психологические последствия. А лейтенант добавил: «Вы ничем не можете помочь».

Но теперь Конвей уже не был напуганным и тоскующим маленьким мальчиком. И он не желал верить, что ничем не может помочь.

Он размышлял о случившемся, пока мылся, одевался и переводил оборудование комнаты в дневной режим, но добился только того, что разозлился на себя и почувствовал ещё большую беспомощность. «Я врач, – сердито думал он, – а не специалист по налаживанию контактов с инопланетянами». До сих пор большая часть подобных контактов для Конвея сводилась к уходу за больными – либо прикованными к постели болезнью или травмами, либо, в буквальном смысле, – к операционному столу ремнями. Тогда и прикосновение к пациенту, и его непосредственное обследование сами собой разумелись. А на Гоглеске все вышло иначе.

Вейнрайт предупреждал Конвея об индивидуализме ФОКТ, граничащем с болезненной фобией, и вот теперь Конвей увидел, как это выглядит, своими глазами. Но он дал волю людским инстинктам в то время, когда следовало держать их в узде – держать до тех пор, пока бы он не разобрался получше что к чему.

А теперь единственное существо, которое могло бы пролить свет на гоглесканские заморочки, то бишь – Коун, не желало с ним встречаться. И Конвей сильно подозревал, что, даже если бы эта встреча состоялась, она могла закончиться рукоприкладством.

Может быть, стоило попытать счастья с другим гоглесканцем, в другом месте – если бы только Вейнрайт согласился выделить Конвею единственный на базе флайер на длительный срок и если у местных жителей не существовало средств отдаленной связи. Правда, пока никаких передач на радиочастотах сотрудники базы не засекли, и, судя по всему, на Гоглеске не существовало ни телеграфа, ни почты.

Между тем, мысленно рассуждал Конвей, когда неожиданно зажужжал зуммер коммуникатора, существа, столь фанатично избегающие тесного физического контакта друг с другом, по идее, должны были бы заинтересоваться возможностью переговоров на дальнем расстоянии.

– Установленные в вашей комнате датчики показывают, что вы встали и ходите из угла в угол, – прозвучал из коммуникатора веселый голос Вейнрайта. – Проснулось только ваше тело, или разум тоже?

Конвею было совсем не до шуток и хотелось верить, что лейтенант над ним не подсмеивается.

– Да, – раздраженно ответил он.

– Пришла Коун, – сообщил Вейнрайт. – Ждёт снаружи. Говорит, что вежливость обязала её ответить на наш вчерашний визит. – Судя по голосу, лейтенант не очень верил тому, о чем говорил. – Желает извиниться за физические и моральные издержки вчерашнего инцидента, доктор, а особенно она хотела бы поговорить с вами лично.

«Инопланетяне, – не впервые в жизни подумал Конвей, – полны неожиданностей». Однако в запасе у Коун наверняка были не только неожиданности, а кое-какие ответы. Конвей покинул свою комнату отнюдь не размеренной, неторопливой поступью, приличествующей Старшему врачу.

Скорее его походка напоминала спринтерский бег.

Глава 7

Невзирая на мучительно медленную, обезличенную речь Коун и тягостные паузы между фразами, Конвей понял, что она действительно хочет поговорить с ним. И более того – задать ему какие-то вопросы. Но вот сформулировать вопросы ей было невыразимо трудно, поскольку до неё ни один из её сородичей никому таких вопросов не задавал. Конвей знал о многих видах, обитавших в Галактической Федерации, чьи взгляды на жизнь и поведение разительно отличались от людских и на взгляд человека, порой были отталкивающе отвратительны – на взгляд врача с богатейшим опытом в межвидовой медицине, каковым являлся Конвей. Он вполне мог представить, каких титанических усилий стоят Коун попытки понять его – страшного, пугающего чужака, который, помимо всего прочего, не находил ничего предосудительного в том, чтобы запросто прикоснуться к другому существу – не партнеру по половому акту и не к собственному детенышу. Конвей искренне сочувствовал Коун в её борьбе с самой собой.

Во время одной из пауз, показавшейся Конвею бесконечно долгой, он решил вмешаться в разговор и попросил у гоглесканки прощения за вчерашнее происшествие, взяв при этом всю вину за случившееся на себя. Однако Коун его извинения отвергла и сказала, что, если бы люди не спровоцировали этот инцидент, рано или поздно он всё равно произошел бы в результате стечения каких-то чисто гоглесканских обстоятельств. Затем она рассказала о происшедших в результате происшествия разрушениях. Все они, по её словам, со временем должны были быть ликвидированы, рассчитывали починить и сломанный корабль. Однако Коун предполагала, что несчастье, подобное вчерашнему, могло произойти вновь, ещё до того, как будут закончены восстановительные работы.

Всякий раз, когда происходило такое соединение гоглесканцев, они теряли часть цивилизованной территории и техники, какой бы примитивной она ни была по меркам жителей других планет. Прогресс на Гоглеске и так двигался черепашьим шагом, а соединения сводили «на нет» даже эти скромные достижения. Так было всегда, судя по рассказам, передававшимся из уст в уста из поколения в поколение, и по обрывкам исторических записей, чудом уцелевших во время регулярных массовых оргий.

– Если есть желание принять помощь, – сказал Конвей, выслушав гоглесканку, – она может быть оказана в любой форме: в виде совета, физической силы, обеспечения механизмами. Достаточно одной только просьбы.

– Желание состоит в том, – медленно отозвалась Коун, – чтобы это бремя было снято с нашего народа. Прежде всего ощущается потребность в информации.

Конвей подумал немного и решил, что раз уж Коун не сердится на него за вчерашнее, то, наверное, простит, если он отбросит неуклюжие словесные экивоки, казавшиеся ему препятствием для нормального общения.

– Вы можете задавать любые вопросы, – сказал он, – не боясь обидеть меня.

В ответ на личное обращение у Коун шерсть встала дыбом, но ответила она сразу:

– Запрашивается информация относительно других живых существ, знакомых вам по личному опыту, у которых имеются те же проблемы, что у нас на Гоглеске. Особый интерес проявляется к тем существам, которые эти проблемы уже решили.

Гоглесканская целительница тоже немного сбилась с обезличенного стиля. Конвей был восхищен тем мужеством, с которым она преодолевала привычку всей жизни. Увы, беда была в том, что он не располагал сведениями, которых просила у него Коун.

Чтобы выкроить время на обдумывание, Конвей не стал прямо отвечать на вопрос Коун, а начал с рассказа о наиболее экзотичных обитателях Галактической Федерации. При этом он описывал их исключительно как пациентов, которых ему довелось лечить или оперировать по поводу бесчисленного множества всяческих хворей. Он пытался подарить Коун надежду, но понимал, что всего-навсего излагает истории болезни и рассказывает о методах лечения различных существ коллеге-целительнице, которая не способна при всем желании прикоснуться к своёму пациенту. Конвей всегда считал, что не имеет права лгать своим больным словом, делом или бездействием. Не хотел он лгать и другому врачу.

– Однако, – продолжал он, – насколько я могу судить по собственному опыту, – проблема, причиняющая страдания вашему народу, уникальна. Если бы с подобным случаем медикам пришлось столкнуться ранее, он был бы скрупулезно изучен и описан в литературе, и с ним бы непременно ознакомили персонал нашего межвидового госпиталя.

Мне очень жаль, – сказал Конвей, – но я могу предложить единственный выход: постараться как можно более глубоко и тщательно изучить проблему Гоглеска самостоятельно в сотрудничестве с существом, которое является одновременно и пациентом, и целительницей, – с вами.

Ожидая от Коун ответа, Конвей услышал, как у него за спиной нервно зашаркал ногами Вейнрайт. Правда, лейтенант не проронил ни слова.

– Сотрудничество возможно и желательно, – наконец изрекла гоглесканка. – Но не тесное сотрудничество.

Конвей облегченно выдохнул.

– В помещении базы, – сообщил он, – имеется комната, предназначенная для размещения и изучения местной фауны в условиях минимального ограничения передвижения. В целях защиты наблюдателей это помещение разделено невидимой, но очень прочной перегородкой. Возможно ли осуществление непосредственного приближения с целью физического обследования при таких условиях?

– Если прочность невидимой перегородки будет убедительно продемонстрирована, – осторожно отозвалась гоглесканка, – непосредственное приближение возможно.

Вейнрайт выразительно кашлянул.

– Прошу прощения, доктор, – сказал он, – дело в том, что помещение, о котором вы говорите, до сих пор не использовалось, и я там хранил запасные аккумуляторы. Дайте мне минут двадцать, и я там наведу порядок.

Коун и Конвей медленно тронулись в обход одного из куполов базы в сопровождении Вейнрайта. По пути лейтенант объяснил гоглесканке, что помещение, о котором идет речь, оборудовано запасным выходом, позволяющим животным возвращаться на волю сразу же после обследования. Конвей заверил Коун, что насильно её удерживать никто не собирается и она в любое время вольна прервать как разговор, так и обследование.

Конвей намеревался попытаться найти какое-нибудь объяснение поведению гоглесканцев за счёт самого тщательного исследования физиологии представительницы этого вида. Особое внимание ему хотелось уделить изучению структур области черепа, поскольку прежде он с подобными структурами не встречался. Ему казалось, что именно этот путь обследования может дать наиболее плодотворные результаты. Но Конвею не хотелось причинять Коун никаких травм – ни физических, ни психологических.

– Ожидаются некоторые неудобства, – заключила гоглесканка.

Для того чтобы заверить Коун в том, что всё будет хорошо, Конвей вошел в помещение первым, и, покуда гоглесканка смотрела на него, стоя у запасного выхода, он продемонстрировал ей с помощью собственных кулаков и ступней, насколько прочна прозрачная разделительная перегородка. Указав на потолок, Конвей вкратце объяснил целительнице назначение коммуникатора, устройства гравитационной иммобилизации и различных манипуляторов. При этом он подчеркнул, что вся эта техника будет использована исключительно с дозволения Коун.

Затем Конвей удалился на другую половину комнаты через небольшую дверь в прозрачной перегородке. Края двери были обведены белой краской. Он решил дать гоглесканке время свыкнуться с обстановкой.

Вейнрайт уже успел унести аккумуляторные ячейки и притащил трехмерный проектор, содержавший все записи, сделанные днем раньше, а также основную информацию по предыдущим процедурам первого контакта с представителями других видов. К аппаратуре лейтенант присовокупил всё медицинское оборудование Конвея.

– Я буду за стенкой у монитора, проведу запись, – сказал Вейнрайт. И, задержавшись в дверном проеме, добавил:

– Ознакомительные записи Коун уже видела, но я подумал, что вам, может быть, захочется ещё раз показать ей пятиминутный сюжет о Главном Госпитале Сектора. Если понадобится что-нибудь еще, дайте мне знать, доктор.

Конвей и Коун остались наедине, разделенные тонкой непроницаемой прозрачной перегородкой и расстоянием в три метра. Слишком далеко.

Конвей прикоснулся ладонью к прозрачной стенке на уровне своего пояса и сказал:

– Прошу подойти как можно ближе и попытаться прикоснуться манипуляторным выростом к своей стороне перегородки. Спешить не нужно. Цель состоит в том, чтобы дать вам привыкнуть к непосредственной близости со мной без реального физического контакта…

Конвей продолжал произносить успокаивающие речи. Коун подходила все ближе и ближе и, наконец, несколько раз подряд боязливо приблизившись к перегородке почти вплотную и вновь в испуге отступив, решилась осторожно коснуться прозрачной стенки пучком гибких игл напротив ладони Конвея. Свободной рукой Конвей медленно поднял сканер и прижал его к перегородке на уровне головы гоглесканки. Он ни о чем не просил ФОКТ, но Коун сама наклонила голову как можно ближе к прозрачной преграде.

– Великолепно! – обрадовался Конвей и, настроив сканер, сказал:

– В физиологическом строении гоглесканцев существуют особенности, с которыми мне прежде сталкиваться не доводилось, однако в целом по строению организма ваш вид сходен со многими теплокровными кислорододышащими существами. Различия наблюдаются в основном в области черепа. Именно её предпочтительно исследовать наиболее внимательно и найти объяснение наличию ряда структур, причем эти объяснения могут оказаться отличными от чисто физических.

Если сформулировать задачу вкратце, – продолхал Конвей, – мы обследуем практически здоровое существо, которое периодически ведет себя аномально. Если мы предположим, что картина поведения гоглесканцев сложилась в результате сочетания факторов окружающей среды и эволюции, нам следует начать с разговора о вашей истории.

Он дал Коун несколько мгновений для осмысления сказанного, после чего продолжал:

– Лейтенант Вейнрайт, утверждающий, что он – неплохой археолог-любитель, рассказал мне о том, что со времен появления на Гоглеске ваших нецивилизованных предков на вашей планете не происходило никаких серьезных природных катаклизмов. Не отмечалось ни изменения орбиты вращения, ни выраженной сейсмической активности, ни обледенений, ни сильных колебаний климата. Всё это указывает на то, что характер поведения гоглесканцев, в настоящее время тормозящий прогресс цивилизации, развился в ответ на угрозу со стороны внешних врагов в незапамятные времена. Что это за враги или что это были за враги?

– У нас нет врагов в природе, – поспешно ответила Коун. – Никто не угрожает нам на Гоглеске, кроме нас самих.

А вот в это Конвею верилось с трудом. Он передвинул сканер к одному из жал, укрытых шерстью, обнаружил под ним мешочек с ядом и спроецировал увеличенное изображение на экран монитора, чтобы его получше рассмотрела Коун.

– Это, – сказал Конвей, – мощное средство защиты или нападения, которым вас снабдила природа. Без веской причины оно не появилось бы. Существуют ли какие-либо воспоминания, письменные или устные сведения о каком-нибудь злобном хищнике, от которого приходилось защищаться столь смертоносным оружием?

Гоглесканка вновь ответила «нет», однако Конвей обратился за помощью к Вейнрайту, чтобы тот рассказал гоглесканке о местных ископаемых. Отозвавшись, Вейнрайт сообщил Конвею, что Коун несколько раз видела останки местных ископаемых, но не знала, что эти зверюги представляли собой при жизни, и вообще не придавала им никакого значения. Население Гоглеска вообще не имело такой научной дисциплины, как археология. Но теперь, когда он разъяснил Коун, что означают странные отпечатки на камнях и кое-какие странные окаменелости, Вейнрайт полагал, что гоглесканская целительница запросто может стать матерью этой науки на Гоглеске.

– Случалось ли вам видеть страшные сны об этом звере? – поинтересовался Конвей, не отрывая глаз от дисплея сканера.

– Он виделся только в детских фантазиях, – настолько торопливо отозвалась Коун, что Конвею показалось, что она жаждет сменить тему беседы. – Сознание взрослых они тревожат редко.

– Но когда они всё-таки вам мерещатся, – не отступал Конвей, – какими вы их видите? Как они выглядят?

Последовала пауза длиной в минуту, не меньше. В течение неё Конвей старательно обследовал сканером внушительный пучок мышц, окольцовывавших мешочек с ядом и основания жал. Он явно коснулся болезненной темы и ждал крайне важного для себя ответа.

Однако ответ его разочаровал. После такого ответа возникало множество новых вопросов.

– Это существо не имеет чёткой физической формы, – отвечала ФОКТ. – Во сне возникает ощущение ужасной опасности, необъяснимой угрозы, исходящей от быстро передвигающегося, злобного существа, способного кусать, рвать на части и проглатывать свою жертву. Такие фантазии пугают детей, такие мысли тревожат взрослых. Дети могут дать выход своёму страху и сбиться в кучку, потому что вместе им не так страшно, – но они не обладают достаточной физической силой, чтобы произвести большие разрушения. Взрослым же следует избавляться от этой дурной психологической привычки, и потому они стараются и умственно, и физически держаться поодаль друг от друга.

Конвей обескураженно уточнил:

– Следовательно, маленьким гоглесканцам можно соединяться при желании, а взрослым нельзя?

– Малышей удержать от этого трудно, – отвечала ФОКТ, – но им внушается, что это дурно, чтобы у них не сформировалась привычка, расстаться с которой в зрелом возрасте крайне тяжело. Я догадываюсь, что вы очень желали бы пронаблюдать за процессом соединения детей, который не повлек за собой разрушений. Однако пристальное наблюдение за соединением детей невозможно без того, чтобы не вызвать сильнейших психических потрясений у их родителей, а эти потрясения непременно спровоцируют непроизвольное соединение взрослых.

Конвей вздохнул. Коун опередила его – он ведь собирался попросить её именно об этом. Он задал гоглесканке другой вопрос:

– Внешний вид представителей моего народа сколь-либо напоминает вам ваши детские фантазии?

– Нет, – отвечала Коун. – Но совершенное вами вчера тесное сближение, а в особенности – физический контакт с гоглесканцем произвели впечатление угрозы. Реакция и испускание сигнала тревоги были инстинктивными, логически необъяснимыми.

Конвей беспомощно проговорил:

– Если бы знали точно, достоверно о том, что лежит в основе этой видовой панической реакции, мы могли бы попытаться ликвидировать ее. Как же оно выглядит, это ваше страшилище?

Коун молчала так долго, что Вейнрайт не выдержал и решил вмешаться в разговор. Из коммуникатора сначала послышалось вежливое покашливание, а затем – голос лейтенанта:

– Нельзя ли заключить на основании приблизительных описаний и тех фактов, что это существо передвигалось быстро, нападало бесшумно, терзало и глотало свою жертву, что оно было большим летающим хищником?