355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Оливер Кервуд » Быстрая Молния » Текст книги (страница 1)
Быстрая Молния
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 00:42

Текст книги "Быстрая Молния"


Автор книги: Джеймс Оливер Кервуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Быстрая Молния

Глава 1. Быстрая Молния

I

Морозный воздух был полон таинственных и загадочных шорохов Полярной Ночи. Наступали сумерки – ранние сумерки перед долгими неделями и месяцами беспросветного мрака, быстро сгущавшегося над застывшей окраиной Северо-Американского континента за Полярным кругом. Снег, жесткий и мелкий, как кристаллы сахарного песка, лежал под ногами слоем в несколько дюймов, тогда как почва под ним промерзла на четыре фута. Мороз доходил до шестидесяти градусов ниже нуля.

На гребне ледяного тороса, откуда открывался вид на ровное белое пространство Бухты Нетопырей, неподвижно сидел Быстрая Молния, устремив взгляд в необозримую даль окружавшего его мира. Это была третья зима Быстрой Молнии, его третья Долгая Ночь. И сумерки, предвещавшие ее приход, возбуждали в нем странное беспокойство. Сумерки эти ничего общего не имеют с сумерками южных широт; они представляют собой необъятную безликую серую пустоту, которую взгляд пронзает насквозь, не останавливаясь ни на чем. Хуже ночи такой неверный сумеречный полумрак. Небо и земля, море и берег сливаются воедино. Нет ничего – ни облаков, ни горизонта, ни неба, ни солнца, ни луны, ни звезд. Спустя некоторое время на небе снова появятся звезды и луна, и тень Быстрой Молнии опять будет бежать рядом с ним наперегонки. Теперь же мир его был сплошной темной ямой. И яма эта наполнялась звуками, которых он всегда терпеть не мог и которые порой навевали на него тоску и странное ощущение одиночества. Ветра не было, но в сером хаосе, заполнившем пространство между небом и землей, блуждали неясные стоны и шепоты, и безостановочно лаяли маленькие белые лисички-песцы. Быстрая Молния не выносил этих лисичек. Он ненавидел их больше всего на свете. Их тявканье заражало его каким-то бредовым безумием. Ему хотелось разорвать их на куски, заткнуть им глотки, избавить землю от их бесконечного лая. Но они были увертливы, и их трудно было поймать. Практика и опыт помогли ему убедиться в этом.

Сидя на ледяном утесе, он оскалил зубы, обнажив молочно-белые клыки. Глухое ворчание нарастало в его груди. Он поднялся на ноги и выпрямился во весь свой внушительный рост. Это был великолепный зверь. Не более полудюжины волков между озерами Киуотин и Большим Медвежьим могли бы потягаться с ним ростом. Его стойка и осанка не имели ничего общего с волчьими. У него была широкая грудь, и свою крупную голову он держал гордо поднятой вверх. В нем не было ни намека на раболепствующую, трусливую настороженность, свойственную его собратьям. Он обладал прямым, открытым взглядом. У него была ровная спина, бедра, лишенные характерной волчьей вислозадости, и мягкая, гладкая шерсть, напоминавшая шкурку серого лесного кролика. Его глаза были более широко поставлены, чем у волка, голова массивнее, а челюсти тяжелее. И он никогда не поджимал хвост. Объяснялось это тем, что Быстрая Молния представлял собой яркий пример атавизма – атавизма, проявившегося спустя двадцать лет, через два десятка поколений волков. Ибо предком его в те далекие времена был пес. И пес этот был огромным чистокровным догом. В течение двух десятков лет кровь собаки текла в волчьих жилах, два десятка лет она смешивалась с кровью волков. Уже после пятого по счету выводка влияние дога, казалось, было полностью подавлено дикой волчьей наследственностью. И с тех пор целых пятнадцать лет подряд потомками его были волки – голодные, кровожадные волки бескрайних белых равнин, волки со свислыми ягодицами и бедрами, волки с поджатыми хвостами и узкими, близко поставленными глазами, волки, которые не ненавидели маленьких белых лисичек-песцов так, как ненавидел их Быстрая Молния и как ненавидел их его предок дог двадцать лет тому назад.

