Текст книги "Бродяги Севера (сборник)"

Автор книги: Джеймс Оливер Кервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Глава XIV

На следующее утро Мики опять выступил на осмотр всей линии расставленных ловушек. В сущности, его привлекало не то, что он мог так легко добыть себе из них пищу. Ему было бы гораздо приятнее поохотиться на живую дичь самому. Его, точно магнитом, притягивал к себе след человеческих ног со своим запахом человека. И в тех местах, где этот запах был особенно силен, ему так и хотелось лечь прямо на снег и подождать. И тем не менее наряду с этим смутным желанием в Мики пробуждались и страх и сознание необходимости быть особенно осторожным. Он не задержался ни у первого, ни у второго капкана. Но, помещая свою приманку в третий капкан, Лебо почему-то очень долго провозился с ней, и комок жира с отравой вследствие этого сильно стал отдавать запахом от его рук. Лисица, наверное, сейчас же отвернулась бы от него. Однако Мики все-таки стащил его с колышка и бросил его на землю между передними лапами. Вслед за тем он огляделся по сторонам и стал прислушиваться в течение целой минуты. Далее он лизнул сало языком. Запах от рук Лебо помешал ему проглотить это сало сразу, как он сделал это с мясом оленя. И он стал подозрительно переваливать отравленную пилюлю между зубов. Сало имело приятный, сладковатый вкус. Мики совсем было уже приготовился проглотить его, как вдруг обнаружил в нем другой, уже менее приятный вкус. Тут он выплюнул решительно все, что было у него во рту. Но едкое, жгучее действие яда продолжало терзать ему язык и полость рта. Ожог стал забираться все глубже и глубже. Мики набрал полную пасть снегу и стал глотать его, чтобы хоть сколько-нибудь уничтожить жгучее ощущение, которое ползло все дальше и глубже, как бы подбираясь к самому существу его жизни.

Если бы он съел сальный комочек так, как съедал до этого все другие приманки, то через какой-нибудь час его не было бы уже в живых, и Лебо не пришлось бы далеко ходить, чтобы найти его труп. Однако и проглоченного яда было достаточно, чтобы уже и через четверть часа Мики почувствовал дурноту. Сознание беды заставило его покинуть человеческий след и поскорее направиться обратно к себе в логово. Но ему удалось пройти всего лишь несколько шагов, как он вдруг почувствовал, что силы стали оставлять его, и ноги у него подкосились. Он упал. Его охватила дрожь. Каждый мускул его тела дрожал так, точно отдельно бился в лихорадке. Зубы стучали. Зрачки расширились, и Мики почувствовал, что не может даже пошевельнуться. А затем – словно какая-то невидимая рука сдавила ему горло. Задняя часть шеи вдруг как-то сразу онемела, и дыхание стало с хрипом вырываться сквозь горло. Он задыхался. Затем, точно огненная волна, оцепенение разлилось по всему его телу. Там, где только за минуту перед этим дрожали и трепетали мускулы, теперь вытянулись окоченевшие и застывшие члены. Безжалостная хватка яда проникла в самые центры его головного мозга и заставила его откинуть голову назад и уставиться пастью прямо в небо. Но он не издал ни единого звука. Некоторое время каждый нерв в его теле был напряжен в агонии смерти.

Затем вдруг сразу наступила перемена. Произошло это так, точно во всем теле Мики вдруг лопнула струна. Ужасная хватка отпустила заднюю сторону шеи, оцепенение растворилось в потоке потрясающего озноба, и через мгновение он уже весь корчился в безумных конвульсиях и взрывал вокруг себя снег. Спазмы длились с минуту. Когда наконец они прекратились, то Мики едва дышал. Из его пасти текли на снег целые потоки липкой тягучей слюны. Он все еще жил. Смерть промахнулась всего только на волосок, и, еще немного спустя, он уже поднялся на ноги и, пошатываясь, медленно побрел назад к своему жилищу.

Теперь Жак Лебо уже мог сколько угодно расставлять на его пути хоть тысячи шариков с отравой. Мики все равно их больше уже не тронет. Теперь уж никогда больше он не притронется и к мясу в капканах.

Два дня спустя Лебо обнаружил то место, где у Мики происходила его схватка со смертью, и сердце его забилось от злости и разочарования. Он отправился по следам собаки. В полдень, добравшись до вытоптанной Мики тропинки в лес, он подошел наконец к самому его логову. Опустившись на колени, он заглянул под сучья и корни в темную глубину, но не увидал там ничего. Но Мики, все время державшийся настороже и находившийся там, со своей стороны увидел человека. Ему вспомнилось то загоревшее, обросшее волосами существо, которое как-то, уже давным-давно, еще летом, чуть не убило его брошенной дубинкой и стало потом разыскивать его вместе с индейцем Макоки, когда он спрятался от них в кусты. И теперь, в эту самую минуту, когда Лебо заглянул к нему в нору, его сердцем овладело вдруг глубокое разочарование, ибо где-то там, в его воспоминаниях, все еще теплилась память о Чаллонере – том хозяине, которого он когда-то любил и так неожиданно вдруг потерял. Но не Чаллонера нашел он, напав на этот запах человека.

Лебо услыхал его рычание, и кровь охотника взыграла в нем, когда он поднялся на ноги. Подлезть туда и дотянуться до собаки было невозможно, а выманить ее оттуда – еще того менее. Но у Лебо оставался для этого еще один способ. Это – способ огня.

Забившись в самую глубину своей засады, Мики все же услышал, как снег вновь захрустел под ногами у Лебо. А затем через несколько минут он вновь увидел, что человек-зверь снова возвратился и стал заглядывать к нему в нору.

– А ну-ка, иди сюда! – стал звать он к себе собаку, как бы стараясь ее подразнить.

Мики опять заворчал.

Жак Лебо был удовлетворен. Нагромоздившиеся ветви и корни, составлявшие крышу и стенки логова, были не больше тридцати – сорока футов в диаметре, и кругом во всем лесу больше не было никаких кустарников. Пространство между стволами деревьев было совершенно свободно. Никакая дикая собака не смогла бы здесь избежать пули из ружья Лебо.

С трех сторон логово всецело было погребено под глубоким снегом. Вход открывался только с той стороны, куда Мики протоптал свою тропинку. Став так, чтобы ветер дул ему в спину, Лебо сделал костер из березовой коры и сухого хвороста и зажег его перед буреломом. Прогнившие стволы и высохшие верхушки, свалившиеся с деревьев, вспыхнули как смола, и через несколько минут огонь уже затрещал и загудел таким могучим ревом, что Мики долго не мог понять, в чем было дело. Некоторое время, однако, дым еще не доходил до него. С винтовкой наготове, Лебо ни на минуту не спускал глаз с того места, откуда должна была выскочить наконец дикая собака.

Удушливая струя дыма вдруг наполнила ноздри Мики, а тонкое белое облако легкой дымкой заволокло вход к нему в логово. Тонкая, как змея, струйка стала проникать к нему внутрь через отверстие между двумя пнями на расстоянии всего только каких-нибудь десяти дюймов от носа Мики. Странный рев все продолжался и становился все более и более угрожающим. И тут Мики впервые пришлось увидеть сквозь переплетавшиеся между собою и изломанные ветки небольшие желтые язычки. Огонь легко пробивался к нему сквозь груды сухого, нагроможденного сосняка. Еще десять минут – и пламя высоко взметнулось в воздух. Лебо взял винтовку на прицел.

