Текст книги "Бродяги Севера (сборник)"

Автор книги: Джеймс Оливер Кервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Глава VII
Из метели

Уже светало, когда ребенок задвигался у груди матери и разбудил ее криками, прося есть. Она открыла глаза, отбросила с лица волосы и увидела на другой стороне палатки неясную фигуру своего отца. Он лежал очень спокойно, и ей было приятно, что он спал. Она знала, что накануне он устал почти до изнеможения, и теперь была не прочь поваляться лишние полчаса, воркуя с маленькой Жанной. Затем она осторожно поднялась, сунула ребенка в еще теплые одеяла и меха, оделась во что потеплее и вышла на воздух.

К этому времени уже совсем рассвело, и она вздохнула с облегчением, когда увидела, что буря уже прекратилась. Было ужасно холодно. Ей казалось, что никогда в жизни она не испытывала такого холода. Огонь погас окончательно. Казан свернулся шаром, засунув нос под брюхо. Как только Жанна вышла, он, весь дрожа, поднял голову. Своими тяжелыми мокасинами, в которые она была обута, она разгребла золу и обуглившиеся поленья, рассчитывая, что под ними еще тлеет огонь. Но там не оказалось ни одной искры. Возвращаясь в палатку, она остановилась на минутку около Казана и погладила его по косматой голове.

– Бедный Бирюк! – сказала она. – Надо было бы тебе дать медвежью шкуру!

Она откинула полу палатки и вошла внутрь. Теперь в первый раз она увидела при дневном освещении лицо своего отца, и Казан снаружи услышал ее отчаянный, раздиравший душу плач. Теперь уж всякий, кто посмотрел бы на лицо Пьера Радисона, понял бы, в чем дело.

Жанна упала на тело отца и стала рыдать так тихо, что этого не мог услышать даже Казан, несмотря на то, что имел острый слух. Затем она вскочила на ноги и выбежала наружу. Казан вытянул свою цепь, чтобы побежать к ней навстречу, но она уже не видела и не слышала ничего. Ужас Пустыни гораздо могущественнее, чем смерть, и на некоторое время он овладел ею. И не потому, чтобы она боялась за себя. Доносившийся из палатки плач ребенка резал ей сердце, как ножами.

И тут же пришло ей на ум то, что вчера вечером говорил ей старый Пьер о реке, о полыньях на льду, о том, что до дома осталось всего только сорок миль. «Ты не должна теряться, Жанна». Значит, он предчувствовал то, что случилось.

Она потеплее закутала ребенка в меха и возвратилась к костру. Ее единственной мыслью теперь была необходимость во что бы то ни стало иметь огонь. Она набрала кучку березовой коры, покрыла ее полуобгорелым хворостом и пошла в палатку за спичками. Пьер Радисон носил их всегда при себе в кармане своей меховой куртки. Она заплакала опять, когда наклонилась над ним, чтобы вытащить у него из кармана коробку. Когда огонь разгорелся, она подбавила дров еще и затем кинула в огонь большие поленья, которые еще накануне припас Пьер. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль, – но река доведет ее до самого дома! Она сделает это путешествие с ребенком и с Бирюком! И в первый раз за все это утро она обратилась к Казану и, положив ему руку на голову, стала называть его этим именем. Затем она кинула ему кусок мяса, который сначала оттаяла на огне, и растопила снегу для чая. Она не чувствовала голода, но вспомнила, как отец заставлял ее есть по четыре и по пять раз в день, так что она насильно заставила себя съесть завтрак из сухаря и ломтика мяса и выпить немного чаю.

Затем наступил страшный момент, которого она так боялась. Она обернула тело отца в одеяла и обмотала его веревкой. После этого она уложила на сани, у самого огня, все шкуры и одеяла, которые оставались еще неуложенными, и зарыла в них маленькую Жанну. Свернуть же палатку оказалось для нее нелегким делом. Веревки были натянуты и промерзли, и, когда она покончила с укладкой, из одной руки у нее сочилась кровь. Она уложила палатку на сани и затем, закрыв ладонями лицо, обернулась назад и посмотрела на отца.

Пьер Радисон лежал на своей постели из можжевеловых веток, и над ним теперь уже не было ничего, кроме неба и сосновых вершин. Казан стоял неподвижно на всех четырех ногах и нюхал воздух. Его спина ощетинилась, когда она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени. А когда она опять возвратилась к собаке, лицо ее было бледно и неподвижно. Затем она окинула взором расстилавшийся перед ней Баррен, и глаза ее засветились страхом. Она впрягла в сани Казана и нацепила и на себя самое ту самую лямку, за которую тянул и ее отец. Так они добрались до реки, утопая до колен в свежевыпавшем и еще не осевшем снегу. Целые полдороги Жанна все спотыкалась о сугробы и падала, причем ее распустившиеся волосы веером рассыпались по снегу. Казан шел рядом с ней и тянул изо всех сил и, когда она падала, касался ее лица своей холодной мордой. Она хватала его голову обеими руками.

– Бирюк!.. – стонала она. – О Бирюк!..

На льду реки снег оказался не таким глубоким, зато дул очень резкий ветер. Он дул с северо-востока прямо ей в лицо, и, таща вместе с Казаном за собой сани, она низко нагибала голову. Пройдя с полмили по реке, она остановилась и уже не смогла больше сдерживать в себе отчаяние и разразилась рыданиями. Ведь еще целых сорок миль! Она скрестила на груди руки, стала спиной к ветру и задышала так, точно ее побили. Маленькая Жанна спала спокойно. Мать подошла к ней и заглянула к ней под меха. То, что она там увидела, заставило ее снова напрячь все свои силы. На протяжении следующей четверти мили она два раза проваливалась до колен в сугробы.

Затем потянулись целые пространства льда вовсе без снега, и Казан тащил сани уже один. Жанна шла рядом. Грудь у нее захватывало. Тысячи иголок, казалось, вонзались ей в лицо, и вдруг она вспомнила про термометр. Когда она взглянула на него, то оказалось, что было уже тридцать градусов мороза. А ведь впереди еще было целых сорок миль! А отец говорил ей, что она должна была их пройти и не должна была теряться! Но она не знала, что даже ее отец побоялся бы сегодня отправляться в путь при тридцати градусах ниже нуля и при резком северном ветре, предвещавшем метель.

Теперь уже лес остался далеко позади нее. Впереди же не было ничего, кроме негостеприимного Баррена и далеких, терявшихся в серой мгле дня лесов, лежавших не по пути. Если бы вблизи были деревья, то сердце Жанны не билось бы так от страха. Но кругом не было ничего, положительно ничего, кроме серых, угрюмых далей да неба, сходившегося с землей всего только в миле расстояния.

Опять снег стал глубоким у нее под ногами. Все время она опасалась тех предательских, затянутых легким ледком полыней, о которых предупреждал ее отец. Но теперь ей казалось все одинаковым – и снег, и лед, и к тому же у нее начинали болеть глаза. Холод становился нестерпимым.

Река расширялась в небольшое озеро, и здесь ветер задул ей прямо в лицо с такой силой, что выбивал ее из упряжи, и Казан должен был везти сани один. Снег толщиною в два-три дюйма теперь уже затруднял ее так, как раньше не затрудняли целые футы. Мало-помалу она стала замедлять шаг. Казан тащился рядом с ней, напрягая все свои неистощимые силы. Случалось и так, что Казан шел впереди, а она брела за санями позади, будучи не в силах ему помочь. Все более и более она чувствовала, что ее ноги наливались свинцом. Была только одна надежда – это на лес. Если они не дойдут до него как можно скорее, через полчаса, то она совсем уже будет не в состоянии идти дальше. И все-таки она свалилась в сугроб. Казан и сани стали казаться ей только темным пятном. А затем она убедилась, что они оставили ее одну. Они были всего только в двадцати футах впереди нее, а ей казалось, что это пространство было в несколько миль. Она использовала все остатки своей жизни и напрягла все силы своего тела, чтобы догнать сани и на них – маленькую Жанну.

Пока она этого достигла, время показалось ей бесконечным. Когда между нею и санями осталось пространство всего только в шесть футов, ей показалось, что она провела в борьбе со снегом целый час, прежде чем могла ухватиться за сани. Со стоном она добралась до них и повалилась на них всею тяжестью своего тела. Теперь уж она больше не чувствовала тревоги. Засунув голову в меха, под которыми лежала маленькая Жанна, она вдруг почувствовала радость и уют, точно оказалась вдруг дома и в тепле. А затем чувство дома и уюта исчезло и наступила глубокая ночь.

Казан как был в упряжи, так и остановился. Он вылез из нее, подошел к Жанне и сел около нее на задние лапы, ожидая, что она двинется или заговорит. Но она не шелохнулась. Он сунул нос в ее распустившиеся волосы. Затем он завыл и вдруг поднял голову и стал внюхиваться в дувший навстречу ветер. Он что-то ощутил в этом ветре. Он опять облизал Жанну, но она все еще не шевелилась. Тогда он побежал вперед, стал в упряжь, готовый потянуть сани далее, и оглянулся на нее назад. Она все еще не двигалась и не говорила, и Казан уже больше не выл, а стал громко и беспокойно лаять.

Странная вещь, которую он ощутил в дувшем ветре, с каждым моментом становилась для него все значительнее. Он потянул. Сани примерзли к снегу, и ему понадобились все его усилия, чтобы сдвинуть их с места. В течение последних пяти минут он два раза останавливался и нюхал воздух. В третий раз он должен был остановиться потому, что застрял в снегу, подошел к Жанне и стал выть, чтобы разбудить ее. Затем потянул опять за самые концы постромок и, шаг за шагом, вытянул сани из сугроба. За сугробом следовал уже голый лед на большом пространстве, и здесь Казан отдохнул. Когда ветер затихал немного, запах становился сильнее, чем раньше.

В конце голого льда находилось в берегу узкое ущелье, по которому тек ручей, впадая в реку. Если бы Жанна находилась в сознании, она непременно погнала бы Казана далее вперед, он же свернул именно к этому ущелью и целых десять минут без устали боролся со снегом, воя все громче и все чаще, пока наконец его вой не превратился в радостный лай. Перед ним, около самого ручья, виднелась маленькая хижина. Дым поднимался из трубы. Именно запах этого дыма и долетал до него по ветру. Тяжелый, постепенный подъем доходил до самой двери этой лачуги и, напрягшись уже до последнего изнеможения, Казан дотащил до нее наконец свой груз. Затем он сел около Жанны, задрал голову к темному небу и стал выть.

Через несколько минут дверь отворилась. Из нее вышел человек. Красные, залепленные снегом глаза Казана измерили его с ног до головы, когда он подошел к саням. Он услышал, как этот человек воскликнул от удивления, когда нагнулся над Жанной. В следующее затем затишье ветра из массы шкур на санях послышался жалобный, полусдавленный плач маленькой Жанны.

Казан вздохнул глубоко, с облегчением. Он дошел уже до изнеможения. Силы отказались ему служить. Все ноги его были исцарапаны, и из них шла кровь. Но голос ребенка наполнил его какой-то странной радостью, и он улегся прямо в постромках на снег, в то время как человек занялся переноской Жанны и ее ребенка в свою теплую и гостеприимную избушку.

Через несколько времени человек снова вышел. Он не был так стар, как Пьер Радисон. Он близко подошел к Казану и посмотрел на него.

– Вот так штука! – воскликнул он. – И он дотянул все это один!

Он безбоязненно нагнулся над ним, отвязал его от упряжи и повел к избушке. В нерешительности Казан остановился на пороге и быстро и подозрительно посмотрел назад. Ему показалось, что вместе с ревом и плачем непогоды до него вдруг донесся голос Серой Волчицы.

Затем дверь избушки затворилась за ним. Он улегся в темном, заднем ее углу, а человек что-то стал приготовлять на горячей печке для Жанны. Прошло порядочно времени, прежде чем Жанна смогла встать с постели, на которую ее уложил человек. Потом Казан услышал, как она плакала; затем человек заставил ее поесть, и они разговорились. После этого неизвестный разостлал на скамье одеяло, а сам сел поближе к печи. Казан тихонько пробрался вдоль самой стены и заполз под скамью. Долгое время он мог слышать, как стонала во сне молодая женщина. Затем все стихло.

На следующее утро, как только человек отворил дверь, он прошмыгнул в нее и со всех ног бросился в лес. В полумиле расстояния он нашел след Серой Волчицы и стал ее звать. Со стороны замерзшей реки послышался ответ, и он побежал к ней.

Напрасно Серая Волчица старалась увести его обратно, в свои прежние места, подальше от этой избушки и от запаха людей. А когда утро уже прошло, человек запряг своих собак, и с опушки леса Казан увидел, что он устраивал на санях Жанну и ее ребенка и укрывал их мехами, как это делал и старый Пьер. Весь этот день он бежал вдалеке за санями, и Серая Волчица сопровождала его. Путешествие продолжалось до самого вечера, а затем, когда после непогоды опять засияли звезды и луна, человек снова отправился в путь. Была уже глубокая ночь, когда они наконец добрались до какой-то другой избушки, и человек стал стучаться в ее дверь. С того места, где в это время притаился Казан, он увидел свет, отворившуюся дверь и услышал радостное восклицание вышедшего навстречу мужчины и рыдания Жанны. Затем Казан возвратился к Серой Волчице.

Целые дни и недели с тех пор, как Жанна возвратилась к себе домой, этот свет от избушки и рука женщины не выходили из головы у Казана. Как он терпел Пьера, так теперь терпел этого молодого человека, который жил в одной избушке с Жанной и ее младенцем. Он знал, что этот человек был дорог для Жанны и что ребенок тоже был для него так же дорог, как и для нее. Только на третий день Жанне удалось заманить Казана в избушку, и это было в то самое время, как молодой человек возвратился домой с замерзшим трупом Пьера. Это он, муж Жанны, первый увидал на его ошейнике надпись «Казан», и с этих пор они стали звать его Казаном.

В полумиле от избушки на вершине горного массива, который индейцы называют Солнечной скалой. Казан и Серая Волчица нашли для себя приют. Отсюда они отправлялись в долину на охоту, и часто до них доносился голос молодой женщины: «Казан! Казан! Казан!»

В эту долгую зиму Казан делил свое время между избушкой Жанны и логовищем Серой Волчицы.

Затем наступила весна, и с нею пришла Великая Перемена.

Глава VIII
Великая перемена

Скалы, горки и долины уже стали согреваться солнцем. Почки на тополях готовы были распуститься. Запах от можжевельника и от сосновой хвои становился гуще с каждым днем, и повсюду, во всех этих диких местах, в лесах и в долине, слышался веселый рокот весенних потоков, искавших свой путь к Гудзонову заливу. В этом великом заливе слышались гром и треск ледяных громад, раскалывавшихся в раннем ледоходе и громоздившихся у выхода в Северный Ледовитый океан, и это было причиной того, что, несмотря на апрель, все-таки иногда с той стороны дул резкий, случайный зимний ветер.

Казан нашел для себя надежное убежище от ветра. Ни малейшее дуновение не проникало в согретое солнцем местечко, которое выбрал для себя этот полуволк-полусобака. Он чувствовал себя здесь гораздо покойнее, чем за все эти шесть месяцев ужасной зимы, долго спал и видел сны.

Серая Волчица лежала рядом с ним, прямо на животе, протянув вперед лапы, не смыкая глаз и постоянно принюхиваясь, чтобы в любую минуту различить в воздухе запах человека. А запах человека действительно носился в теплом весеннем воздухе, как и запах можжевельника и сосновой хвои. Она с беспокойством поглядывала на Казана, когда он спал, порой не отрывала от него глаз. Серая спина ее ощетинивалась всякий раз, как он видел во сне что-нибудь такое, от чего начинали шевелиться волосы у него на затылке. Она начинала слегка подвывать, когда он оттягивал назад губы и обнажал белые длинные клыки. Но в большинстве случаев Казан лежал спокойно, иногда вытягивая ноги, подергивая плечами и раскрывая пасть, что обыкновенно всегда бывает с собаками, когда они видят сны; и всякий раз он видел во сне, что в дверях избушки на равнине показывалась голубоглазая женщина в наброшенной на плечи шали, держала в руках чашку и звала его к себе: «Казан! Казан! Казан!»

Этот голос доносился до самой вершины Солнечной скалы, и Серая Волчица настораживала уши. Казан вздрагивал и в следующий затем момент пробуждался и вскакивал на ноги. Он подбегал к самому краю обрыва, нюхал воздух и вглядывался в долину, расстилавшуюся у него под ногами.

Из долины снова доносился до него женский голос, и Казан взбегал на скалу и скулил. Серая Волчица тоже подходила к нему и клала ему свою морду на плечо. Теперь уж она понимала, что мог означать этот голос. Днем и ночью она боялась его даже больше, чем запаха и звуков от других людей.