Стоя на ледяном утесе, Быстрая Молния так же мало знал о капле собачьей крови, которая была в нем, как и о загадочных причитаниях и стонах там, высоко вверху, в сумеречной мгле, нависшей между ним и небом. Он был волком. Стоя здесь, едва сдерживая рычание, рвущееся из глотки, оскалив длинные белые клыки на ненавистный лай песцов, он был волком, и только им. Но голос предка – Скагена, гигантского дога, скончавшегося почти четверть века тому назад, – пытался прорезаться в его дикой и первобытной душе, закаленной в борьбе за существование, в непрестанных тревогах и невзгодах, в битвах с голодом, холодом и с самой смертью.

И, как и много раз прежде, Быстрая Молния откликнулся на этот призыв. Не понимая причин, побуждающих его вслепую следовать непреодолимому инстинкту стремления к свету, он спустился с ледяной скалы на замерзшую поверхность моря.

«Морем» была Бухта Нетопырей. Так же, как залив Коронации – часть Северного Ледовитого океана, так и Бухта Нетопырей – часть залива Коронации. Широкая у устья, но сужающаяся до размеров детского мизинца, она проникает на двести миль в глубь территории Земли Маккензи, так что по ее льду можно проехать от лишенного растительности царства моржей и белых медведей до кустов можжевельника, берез и кедров, начинающихся за обширными пустошами бесплодных равнин. Это длинный и открытый путь, который ведет от Земли Принца Альберта на юг, к щедрым, гостеприимным и светлым лесам; шалость и причуда Арктики – прямая, как выстрел, дорога, связывающая эскимосские иглу пролива Мелвилла с началом цивилизации у старого Форта Надежды в пятистах милях к югу.

В сторону юга и повернул голову Быстрая Молния, тщательно исследуя запахи, носящиеся в воздухе. Рычание замерло в его глотке, превратившись в скулящее повизгивание. Он забыл о назойливых белых лисичках. Он пустился бежать – сначала мелкой рысью, но через одну восьмую мили помчался уже в полную силу. Все быстрее и быстрее двигалось его большое серое тело. Однажды на втором году его жизни индеец племени Кри и белый человек увидели его бегущим через перешеек плато, и индеец Кри сказал: «Weya mekow susku-wao!» – «Он быстр, как молния!» И сегодня Быстрая Молния, казалось, стремился оправдать данное ему имя. Бег не утомлял его, поскольку бег был его игрой, его радостью жизни. Он никого не преследовал. Перед ним не было добычи. Он не был голоден. И тем не менее дикое возбуждение охватывало его – возбуждение от быстроты проносящегося мимо пространства, от энергичной работы не знающих усталости могучих мышц, от ощущения великолепного здорового тела, безотказно повинующегося любому его желанию, как надежный механизм, отвечающий на любое прикосновение руки оператора. Подсознательно Быстрая Молния чувствовал в себе неисчерпаемые запасы этой силы. Больше всего он любил бежать под луной и звездами наперегонки с собственной тенью, единственным бегуном на всем Севере, которого ему не удавалось победить. В эту ночь – или в этот день, поскольку сейчас не было ни того, ни другого, – неистовый азарт скорости бушевал в его крови. Целых двадцать минут продолжал он свою гонку без соперника и наконец остановился. Бока его вздымались и опадали от учащенного дыхания, но он не устал и не запыхался. Голова его настороженно поднялась, глаза пристально вглядывались в сумеречную мглу перед ним, а мокрый черный нос усердно принюхивался к едва заметному легкому ветерку.

