Текст книги "Книга духов"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

С тех пор как мы покинули Зеркальное озеро, прошло пять дней. С попутным ветром мы доберемся до Форт-Брука к вечеру, но там нам нужно будет расстаться. Пятиубивец не может идти дальше, ему придется поспешить обратно, чтобы к одиннадцатому дню вернуться к Сладкой Мари. Иначе запас будет исчерпан, и…

Что тогда? Постепенная смерть?

Только тут у меня екнуло сердце и в голову пришел вопрос: какую судьбу я навлекла на людей с Зеркального озера?

54
Прибытие в Форт-Брук

Проплыв двадцать с небольшим миль на восток, мы расстались с Эспириту-Санто и вошли в меньшую бухту, Хиллсборо. Немного северней мы увидели форт и очень этому обрадовались.

День еще не кончился, солнце ярко светило и грело. Мы плыли вдоль берега. Пока впереди не показался форт, нас окружала синева; небо было чистое, вокруг простиралась обширная бухта. Я сидела на корме и наблюдала, как из воды высовывались или целиком выскакивали морские твари: кефаль прыгала по поверхности, как брошенный камешек – раз, два, три раза, – прежде чем уйти в глубину; мелькали крылья ската, плавники и синие спинки дельфинов, морды ламантинов…

Берег окаймляли мангровые леса, солнце играло на раковинах застрявших там моллюсков; сверкая среди корней, они напомнили мне блестящие капельки в бородах любителей пива. Наверное, я это видела в Нью-Йорке. В каком-нибудь портовом притоне. Тут мне вспомнились Герцогиня, мертвый и без конца оплакиваемый Элифалет, Адалин и все рассеявшиеся по миру сестры. О, но я цела и плыву к Селии; и вот я отбросила воспоминания и укрепила свое сердце.

…И наконец Форт-Брук:

Достаточно молодой, чтобы носить имя еще живущего человека. Построенный менее десяти лет назад, он раскинулся на немалой площади среди виргинских дубов и гикори. Высокие бревенчатые стены сходятся углом на северо-востоке, напротив территории семинолов, граница которой пролегает приблизительно в восьми милях от форта; третьей стеной служит береговая линия. Внутри находятся бараки, срубленные из сосны, склады, конюшни, кузницы… все, что нужно сотне с лишним человек, живущих вдали от прочего человечества.

В те времена форт был местом открытым. Поселенцы там не жили, они по-прежнему ютились в хибарах и складах на реке. Часть из них составляли шлюхи, которые обслуживали солдат, но другие – иностранцы, беглые, молодые семьи, то есть типичные пионеры – приехали, чтобы начать новую жизнь. Лишь позднее они оставят свои места, чтобы поселиться ближе к форту, и в конечном счете найдут себе убежище в его стенах. Но в зиму 1833-1834 годов, когда мы туда прибыли, бояться было нечего, потому что война – да, война – еще не началась.

На пристани нас встретила группа беззаботных на вид солдат, которые употребляли свои винтовки вместо тростей для ходьбы. Издалека мне бросились в глаза их небесно-голубые штаны; вблизи же я увидела, что их одежда далека от строгой униформы – это объяснялось жарой и духотой; рукава рубашек были закатаны или отпороты, на шеях повязаны платки, смоченные водой или промокшие от пота. Их приветствия говорили одновременно о любопытстве, вежливости, алчности и недоверии.

Любопытство: кто эти пришельцы, заплывшие вверх по реке в их военный городок?

Вежливость: какая свойственна американцам.

Алчность: а что у нас есть с собой?

И недоверие: годы мирного сосуществования с семинолами подходили к концу, и несколькими месяцами позднее нас уже не приняли бы с распростертыми объятиями… Нас – тонкого и гибкого белого мужчину с белокурой косичкой на спине, похожего и на пирата, и на семинола, и при нем невозмутимого краснокожего, того же роста, но с куда более крепкими мускулами. В ответ на расспросы солдат я сплела историю, подробности которой не помню, но она помогла – нас допустили на сушу. Когда я заметила, как эти люди глядят на Пятиубивца – пугаясь не только его стати, но главным образом лица, – то у меня вдруг вырвалось: «Он нездоров». И только после этого мне стало понятно, что он и в самом деле болен.

Переночевав в форте (военные в форме с нашивками любезно предоставили нам стол и ночлег, правда, в больничной палате), мы с Пятиубивцем вдвоем отправились в каноэ на промысел, поскольку нам настоятельно советовали добывать пропитание самим. Все утро я не выпускала Пятиубивца из виду, и вот, когда он сидел за мной в челноке, я обернулась:

– Твое утреннее питье. Как с ним?

Он не принимал свою воду. Забыл? Нет. Я не сомневалась, что не забыл; поэтому мой вопрос очень много значил.

– Больше нет. – Он повернул голову, показывая резкий, словно выточенный из стали, профиль.

Ничего больше по этому поводу сказано не было. Мы направились в бухту, наловили сетью морского окуня и возвратились с богатой добычей, благодаря которой обеспечили себе кормежку и одобрение солдат. На следующий день Пятиубивец поймал черепаху, мяса хватило на десятерых. Засим он сделался признанным рыболовом и охотником.

Я больше не участвовала в вылазках, оставалась в госпитале форта и помогала чем могла, а тем временем – все более нетерпеливо – строила планы поисков Селии. Я состояла при местном хирурге, по фамилии Гэтлин, меланхолике, которого в форте недолюбливали (пиявочники редко пользуются симпатией). Этот доктор Гэтлин отнюдь не был перегружен работой, но и ту, что имелась, норовил свалить на меня. Отрабатывая свое пропитание, я ставила примочки, прикладывала мази, перевязывала раны… и ничем особенно не гнушалась. (Разве не случалось мне видеть кое-что куда хуже?)

Пока я ухаживала за немногими пациентами больницы, а сотня с чем-то солдат Форт-Брука выполняли утомительные хозяйственные обязанности (им нужно было ремонтировать строения, которые в местном климате быстро ветшали), Пятиубивца пригласили участвовать в экспедиции на остров Анклоут. Предполагалось охотиться, ловить рыбу и развлекаться, хотя, как я догадываюсь, формальной целью было проследить за пиратами.

Он согласился, к моему недовольству, потому что теперь нам, то есть мне, пришлось отложить отъезд на десять дней, до его возвращения. Но если, прощаясь с ним, я была зла и растеряна (ведь для меня все еще оставалось загадкой, собирается ли он меня сопровождать, и чем обернется его внезапный отказ от испанской воды, и не отправит ли Сладкая Мари своих кошек-копрофагов по нашим следам даже и в Форт-Брук, и… но довольно вопросов), при встрече я не испытала ничего, кроме сочувствия, ибо все указывало на то, что он скоро умрет.

Пятиубивец вернулся с Анклоута с флотилией низеньких рыбачьих лодок – смэков, нагруженных олениной и рыбой, которую уже успели засолить; но во время промысла у него появились первые признаки старения. В черных волосах заблестела седина; новые волосы, выросшие среди прежних, жестких, оказались такими ломкими, что стоило провести щеткой, и от них ничего не оставалось. На черепе местами просвечивала кожа. Глаза по-прежнему были холодны, как камень, черты лица не изменились, но с телом начался процесс, не имеющий никакого естественного объяснения. Вернее, это был естественный процесс старения – разве не так? – который был отсрочен испанской водой.

В этой экспедиции у Пятиубивца случился первый перелом костей, за которым последовали другие. Вместе с тремя солдатами он вытягивал сеть, и тут внезапно раздался щелчок, с каким захлопывает пасть аллигатор (так, во всяком случае, утверждали свидетели). Вначале Пятиубивец ничего не почувствовал и узнал о сломанном предплечье, только когда ему указали солдаты; кость, как прорезавшийся зуб, прорвала кожу. Так он и вернулся в Форт-Брук с рукой в лубке, но кость не срослась. Со временем стали ломаться и другие кости. Мелкие кости рук и ног трещали как спички. Руки вздулись и походили на мешок сломанных и ломающихся костей. С ногами дело обстояло еще хуже, они тоже потеряли форму, ногти выросли слишком толстые, подстричь их было невозможно. Месяца через полтора после нашего прибытия руки и ноги Пятиубивца сделались бесполезны.

Мы затворились вдвоем. По правде, я прятала индейца, выбора у меня не было. Объявив заболевание заразным, я держала солдат и доктора Гэтлина на расстоянии. Вскоре мы с Пятиубивцем устроили себе палату в палате – наши две койки, отделенные занавеской. Тут положение его сделалось еще серьезнее: начали ломаться крупные кости. Для этого не было причин, Пятиубивец день и ночь лежал неподвижно. И тем не менее ужасные глухие щелчки слышались один за другим, похожие на звук выскочившей пробки, приглушенный слоем кожи и жил.

Кожа сморщивалась, мышцы под ней съедала старость. Можно было подумать, она разжижает их и разом высасывает, как однажды на моих глазах гигантский водяной клоп с ядовитой слюной высосал лягушку; та осталась пустой на пригорке, постепенно оседая, опадая, превращаясь в падаль. Тело Пятиубивца скоро собралось в складки, побледнело и покрылось чешуйчатыми пятнами. Где прежде кожа была упругой – каким все еще оставалось лицо, – теперь висели складки. Кожа запестрела бледными, размером с монету, старческими пятнами – да, это были накопления возраста, давно лежавшие под спудом. Пестрая и сухая – поднеси спичку и поднимется дым. И хотя индеец вообще ничего не ел, под кожей концентрировался жир, и при малейшем касании возникали синяки; фиолетовыми пятнами он расцветился с ног до головы.

Пятиубивец не позволил мне пустить в ход мое Ремесло. Он также ни разу не глотнул остававшейся у него воды, даже чтобы облегчить свои муки… О, муки. Язык бессилен их описать, да это и к лучшему, незачем растравлять раны.

Что до меня, то я переживала страдания другого рода. Я не собиралась… делать то, что я сделала с обитателями Зеркального озера. Я хотела только лишить Сладкую Мари власти над ними. Но теперь, если у нее не нашлось какого-нибудь волшебства, чтобы заменить испанскую воду, она распоряжается всего лишь труппой трупов! И я очень сомневалась, что ведьма будет добра к умирающим… Да, кошмарные мысли породили кошмарные сны. Пробудившись же, я не нашла, чем опровергнуть возникшие в мозгу картины – люди с озера страдают так же, как Пятиубивец, Сладкая Мари обходится с ними жестоко, быть может, проделывает эксперименты, появляются ее кошки… Об этих страшных предположениях я старалась забыть, ухаживая за Пятиубивцем. Что я могла сделать еще?

Когда Пятиубивец разговаривал, это была речь старика, чем дальше, тем древнее; он как будто сам желал принести свидетельство и не отказывался отвечать на вопросы, одним из которых был очевидный: «Сколько тебе лет?»

Отвечал он загадками, упоминая событие далекого прошлого – потерю форта Нигроу при Аппалачиколе. Там, как говорили, было полным-полно беглых рабов (просто золотое дно), и артиллеристам под командованием Джексона посчастливилось сделать удачный выстрел – прямиком в пороховой склад… Пятиубивец вполголоса выругался.

– В каком это было году? – спросила я. – Я слышала что-то подобное – сражение, взрыв, – но, быть может, я вспоминаю не тот случай, а другой, похожий?

– Летом, – произнес он уверенно. – Тысяча восемьсот шестнадцатого. Людей разнесло на куски. Три сотни человек.

Среди погибших была жена Пятиубивца и мать его двух детей, у которых тоже были дети, которые тоже погибли. После этого индеец странствовал и каким-то образом прибрел к Сладкой Мари, назад к юности, до пережитого несчастья.

Я не сильна в арифметике, и подсчеты дались мне с трудом.

– Выходит, почти двадцать лет назад? Но… но если ты – прошу прощения, Пятиубивец, – если ты действительно потерял в Аппалачиколе внуков, то…

– Я родился давным-давно. Я стар и должен умереть.

Насколько он стар в действительности, я не знала, но весь груз прожитых лет разом на него обрушился. За несколько месяцев (около года) он постарел на десятки лет. Пока я за ним ухаживала, мое время было поделено поровну между тайными занятиями Ремеслом и печальными мыслями о Селии; я подобралась к ней так близко, однако, без сомнения, ее потеряла. Я отчаялась. Единственным, что меня держало, была смерть – предстоящая смерть Пятиубивца. Но по мере ее приближения распад замедлялся; я уже начала опасаться, что Пятиубивцу грозит устойчивое беспомощное состояние, вроде того, какое пережила Мама Венера, – умирание, не приводящее к смерти.

Я расспрашивала Пятиубивца еще, но к весне он утратил ясный ум и речь. Оставалось только ждать, чтобы истощились силы, чтобы время подвело суровый итог; и так оно и случилось.

Однажды утром я проснулась, зная, что Пятиубивца больше нет. На его лице я увидела улыбку, которую раскрыла смерть.

Я зашила Пятиубивца в простыню, на которой он умер; я пыталась перенести его тело, чтобы похоронить надлежащим образом, но… кожа треснула и наружу стали просачиваться жизненные соки, которые я предпочитала не терять.

Два солдата, которые участвовали в экспедиции на Анклоут, помогли мне погрузить зашитый в саван труп на тележку. Я привезла ее на берег, к огромному дереву гикори, высотой в шестьдесят или семьдесят футов. В его ветвях был устроен помост. Он находился высоко над лесом, и вооруженные биноклем солдаты следили оттуда за приближавшимися кораблями.

В благодатной тени гикори я и похоронила Пятиубивца. Могила поневоле получилась мелкой, но те самые корни, которые затупили мою лопату, казалось, гостеприимно его приняли, лишь только я с ним простилась.

– Ночибуши, – сказала я. Спи.

Предав земле своего друга, я, усталая, потная, в грязи, вскарабкалась на гикори. Там, на досках, я сидела долго-долго и размышляла о том, сумею ли сдаться на милость крови так же мирно, так же благородно, как Пятиубивец встретил внезапный приход старости. Глядя поверх бухты на юг, в сторону Лонг-Пойнта, я заметила на обнажившемся после отлива берегу пять канадских журавлей. Где-то южнее лежало Зеркальное озеро; мне снова представились его обитатели, те самые, которых я видела в снах, обездоленные, возвращенные времени; я боялась ярости, мести Сладкой Мари, не владевшей ныне ничем, кроме кучи костей. Вокруг парили в воздушных потоках скопы, ветерок шевелил верхушки деревьев. Солнце клонилось к западу. На востоке зажигались звезды, и я приветствовала их, называя на языке семинолов, – я ведь знала теперь их имена. Когда я повернулась наконец к северу, было уже темно. Тьма поглотила все, в том числе и тропу, по которой мне предстояло идти.

55
Военная служба

Теперь, когда Пятиубивец умер, я могла отправиться из форта на индейскую территорию, а именно на Большое болото, в Коув, где – сейчас или прежде – жила Селия. Это мне открыла Сладкая Мари, но мне добавило бодрости подтверждение, услышанное от маркитанта, которого я встретила на берегу реки. Да, он видел в Окахумпки женщину, отвечающую моему описанию. Двое других собеседников – один черный, другой индеец – клялись, что видели беглую рабыню с фиалковыми глазами в Пелаклакахе. Enfin, Селия, похоже, никуда оттуда не переселилась, и я могла бы отправиться к ней, если бы не моя трусость, трусость и страхи, трусость, страхи и обстоятельства.

…Нет, я не отправилась в путь сразу, когда предала Пятиубивца земле и вокруг еще царило спокойствие, а потом было уже поздно.

В начале зимы 1835 года для помощи солдатам стали привлекать гражданских в конные патрули. Живя в форте, я вначале отказывалась от такой активной службы, но теперь обстановка за стенами ухудшилась и мне ясно дали понять, что у меня есть две возможности: либо активно помогать, либо уехать. Последнее – покинуть форт и пробираться по суше на индейскую территорию – было равносильно самоубийству. Так сказал доброжелательный генерал Белтон. Отплыть же в лодке… значило потерпеть поражение, потерять все, к чему я стремилась: Селию, прощение грехов… Кроме того, не от меня ли одной зависело, исполнится ли заветное желание Мамы Венеры – увидеть Селию свободной? От меня. А если знаешь волю, пожелания умершего, то… лучше позаботиться о том, чтобы они были исполнены.

Итак, я остаюсь, пока обстановка не разрядится, и буду заниматься тем же, что и прежде; я служила в госпитале форта, выполняя всю работу, какую доктор Гэтлин считал для себя слишком низменной. К счастью, в Форт-Бруке не было лихорадки, и моим больным хватало таких лечебных приемов, как наложение швов, шин, припарок и тому подобное. Ни единого больного я не потеряла, хотя один находился на пороге смерти, но я спасла его при помощи двух капель испанской воды, которую сохранила и которая в самых малых дозах обнаруживала целительные свойства. Другие солдаты испытали на себе благотворное действие ведьминых средств, в основном трав, но также немногих ингредиентов, с которыми я познакомилась на Зеркальном озере. Таким образом меня оставили в покое, я держалась тише воды ниже травы и думала исключительно о том, чтобы, как только появится возможность, двинуться к северу, на индейскую территорию. Но месяц шел за месяцем, а обстановка не разряжалась.

Потом стало еще хуже, в ноябре разыгралась непогода, по заливу к северу прошелся ураган, захлестывая суда и переполняя водой наши бухты. Более того, за ураганом последовало прохождение кометы Галлея, и – точно так же, как кометы и землетрясение предсказали якобы пожар в театре, а морозы и затмение – восстание Тернера, – снова я услышала толки о том, что близится Судный день.

Глупость. Идолопоклонство… Хотя я задала себе вопрос, а что, если в каком-нибудь конце земли какая-нибудь ведьма творит черное дело; я ведь не забыла шабаш Себастьяны и то, что за ним последовало. И у меня были для этого причины, потому что к концу года в Готэме выгорели до основания сотни зданий, Санта-Ана истребил защитников Аламо, в далекой Африке восстали зулусы, среди солдат в Форт-Бруке пошли разговоры о мятежниках в Мексике, Эквадоре, Центральной Америке, Перу и Боливии… Но нам хватало своих забот, нужно было укреплять форт.

При урагане никто не погиб, пострадала только собственность, так что вся недвижимость в стенах форта была внесена в список на починку. Каково же было мое удивление, когда я услышала, что вышел приказ приготовиться к обороне. Дубы мы не тронули, но большую часть окрестных сосен срубили на доски и починили стены форта. Кроме того, мы окружили форт дополнительной оградой из сосны, вырыли рвы, утыкали их кольями и укрыли колья соломой. Мы вырвали с корнем пальметто и кусты, чтобы индейцы не могли незаметно подобраться к форту. Задав вопрос, я получила объяснение, что семинолы разделились на две группы, дружественную и враждебную. Я мало что слышала теперь об индейской территории и мало ею интересовалась, как ни стыдно в этом признаваться. Только в ту пору я узнала о семи вождях, которые вернулись с арканзасских территорий, дабы разобраться, под чем они подписывались и под чем не подписывались и что семинолы будут делать, а чего не будут.

Некоторые из них согласились переселиться на запад. Этими – дружественными – предводительствовал Чарли Эматла, и они сотрудничали с агентом по делам индейцев Уайли Томпсоном, составляя план переселения. Другие вожди – Миканопи, Джампер, Холата Мико, Арпейка, Коа Хаджо – решили сражаться, и на передний план выдвинулся Оцеола. Именно он встретился в ноябре с Чарли Эматлой, когда вождь возвращался из Форт-Кинга, где, готовясь к переселению, продал скот. Оцеола убил вождя и разбросал по саванне бывшие при нем монеты, чтобы никто не сказал, будто Оцеола позарился на иудины сребреники.

Затем индейцы, желавшие переселиться, поспешили к Форт-Бруку. Около четырех сотен семинолов во главе с Холатой Эматлой, братом убитого вождя, обосновались на берегу напротив нас, отдавшись под защиту правительства, которое уже назначило дату переселения – первое января будущего, то есть 1836 года.

После урагана было замечено, что уже несколько месяцев прервано сообщение с генералом Клинчем, сидевшим в Форт-Кинге, расположенном к северо-востоку, по ту сторону индейской территории. Опасались, что форт осажден или пал. Последний верховой, отправившийся с письмом к Клинчу в августе, не уехал далеко от Форт-Брука – его застрелили, оскальпировали и распотрошили. Враждебные индейцы даже застрелили его лошадь, на случай, если кто-то не поймет красного послания, запечатленного на всаднике.

И вот в начале декабря командование Форт-Брука стало обсуждать, не выступить ли в поход, чтобы помочь генералу Клинчу. Но прежде нужно было сделать еще одну попытку с ним связаться. На случай, если гонец погибнет и письмо попадет в руки врага, было решено написать по-французски, поскольку было известно, что Клинч владеет этим языком, и предполагалось, что никто из индейцев им не владеет. Послали за мной, хотя я никому не говорила, что служила переводчиком, и даже не упоминала, откуда я родом. Вероятно, кто-то уловил в моей речи еще не изжитый французский акцент.

Разумеется, я согласилась составить письмо. Менее охотно я согласилась, чтобы меня записали в рекруты, без чего, как мне объяснили, было не обойтись; все произошло быстро, так быстро, что, не успев это осознать, я уже стала солдатом на службе у Джексона. Я солдат! С внеочередным званием, почетным чином и жалованьем три доллара в день. Теперь мне пришлось жить среди мужчин. Существовать обособленно, как прежде, не было возможности. Хуже того, вскоре форт до отказа заполнился людьми, потому что начались нападения, как со стороны индейцев, так и чернокожих. Говорили, на восточном берегу, к югу от Сент-Огастина, не осталось ни одного поселенца. И вот поселенцы с запада – белые люди со скарбом, чадами и домочадцами – потянулись в Форт-Брук. Жить вблизи него было теперь недостаточно; нет, все стремились за укрепленные стены.

Никогда со времен юности в монастырской школе мне не приходилось постоянно находиться на виду. Печально, что койку мою отобрали в пользу госпиталя, а меня переселили в казарму, где нужно было вставать по побудке в соседстве десяти мужчин. Я, как могла, искала уединения, но от школьниц спрятаться проще, чем от грубых мужчин, живущих все вместе.

Однажды утром чересчур фамильярный ирландец из графства Армах (так он себя представлял в ответ на расспросы) поинтересовался моей нагрудной повязкой. Я сослалась на не до конца залеченную трещину в ребре, которую якобы получила, когда ухаживала за Пятиубивцем. Таким образом я напомнила ему о таинственном индейце, чья странная смерть привлекла к себе внимание нескольких солдат и сделалась легендой, и цель была достигнута – между мной и собеседником образовалась дистанция.

Конечно, все ведовские занятия пришлось отложить в сторону. Я носила при себе все, что привезла из Сент-Огастина, в основном чары и прочее подобное. Меня очень огорчало отсутствие средств, позволяющих заглянуть в будущее (книг или трактатов, взятых из подвала Ван Эйна), ведь мне как никогда хотелось узнать, что меня ждет.

Насколько разгорится пламя войны? Та ли это война, которой хотела Сладкая Мари? Если так, то тем лучше, потому что я никоим образом не способствовала ее началу. Прибудут ли по морю войска, чтобы ее остановить? (Всю зиму мы наблюдали за бухтой, поскольку ходили слухи, что подмога уже в пути – из Нового Орлеана и Пенсаколы отплыли шхуна и бриг с четырьмя ротами на борту, чтобы сопровождать нас в Форт-Кинг.) Как всегда, я раздумывала, как найти Селию. Я опасалась, что она собирается переселиться вместе с дружественными индейцами, и вот…

Я расспрашивала семинолов с противоположного берега о фиалковых глазах, о девушке по имени Цветочное Лицо, но ничего не узнала: мало кто из индейцев соглашался разговаривать с белым человеком в военной одежде. Если же Селия не собирается переселиться (а это мне казалось более вероятным, ведь ее могли бы опознать как беглую рабыню и к тому же убийцу), то она, конечно, двинется в глубь Большого болота. Там можно жить на отшибе сколько угодно, ничем не рискуя.

В тревоге, не имея возможности прибегнуть к Ремеслу, обреченная пассивно ожидать своей судьбы, я задавала себе вопрос: что я делаю? Миновали годы с тех пор, как я выскользнула ночью из нашего дома – ведьма наихудшего разбора, подобно Сладкой Мари служившая только самой себе. Что мною движет? По-прежнему любовь? Да, сказала бы я, если бы мне не открылось еще раньше, что я ищу прощения. И получить его могу только от Селии.

О, но сначала нужно было ее найти. Как, когда, где?.. Так много вопросов. И наконец ответ, которого я не предвидела…

Поздним декабрем, не получив вести от генерала Клинча и не высмотрев в бухтах никаких признаков, что к нам спешит подкрепление, мы должны были, по решению командиров, выступить в поход к Форт-Кингу, нуждавшемуся, видимо, в помощи. Мы все, солдаты, в том числе и я.

Да, меня завербовали, снарядили, платили жалованье, но я не чувствовала себя солдатом. Вот уж нет, однако, хочешь не хочешь, я готовилась к маршу, с сотней с небольшим соратников, по индейской территории, где три тысячи воинственных семинолов только и ожидали, когда наконец белый человек стронется с места.

Кто принял решение выступить? Не знаю. Между офицерами с нашивками, выпускниками Уэст-Пойнта, шли шумные споры. О, но мне не хочется бросать тень на подчиненных Дейда; не стану и их перечислять, пусть их имена останутся в вечности высеченными на камне.

…Майор Ф. Лэнгхорн Дейд был высокий мужчина средних лет; туловище сидело на длинных ногах, как на складе бочонки с порохом сидят на стойках. Майор носил длинную черную бороду, и когда он сидел и борода спускалась до высоких сапог, трудно было сказать, где кончается одно и начинается другое. Его шляпу всегда украшало петушиное перо. И я ни разу не видела его – при жизни – без шпаги на боку, которая неизменно дребезжала в дверях, стукаясь о косяк.

Что до моей шпаги, то… ее у меня не было. Не выдали мне и гладкоствольного кремневого мушкета калибра ноль шестьдесят девять, какие солдаты теперь тщательно начищали, поскольку они могли вскоре понадобиться. Нет, у меня не было никакого оружия, кроме ведовской силы, и это меня устраивало, пока мы не получили приказ выступать.

О, но у меня имелись штаны из гладкого зеленовато-голубого кашемира, плащ со стоячим воротником и в пару к нему фуражка – то и другое цвета стали. А еще белые ремни и портупея – дополнение, полагаю, небесполезное, хотя, впервые облачившись в полную униформу, я употребила их как… бандаж. Со временем, однако, я усвоила, как с ними обращаться.

И еще со временем мои сапоги приняли форму моих ног, а не ног солдата, который носил их до меня и о судьбе которого я старалась не думать.

Кормежка? Я питалась лучше, чем гражданские, приютившиеся в наших стенах, потому что цитрусовые и другие посадки побило февральскими морозами и из-за военной угрозы обе стороны не занимались ни уборкой урожая, ни охотой. Да, со съестными припасами было туго, но, как все, кто числился в ротах B и C Второго артиллерийского полка, я регулярно получала пайку черствого хлеба и один с четвертью фунт солонины и упрятывала все это в свой ранец.

Мне не нужно было таскать патронташ, и все же тяжесть при мне была немалая, поскольку я не расставалась с немногими пожитками Пятиубивца и предметами ведовского ремесла. (Шекспира я с должными церемониями похоронила, что и подобало, учитывая судьбу его владельцев; не сомневаюсь, Сладкая Мари радовалась тому, что их убийство, как она и рассчитывала, списали на шайку семинолов…) При таком подборе имущества, на глазах у посторонних, я рисковала. Что будет, если содержимое ранца рассыплется и кто-нибудь увидит ведьмины принадлежности?

О, но если бы даже меня разоблачили, то едва ли бы уволили от похода. При соотношении сил не в нашу пользу каждая людская единица была на счету. Ведь нашим командирам пришло сообщение от Холаты Эматлы, что его враги, враждебные индейцы, поклялись напасть на Больших Ножей, если те выступят в поход.

И мы выступили.