С тех пор как она рассталась со стаей волков и отдала всю свою жизнь Казану, этот голос стал для нее самым злейшим врагом, и она возненавидела его. Ибо он отнимал у нее Казана. И откуда бы он ни исходил, Казан всюду за ним следовал.

Ночь за ночью он похищал у нее ее друга и заставлял ее бродить одну под звездами и луной, верную ему в своем одиночестве и ни единого раза не отозвавшуюся на призывы ее диких братьев и сестер, доносившиеся до нее из лесов и из глубины долины. Обыкновенно она ворчала на этот голос и, чтобы показать свое нерасположение к нему, слегка кусала Казана. Но в этот день, когда голос раздался в третий раз, она забилась глубоко в расщелину между двумя скалами, и Казан мог видеть только ее сверкавшие злобой глаза.

Казан нервно побежал по протоптанной ими тропинке на самую вершину Солнечной скалы и остановился в нерешительности. Весь день вчера и сегодня он испытывал беспокойство и угнетенность. Что-то, казалось, висело в воздухе, что задевало его за живое, и это что-то он не видел, не слышал и даже не обонял, но мог чувствовать отлично. Он возвратился к расщелине между скалами и стал нюхать в сторону Серой Волчицы. Обыкновенно она повизгиваниями звала его к себе. Но теперь ее ответом было то, что она подняла кверху губы и оскалила белые клыки.

В четвертый раз долетел до них голос, и так ясно, отчетливо, и она, у себя в темноте между двумя скалами, с яростью схватила зубами что-то невидимое. Казан опять пошел по тропинке и опять остановился в нерешительности. Затем стал спускаться вниз. Это была узенькая, извилистая тропинка, протоптанная, лапками и когтями взбиравшихся на Солнечную скалу животных.

Сойдя до половины горы, Казан уже не сомневался и со всех ног побежал к избушке. Благодаря не умиравшему в нем инстинкту дикого зверя он всегда приближался к ней с осторожностью. Он никогда не давал о себе предупреждения, и в первую минуту Жанна удивилась, когда, оторвав глаза от ребенка, вдруг увидела в открытой двери голову и плечи Казана. Ребенок запрыгал и захлопал в ладоши от удовольствия и затем с лепетом протянул руки к Казану. Жанна тоже протянула к нему руку.

– Казан! – крикнула она ласково. – Иди сюда, Казан!

Дикий красный огонек в глазах у Казана медленно стал смягчаться. Он ступил передней лапой на порог и остановился. Молодая женщина позвала его вновь. И вдруг ноги под ним подкосились, он поджал хвост и вполз с чисто собачьей манерой, точно совершил какое-нибудь преступление. Он любил тех, кто жил в этой избушке, но самую избушку ненавидел. Он ненавидел все избушки вообще, потому что от них веяло на него плетью, дубиной и рабством. Подобно всем ездовым собакам он предпочитал снег в качестве постели и ветви елей в качестве убежища.

Жанна протянула руку к его голове, и от ее прикосновения по всему его телу пробежала странная радостная дрожь, которая вознаградила его за Серую Волчицу и за всю дикую свободу. Он поднял голову, и его морда вдруг оказалась у нее на ладони, и он закрыл глаза в то время, как это удивительное маленькое создание, этот ребенок, который составлял для него всегда такую загадку, топотал по его спине своими ножками и тащил его за бурую шерсть. Он любил эти детские побои даже еще больше, чем прикосновение руки Жанны.

Без малейшего движения, не обнаруживая ни одного мускула на своем теле, Казан лежал, как сфинкс, и едва дышал. Не раз эта его поза заставляла мужа Жанны предостерегать ее. Но волчья кровь в Казане, его дикая отчужденность и даже его дружба с Серой Волчицей только больше заставляли ее любить его. Она понимала его и доверяла ему вполне.

В дни последнего снега Казан показал себя на деле. Проезжал мимо на собаках какой-то зверолов. Маленькая Жанна заковыляла к одной из его собак. Последовали злобное щелканье челюстями, крик ужаса со стороны матери и возгласы людей, побежавших к собакам. Но Казан опередил их всех. С быстротою пули он примчался к собаке и схватил ее за горло. Когда их разняли, собака была уже мертва. Жанна думала об этом теперь, когда ее ребенок прыгал и тормошил Казана за голову.

– Славный, хороший Казан! – воскликнула она ласково, приблизив к его морде свое лицо почти вплотную. – Мы рады, Казан, что ты пришел, потому что эту ночь ребеночек и я должны провести только вдвоем. Папа уезжает на пост, и в его отсутствие ты будешь нас охранять.

Она завязывала ему нос концом своей длинной шали. Это всегда забавляло ребенка, потому что, несмотря на весь его стоицизм, Казану все-таки хотелось иной раз нюхать и чихать. Это, впрочем, забавляло и его самого. Он любил запах шали Жанны.

– Ты будешь защищать нас, если понадобится? – продолжала она. – Да?

И она быстро встала на ноги.

– Надо запереть дверь, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты сегодня от нас убежал. Ты должен оставаться с нами.

Казан отправился к себе в угол и лег. Как там, на вершине Солнечной скалы, носилось в воздухе что-то странное, что смущало его, так и здесь теперь была в хижине какая-то тайна, которая его волновала. Он нюхал воздух, стараясь понять этот секрет. В чем бы он ни состоял, но ему казалось, что и его госпожа тоже захвачена этой тайной. И она действительно достала все свои пожитки, разбросала их по всей избушке и стала связывать их в узлы. Поздно вечером, перед тем как ложиться спать, Жанна подошла к нему и долго его ласкала.

– Мы уезжаем отсюда, – шептала она, и что-то похожее на слезы слышалось в ее голосе. – Мы едем домой, Казан. Мы отправляемся на родину, где есть церкви, города, музыка и разные красивые вещи. Мы и тебя возьмем с собою, Казан!

Казан не понял ее. Но он был счастлив оттого, что женщина была так близко к нему и разговаривала с ним. В такие минуты он забывал о Серой Волчице. Собака побеждала в нем волка, и женщина с ее ребенком составляли собою весь его мир. Но когда Жанна улеглась спать и все в избушке вдруг затихло, к нему вернулось его прежнее беспокойство. Он вскочил на ноги и стал пытливо ходить по комнате, обнюхивая ее стены, дверь и вещи, которые укладывала Жанна. Он тихонько заскулил. Жанна, которая еще не спала, услышала его и проговорила:

– Успокойся, Казан! Лежи смирно и спи!

Долго после этого Казан стоял в волнении посреди комнаты, прислушивался и дрожал. А издалека, чуть слышно, до него доносился призыв Серой Волчицы. Но в эту ночь он уже не был криком одиночества. Он пронизывал Казана насквозь. Он подбежал к двери, поскулил около нее, но Жанна уже спала глубоким сном и не услышала его. А затем снова водворилась тишина. Он улегся у самой двери.

Проснувшись рано утром, Жанна нашла его там; он все еще был настороже и во что-то вслушивался. Она отворила ему дверь, и он моментально от нее убежал. Его ноги едва касались земли, так быстро он мчался по направлению к Солнечной скале. Еще из долины он смотрел на ее вершину, которая была залита золотыми лучами восхода.

Он добежал до узенькой, вившейся изгибами тропинки и быстро стал всползать по ней, как червяк.

Серая Волчица уже не встречала его, как раньше. Но он чуял ее присутствие, и в воздухе пахло еще чем-то, чего он еще не знал. Он знал только, что это была именно та странная вещь, которая до сих пор так беспокоила его. Это была жизнь. Что-то живое и одушевленное вторглось вдруг в это его жилище, которое он выбрал для себя вместе с Серой Волчицей. Он оскалил острые зубы и с вызывающим ворчанием приподнял губы. Насторожившись, готовый прыгнуть, подняв голову и выпрямив шею, он подошел к отверстию между двумя скалами, куда накануне уединилась Серая Волчица. Она все еще была там. И вместе с нею там было еще и нечто другое. Минуту спустя уже воинственность Казана оставила его. Торчавшая на спине щетина опустилась, уши насторожились вперед, он просунул голову и плечи в отверстие между скалами и ласково заскулил. Серая Волчица ответила ему тем же. А затем Казан отошел назад и стал смотреть на восходящее солнце. Потом он лег, но так, что его тело загородило собою вход в логовище между двух скал.

Серая Волчица стала матерью.