В этом ветерке было нечто, заставившее его повернуть под прямым углом к прежнему направлению, в редкий кустарниковый лесок, растущий здесь кое-где вдоль побережья. «Лес», в который вошел Быстрая Молния, состоял из скрюченных и искривленных карликовых деревьев, исковерканных и изуродованных до такой степени, что казалось, будто они, извиваясь в пароксизме агонии, были насмерть скованы морозом. Лес этот, живущий веками, никогда не вырастал выше защитной толщины снежного покрова. Ему могло быть сто, пятьсот или тысяча лет, но самое могучее его дерево, с руку человека в обхвате, едва достигало высоты спины Быстрой Молнии. Местами «лес» был даже довольно густым и порой служил кое-кому неплохим убежищем. Крупные полярные зайцы шныряли повсюду. Гигантская белая сова парила над ним. Дважды Быстрая Молния обнажал клыки, ловя увертливые тени маленьких шустрых песцов, но не издавал ни звука. Нечто большее, чем ненависть к песцам, овладело им сейчас, и он продолжал свой путь. Запах, витавший в воздухе, становился сильнее. Быстрая Молния решительно двигался прямо на него, не сворачивая и не замедляя бег по мере приближения к цели.

Через полмили он добежал до узкой ложбины – глубокого рубца, оставленного на поверхности земли грубым краем доисторического ледника. Она походила скорее на расселину, чем на долину, и Быстрой Молнии хватило бы дюжины добрых прыжков, чтобы пересечь ее от края и до края, если бы не ее глубина. Перед началом Долгой Ночи угрюмый мрак уже заполнял ее всю целиком. В ней рос лес – настоящий лес, ибо каждой зимой ветры с пустынных равнин до краев засыпали ложбину снегом, предохраняя от мороза деревья высотой в тридцать или сорок футов. Густой и мрачный, лес безмолвно лежал внизу, на дне долины, и Быстрая Молния знал, что там укрывается жизнь, если бы ему вдруг пришло в голову искать ее.

Он бежал вдоль гребня этой древней ледниковой расселины. Он был всего лишь серой тенью, частицей общего мрака. Но в глубине ущелья множество глаз, рожденных для темноты, следили за ним с дикой свирепой жестокостью. Полярные совы, словно большие белые призраки, бесшумно всплывали оттуда. Их огромные белые крылья мелькали над ним. Он слышал зловещее щелканье их смертоносных клювов. Он видел их, но это не останавливало и не пугало его. Лисица суетливо заметалась бы в поисках спасения. Даже волк, оскалясь, обернулся бы в попытке самообороны. Но Быстрая Молния не сделал пи того, ни другого. Он не боялся сов. Он не боялся даже гигантских белых медведей. Он знал, что не в состоянии убить Уопаска, снежного исполина, а Уопаск может раздавить его одним ударом своей огромной лапы. Но, даже зная это, он не боялся. Во всем мире лишь одно могло заставить его испытывать благоговейный страх и трепет, и это «нечто» размытой тенью внезапно возникло перед ним в окружающей полутьме.

Это была хижина – бревенчатый сруб, сложенный из молодых деревьев, которые росли в темной глубине ледниковой расселины. Над хижиной возвышалась труба, а из трубы шел дым. Вот этот-то запах дыма и почуял Быстрая Молния за целую милю от места его возникновения. Несколько минут он стоял неподвижно. Затем он медленно обошел вокруг хижины, пока не оказался с той стороны, где было окно.

Трижды в течение полугода он неизменно проделывал все это, садился перед хижиной и неподвижно глядел на окно. Дважды он приходил сюда ночью, а теперь пришел в сумерки. Всякий раз окно светилось огнем, который горел внутри хижины. Окно светилось и сейчас. Быстрая Молния смотрел на него, как на квадратный кусочек живого яркого солнца. Из него в ночную тьму – лилось таинственное бледно-желтое сияние. Быстрой Молнии был знаком огонь, но, пока он не набрел на хижину, он никогда не видел огня, подобного этому: огня без пламени. Казалось, мир погрузился во мрак по вине этой хижины, потому что в ней спряталось солнце.

Сердце затрепетало в его широкой груди и глаза засверкали странным блеском, когда он остановился, глядя на освещенное окно в сотне футов от него. Назад, через двадцать поколений волков, словно почтовый голубь домой, стремилась таившаяся в нем частица собаки – назад, к счастливым дням своих предков, которые спали у очага белого человека, ощущали прикосновение его руки, назад, к солнцу, к жизни, к теплу и любви, звучавшей в голосе хозяина. Призрак Скагена, гигантского дога, казалось, сидел рядом с ним, когда он смотрел на освещенное окно. Дух Скагена переполнял все его естество. И тень Скагена бежала с ним сквозь мрак, следуя запаху дыма из очага белого человека.

Ничего этого Быстрая Молния не понимал. Сидя неподвижно перед хижиной, он не сводил глаз с нее и со светлого квадрата в стене. Великая тоска и непреодолимое бесконечное одиночество проникали в его дикое сердце, хотя постичь причину этой тоски ему было не дано. Потому что он был волк. Плоть и кровь двадцати поколений волков тяготели над ним. И тем не менее призрак Скагена упорно продолжал оставаться рядом с ним, пока он молча глядел на светящееся окно.

В хижине на краю ледниковой расщелины ярко пылал можжевельник в раскаленной докрасна печурке. Спиной к ней сидел капрал Пеллетье из Королевской Северо-Западной конной полиции. Он вслух читал констеблю Сэнди О'Коннору приложение к своему официальному докладу, который он готовился часа через два отправить с оказией на попутных эскимосских нартах в Форт-Черчилль в семистах милях к югу. «Постскриптум» Пеллетье был адресован главному инспектору Старнсу, командующему дивизионом «М» в Черчилле, и говорилось в нем следующее:

«Прошу присоединить нижеследующие соображения об оленях-карибу и волках, как особо важное дополнение к моему докладу о реальной угрозе голода, который ожидается в Северных провинциях этой зимой. Большие стада оленей-карибу откочевывают на юг и на запад и к середине зимы уйдут все до единого. И уходят они не из-за отсутствия корма. Мох и лишайники в изобилии находятся на глубине фута под слоем снега. Я убежден, что разгоняют их волки. Они не просто охотятся отдельными группами, но собираются в огромные стаи. Пять раз мы с констеблем О'Коннором наблюдали стаи, насчитывавшие от пятидесяти до трехсот волков. Во время одного обхода мы на протяжении семи миль обнаружили кости двух сотен убитых карибу. Во время другого на расстоянии в девять миль мы насчитали их больше сотни. Стало обычным находить останки тридцати или сорока оленей, уничтоженных менее значительными группами хищников. Старые эскимосы говорят, что один раз в поколение волки подвергаются «кровавому бешенству», собираются в гигантские стаи и гонят всю дичь прочь из страны, убивая на ходу все живое, не успевшее скрыться. Эскимосы верят, что в такие годы духи зла торжествуют над добрыми духами земли, и нам из-за этих предрассудков очень трудно обеспечить их помощь и сотрудничество в крупных облавах на волков, которые мы могли бы организовать. Надеюсь, что более молодых эскимосов удастся переубедить, и мы с констеблем О'Коннором неустанно проводим работу в этом направлении.

Имею честь оставаться, сэр,

Вашим покорным слугой.

Франсуа Пеллетье, капрал дозорного патруля».

Пеллетье и О'Коннора разделял стол, сколоченный из расщепленных вдоль стволов молодых деревьев, и над столом висел жестяной масляный фонарь, бросавший свет на окно. В течение семи месяцев они несли свою службу на самой макушке земли и давно забыли, что такое бритва, а цивилизация для них была чрезвычайно отдаленным понятием. На карте мира было лишь одно место, где Закон распространялся еще дальше на север, и это место находилось у острова Гершеля. Но остров Гершеля с его добротными постройками, с относительным комфортом и прочей роскошью не шел ни в какое сравнение с этой лачугой на краю ледникового ущелья. Двое мужчин, сидевших здесь при тусклом свете жестяной лампы, были частью дикой природы, которую они охраняли. О'Коннор, широкоплечий, рыжеволосый и рыжебородый гигант, положив перед собой пудовые кулаки, улыбался через стол Пеллетье, чьи волосы и борода были настолько же черны, насколько у О'Коннора они были рыжими. И Пеллетье отвечал ему такой же, может быть слегка извиняющейся, улыбкой. Семь месяцев ледяного ада и предвкушение еще пяти месяцев впереди не нарушили их добрых, товарищеских взаимоотношений.

– Прекрасно! – заявил О'Коннор, не скрывая восхищения, светившегося в его голубых глазах. – Если бы я умел так писать, Пелли, я был бы сейчас на юге, а не здесь, – потому что Катлин давным-давно вышла бы за меня замуж! Но ты кое-что забыл, Пелли. Помнишь, я говорил тебе о вожаках этих стай? Ты ни слова не упомянул об этом!

Пеллетье покачал головой.

– Уж очень это странно звучит, – сказал он. – Уж очень как-то звучит… неблагоразумно, что ли…

О'Коннор поднялся на ноги и вытянулся во весь свой гигантский рост.

– Так черт бы побрал это благоразумие! – запротестовал он. – Послушай, разве в чем-нибудь здесь имеется хоть капля благоразумия, Пелли? Я говорю тебе: эти эскимосы с их индюшиным кудахтаньем правы! Если не сам дьявол предводительствует стаей, то я – черномазый негр, а не белый и зовут меня не Сэнди О'Коннор! И я буду доказывать это Главному, пока не почернею, вот что я буду делать! Если бы нам удалось отловить вожаков…

Он неожиданно замолк и повернулся к окну. И Пеллетье тоже замер на месте, прислушиваясь.

Скаген – дух Скагена, вселившийся в Быструю Молнию, – опять тоскливо выл возле хижины белого человека на краю ледникового ущелья. Из могучей пасти Быстрой Молнии вырывались плач, жалоба, далеко разносящиеся стенания, устремленные прямо вверх, в серую сумятицу неба, – зов, обращенный вспять сквозь двадцать поколений к давным-давно забытым и давно уже мертвым хозяевам. Ни один волк среди многочисленных стай не обладал таким глубоким и так далеко разносящимся голосом, как Быстрая Молния. Он начинался с низкой печальной ноты, наполненной неизъяснимой грустью, но неуклонно вырастал, набирая силу, пока в последнем вдохновении не переполнял, казалось, душу певца, и мир содрогался от властного превосходства, звучавшего в нем. Голос этот возвещал миру о жизни, но также и о смерти; он разносился повсюду: сквозь ветер, сквозь бурю и мрак, – единственный звук среди всех остальных, который внушал страх, покорность, воодушевление или благоговейный ужас. И мир дрожал, и пытался укрыться, спрятаться, бежать от него, – и настораживал широко раскрытые уши, чтобы его услышать.

Так выл Быстрая Молния возле маленькой хижины на краю ледниковой расселины. И прежде чем эхо этого воя замерло вдали над широкими снежными равнинами, дверь хижины отворилась и на ее освещенном фоне возникла фигура мужчины. Это был О'Коннор. Он вгляделся в полумрак, и внезапно руки его быстро поднесли к плечу какой-то предмет. До этой минуты Быстрая Молния дважды видел вспышку огня и слышал грохот необычного грома, которые следовали за движениями, подобными тем, что производил О'Коннор. Во второй раз что-то даже прожгло длинную борозду на его плече, черкнув по нему раскаленным металлом. И сейчас, как подсказал ему инстинкт, смерть прожужжала над самой его головой. Он повернулся, и отдаленный полумрак поглотил его. Но он не бежал. Он не был напуган. Нечто другое, чем страх смерти, боролось в дикой и первобытной его душе. То был дух Скагена, изо всех сил стремившийся к возрождению, но в конце концов подавленный и сокрушенный.

И когда Быстрая Молния, опять вернувшись в свой мир пустынных снежных равнин, серой тенью мчался сквозь мрак, призрак Скагена больше не бежал рядом с ним.

II

Выстрел – то смертоносное жужжание в воздухе, – и вновь горячая красная кровь волка разлилась по жилам Быстрой Молнии, подобно жидкому пламени. Исчез призрак Скагена. Исчезла таинственная притягательная сила белого человека. Подавленной, уничтоженной, поглощенной потоком первобытной дикости оказалась таившаяся в волке частица собаки. На несколько часов Быстрая Молния ускользнул из-под влияния своего рода, но затем вернулся к нему опять. Снова он был грубым, великолепным, бесстрашным пиратом бесплодных равнин, буканьером вечных снегов, «kakea iskootao» – дьявольски неутомимым преследователем и охотником. О'Коннор быстро вызвал в нем эту перемену – О'Коннор и его ружье.

Милю за милей белой пустыни оставлял за собой Быстрая Молния. Всего час тому назад он был одержим пылким стремлением приблизиться к хижине белого человека, упиваться таинственными запахами, витавшими в воздухе, глядеть на окно, освещенное отблесками желтого солнца. Теперь этого стремления словно и не бывало. В его мозгу не возникали причинно-следственные связи или тонкие цепочки логических рассуждений; однако благодаря величайшему из всех инстинктов – инстинкту самосохранения – он знал, что мягкое жужжание, пронесшееся так близко над его головой, было песней смерти. Но бежал он не потому, что испугался.

Он любил смерть, он сам творил смерть, ибо благодаря ей он жил, и никогда не бегал от страха перед ней. Тем не менее его инстинкты безошибочно оценивали новое знание, связанное с пулей О'Коннора. Это была смерть, с которой он был не в состоянии тягаться, смерть, с которой он не мог бороться на равных: в ней заключалось нечто предательское и бесчестное. А предательство он ненавидел. Такая ненависть была еще одним чувством, рожденным в нем без всяких причин. Ибо Скаген, его предок, был честен по отношению к людям и зверям до самой последней минуты, пока билось его благородное сердце. И Быстрая Молния унаследовал эту черту.

Новый порыв охватил его. Одиночество, которое влекло его к хижине, и голос далеких, давно умерших предков сменились новым, более увлекательным стремлением – стремлением вновь вернуться в свою стаю. Волшебные чары были развеяны. Он снова был волком, и только волком.

Ни на шаг не сворачивая с пути, словно некий компас указывал ему дорогу, несся он по пустынной равнине – пять миль, шесть, семь, почти десять. Затем он остановился и прислушался, наставив к ветру свои чуткие уши.

На протяжении последующих трех миль он трижды останавливался и прислушивался. На третий раз до него донесся слабый и далекий голос Балу, издававшего охотничий клич волчьей стаи, – Балу – Убийцы, Балу – Неутомимого Бегуна, чей гигантский рост, быстрота и огромная сила по нраву делали его вожаком. Быстрая Молния ответил на призыв. И он был не одинок, С юга, востока, севера и запада доносились отголоски ответных призывов волчьих стай. Балу был центром всего этого. Его зов был более продолжительным, более чистым, более выразительным, и те из волков, кто истосковался по свежей крови и парному мясу, направились в сторону этого зова. Поодиночке, по двое и по трое мелкой трусцой бежали они через замерзшие равнины. Ибо вот уже в течение семи дней и ночей – если считать но часам – никто нигде не устраивал большой резни, и острые клыки и налитые кровью глаза горели неистовым желанием – поскорее убить и ощутить вкус живой плоти.

Эта жажда убийства, нахлынувшая на самых диких волков, горячей волной затопила и Быструю Молнию. Много волков уже собрались в стаю и бежали сообща, когда он присоединился к ним. Они бежали молча, плечом к плечу – белое призрачное олицетворение свирепой жестокости, могучая сила челюстей, клыков и мышц, настроенная на смерть. Вначале их было около полусотни, и число их быстро росло – шестьдесят, восемьдесят, сотня. Во главе их бежал Балу. Во всей стае только один волк мог равняться с ним ростом и силой, и этим волком был Быстрая Молния. Из-за этого Балу ненавидел его. Царь и верховный владыка всех остальных, он чуял в Быстрой Молнии угрозу своему единовластию. Но они никогда не дрались между собой, – и опять-таки благодаря призраку Скагена. Потому что, подобно своему предку, Быстрая Молния, в отличие от любого волка, когда-либо родившегося на свет, никогда не домогался власти вожака. Радость, восторг, ощущение полноты жизни он черпал в своей молодости, силе, в личной отваге и в охотничьей сноровке. В течение многих дней и недель он охотился в одиночку и держался в стороне от стаи. В такие дни его голос не отвечал на ее зов. Он искал приключений один. Он скитался и бродяжничал один. Всегда один, – кроме тех минут, когда призрак Скагена бежал рядом с ним. Когда он возвращался, Балу смотрел на него пылающими – злобой, налитыми кровью глазами, и клыки его огромных челюстей обнажались в завистливой угрозе.

В свои три года Быстрая Молния, в полном расцвете молодости и сил, никогда не испытывал желания драться с себе подобными. Драки были, верно, но драки не ради унижения или подавления других, – во всяком случае, те, в которых он участвовал по собственному выбору И он никогда не убивал соперника, как это делал Балу. Множество мелких обид и оскорбительных укусов исподтишка сносил он от более низкорослых и слабых волков, не требуя сатисфакции, хотя его могучие челюсти и обеспечивали ему несомненное преимущество. И тем не менее в его душе иногда пылала багровая жажда убийства.

Так было и сейчас. Никогда еще страсть к убийству не овладевала им с такой силой, и поэтому он мало внимания обращал на Балу, с которым бежал почти бок о бок во главе стаи.

На Севере борьба за существование тяжелым бременем ложится на жизнь людей; в такой же степени это относится и к волкам. Балу и его стая бежали не так, как бегут лесные волки. Их возбуждение сдерживалось и подчинялось коллективному инстинкту, и стоило стае ступить на тропу преследования, как вся орда умолкала и из нее не вырывалось ни единого звука. Она являла собой сверхъестественное и призрачное многоголовое чудовище, безмолвно несущееся сквозь мрак, подобно волкам-оборотням из Бробдингнега, повинующимся ударам единого сердца. Молчание стаи было частью безмолвия, наступающего вместе с Долгой Ночью. Ее продвижение сопровождалось лишь мягким ритмичным топотом множества лап, тяжелым учащенным дыханием, щелканьем челюстей и жутким глухим подвыванием.

Вой клокотал и в горле у Быстрой Молнии. Охота была его наградой за существование, смыслом его жизни. Он не обращал внимания на юную волчицу, бежавшую подле него. Это была стройная хорошенькая самочка, все силы своего стремительного юного тела прилагавшая к тому, чтобы держаться с ним рядом, плечом к плечу. Быстрая Молния трижды слышал ее тяжелое дыхание у своего затылка и однажды даже обернулся мимоходом, так что слегка коснулся носом ее мягкой пушистой шерсти. Инстинкт более сильный, чем стремление убивать, прорезался у волчицы одновременно с неясным предчувствием ожидающего ее в скором времени материнства. Но у Быстрой Молнии он не вызвал ответного чувства: еще не пришло время и не наступил еще тот день и час. Сейчас одна лишь страсть обуревала его: настичь то, что было там, впереди, кусать и рвать, вонзая клыки в живую плоть и упиваясь горячей алой кровью.

Быстрая Молния первым из стаи ощутил запах стада оленей-карибу – то, что множество волчьих носов вынюхивали в воздухе. Через четверть мили ветер донес этот запах до всех, и Балу повернул свою орду на юго-запад. Скорость бега возросла, и чудовищная тень сотни мчащихся тел начала постепенно растягиваться и распадаться на отдельных волков. Никто не подавал никаких сигналов. Балу, вожак, не издал ни звука. Но со стороны могло бы показаться, будто какая-то неслышимая команда передавалась от волка к волку, и сотня животных повиновалась ей. При свете дня это было бы величественным зрелищем, невольно вызывающим тревожное предчувствие надвигающейся трагедии. Стая растянулась по фронту цепочкой длиной в одну восьмую мили. Самые сильные и проворные, словно призванные инстинктом к выполнению наиболее трудной задачи, находились по обоим концам наступающей боевой линии. До карибу оставалось менее одной мили.

Плотная серая мгла скрывала растянувшуюся дугой смертоносную цепь, и ветер дул от обреченного стада. Ничто – ни запах, ни зрение, ни слух – не предупреждало их об опасности.

Неожиданно Быстрая Молния рванулся вперед. Впервые за время охоты он продемонстрировал свою невероятную быстроту. Инстинкт стаи, закон лидерства, присутствие молодой волчицы, которая изо всех сил старалась не отстать, – все это больше не сдерживало его. Одним прыжком он настиг Балу. Затем обогнал его; Скорость, с которой он бежал, не уступала скорости самого ветра. За полмили он опередил стаю на значительное расстояние и очутился в одиночестве. Запах живого мяса щекотал его ноздри. Серые очертания маячили в ночи перед ним, и, словно выпущенная прямо в цель стрела, он стремглав метнулся к своим жертвам. В это мгновение до него донесся яростный волчий вой: безмолвная до сих пор, стая в момент атаки издала охотничий клич. Быстрая Молния подхватил его. Благодаря ветру клич этот был слышен на расстоянии пяти миль. Словно дикая орда лишенных жалости гуннов, волки набросились на карибу.

Стадо паслось, рассыпавшись на обширном пространстве. Плоскими разветвленными рогами карибу выкапывали из-под снега зеленый кудрявый мох, и нападение Быстрой Молнии было для них первым предупреждением. От него одного они моментально убежали бы без малейшего замешательства, но с приближением стаи ужас овладел ими, и по замерзшей равнине внезапно разнесся топот копыт, прозвучавший словно рокот отдаленного грома. Сбиваться в кучу в момент опасности – таков овечий инстинкт. Точно так же поступают северные олени-карибу.

Бросок Быстрой Молнии занес его на сотню ярдов внутрь расположения стада и его клыки уже были на горле молодого бычка, когда испуганные животные начали сбиваться в кучу. В толчее и тесноте они сдавили его со всех сторон. Всей тяжестью своих ста сорока фунтов он повис на яремной вене избранной им жертвы. Вокруг него раздавались тупые удары сталкивающихся тел, треск рогов и копыт, рычащая и воющая сумятица нападавшей стаи, но ни один звук не проникал из его плотно стиснутой пасти. Его собратья трудились по двое, но трое и даже вчетвером над одним карибу, но в обычае Быстрой Молнии было убивать свою жертву самостоятельно. Огромное стадо беспрерывно двигалось, и когда в самом его центре бычок со вцепившимся в него Быстрой Молнией рухнул на снег, но ним прошлась масса тел; копыта топтали их, скрип и треск рогов раздавались над ними, но Быстрая Молния ни на секунду не ослабил сжатия своих челюстей. Все глубже впивались его клыки. Он даже перестал дышать; могучие жизненные силы, таившиеся в нем, были предельно напряжены. Упершись передними лапами, он собрал мышцы тела в тугую пружину, рванул на себя – и кровь молодого карибу хлынула потоком на истоптанный копытами снег.

Два десятка оленей лежали бездыханными, когда Быстрая Молния оторвался от своей жертвы и, шатаясь, поднялся на ноги. Наиболее слабая часть стада была уничтожена. Тысяча крепких и сильных животных, составлявших основное ядро, были рассеяны и в беспорядке умчались на юг и на запад. Топот их копыт и треск рогов медленно перекатывающимся громом замирали в отдалении. Никакой голод не в состоянии преодолеть страсть волчьей стаи к убийству, и осатаневшие от крови алчные разбойники снежных пустынь бросали еще теплые тела убитых оленей, пускаясь в погоню за новыми. Лишь усталость и измождение могли остановить бойню. Пока челюсти не утомились, а ноги были в состоянии продолжать бег, волки висели на хвосте стада. Когда последний из хищников повернул обратно, в радиусе трех миль на запятнанном кровью снегу лежали шесть десятков мертвых карибу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю