Текст книги "Звездный врач"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Конвей, обдумывая эту версию, старательно изучал нервные волокна, связывающие тоненькие блестящие стебельки, лежавшие на макушке у Коун посреди жесткой шерсти. Стебельки соединялись с небольшой, сильно минерализованной долей головного мозга, лежавшей ближе к его центру.

– Найдены ли ископаемые останки такого существа? – проговорил Конвей, обращаясь к Вейнрайту. – Нет ли такой вероятности, что история вражды к ним уходит в доисторические времена, когда предки ФОКТ обитали в океане? Тогда это мог быть не летающий хищник, а морской.

Коммуникатор несколько мгновения молчал. Затем Вейнрайт ответил:

– Я производил раскопки в нескольких местах, доктор, но никаких следов крупных летающих животных не обнаружил. Но если говорить о тех временах, когда вся гоглесканская живность обитала в океане, то действительно там должны были попадаться весьма внушительные экземпляры. В двадцати милях к югу отсюда отмечается сравнительно недавнее поднятие океанического дна – недавнее по геологическим меркам, естественно. Я произвел там глубокое зондирование почвы, богатой ископаемыми останками, и собирался прокрутить полученные данные на компьютере, как только выдастся пара-тройка свободных часов. Картина получилась весьма странная. Большинство ископаемых скелетов либо повреждены, либо страдают неполнотой.

– Повреждения вызваны сейсмической активностью, на ваш взгляд? – поинтересовался Конвей.

– Не исключено, – не слишком уверенно ответил лейтенант. – Но я бы все же предположил, что повреждения произведены не так уж давно. Видеозапись у меня в комнате, доктор. Может быть, стоит принести её? Может быть, это мне картина кажется странной, а у нашего друга Коун она смогла бы, вероятно, всколыхнуть расовую память?

– Да, пожалуйста, принесите, – попросил Вейнрайта Конвей, а Коун сказал:

– Если эти воспоминания для вас не слишком мучительны, не могли бы вы сказать мне, сколько раз вам случалось соединяться с вашими взрослыми сородичами перед лицом реальной или воображаемой угрозы? И не могли бы вы описать физические, эмоциональные и психологические ощущения, предшествующие соединению, сопутствующие ему и наступающие после него? Мне бы не хотелось причинять вам боль, но этот процесс крайне важно изучить и понять для того, чтобы найти выход из сложившейся ситуации.

Коун явно нелегко давались воспоминания, но она изо всех сил старалась помочь Конвею. Она рассказала землянину о том, что до вчерашнего случая ей доводилось трижды участвовать в соединениях. Последовательность событий, по словам гоглесканки, была такова: несчастный случай, сильное изумление или испуг вынуждали гоглесканца испускать клич тревоги, на который сбегались сородичи, находящиеся в пределах слышимости, и впадали в такое же эмоциональное состояние. Если что-то угрожало одному гоглесканцу, следовательно, угроза распространялась на всех остальных и вынуждала их реагировать, соединяться и бороться с угрозой. Коун показала Конвею орган, которым гоглесканцы испускали клич тревоги, – им оказалась мембрана, способная вибрировать независимо от органов дыхания.

У Конвея мелькнула мысль о том, что эта мембрана под водой наверняка действовала бы ещё более эффективно, но он слишком внимательно слушал Коун и прерывать её не стал.

Коун продолжала рассказ. Она говорила о том, что, сцепившись между собой шерстью, гоглесканцы сразу чувствуют себя более защищенными и в самом начале соединения, когда их не так много, испытывают волнующие, приятные чувства, связанные с объединением разумов. Однако это ощущение быстро проходит по мере того как друг с другом соединяется все больше и больше гоглесканцев. Мыслительные процессы все более и более затрудняются, спутываются, и в конце концов всеми овладевает одна-единственная довлеющая потребность защитить слившуюся воедино толпу за счёт разрушения всего, что попадается на её пути. На этой стадии соединения связное индивидуальное мышление было невозможно.

– Когда угроза ликвидирована, – продолжала свою печальную повесть Коун, – или когда инцидент, спровоцировавший угрозу, исчерпан и плохо соображающей толпе становится ясно, что никакой угрозы уже нет и в помине, толпа медленно распадается. Некоторое время отдельные гоглесканцы ощущают одурманенность, сильное утомление и стыд за те разрушения, которые произвели. Для того, чтобы выжить как разумный вид, гоглесканец должен стремиться к одиночеству, – заключила Коун.

Конвей молчал. Он пытался привыкнуть к догадке о том, что гоглесканцы обладают даром телепатии.

Глава 8

Гоглесканская телепатия явно имела ограничения, поскольку клич тревоги издавался отнюдь не мысленно, а очень даже громко. Следовательно, здешняя телепатия была контактной. Конвей думал о тонких стебельках, спрятанных в гуще шерсти на макушке у Коун. Стебельков было восемь – гораздо больше, чем требовалось для контакта между существами, сбившимися в плотную группировку.

Оказалось, что он, забывшись, излагал свои размышления вслух. Коун решительно заявила, что такой контакт с другим гоглесканцем крайне болезнен и что стебельки при соединении её сородичей в толпу ложатся рядом, но непосредственно не соединяются. Вероятно, стебельки представляли собой органические принимающие и передающие антенны, действовавшие за счёт обычной индукции.

Телепатических рас в Галактике насчитывалось несколько, но у их представителей телепатические органы работали только для общения между собой. С существами иных видов телепаты общались крайне редко, поскольку крайне редко совпадала частота телепатических сигналов у жителей разных планет. Конвею несколько раз случалось иметь дело с проективными телепатами. Высказывалось такое предположение, будто бы земляне некогда тоже были наделены этим даром в латентной форме, но почему-то в процессе эволюции от него отказались. Во время общения с проективными телепатами Конвей видел какие-то образы, но эти видения всегда носили кратковременный характер и сопровождались неприятными психологическими ощущениями. Существовала, кстати, ещё одна теория, согласно которой существа, располагавшие устной речью и письмом, гораздо быстрее продвигались по пути прогресса в технической области.

Гоглесканцы располагали и тем, и другим, однако по какой-то причине поезд их прогресса намертво прирос к рельсам.

– Достигнуто ли соглашение, – начал Конвей безлично и очень осторожно, поскольку собирался предложить гоглесканке нечто не слишком приятное, – относительно того, что соединение гоглесканцев, носящее исключительно инстинктивный характер в отсутствие реальной угрозы, лежит в основе вашей расовой проблемы? Понятно ли, что черепные стебельки, почти наверняка являющиеся механизмом, инициирующим соединение гоглесканцев в толпу и служащим для удержания их в этом состоянии, нуждаются в самом тщательном исследовании, а иначе проблема не будет решена? Однако визуального обследования недостаточно. Потребуется проведение тестов, предполагающих непосредственный контакт. Имеется в виду определение проводимости нервов, взятие крошечных количеств тканей для анализа и применение внешней стимуляции для подтверждения… Коун! Все эти тесты безболезненны!

Но, несмотря на его страстные заверения, гоглесканка явно была близка к панике.

– Я знаю, что целительницу пугает даже самая мысль о прикосновении к ней, – поспешно продолжал Конвей, торопливо обдумывая новый подход, прекрасный по своей простоте при условии полного отката от соображений личной безопасности. – Пугает, потому что существует инстинктивная реакция на всех и вся, способных представлять собой угрозу. Но если бы удалось доказать, что я не представляю никакой угрозы как на подсознательном, так и на сознательном уровне, то, вероятно, вы смогли бы избавиться от этой инстинктивной реакции. Я предлагаю…

Оказывается, вернулся Вейнрайт. Лейтенант стоял рядом с Конвеем и слушал, крепко сжав в руке видеокассету. Наконец он не выдержал и сдавленным голосом проговорил:

– Доктор, вы с ума сошли.

Испрашивать согласия Вейнрайта Конвею пришлось гораздо дольше, чем согласия Коун, но в конце концов Конвей таки добился своего. Вейнрайт принес из кладовой носилки. Конвей улегся на них, а лейтенант крепко-накрепко пристегнул его ремнями. Ремни были снабжены замками, которые Вейнрайт мог легко открыть с помощью дистанционного пульта. Вейнрайт и настоял на этом. Затем он перекатил носилки на ту половину комнаты, где разместилась Коун, и опустил их на высоту, удобную для работы гоглесканской целительницы – если бы та, конечно, решилась приблизиться к Конвею.

Идея у Конвея родилась такая: если он не мог произвести физическое обследование Коун, то пусть Коун обследует его – совершенно беспомощного и не способного на сколь-либо угрожающее поведение. По мнению Конвея, так можно было подготовить Коун к моменту, когда настанет черед землянина обследовать гоглесканку. Однако, как вскоре стало ясно, ждать этого момента следовало долго.

Коун довольно-таки смело приблизилась к Конвею, взяла сканер и начала работать прибором под его руководством. Но прикасался к Конвею инструмент, а не сама гоглесканка. Конвей лежал на носилках неподвижно, только водил глазами, следя за пугливыми движениями Коун и лейтенанта, занятого проецированием изображения на экран монитора.

Но вдруг Конвей ощутил прикосновение – столь легкое, словно его руки коснулось перышко и тут же упорхнуло. Мгновение – и прикосновение повторилось, став на этот раз более уверенным.

Конвей замер, он старался даже глазами не шевелить, чтобы не спугнуть Коун, поэтому видел её только боковым зрением. Жесткая гоглесканская шерсть и три манипулятора Коун, в одном из которых она держала сканер, переместились к его голове. Конвей вновь ощутил легкое прикосновение – на этот раз в области височной артерии. Затем кончик манипулятора принялся осторожно скользить по завиткам ушной раковины.

Неожиданно Коун резко отстранилась, и её мембрана издала приглушенный клич тревоги.

Конвей думал о том, каких сил стоила Коун борьба с инстинктом, заложенным веками, о том, как отважна маленькая гоглесканка, – ведь она все-таки решилась прикоснуться к нему. Конвей восхищался ею и ощущал глубочайшее сострадание ко всему её народу. Чувства его были столь сильны, что на некоторое время он лишился дара речи.

– Приносятся извинения за нанесение психологической травмы, – наконец выговорил Конвей. – Но это пройдет при повторении контакта. Однако звуковой сигнал тревоги вырабатывается, невзирая на то, что вы прекрасно знаете, что я не имею ни желания, ни способности угрожать вам. С вашего согласия запасный выход этого помещения может быть закрыт, дабы ваши сородичи, находящиеся в зоне слышимости, не подумали, что вам грозит опасность и не явились сюда, чтобы соединиться с вами.

– Высказывается понимание, – без тени растерянности ответила Коун, – и согласие.

Лейтенант тем временем запустил видеозапись на большой экран монитора. Возникла картина плотной массы окаменелых останков, обнаруженных с помощью глубинного зондирования почвы. Вейнрайт поворачивал изображение под разными углами и снабдил его масштабной линейкой, чтобы у Конвея создалось впечатление об истинных размерах окаменелостей. Коун на экран внимания почти не обращала. Видимо, решил Конвей, представительнице вида, пребывавшего на столь примитивной стадии развития техники, крайне трудно было бы оценить суровую реальность, представленную в виде нескольких тонких линий на темном экране. Гораздо больше Коун интересовало трехмерное изображение организма Конвея. Гоглесканка решилась вновь приблизиться к нему.

А вот Конвей на экран смотрел с огромным интересом.

Он с него глаз не спускал, хотя на этот раз манипуляторы Коун осторожно раздвинули волосы у него на макушке. Обращаясь к Брейтвейту, Конвей сказал:

– У этих окаменелостей такой вид, будто они разодраны на части. Готов побиться об заклад, если дать вашему компьютеру команду реконструировать один из скелетов, а потом добавить к этой реконструкции данные, полученные при физиологическом обследовании Коун, то мы увидим вполне узнаваемого доисторического ФОКТ. Но что это за… овощ-переросток, который как бы висит посреди других окаменелостей?

Вейнрайт рассмеялся.

– Я, между прочим, очень надеялся, что на этот вопрос мне ответите вы, доктор. Эта штука напоминает деформированную розу без стебля, по краям лепестков которой растут не то шипы, не то зубы, и ещё она жутко большая.

– Странная форма, – негромко проговорил Конвей, в то время как гогаесканка переключила своё внимание на его руку. – Будучи подвижным обитателем океана, это существо, по идее, должно было иметь плавники, а не конечности, но тут нет никаких признаков обтекаемости и даже осевой симметрии, и…

Конвей не договорил – ему пришлось ответить на вопрос Коун касательно волосков, росших у него на запястье. Кроме того, он решил ещё сильнее воодушевить гоглесканку и предложил ей выполнить несложную хирургическую процедуру. Процедура заключалась в удалении части волосков и взятии тонкой иглой, соединенной со сканером, небольшого количества крови для анализа из капиллярной вены на запястье Конвея. Он заверил Коун в том, что процедура эта для него совершенно безболезненна и не принесет ему никакого вреда даже в том случае, если гоглесканка разместит иглу не слишком точно.

Конвей объяснил целительнице, что такие процедуры выполняются в Главном Госпитале Сектора каждый день в неисчислимом множестве при обследовании самых разнообразных пациентов. Он рассказал Коун о том, что последующий анализ проб крови позволяет врачам многое понять о состоянии больного, что в большинстве случаев именно результаты анализа крови служат руководством для назначения соответствующего курса лечения.

Конвей, уговаривая Коун, объяснил ей, что непосредственный контакт с ним при произведении этой процедуры у неё будет минимальным, так как она будет пользоваться сканером, тампоном, ножницами и шприцем. Не забыл он упомянуть и о том, что точно так же будет строиться процедура и в том случае, когда он – с разрешения гоглесканки, разумеется, – возьмет кровь для анализа у нее.

Пожалуй, Конвей всё-таки поторопил события. Коун отшатнулась и начала пятиться и пятилась до тех пор, пока не прислонилась спиной к закрытой двери запасного выхода. Она постояла там некоторое время, шевеля вздыбленной шерстью, вновь ведя непримиримый бой со своими инстинктами, но в конце концов вновь медленно приблизилась к носилкам. Ожидая, когда гоглесканка заговорит, Конвей вернулся взглядом к экрану, на котором мало-помалу возникала удивительная по живости картина.

Лейтенант вывел на дисплей все сведения о ФОКТ вкупе с данными, собранными им ранее, о доисторической подводной растительности Гоглеска.

Ископаемые останки, реконструированные компьютером в виде несколько уменьшенных копий современных гоглесканцев, лежали поодиночке и небольшими группами посреди слегка покачивающихся водорослей, освещенные лучами солнца, проникавшими сквозь толщу морской воды, поверхность которой волновала легкая рябь. Вот только громадному, похожему на розу объекту, располагавшемуся в центре экрана, явно недоставало каких-то деталей. Воображение Конвея уже начало дорисовывать эти детали, когда Коун вдруг неожиданно обратилась к нему.

Гоглесканка по-прежнему не обращала никакого внимания на экран.

– А если бы этот тест был болезненным, – спросила Коун, – как выглядела бы процедура тогда? Не было ли бы предпочтительно в нынешних обстоятельствах вам произвести эту процедуру самостоятельно?

«Доверяй, но проверяй – вот у неё какой девиз, у этой Коун», – подумал Конвей, изо всех сил сдерживая смех.

– Если предполагается, что процедура может оказаться болезненной, – ответил он, – тогда берётся немного содержимого из одного из флаконов с наклейкой в виде желтых и черных диагональных полосок. Это содержимое вводится иглой в место взятия пробы. Объём содержимого зависит от ожидаемой продолжительности и степени дискомфорта.

Во флаконе, – продолжал Конвей, – содержится вещество, являющееся обезболивающим для представителей моего вида. Кроме того, оно вызывает расслабление мышц. Но в данном случае в его применении необходимости нет.

Инструктируя Коун в том, как правильно произвести забор крови для анализа, Конвей пытался внушить гоглесканке, что эту процедуру всегда проще поручить выполнить кому-то другому, а не производить её самолично. Он не стал упоминать о том, что, если бы хотел взять немного крови для анализа у Коун, для начала ему пришлось бы проверить, согласуется ли препарат во флаконе с черно-желтой этикеткой с метаболизмом ФОКТ, да и не только этот препарат, но и другие средства этого ряда из аптечки, которую Конвей захватил с собой. Если бы какое-то из этих средств оказалось подходящим и если бы у Конвея возникла возможность ввести его гоглесканке, он бы её не только анестезировал, он бы её хорошенько транквилизировал и тогда смог бы запросто взять для анализа не только кровь. «Расслабленные мышцы, – думал Конвей, вновь вернувшись взглядом к экрану, – какая это прелесть по сравнению с мышцами, сведенными спазмом!»

У крупного объекта в центре экрана недоставало симметрии и повторяемости структур, характерной для растений, – гораздо больше он напоминал надорванный и скомканный лист бумаги. Но если догадка Конвея была верна, получалось, что хищник обладал способностью принять такую форму. Конвей невольно поежился.

Яд гоглесканцев был смертоносен.

Конвей поспешил изложить Вейнрайту свои соображения.

– Ну-ка, скажите, как вам такая версия: ископаемые ФОКТ – это те существа, что погибли при первом нападении хищника. Некоторые из них соединены между собой, а это скорее всего указывает на то, что первоначально группа ФОКТ была более многочисленной. Этот групповой организм, состоявший из множества ФОКТ, то ли сам атаковал хищника в ответ, то ли защищался от него с помощью жал. Количество выпущенного яда вызвало у хищника тотальный мышечный спазм, и, умирая, он фактически свернулся узлом. Не мог бы ваш компьютер развязать этот узел?

Вейнрайт кивнул, и вскоре скрученная, изогнутая фигура в центре экрана начала постепенно разворачиваться, окруженная более бледными слоями изображения. «Это единственная разгадка, – думал Конвей. – Другой просто быть не может.» Время от времени он просил Вейнрайта показать изображение костного скелета хищного гиганта с увеличением и всякий раз убеждался, что его предположение верно. Однако размеры хищника были настолько велики, что его изображение то и дело расползалось за края экрана, и Вейнрайту приходилось его уменьшать.

– Все-таки похоже на птицу, – сказал Вейнрайт. – Части крыла очень хрупки. На самом деле эта тварь как бы представляет собой одно сплошное крыло.

– Это потому, что в ископаемых останках сохранились только кожа да кости, – пояснил Конвей. – Сухожилия и мягкие ткани, примыкавшие к костной структуре, почти целиком истлели. В тех участках, которые, согласно вашему предположению, являются крылом… Да, теперь и мне кажется, что это птица… Толщину крыла следует увеличить раз в пять-шесть. Но при такой структуре костей крыло должно было быть жестким. Я бы сказал, что оно скорее совершало не маховые движения, а быстро убиралось и вытягивалось и толкало хищника вперед с огромной скоростью. Кстати, на внутреннем крае крыло очень интересно расщеплено. Это напоминает мне турбину древних реактивных самолетов, вот только у этих турбин есть зубы…

Конвею пришлось прервать изложение своих предположений. Коун осторожно и растерянно водила иглой шприца по тыльной стороне его ладони. Впервые в жизни Конвей понял, что приходится переживать пациенту, попавшему в руки к практиканту.

– Форма сустава в основании крыла, – продолжал Конвей после того, как гоглесканка наконец нашла нужный кровеносный сосуд, – позволяет предположить, что устья на ведущей поверхности крыла раскрывались и закрывались во время плавания. Хищник пожирал всё, что попадалось на его пути, а затем пища проталкивалась по двум пищеварительным каналам в желудок, расположенный вот в этом цилиндрическом расширенном участке средней линии. Кожные покровы на ведущей поверхности крыла были толще и, скорее всего, были ядонепроницаемыми, а желудок, по всей вероятности, был способен переваривать яд ФОКТ, несмотря на то, что при попадании в тело хищника через более мягкие участки кожного покрова яд был смертелен.

Единственный способ защиты от хищника для ФОКТ, – взволнованно продолжал Конвей, – заключался в том, чтобы встать на пути чудовища единой стеной. Лишь немногие из ФОКТ погибали за то время, пока сгруппированный организм окружал хищника со всех сторон и принимался жалить его до тех пор, пока он не погибал. Подтверждением правильности этого предположения служат неполные ископаемые останки ФОКТ. Но мне даже страшно подумать о том, что переживал групповой организм гоглесканцев, слитый воедино и ментально соединенный с гибнущими сородичами…

Конвей мысленно содрогнулся, представив всю глубину страданий гоглесканцев. Ведь все они вместе фактически умирали психологически, когда происходила гибель одного из их товарищей. А умирать таким образом им приходилось почти наверняка довольно часто, если нападения хищника носили регулярный характер. Что того хуже – ещё до его нападения все ФОКТ знали о том, чем оно им грозит, знали из воспоминаний своих собратьев, уже переживших атаки хищников и уцелевших после них. В разуме ФОКТ хранилась память о страхе и боли психологической смерти.

Наконец Конвей постиг всю глубину, всю тяжесть расового психоза, которым страдало всё население Гоглеска. Каждый по отдельности гоглесканцы ненавидели соединение, страшились его, боялись и избегали любого тесного физического контакта или совместной деятельности, которые могли бы спровоцировать соединение. В подсознании гоглесканцев соединение запечатлелось как переживание памятной боли – боли, преодолеть которую можно было только за счёт слепой ярости берсеркеров, которая, в свою очередь, лишала ФОКТ способности обдумывать и контролировать свои действия. Вероятно, страх гоглесканцев перед этим конкретным хищником был настолько всеобъемлющ, что, хотя их давний враг уже либо вымер, либо по-прежнему обитал только в океане, они не могли ни забыть о нем, ни разработать более щадящий для самих себя способ самозащиты.

А главная беда заключалась в том, что механизм самозащиты у гоглесканцев был настолько гиперчувствительным, что даже после того, как миновали тысячелетия с тех пор, когда он был действительно необходим, этот механизм неизменно включался как в ответ на реальную угрозу, так и на потенциальную и даже мнимую.

Коун наконец завершила процесс взятия у Конвея крови на анализ. Тыльная сторона его ладони вспухла и стала похожа на подушечку для булавок, но он все-таки наговорил гоглесканке кучу комплиментов на предмет того, как замечательно она выполнила свою первую межвидовую хирургическую процедуру, причем комплименты были вполне искренними. Коун занялась перенесением крови Конвея из шприца в стерильную пробирку, а Конвей вновь посмотрел на экран.

Теперь изображение хищника окончательно развернулось, и лейтенант уменьшил его, дабы оно не уходило за края экрана. Вейнрайт вдобавок не поленился и ввел в компьютер сведения о предполагаемых окраске, способе передвижения и синхронизированных движениях пасти и зубов хищника. Вот он задвигался посередине экрана – стремительная темно-серая жуткая фигура более восьмидесяти метров в поперечнике, то сжимавшаяся, то расширявшаяся, напоминавшая земного гигантского ската, всасывающего, терзающего и проглатывающего все, что попадалось на его пути.

Вот он был какой, ночной кошмар гоглесканцев из далекого доисторического прошлого, а фигурки реконструированных ископаемых ФОКТ выглядели рядом с ним всего лишь крошечными цветовыми пятнышками, расположившимся ближе к нижнему краю экрана.

– Вейнрайт, – торопливо проговорил Конвей, – уберите эту картинку немедленно!

Но он опоздал. Завершив работу, Коун обернулась к экрану и увидела трехмерное изображение движущегося и кажущегося живым монстра, который прежде обитал только у неё в подсознании. В небольшом помещении клич тревоги прозвучал оглушительно, душераздирающе.

Конвей проклинал собственную тупость, а пораженная паническим страхом гоглесканка металась по полу всего в нескольких футах от носилок. Покуда на экране демонстрировалось сочетание тонких линий, Коун к нему не проявляла ни малейшего интереса – просто у неё не было опыта, и она не могла оценить ту трехмерную реальность, которую они собой представляли. Но последнее компьютерное творение Вейнрайта оказалось чересчур реалистичным для того, чтобы любой гоглесканец, взглянув на него, не повредился рассудком.

Косматое тельце ФОКТ устремилось к Конвею, но проскочило мимо. Разноцветная шерсть Коун встала дыбом и дрожала, все четыре жала вытянулись во всю длину, из их кончиков сочился яд, вот только издаваемый гоглесканкой вопль вроде бы стал чуть-чуть потише. Конвей лежал, боясь пошевелиться, повести глазами, а гоглесканка отбежала от него, но вернулась вновь. Снижение уровня громкости клича тревоги означало, что Коун изо всех сил борется с инстинктом, и помочь ей в этой борьбе Конвей мог единственным способом: сохранять полную неподвижность. Краешком глаза он заметил, что гоглесканка остановилась совсем рядом с носилками. Одно из её жал находилось всего в нескольких дюймах от щеки Конвея. Жесткая, стоявшая торчком шерсть касалась его одежды. Конвей чувствовал легкое дыхание Коун, ощущал еле заметный аромат перечной мяты – наверное, он исходил от тела целительницы. Коун вся тряслась – то ли от страха, вызванного картинкой на экране, то ли потому, что готовилась к нападению, – увы, точного ответа Конвей не знал.

«Если я не буду шевелиться, – в отчаянии уговаривал он себя, – я не буду представлять для нее угрозы». Но он прекрасно знал, что стоит только ему пошевелиться, и гоглесканка ужалит его – инстинктивно, бездумно. Однако в паническом поведении ФОКТ существовал ещё один аспект, о котором Конвей забыл.

ФОКТ слепо атаковали врагов, но всякое существо, не представлявшее для них опасности и находившееся в непосредственной близости – как сейчас Конвей, – казалось им не недругом, а другом.

А при таких обстоятельствах друзья соединялись.

Конвей вдруг почувствовал, как жесткие шерстинки царапают его одежду, пытаются свиться с нитями ткани возле шеи, на плече. Жало все ещё находилось в опасной близости от его щеки, но почему-то уже не казалось таким уж угрожающим. Конвей не пошевелился. А потом он увидел – ярко и отчетливо – всего-то в паре дюймов от собственных глаз один из тонких длинных стебельков, а через мгновение ощутил, как стебелек, легкий, как перышко, лег поперек его лба.

Конвей понимал, что гоглесканцы соединяются перед лицом опасности не только физически, но и умственно, но он вовсе не думал, что телепатическое соединение окажется успешнее физического.

Он ошибся.

Все началось с глубокого, разлитого покалывания под черепной коробкой. Не будь руки Конвея скованы ремнями, он бы непременно принялся пытаться прочистить уши. Затем на него навалилось смешение звуков, видений и ощущений, ему не принадлежавших. Примерно такие же чувства ему доводилось переживать не раз в госпитале, когда он становился реципиентом инопланетянских мнемограмм, однако тогда чужеродные впечатления носили упорядоченный, систематический характер. А теперь он чувствовал себя так, словно смотрел трехмерное шоу с сенсорным усилением, и при этом режим переключения каналов вышел из строя. Яркие, но хаотичные образы и впечатления становились все более интенсивными. Конвею хотелось закрыть глаза в надежде, что тогда они исчезнут, но он боялся закрыть глаза, боялся даже моргнуть.

Неожиданно картина видений застыла, чувства обострились, и на несколько секунд Конвей ощутил глубину и боль одиночества и интеллектуального отшельничества взрослого гоглесканца. Разум Коун поразил его широтой познаний и тонкостью. Конвей узнал о том, как она пользовалась своим разумом задолго до того, как на Гоглеск прибыл корабль Корпуса Мониторов и врач-землянин, понял, как страстно гоглесканская целительница сражалась с разрушительным для её сознания инстинктом, которым её и её собратьев наделила эволюция.

Он был уверен, пребывая в сознании Коун, что её разум не является сколь-либо исключительным по меркам ФОКТ. Между тем обмен этим высочайшим интеллектом гоглесканцы были вынуждены осуществлять с помощью заторможенной, обезличенной и страдающей неточностями устной речи. Истинное же интеллектуальное общение становилось возможным только в течение краткого промежутка времени после начала слияния, а затем наступало сущее умопомрачение и утрата какого бы то ни было интеллекта. Конвей не мог не восхищаться представительницей народа, столь глубоко погрязшего в болезненном индивидуализме.

«В мыслях, которыми мы обмениваемся, нет огрубления или утраты семантики».

На слова, возникшие в сознании у Конвея, наложились ощущения удовольствия, благодарности, любопытства… и надежды.

«Процесс установления ментальной связи между вашими сородичами наверняка задействует область эндокринной системы, десенсибилизирующую все процессы в коре головного мозга – вероятно, с той целью, чтобы уменьшить боль страданий, пережитых в доисторические времена после соединений и в процессе нападения хищника. Но я не гоглесканец, поэтому десенсибилизирующий механизм у меня не срабатывает. Однако желательно неотложно произвести детальное исследование эндокринной системы, определить искомую железу, и если будет показано её хирургическое удаление…»

Конвей слишком поздно понял, куда ведет нить его рассуждений и сколь обширные – а для Коун пугающие – хирургические ассоциации могли вызвать эти рассуждения. Адаптация к непосредственной близости и к физическому контакту с чужеземным существом и так уже стоила Коун чрезмерных усилий. Теперь Конвей мог совершенно определенно оценить степень этих усилий. Но сейчас разум Коун и разум Конвея слились воедино, и гоглесканка разделяла мысли и чувства человека, его опыт в лечении и совместной работе с всевозможными созданиями в стенах госпиталя. А в госпитале порой попадались такие жуткие твари, по сравнению с которыми жуткий хищник Гоглеска показался бы очаровательной домашней зверушкой.

Такого зрелища Коун вынести не могла, и её клич тревоги, поутихший было за последние несколько минут, вновь набрал жуткую частоту и громкость. И все же это отважное маленькое создание не прерывало контакт, невзирая на страшные видения, передаваемые ей разумом Конвея по тонкому стебельку. Она страдала, и Конвей страдал вместе с ней.