Охваченный ужасом перед огненной опасностью, Мики, однако, ни на одну секунду не забывал о присутствии Лебо. Благодаря инстинкту, вдруг обострившемуся в нем до чисто лисьей хитрости, он сразу сообразил всю правду положения. Это человек-зверь напустил на него какого-то нового для него врага и здесь же, у самого входа в его логово, поджидал его и сам! И вот Мики, как лисица, сделал как раз именно то самое, чего меньше всего ожидал Лебо. Он быстро прополз сквозь перепутанные ветки как раз в противоположную сторону от Лебо, к снежному завалу, и стал сверлить сквозь него для себя выход почти с такою же скоростью, как это сделала бы и лисица. Он прогрыз острыми зубами полудюймовую кору наста и через какое-нибудь одно мгновение был уже на открытом месте, оставив ярко пылавший костер между собою и Лебо.

Все сучья, бревна и хворост, составлявшие собою логово, теперь уже представляли одну сплошную пылавшую печь. Лебо отбежал на несколько шагов назад, чтобы посмотреть, что происходило по другую сторону этого грандиозного костра. И на расстоянии всего каких-нибудь ста ярдов от себя он увидел Мики, который убегал от него в глубь леса.

Прицел был взят самый верный. Лебо мог бы побиться об заклад на что угодно, что не промахнулся бы ни за что. Но он не торопился. Всего только один выстрел – и все будет кончено. Он взвел курок. Но в это самое время громадный клуб дыма неожиданно пыхнул ему прямо в лицо, въелся ему в глаза, и пущенная им пуля пролетела на три дюйма выше головы Мики. Жужжавший полет пули был новым, незнакомым явлением для Мики. Но он все-таки отлично запомнил звук ружейного выстрела. А что могло бы причинить ему ружье, это он почувствовал по полету пули. Сквозь дым Мики казался Лебо только туманным, расплывчатым пятном, мчавшимся к густой чаще леса. Лебо выстрелил еще три раза. Но Мики ответил ему только вызывающим злобным лаем. Теперь уж он находился у самого края густой еловой поросли. Еще мгновение – и он уже исчез почти одновременно с тем, как Лебо успел выпустить в него свой последний заряд.

Но смертельная опасность, от которой Мики только что едва успел спастись, все-таки не заставила его покинуть область Джексонова Колена. Напротив, именно она-то его здесь и удержала. У него было теперь о чем подумать, помимо Нивы и его собственного одиночества. Как лисица возвращается назад, чтобы взглянуть на тот капкан, в котором остался навсегда ее хвост, так и для Мики тропинка между капканами наполнилась вдруг новой прелестью. До сих пор запах человека имел для него лишь смутное, слабо сознаваемое им значение; теперь же он говорил о реальной и конкретной опасности. Он упивался ею. Все чувства его теперь обострились, и очарование заколдованной тропинки, проложенной по следу, стало притягивать его к себе сильнее, чем когда-либо.

С этого дня он, как мрачное, серое привидение, уже не сходил с тропинки. Тихо, осторожно, всегда наготове встретиться с подстерегавшей его опасностью, он следовал за шагами и мыслями Жака Лебо с настойчивостью оборотня или какого-нибудь мрачного лесного духа. На следующей же неделе Жак Лебо видел его два раза. Три раза слышал его лай. И еще два раза Мики следовал за ним по пятам сам, пока наконец тот, измучившись и в отчаянии, не махнул на него рукой. Мики никак нельзя было застигнуть врасплох. Он уже больше не съедал приманок в западнях. Даже когда Лебо соблазнял его целой заячьей тушкой, он и тогда не прикоснулся к ней. Из всех приманок он хватал только одно живье, главным образом птиц и белок. Однажды попавшаяся в ловушку выдра прыгнула на Мики и разодрала ему морду. После этого он стал терзать всех попадавшихся в капканы выдр таким отчаянным образом, что совершенно портил их шкурки. Он нашел для себя новое убежище, но инстинкт научил его уже никогда больше не возвращаться к нему прямым путем, а уходить из него и приходить обратно окольными путями.

День и ночь Лебо придумывал коварные замыслы против Мики. Он разбросал множество отравленных приманок. Однажды он убил косулю и наполнил ей внутренности стрихнином, настроил целый ряд потайных ям, куда Мики должен был провалиться, и в виде приманки разложил в них мясо, пропитанное топленым салом. Наконец, он построил для себя из еловых и кедровых веток шалаш и стал просиживать в нем по целым часам с винтовкой наготове. И все же Мики оставался неуловимым.

Как-то раз Мики нашел в одной из ловушек попавшуюся в нее норку. У него даже и в мыслях не было причинить ей хоть какой-нибудь вред. Обычно он возвращался к себе в логово с вечерней зарей, но в этот вечер его удержала в лесу великая и всепоглощающая тоска одиночества. На нем, как говорят индейцы, почил дух Кускайстума – бога дружбы. В нем пробудилась жажда иметь около себя плоть и кровь, которые точно так же, как и он сам, желали бы иметь около себя и его. Эта жажда сжигала его, как огнем. Она поглощала в нем всякую другую его мысль, будь то думы о голоде или об охоте. Великая, неутолимая тоска овладела всем его существом.

Тут-то он и наткнулся на норку. Сидя в западне, она уже больше не боролась за свою свободу, примирилась и, видимо, уже покорно ожидала своего конца. Она показалась Мики такою мягкой, теплой и ласковой. Пес вспомнил о Ниве и тех тысяче и одной ночи приключений, которые он провел бок о бок с ним, и ему вдруг безумно захотелось иметь около себя друга. Он заскулил и продвинулся к норке поближе.

Норка не ответила на его предложение о дружбе и не шелохнулась. Она сидела, вся съежившись в плотный, мягкий комок, недоверчиво поглядывая, как Мики уже подползал к ней на животе. И тут в собаке проснулось что-то далекое, оставшееся в нем от щенка. Он стал вилять хвостом и стучать им о снег и заскулил так, точно хотел этим сказать: «Будем друзьями! Вот увидишь, какое у меня славное логово! Знаешь что? Я принесу тебе сейчас что-нибудь поесть!»

Норка не двинулась и не издала ни звука. Мики подполз к ней еще ближе, так что уже мог коснуться ее лапой. Его хвост застучал о примятый снег еще решительнее.

«Я тебя выведу и из западни! – казалось, хотел он ей объяснить. – Это расставил их повсюду человек-зверь! Я ненавижу его!»

И вслед за этим, настолько неожиданно, что Мики даже не успел приготовиться к обороне, норка прыгнула прямо на него и острыми, как бритва, резцами впилась ему в нос. Даже и тут боевой пыл стал лишь постепенно разгораться в собаке, и не впейся зубы норки ему вторично в плечо, он, пожалуй, и ушел бы восвояси. Он попытался было стряхнуть с себя своего врага, но норка не отцеплялась. Тогда челюсти Мики сомкнулись, крепко сжали ее затылок – и норка испустила дух.

Мики отошел от капкана, но не ощутил в себе никакой радости от своей победы. Его, четвероногого зверя, охватила такая же безысходная тоска, какая и людей иногда доводит до сумасшествия. Он стоял в самом центре окружавшего его мира, но этот мир был для него теперь совершенно пуст. Он чувствовал в нем себя изгоем. Его сердце рвалось к дружбе, он искал ее, жаждал иметь около себя сверстника, чтобы быть не одному, но видел, что все твари боялись или ненавидели его. Он был парией, бездомным бродягой, без сверстника и без крова. Он не давал себе во всем этом отчета, но мрачная правда окутывала его со всех сторон, как непроглядная ночь.

В этот вечер он не вернулся обратно к себе в логово. Он сел на задние лапы на небольшой лесной площадке, стал прислушиваться к ночным звукам и смотреть на то, как одна за другой стали зажигаться звезды. Всходила полная, ранняя луна, и, когда ее большой красный диск появился над лесами, Мики вдруг почувствовал на себе всю тяжесть жизни и, уставившись на луну, жалобно завыл.

Глава XV

У излучины Трехсосновой реки, в самой глуши лесов, между Шаматтавой и Гудзоновым заливом, находилась хижина, в которой проживал зверолов Жак Лебо. Едва ли нашелся бы во всей этой пустынной стране кто-либо другой, кто превосходил бы в злобе этого самого Лебо, разве только соперничавший с ним в некоторых отношениях некий Дюран, который в ста милях к северу от него охотился на лисиц. Громадного роста, с угрюмым, тяжелым выражением лица, с глазами зеленоватого цвета, которые были всегда полузакрыты и обнажали в нем безжалостную душу, если только в нем вообще могла быть душа, – Лебо принадлежал к тем отбросам общества, и притом самого плохого сорта, которым никогда не находится места среди обыкновенных людей. Индейцы прятались от него в свои шалаши и со страхом перешептывались между собою о том, что в нем собрались воедино все злые духи его предков.

По странной иронии судьбы Лебо имел при себе жену. Будь это ведьма или злодейка, или вообще человек, подобный ему самому, то этот брак не представлялся бы таким неестественным. Но она была совсем не такова. Миловидная, с выражением какой-то необыкновенной привлекательности на бледных щеках и в пытливых глазах, дрожавшая, как рабыня, при одном только приближении к ней Лебо, – она, как и его ездовые собаки, составляла собою в полном смысле слова собственность этого человека-зверя. У женщины был ребенок. Мысль о том, что он может умереть, по временам заставляла наполняться слезами ее черные глаза.

– Ты будешь жить! – иногда плакала она над ним втихомолку. – Клянусь тебе в этом! Я буду молиться за тебя святым ангелам!

И именно в такие моменты глаза ее вдруг вспыхивали огнем, и по всему ее лицу, еще так недавно отличавшемуся красотой, разливалось яркое розовое пламя.

– День придет! – повторяла она. – День придет!..

Но она никогда не договаривала, даже находясь в обществе одного своего ребенка, своих мыслей и того, какого именно дня она ожидала.

Иногда она предавалась мечтательному настроению, старалась кое-что себе вообразить. Ведь где-то далеко развертывался громадный, интересный мир, и сама она еще была далеко не стара. Она думала об этом всякий раз, как глядела на себя в осколок от разбитого зеркальца, расчесывая свои длинные волосы, ниспадавшие ей до пят. Эти волосы представляли теперь все, что осталось от ее красоты. Они как бы бросали вызов человеку-зверю. И в глубине ее глаз и на самом лице все еще таились следы того именно вечнодевичьего, что готово было вновь расцвести, как пышный цветок, если бы только судьба исправила наконец свою ошибку и вырвала бы ее из мертвящей власти ее владыки. В этот день она простояла у зеркала немного дольше обыкновенного, когда вдруг услышала тяжелые шаги, долетевшие до нее снаружи.

Тени прошлого тотчас же слетели с ее лица. Лебо не был дома еще со вчерашнего дня, где-то расставляя свои капканы, и его возвращение теперь наполнило ее душу прежним страхом. Он уже два раза заставал ее раньше за зеркалом и оба раза жестоко бранил ее за то, что она даром тратит время на разглядывание себя, вместо того чтобы очищать его шкурки от жира. В последний раз он так на нее разозлился за это, что даже отшвырнул ее к стене, а самое зеркальце разбил на части. Она подобрала осколки, и тот кусок, в который она только что смотрелась, был всего только в две ее маленькие ладони. Она испугалась, как бы муж не поймал ее и в третий раз. Она быстро спрятала зеркальце в потайное местечко и поспешила поскорее заплести свои тяжелые, длинные волосы в косы. Странное, полное страха и скрытности выражение вдруг, точно пелена, появилось у нее в глазах и скрыло за собою те тайны, которые она только что видела в себе самой. Когда он вошел, она обернулась к нему, как оборачивалась и всегда в своей чисто женской надежде на лучшее, и приветствовала его. Он вошел мрачный и угрюмый, точно зверь. Он был в плохом расположении духа. Грубо бросил принесенные с собою меха прямо на пол. Потом указал ей на них пальцем и, прищурив глаза, грозно посмотрел ими на супругу.

– Опять приходил этот черт! – проворчал он. – Смотри, как он искусал всю выдру! И так здорово пообчистил все мои капканы и ловушки! Но я его убью! Я поклялся разрезать его на мелкие кусочки вот этим самым ножом – и разрежу! Завтра же я приведу его сюда! Позаботься о шкурках, только дай мне сначала поесть. Почини шкурку норки – видишь, он разорвал ее чуть не пополам – и самый шов замажь получше салом, чтобы не заметил агент с поста, что она с брачком. Черт бы их всех побрал, этих агентов! Вот подлое отродье! Почему он всегда орет на меня, когда я к нему прихожу? Отвечай же, дура!

Таково было его приветствие. Он швырнул лыжи в угол, постучал ногами об пол, чтобы свалился с них снег, и достал с полки новый запас какого-то черного табаку. Затем он снова вышел, оставив женщину с холодным трепетом в сердце и с бледностью беспросветного отчаяния на лице. Она стала разогревать для него обед.

Из хижины Лебо прошел прямо на псарню, огороженное еловыми кольями место, в центре которого находилась особая клетка. Он гордился, что во всей стране между Гудзоновым заливом и Атабаской у него были самые злые ездовые собаки. Это-то и послужило главным поводом к его ссоре с северным соперником Дюраном; мечтой Лебо было выкормить такого щенка, который, выросши, смог бы загрызть насмерть превосходную ездовую собаку, на которой Дюран каждую зиму, как раз на Новый год, приезжает на пост. Для этой цели Лебо стал выкармливать у себя собаку но кличке Убийца. Таким образом, предстояла большая свалка у Божьего озера. В тот день, когда там сцепятся обе собаки, Лебо и Дюрана, и будут поставлены на них заклады, и Лебо выиграет эти заклады и упрочит свою репутацию, как собачник, этому его Убийце исполнится ровно два года без одного только месяца. И вот, для того только, чтобы повидаться с этим Убийцей, Лебо и вышел сейчас из хижины и направился к самой клетке.

Собака отвернулась от него со злобным рычанием. На лице у Лебо появилось выражение радости. Он обожал в ней это ее рычание. Он любил красный, предательский огонь в глазах Убийцы и угрожающее щелканье его зубов. Все благородные порывы, с которыми родилась когда-то на свет эта собака, были из нее выбиты именно дубиной этого человека. Если могло когда-либо существовать поразительное сходство между собакой и ее хозяином, то в данном случае оно было здесь налицо: и у Лебо, и у Убийцы вовсе не было души. Убийца из собаки превратился в дьявола, а сам Лебо из человека стал зверем. Вот потому-то он и мечтал о предстоящем собачьем поединке и нарочно воспитывал для него подходящую собаку.

Лебо посмотрел на Убийцу со всех сторон и остался им очень доволен.

– Да, ты теперь превосходно выглядишь, Убийца! – воскликнул он с восторгом. – Я уже заранее обоняю и вижу ту кровь, которая прыснет из дюрановского кобеля, когда ты, голубчик, запустишь свои зубы ему в шейный позвонок! А завтра я устрою для тебя репетицию – замечательное испытание! Я приведу к тебе ту дикую собаку, которая обкрадывает мои ловушки и портит шкурки у попавшихся в них зверьков. Завтра я поймаю этого пса, а ты заведи с ним драку и постарайся загрызть его наполовину, но так, чтобы он все-таки оставался еще жив. А затем я, еще заживо, вырежу у него сердце и дам тебе его съесть, пока его тело еще будет трепетать. После этого тебе уже не будет никакого оправдания, если ты опростоволосишься с собакой Дюрана. Понял? Итак, завтра будет для тебя репетиция. Но смотри, если эта собака тебя побьет, то я сам тебя убью вот этими руками. Да. Если ты даже только заскулишь, то и тогда тебе не будет пощады. Убью – и конец!