355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Риз » Книга духов » Текст книги (страница 3)
Книга духов
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 15:16

Текст книги "Книга духов"


Автор книги: Джеймс Риз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

3
Что нового творится на свете

Селия молчала. Я, отбросив всякую учтивость, в жадном изумлении пожирала ее взглядом. Задала вопрос, как она. Когда глаза привыкли к темноте, я смогла лучше разглядеть ее ботинки с пуговицами из тонкой кожи, пышный фиалковый бутон ее платья и этот чудовищный ошейник. Спросила снова: как она? Молчание.

Неловко признаться, но я попыталась узнать от Селии о ее проступке; мне казалось немыслимым, что она, будучи невиновной, должна терпеть подобное унижение. Поймите, о римском рабстве я была осведомлена куда больше, чем об американском. И все же верила в справедливость – если не в божескую, то в человеческую. Мое сердце было исполнено жажды праведности. Двигало мной в первую очередь… любопытство: я ни капли не сомневалась в том, что неволе Селии должно быть понятное объяснение. Нужно просто допытаться до причины, по которой ее, рабыню, выставили под замком на всеобщее обозрение.

Но скоро стало ясно, что Селия не проронит ни слова; ночная темнота сгущалась, вот-вот грозил пролиться дождь – и мне, сбившейся с пути в поисках миссис Мэннинг… мне ничего не оставалось, как снова пойти своей дорогой. Но напоследок я, оглянувшись на этот жалкий загон, поклялась Селии, смотревшей на меня холодно и молча, что вернусь утром.

От рыночной площади я удалялась нетвердой походкой: голод, усталость, последствия затяжного плавания давали себя знать; о внезапной встрече с Селией нечего было и говорить…

Но, завидев перед собой еще одно заведение для постояльцев – «Таверну Баулера», я вдруг ощутила прилив сил и ускорила шаг навстречу – чему? Глотку спиртного (если только решусь его заказать)? Ночлегу (и наплевать на миссис Мэннинг)? Вот только мой несессер невесть где…

Перепугав меня до полусмерти, рядом со мной возникла девчушка.

– У миссис Мэннинг нет свободной комнаты – ни сегодня, ни завтра.

Сообщив мне это странное известие, она застыла на месте как вкопанная. Я даже не сумела удивиться сразу – настолько странно выглядела сама вестница.

Еще подросток – высокая, да, хотя и ниже меня, но довольно долговязая для девочки лет пятнадцати-шестнадцати. Угловата, костлява. Длинные темные косички растрепаны – словно обгрызенные крысами веревки – и свисают наподобие безжизненно болтающихся рук, как бы лишенных локтевого сустава. Черные глаза под редкими ресницами впились в мои острыми буравчиками. Нос длинный. Губы тонкие, бесцветные. Лицо заледенело ничего не выражающей гримасой, скрипучий голос повторил:

– У миссис Мэннинг все занято.

– Откуда… откуда ты знаешь, что я ищу миссис Мэннинг?

– Мама Венера мне сказала. Она видела.

– Кто такая эта… Она видела? Ну, что ж…

С этими словами я шагнула от своей не в меру ретивой опекунши в сторону, однако она с неуклюжим проворством цапли, взлетающей из камышей, вновь меня настигла.

– Мне велено вам сказать, что ваш сундук в целости и сохранности.

Я замерла и обернулась к девчушке. Сбитая с толку, в изнеможении, я готова была исполосовать ее режущими как острая бритва вопросами, но… но заметила в ее глазах что-то болезненное. Уж не дурочка ли она? Однако, победив сочувствие, потребовала от незнакомки выложить все начистоту – что ей известно обо мне, моих планах и моих пропавших вещах.

– У Баулера, – девчушка мотнула головой в сторону названного заведения, шагах в двадцати от нас, – для вас есть комната. Там похуже, чем у миссис Мэннинг, но зато никто не умирает… – Она умолкла и, растопырив длинные пальцы, прикрыла ими дурацкую ухмылку.

– Кто не умирает? Что ты мелешь? И кто такая эта Мама Венера?

С той же усмешкой, теперь более походившей на улыбку, девчушка произнесла:

– Скажите им, что вас послала Макензи… Розали Макензи. – Она махнула правой рукой, потом показала пальцем себе на грудь. – Розали, c'est moi[15]15
  Это я (фр.).


[Закрыть]
. – Гибким телом она отвесила порывисто-резкий поклон, чем-то схожий со щелкнувшим кнутом.

Я посмотрела на заведение Баулера. У входа было темно: дверь была без окошечка, только на кирпичную дорожку сквозь закопченные оконные стекла со средником просачивался тусклый свет. Довольно пристойно. Как она сказала – Макензи? Я обернулась к девчушке, но ее и след простыл.

Улизнула она незаметно, и только гораздо позже я поняла, что это она, Розали, всюду ходила за мной по пятам.

Первую ночь на суше я провела неважно: стоило мне сомкнуть веки – мир начинал колыхаться в такт воображаемому морю; если же держала глаза открытыми, вперяясь ими при лунном свете в гравюру с портретом генерала Лафайета на дальней стене, сон от меня бежал. Так или иначе, взгляду представала Селия, запертая в клетушку на рыночной площади. Это походило на навязчивое видение, и я подумывала, не броситься ли к ней немедля. Но вместо того продолжала лежать на боку в комнате на верхнем этаже «Таверны Баулера», уставившись в слегка приоткрытое закопченное окно, обрамленное занавесками из белого муслина, за которым стояла темная ночь. Позже полил дождь, брызги летели на подоконник. Ливень заглушил речной гул, что меня порадовало, и прибил к земле угольную пыль, придав Ричмонду более опрятный вид.

Заведение Баулера было, по существу, распивочной, но три-четыре комнаты наверху сдавались заезжим торговцам и коммивояжерам. Еще до моего вселения Розали побежала к миссис Мэннинг, чтобы там позаботились о доставке мне моего багажа – так я, во всяком случае, предполагала. Хозяину я пояснила, что мне нужны ужин и комната, хотя бы на одну ночь. Я назвала имя Макензи, однако хозяин, отмахнувшись, заявил, что комнаты у них сдаются первому желающему.

Окна моей комнаты выходили на улицу, чем я осталась довольна. В комнате было сравнительно чисто, в чем я убедилась, когда служанка, меня сопровождавшая, зажгла лампу. Она взглянула на меня с облегчением, видя, что я ни на что не жалуюсь. Никаких вещей со мной, разумеется, не было. Услышав об этом, она только слегка приподняла бровь, словно желая сказать: «Раз так, то так», и принялась готовить мне постель. Вытащив провисший матрас на голый деревянный пол (его поддерживала веревочная сеть), она извлекла из складок юбки что-то вроде колышка, который был привязан к ее поясу плетеным шпагатом. Вращая колышек в петлях на конце кровати, она туго натянула веревочную сеть и плюхнула матрас на место. Затем пожелала мне крепкого сна и удалилась.

При свете лампы в углу комнаты я разглядела неказистый очаг из кирпича и сланца; чуть поодаль, в железной корзине, лежали чурбанчики. Разжигать огонь я не стала, а вместо того открыла окно, чтобы выветрить душный плотский запах, описывать который подробнее не возьмусь. Единственным украшением комнаты служил уже упомянутый Лафайет в рамке, столь обожаемый в Америке за самоотверженное служение ее революции.

Обеспечив себе ночлег, я спустилась поужинать в общий зал, где мне подали большой кусок жесткой оленины с персиковым соусом, которую я запила предложенным мне грогом – это был ром, разбавленный, как мне показалось, речной водой. Насытившись, я ненадолго задержалась в зале, ожидая прибытия моего сундука, однако когда часы на камине пробили поздний час, взобралась по лестнице к себе в комнату. Там, не раздеваясь, я бросилась на постель, не рассчитывая скоро заснуть из-за своего взбудораженного состояния. Тогда-то наконец и разразился дождь.

…Разбудил меня переливчатый свист.

Наступило утро, солнце вставало на безоблачном небе. Ночной ливень оставил на подоконнике лужу, вода стекла и на пол возле окна, куда я ступила в сразу же намокших чулках.

Свистела, конечно же, она – Розали.

Никаких вестей она мне не принесла – и не ответила ни на один из вопросов, которые я, все больше теряя терпение, ей прокричала. Главное, что меня интересовало: где мой сундук? Розали по-прежнему глядела на меня молча, переминаясь с ноги на ногу. Руками она прикрывала глаза от яркого солнца, но раз-другой помахала мне, словно находилась так далеко, что разговор был невозможен. Я закрыла окно – вернее, с досадой его захлопнула – и увидела, как девчонка вскарабкалась на винно-красного цвета бочонок у двери в таверну.

Свист Розали меня разбудил, но отдохнувшей я себя не чувствовала. Хотелось освежиться, но ни в умывальном тазе, ни в кувшине воды не оказалось; не было у меня и другой одежды, кроме той, в которой я сошла с корабля, бродила по городу и спала. Прежде чем спуститься, пришлось натянуть сапоги на мокрые носки. Позавтракаю – и допрошу с пристрастием загадочного стража у входа.

В общем зале, заполненном наполовину, посетители не завтракали, а обедали. Я проспала до полудня. Как долго свистела Розали, пытаясь меня разбудить?

У распахнутой двери в таверну Розали наотрез отказалась сойти с бочонка. Жестами она показала, что будет дожидаться меня снаружи.

Отлично. Через четверть часа, быстро перекусив, я разузнаю обо всем. Розали проводит меня к миссис Мэннинг, и я получу свои вещи. Заметьте, я почему-то полагала, что Розали так или иначе связана с капитаном «Ceremaju»; мне и в голову не приходила мысль, будто сведения о моих делах она могла добыть из другого источника.

Обед, состоявший из тушеного зайца, пирога с картофелем и ячменного кофе, мне подали охотно (не могу сказать, что в охотку с ним расправилась); и я тут же расплатилась еще за одну ночевку вперед. Потолок в общем зале был низкий, из грубо сколоченных балок: все пространство походило на дупло огромного дерева. Столы и стулья криво стояли на каменном полу. Шторы из алого сукна были раздернуты, однако солнечный свет все еще с трудом пробивался сквозь стекла. Там и сям расставленные горшки с разросшимися геранями не слишком украшали зал, насквозь пропахший несвежей дичью, которая тушилась в котле где-то поблизости.

Я уселась за круглый столик подальше от окна, возле очага, где осыпалась кучка остывшей золы. В окне то и дело мельком возникала голова Розали; она за мной следила. Чем беспокойней она себя вела, тем дольше я тянула время. Жестоко, не спорю, но я знала, что она никуда не денется – будет ждать с нетерпением, как гончая начала охоты. Теперь мне кажется странным, почему я – недавняя свидетельница странностей d'outre mer[16]16
  За морем (фр.).


[Закрыть]
, повидавшая так много необъяснимого – не увидела в Розали никакой таинственности: мол, кто она – всего лишь девочка… И все же я не заставила бы ее ждать так долго, если бы не газеты.

Обедая, я заметила их не сразу.

В монастырской школе мирские новости доходили до нас скупо. Немногие journaux[17]17
  Журналы (фр.).


[Закрыть]
– парижские и прочие – недельной, а то и месячной давности попадали к нам обычно в виде обертки для рыбы. Газеты (целые, а не обрывки) – не представлявшие, как считалось, для благонравных девиц никакого интереса – были большой редкостью, их приходилось красть и читать тайком, наедине. А поскольку уединяться почти не удавалось, я мало что могла узнать этим способом. Теперь, в Америке, все будет иначе. Так, во всяком случае, я решила, увидев газеты, небрежно раскиданные по столу – будучи, очевидно, общим достоянием.

Мне понадобятся часы да и еще портной, а также кров, более или менее постоянный. Все это я найду в газетах. А кроме того, я в них нуждалась; мне нужно было узнать, что нового творится на свете.

Судя по заголовкам, газеты были свежими – и самыми разнообразными, подобранными наобум: «Чарлстонский Меркурий», «Смитлэндские новости», «Новоорлеанская пчела», «Наблюдатель Западного Цинциннати», «Минерва Северной Каролины»… (Читая, я видела боковым зрением, как между шторами то выскакивает, то исчезает, будто в кукольном театре, голова Розали.) Что до содержания газет… нет, не припомню ни единого заголовка. Но зато объявления о розыске беглецов врезались мне в память; от таких «новостей» меня замутило. Вот каковы были эти объявления; подобные им постоянно появляются и сейчас, и потому нетрудно их воспроизвести:


«Дельфину свойственны все низменные качества негра, он лишен чести и чувства благодарности. Единственная причина его бегства – обида на заявителя, посчитавшего невозможным обращаться с ним как с равным. Мастер изготавливать повозки, сыплет поговорками, чтобы легче навязать себя обществу… Дерзкие понятия о свободе уже не единожды побуждали его стремиться в штат Огайо, где он рассчитывает невозбранно пользоваться вольностью. Со времени предыдущей поимки носит в себе порядочный заряд дроби… Джентльмены, предпринявшие розыск, могут ознакомиться с его родословной. Стоимость беглеца – 300 долларов, однако ввиду склонности к побегам заявитель готов продать его за 150 долларов».


«Зено… необуздан и упрям. Скрылся с зеленым шелковым кошельком, в котором лежало 180 долларов, преимущественно пятидолларовыми монетами, и 65 долларов серебром, преимущественно долларовыми и полудолларовыми монетами… Склонный к щегольству, носит черную шляпу, серые шерстяные панталоны, полосатый льняной жилет и черный бомбазиновый сюртук… Преступный от природы, надругался над трупом белой женщины… по всей вероятности, следует за метисом по имени Юпитер, сбежавшим из Кентукки в Теннесси и находящимся, как предполагают, на территории индейского племени криков».


«Известная беглянка, четырнадцатилетняя Мери – светлокожая девушка с большой шишкой, выпирающей из шеи… коротко стрижена, с необычной походкой. В разговоре с белыми держится вызывающе. Прислугой не была, но способна и сообразительна, не по возрасту смышлена и дерзка… Может переодеться мальчиком, волосы остригла как раз с этой целью. На щеке – два глубоких шрама от удара плетью. На шее выжжено клеймо… Имеет при себе подложные документы. Предположительно шатается по причалам Чарлстона, надеясь отплыть в чужестранный порт».


«Кожа у Лаймаса тыквенного цвета, голова напоминает сахарную голову. Судя по морщинам возле глаз, могу дать ему лет 40. Проказа, помешательство, чахотка и прочие недомогания исключены. Бежал перед прошлогодней уборкой урожая, был пойман и заклеймен инициалами заявительницы ПБ, а также буквой „О“ (Орлеан) на спине… Скрылся с бумажником заявителя, в котором хранилось 1700 долларов, из них 400 долларов наличными, остальные – в виде векселей Брэндонского банка, каковые он, несомненно, попытается обратить в наличность. Вознаграждение за его поимку составит 200 долларов: 25 долларов предлагается представившему доказательство, что беглеца утаивает белый, и 150 долларов представившему доказательство, что беглец вывезен за пределы штата любым лицом – либо белым, либо свободным».

О да, я прочла все эти газеты. И едва не заболела. Мне сделалось худо, душа заметалась в тоске. Если мир столь чудовищно несправедлив – какого еще конца ему ждать: потонет он в крови или оденется вечным льдом? Мои мысли вновь обратились к Селии, но предаться раскаянию мне помешали – кто-то остановился совсем близко от меня.

На фоне дневного света обрисовался силуэт – не Розали, а юноши, немного моложе меня. Я наклонилась вбок, желая вглядеться в его холодные глаза – молочно-серые, цвета лунного камня. Позади юноши высовывалась Розали, она отчаянно мотала головой, изо всех сил стараясь внушить мне, чтобы я что-то решительно отрицала. По ее щекам текли слёзы, но лицо словно окаменело. Первое, о чем спросил меня юноша: какое у меня дело к его сестре?

Я, конечно же, сказала бы ему правду – знай я ее сама.

4
Helluo Librorum[18]18
  Пожиратель книг (смесь англ. и лат.).


[Закрыть]

Внешне в юноше было что-то от готового к броску напряженно-собранного терьера: воинственность подчеркнута угрожающим оскалом. Черная как смоль прядь падала на бледный выпуклый лоб, холодно-серые глаза – не столь, правда, большие, как у сестры, – горели огнем. Его одежде, прилично скроенной, но ужасающей расцветки, недоставало вкуса. Хотя и дорогая на вид, она – даже на мой совершенно неискушенный в вопросах моды взгляд – безнадежно отставала от моды.

С таким беспардонным наскоком я еще не сталкивалась. Мысленно уже готовилась услышать в следующей фразе слово «дуэль». Поначалу я, вскочив, тут же вновь упала на стул – и, наверное, инстинктивно выказала приемы защиты, более свойственные слабому полу. На глазах, должно быть, выступили слезы. Задрожали руки. Но все-таки, желая соответствовать мужскому наряду, сумела себя пересилить и выпрямиться во весь рост. Приличия, понятно, требовали обменяться рукопожатиями, назвать свои имена, но я опасалась, что натолкнусь на сжатые кулаки, а новообретенное имя начисто выскользнуло у меня из памяти. К тому же мой оппонент явно плевать хотел на приличия. Выпрямившись, я обнаружила, что ростом выше его, и это прибавило мне капельку уверенности. Он подступил ко мне вплотную, и я, резко откинувшись назад, едва не потеряла равновесие.

Все вокруг замерли в ожидании, с вилками в руках, забыв о завтраке. Слышалось только неровное, со слабым присвистом дыхание Розали.

По знаку брата она опустилась на стул. Но, не успокоившись, продолжала мотать головой. Что же такое она желала мне сказать?

Вопрос повторили: какое у меня дело к сестре явившегося джентльмена?

Вряд ли повторю, что тогда ответила – в растерянности наговорила невесть что. Но оправдываться начала по-французски.

Помнится, юноша, изменившись в лице, тотчас от меня отшатнулся и, сменив презрительную усмешку на приветливую улыбку, со словами «Asseyez-vous, monsieur»[19]19
  Садитесь, месье (фр.).


[Закрыть]
уселся рядом с сестрой. Сказать, что в ответ на эту утонченно вежливую просьбу я опустилась на свой стул, значило бы погрешить против истины. «Рухнула» – вот более подходящее слово. А еще вернее – «плюхнулась». Да, именно плюхнулась – и по счастливой случайности не села мимо, а умудрилась занять прежнее место напротив брата с сестрой, теперь совершенно успокоившихся.

Юноша заказал две кружки персиковой настойки с медом. Розали, прижавшись к брату с облегчением, мало уступавшим моему, продела руку через его согнутый локоть и со вздохом положила голову на его широкое сильное плечо. Эта поза больше подходила супруге или ребенку. Вероятно, так счел и трактирщик: принеся нам напиток, он кивком показал Розали на дверь. Ее брат – Эдди, как она его назвала, упрашивая остаться, – велел ей выйти. Она послушно вернулась на свой насест – и уже оттуда пристально наблюдала за всем происходящим.

Эдди залпом осушил свою кружку – сосредоточенно, прямо-таки залихватски. Почувствовав, что рискую мирной передышкой, если не отвечу ударом на удар, я тоже одним махом проглотила приторно-сладкую, перебродившую жидкость.

Взглянув на сестру, а потом вновь обернувшись ко мне, юноша в третий раз задал мне свой вопрос.

– Elle est… – ответила я, понимая, что именно своим мелодичным французским укротила свирепого зверя. – Elle est remarkable, votre soeur. Mais, monsieur, je vous assure…[20]20
  Она… она замечательна, ваша сестра. Но, месье, поверьте… (фр.).


[Закрыть]

Юноша рассмеялся:

– Mon ami[21]21
  Мой друг (фр.).


[Закрыть]
, не льстите мне попусту. У тыквы больше углов, чем у нашей дорогуши Розали, и все-таки тыква поумнее ее. А замечательна она, как вы говорите, только одним – тем, что ничем не замечательна.

Заключив этим выводом разговор о сестре, он принялся оживленно расспрашивать меня по-французски, откуда я родом.

Привыкнув к вавилонскому смешению языков в Марселе и едва не оглохнув от разноязычного говора на Рокеттской пристани, я слушала его вполуха. Зато, обрадованная возможностью пользоваться родным языком, рассказала моему нежданному другу всю свою историю. Скупясь на подробности, да и те по большей части были выдуманы. (Точнее, лживы.) В надежде его запутать, я выразила восхищение его французским и спросила, где он его выучил.

Совсем недавно, пояснил юноша, он вступил в школу древних и современных языков в Шарлоттсвилле, подразумевая под ней Виргинский университет, – «надел старого Тома», как он выразился. Французский был для него вторым языком после итальянского, это он подтвердил цитатой из Торквато Тассо. Далее он привел доказательства того, что владеет древнегреческим и латынью. Потом извлек из карманов льняной куртки два томика, аккуратно кем-то или им самим переплетенные в холстину. «Письма» Цицерона и Мильтон.

Юноша надолго замолчал. И вдруг взволнованно начал перелистывать томик Мильтона.

– Monsieur, – произнес он, окинув меня оценивающим взглядом, – вы, я вижу, helluolibrorum. Я не ошибся? Вы перерываете груды томов в каждой книжной лавке, правда? – Он показал на ворох раскиданных мной газет. – Уверен, что это так. Я это вижу по вашим глазам.

Я не ответила. Да ответа и не требовалось. Отыскав в томике Мильтона нужную страницу, юноша потребовал принести еще порцию чудовищного напитка. Перегнувшись ко мне через стол – будто закадычный приятель, – он сообщил:

– Мильтон дал маху. Да-да! Écoutez![22]22
  Слушайте! (фр.).


[Закрыть]

 
Пусть твои приносят волны
Изобильный дар и полный –
Бросят на откос крутой
Берилл и слиток золотой.
 

Прочитав эти строки, юноша удовлетворенно откинулся на спинку стула, словно истина предстала во всей очевидности. Трактирщик вновь наполнил наши кружки; юноша немедля опустошил свою и шумно перевел дыхание, когда дурманящая смесь побежала у него по жилам.

– Видите ли, – пустился он в торопливые разъяснения, – мощное воздействие, порождаемое повтором в стихе тех или иных гласных, недостаточно осознают и слишком часто им пренебрегают – даже те версификаторы, которые широко используют прием, именуемый аллитерацией. Скажем, вот эти строки Мильтона – из «Комоса», конечно же, – глубоко мелодичны. Вы не находите? – Не дождавшись ответа, он, к счастью, заговорил снова, поскольку крыть мне было нечем. – Так вот, меня крайне удивляет, что Мильтон, словно забыв о могучем раскатистом звучании многократного «О», вставил в последнюю строку слово «берилл».

Помолчав, Эдди с нажимом снова произнес: «берилл», – словно внося этим окончательную ясность.

Я с притворной жадностью ухватилась за свою кружку и едва не поперхнулась тошнотворно-сладким напитком, когда мой собеседник с силой хватил кулаком по столу и гаркнул:

– Оникс! Оникс – вот что он должен был вставить, а никак не берилл!

Что мне оставалось? Только согласиться.

Слушая пылкую рацею об искусстве поэзии, которая сопровождалась размеренными ударами кулака по столешнице, я заметила, что через край моей подпрыгивавшей кружки часть жидкости выплеснулась на газеты: замочила страницы «Ричмондского коммерческого обозревателя», попала на отчеты конгресса и запятнала строки поэмы Мура «Лалла Рук» настолько, что их уже нельзя было разобрать. Видя, что я не на шутку всполошилась, Эдди пренебрежительно махнул рукой в знак полного неприятия журналистской продукции.

– Торгуют болтовней, и ничего больше.

– Что ж, – возразила я, – хотя речью я еще как следует и не овладел, но и болтовня мне когда-нибудь может понадобиться, так что позвольте, я это приберегу.

Эдди помог мне навести на столе порядок, и я придавила газеты локтем.

Убедившись, что по поводу убожества мильтоновской аллитерации мне сказать нечего, мой приятель, по всегдашнему обычаю американцев, перескочил на политику, но если большинство американцев обсуждают исключительно собственную политику, ввязываясь в жаркие о ней споры, Эдди затронул политику Франции. Нет, хуже того – кровавые события недавних лет, нашу революцию.

– Не думаете ли вы, – вопросил он, ничуть не заботясь о том, что именно я думаю, – что богиня Лаверна, будучи, как вам известно, головой, лишенной тела, не могла бы поступить лучше, как только подружиться с la jeune France[23]23
  Юная Франция (фр.).


[Закрыть]
, которой иначе в ближайшие годы предстоит оставаться телом без головы?

Надолго залившись хохотом, похожим на лошадиное ржание, Эдди явно перепугал хозяина за стойкой. Не замечая этого, острослов вынул из-за уха огрызок карандаша и записал эту мысль на полях своего Мильтона, дабы она не пропала попусту.

Моя рука потянулась за питьем. Отчаянный, безнадежный порыв. Не успела я отхлебнуть глоток, как мой собеседник разразился новым потоком суждений обо всем, что касалось Франции, – о Наполеоне, Луи Филиппе, Руссо и прочем. Он потребовал еще выпивки, но ему отказали. Наш хозяин, не проронивший ни слова, молча высился за стойкой с клочком бумаги в руке. Я тотчас догадалась, что это счет – и довольно давний. Видимо, сообразил это и мой компаньон, поскольку заговорил о долгах.

Он долго распространялся о своих университетских днях, прибегая к временным формам passé simple[24]24
  Простое прошедшее время (фр.).


[Закрыть]
. Рассказал о профессоре, который посреди улицы отхлестал супругу кнутом. Поведал о студенческих дуэлях. О том, как однажды был приглашен в Монтичелло на воскресный обед, незадолго до смерти Джефферсона.

– А в конце семестра, – продолжал он, – я держал длиннейший экзамен, который принимал не один, а двое из наших избранных. Два часа меня пытал Монро – он теперь ректор, после кончины Джефферсона. А Медисон заставил меня просидеть целых три часа! Но оба оценили меня, разумеется, высшим баллом.

– Разумеется, – поддакнула я.

– Mais hélas![25]25
  Но увы! (фр.).


[Закрыть]
Я не сумел заплатить полторы сотни долларов, имея только сто десять. И, – тут он потер глаза кулаком, – влез в долги, а теперь увяз в них с головой. Задолжал не одному потомку Авраама в Шарлоттсвилле. Проиграл в «мушку» сокурсникам за один присест двести сорок долларов. Жулики – вот они кто! – Он обратил ко мне умоляющий взгляд. – Я взял карты в руки только ради того, чтобы погасить долг и остаться в университете, je vous assure![26]26
  Уверяю вас! (фр.).


[Закрыть]

Я ответила, что ему нет нужды в чем-либо меня уверять. Однако он не умолкал, и порой я гадала, замечает ли он вообще мое присутствие, настолько неумеренным был его гнев. Розали за дверью выказывала беспокойство, слыша неистовые возгласы брата и видя его бешеную жестикуляцию.

Наконец юноша выдохся и заключил свой монолог словами:

– И вот я растоптан и предоставлен обучать себя сам. Пал жертвой коммерции. В исправительном доме, надеюсь, вы меня навестите? Называется он «Эллис и Аллан», расположен на углу Главной и Тринадцатой улицы. – Он встал. – Новоприбывшему джентльмену наверняка требуется и желается многого. – Наклонившись ко мне, он добавил: – Готов украсть для вас все, что смогу.

Я объяснила, что для исполнения любых желаний и удовлетворения всех потребностей денег у меня достаточно. (Так ли это – откуда мне было знать?)

– Суть, mon ami, не в этом.

Он спросил, долго ли я намерена оставаться в Ричмонде. Мои планы его явно мало интересовали, но я ответила, что да, предполагаю на какое-то время в городе задержаться. На это сообщение он пробурчал что-то неодобрительное.

Что на меня так подействовало – то ли крайняя экстравагантность нашей встречи, то ли опустошенные кружки персиковой настойки, – не важно, но голова моя кружилась, а в глазах плавали искры, и тут, как бы прощаясь, он снова спросил, какое у меня дело к его сестре. Спросил так, мимоходом – похоже, ему было уже все равно.

– Ваша сестра любезно проводила меня до этой таверны. И, если вы позволите, Розали, надеюсь, поможет мне найти миссис Мэннинг.

Равнодушно кивнув, юноша изготовился шагнуть к выходу.

О, как я сокрушаюсь о словах, которые у меня вырвались напоследок, когда все уже вроде бы было улажено:

– Есть некая… Мама Венера – так, кажется? У нее, говорит Розали…

Тут Эдди – не этого ли опасалась Розали? – опять бухнул кулаком об стол и рявкнул:

– Мама Венера, да? Понятно.

Он ринулся к распахнутой двери. И вот они столкнулись вплотную, брат и сестра. Он кипел от ярости; она, к моему удивлению, не двинулась с места. Только замотала головой – нет, нет, нет! – с такой скоростью, что ее длинные косички превратились в карусель.

Хозяин воспользовался этим столкновением, чтобы всучить юноше счет. Выхватив его, Эдди сунул его в карман и удалился. К великому моему облегчению.

Розали сидела на красном бочонке. Погрустнев, молчала – и вдруг расплылась в улыбке.

Когда она спрыгнула на тротуар, я поняла, что должна следовать за ней.

Без лишних слов я покинула заведение Баулера и зашагала рядом с Розали, стараясь не отставать. Но почти напрасно: она неслась вперед так стремительно, что скоро я оказалась далеко позади. Пришлось попросту не терять ее из виду в надежде, что она приведет меня к миссис Мэннинг, где я окончательно разделаюсь и с братом, и с сестрой. Устроюсь – и направлюсь на рынок, к Селии.

Однако Розали вела меня не к миссис Мэннинг.

Что до Селии, то…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю