Текст книги "Мой брат Том"

Автор книги: Джеймс Олдридж

13

Пегги очень не любила вспоминать тот день, но я упорно возвращал ее к этим воспоминаниям. Мне хотелось понять, как она надеялась справиться с бурей, которая неизбежно должна была разразиться, когда в обеих семьях узнают правду; ведь как это будет встречено, нетрудно было заранее предвидеть.

– А я просто об этом не думала, – сказала она. – Я так была полна своей любовью, что мне все было нипочем.

– Ты слишком много взяла на себя, – заметил я.

– Ничуть. Том очень страдал оттого, что приходится хитрить и скрываться, вот я и решила с этим покончить. Он сам не мог, потому что боялся повредить мне. А я ничего не боялась.

– Но ведь ты знала, что вам это даром не пройдет, – настаивал я.

Пегги на мгновение задумалась, потом сказала:

– Может, все бы и обошлось потом, если б не то, что случилось.

Лично я так не думаю, а впрочем, что толку гадать задним числом. Единственный путь, о котором знаешь, куда он вел, – это тот, который был избран.

Когда мы с Томом пришли после обеда на реку, там уже собралось с десяток наших ребят. Пловцы ныряли чуть ниже по течению, где глубина достигала десяти футов. Лет тридцать назад там затонула старая баржа (не та, на которой плавал старший Маккуил) да так и осталась лежать на дне. За эти годы из нее повытаскали все, что только можно было достать, но ребятам казалось, что, если пошарить в дальних отсеках, что-нибудь еще найдется достойное внимания. Вот они и ныряли, прыгая с высокого в этом месте берега. Это была опасная игра, но никто не оставался под водой дольше, чем следовало: слишком уж жутко было в лабиринте темных, узких переходов.

Я уже давно перерос эти мальчишеские забавы, но у Тома еще сохранился к ним интерес. Как только мы пришли, он сразу принялся разрабатывать вместе с Доби план совместной экскурсии в трюм затонувшей баржи. Я немного поплавал, потом вылез и уселся на берегу. Обсыхая и согреваясь, я смотрел вокруг и видел нашу сухую, серую землю, плакучие ивы, полоскавшие в воде свои длинные волосы, низкие домики, выстроенные еще первыми поселенцами, старые эвкалипты на Биллабонге. Есть что-то особенное, неповторимое в облике австралийского эвкалипта; я смотрел на одно старое-старое дерево, склонившееся над излучиной реки, и старался найти слово, которым можно было бы описать его, но слово не находилось.

Кто-то легонько толкнул меня в спину коленом; я вздрогнул от неожиданности.

– О чем размечтался, Кит? – спросил чей-то голос.

Я поднял голову. Надо мной стояла Пегги Макгиббон. Приятно было чувствовать прикосновение Пегги, приятно было сознавать себя близким ей той близостью, которую она искала во всех родных Тома. Может быть, ей и в самом деле удалось бы в конце концов победить семейную вражду.

– Присаживайся, Пег, полюбуемся на этих дурней, – сказал я.

Она села рядом со мной в своем ситцевом платьице, надетом на купальник. Через плечо у нее было перекинуто полотенце, на пальце она вертела резиновую шапочку. Мы увидели, как Том и Доби прыгнули с берега и, взрезая воду сложенными ладонями, ушли в глубину. Они долго не всплывали, но Пегги успела, подобно нашей матери, проникнуться убеждением, что с Томом не может случиться ничего дурного, – и точно: минуту спустя он показался на поверхности. Была в Томе какая-то надежность, спокойная уверенность в своих силах, внушавшая женщинам чувство, что рядом с ним им ничего не грозит.

– Ты когда пришла? – крикнул Том, завидев Пегги.

– Давным-давно, – ответила она. У нее уже появился тот ласково-снисходительный тон, которым говорят с мужьями любящие жены. – Можешь не торопиться.

Но Том и Доби вылезли из воды и сели около нас, упершись сзади ладонями в землю и подставив солнцу мокрое тело. Доби, долговязый, немного нескладный, еще не снял гипсовой повязки, только гипс загрязнился, растрескался, и весь был исчерчен какими-то надписями. Пегги его за это упрекнула.

– Как тебе не стыдно? – сказала она.

Доби покраснел. Он знал наизусть «Смерть Артура» и мог без запинки перечислить все известные химические элементы, но тут он не нашелся что ответить. Он был от природы молчалив и замкнут и чем-то вдруг напомнил мне тот эвкалипт, что рос у излучины реки. Австралийское дерево, австралийский парень.

Мы ни о чем не разговаривали, просто сидели и впитывали в себя звенящий воздух, отдаваясь мгновению и не размышляя о том, что за ним наступит другое. Приятно было так сидеть. Но вдруг я заметил, что по тропинке, спускающейся от железнодорожного полотна, идет Грэйс Гулд. Пришлось прервать огненное кольцо тишины, которым мы себя окружили, и пойти Грэйс навстречу. Мы сошлись около помидорных грядок бакалейщика Райена, по прозвищу Пузан, который развел на склоне целый огород.

Накануне я сделал одну непростительную глупость. Я вообще не склонен к бесконтрольным поступкам, но тут сам не знаю, что меня дернуло дать Грэйс стихи, которые я недавно написал. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь прочитал их, пока я жив, а в двадцать лет часто кажется, что смерть ходит рядом. У меня, например, бывали дни, когда я был уверен, что завтра умру. Просто так: что-то случится, солнце вдруг перестанет светить.

– Я прочла, – сказала Грэйс и сунула руку в свою большую белую сумку.

– Нет, нет! – поспешил я остановить ее. – Только не здесь.

– Я и не знала за тобой таких талантов, – сказала она и лукаво прищурилась, словно говоря: а ведь стоит подумать, стоит взвесить, может, даже стоит пойти на некоторый риск.

Мне однажды случилось наблюдать пару влюбленных, которые были оба очень немолоды, и это вдохновило меня на восемнадцать стихотворных строк во славу поздней любви. Мол, даже когда осень и падают листья, это еще не конец всему. Я и сейчас помню каждую из этих восемнадцати смелых строчек:

 
Порой любовь подобна
Дубовому листку —
Осеннему, прекрасному,
Чья маленькая правда,
Чья красота погибнет,
Когда придет мороз.
Он любит свое небо,
Он медлит, он красуется,
Но наземь упадет —
Не буря унесет его,
Но с листьями другими
Он наземь упадет.
 
 
А жизнь, она бессмертна.
Вот все кругом затихло,
Умолкло до поры —
И вдруг приходит буря,
И в стонах, нежных стонах
Рождается дитя.
 

Я не стал спрашивать Грэйс, поняла ли она, понравилось ли ей: мне не нужно было ее мнение. Да, в сущности, она уже его высказала, и я весь сжался, ругая себя за глупость. На ее безмятежно спокойном лице написано было ожидание, на которое я не мог и еще пока не хотел откликнуться. Впрочем, у Грэйс хватило ума и такта не настаивать. Она отвела глаза и увидела Пегги, которая, сняв платье, шла к Собачьему острову, где мы обычно купались.

– Чудесная у Пегги фигура, – сказала Грэйс. – Вот только ноги…

– А что ноги? – спросил я.

– У нее икры танцовщицы, – ответила Грэйс. – Через год-два это будут безобразные клубки мускулов.

– Ты так думаешь?

– Не думаю, а знаю, – весело сказала Грэйс.

Я посмотрел Пегги вслед. Не помню уже, что в женском теле будило тогда наши самые смелые эротические мечты. Во всяком случае, думая о женщине, мы не спешили представить себе, какая у нее грудь. Мне кажется, нас волновала вся женщина, все ее существо. Грэйс говорила правду, Пегги была сложена, как Венера; но это касалось Тома, а не меня, и я тут же забыл об этом.

Все было тихо и мирно в тот понедельник, пока на Собачьем острове не поднялась обычная возня. Пегги и Том сидели на самом краю крошечного клочка суши, свесив ноги в воду, и никто их не трогал – у нас было неписаное правило: влюбленным не мешать. Только что я разлегся на песке около Грэйс, как вдруг услышал крик: «Том, берегись!» Кричал один из близнецов Филби. Я перевернулся, сел и увидел Финна Маккуила, подкравшегося к Тому сзади. Никто не заметил, как он забрался на остров. Прежде чем Том успел сообразить, что к чему, Финн пинком столкнул его в воду.

Я расхохотался. Поделом, другой раз не зевай.

Но Пегги пришла в ярость. Она вскочила и, размахнувшись, хватила Финна кулаком по лбу. Вероятно, удар был чувствительный. Финн поймал Пегги за руки, но она вырвалась и бешено замолотила кулаками. Казалось, их у нее не меньше дюжины, и то один, то другой обрушивался на пригнутую голову Финна Маккуила. Тот сперва только кричал: «Перестань!» – потом вдруг рассвирепел и так толкнул Пегги, что она кувырком полетела в воду.

Я вскочил, предвидя, что сейчас будет.

Том уже вылез из воды, повалил Финна, ухватил его за ноги, и они вдвоем забарахтались на скользкой земле.

– Эй, Микки, где ты там? – завопил Финн.

Микки Мэрфи был боксер-легковес из соседнего городка Нуэ, косолапый парень с перешибленным носом, Он сразу ввязался в драку – сгреб Тома за шиворот и швырнул в воду.

Тем временем Пегги-воительница успела снова вскарабкаться на остров и вцепилась в Финна.

– Отвяжись, Пегги! – ревел Финн. – Отвяжись, тебе говорят! – В, конце концов он просто стряхнул ее с себя, как кошку.

Я бросился к острову; было ясно, что это уже не игра. Том и Финн взъярились друг на друга из-за Пегги, а Пегги своим вмешательством подлила масла в огонь, и теперь, если не остановить их, дело может кончиться плохо.

– Том! – кричал я на бегу. – Брось, Том! Брось сейчас же, слышишь!

Но Том, красный от злости, уже опять вылез на остров и сцепился с противниками еще яростней. Доби-Ныряла тоже бросился разнимать их; он подоспел раньше меня, но на мокрой земле у всех разъезжались ноги, и это неожиданно меняло ход драки. Том упал и сшиб еще кого-то, а Мэрфи и Доби клубком покатились в воду.

– Довольно! Хватит! – кричала теперь и Пегги.

Но никто уже не обращал на нее внимания. Я вскарабкался на остров, стремясь как-нибудь остановить побоище, но тут Микки Мэрфи вылез с другой стороны и боднул меня с такой силой, что я не удержался на ногах.

Не все, однако, разделяли те чувства, которые сейчас волновали Пегги, Доби и меня. Близнецы Филби – наши сторонники – всегда рады были полезть в любую свалку; кто-то из ребят, нырявших вокруг старой баржи, увидел, что на Собачьем острове дерутся, стал скликать остальных, и все поспешили к месту сражения. Как всегда, сразу образовались две партии, католики с одной стороны, протестанты – с другой; и у Тома и у Финна было много приверженцев, и в этом размежевании находила себе выход постоянно подавляемая рознь.

Должно быть, только Доби да я по-настоящему понимали, что происходит. У Тома и Финна Маккуила была причина для драки, и они дрались всерьез, но их ожесточение передавалось другим, и скоро вся орава орущих, толкающихся юнцов, была охвачена боевым азартом. Даже я, миротворец, им заразился.

Я, правда, чаще оказывался в воде, чем на суше, но Том держался крепко. Все тело его участвовало в драке – голова, локти, колени не отставали от кулаков. Пегги бегала кругом и кричала:

– Довольно, Том! Перестань! Ради бога, перестань!

– Уходи отсюда, Пег! – вне себя закричал Том. – Тебе здесь не место!

Пегги, видимо, намеревалась снова пустить в ход руки, но я стащил ее в воду и прохрипел над самым ее ухом:

– Не лезь, Пегги! Их теперь уже не уймешь, надо…

Договорить мне не удалось. Кто-то рухнул сверху прямо на меня, и мы вместе пошли ко дну. Когда я выплыл, со всех сторон кувыркались голые мокрые тела, молотили по воде руки и ноги, и казалось, что их несоразмерно много. На скользком островке с трудом могли уместиться шесть-семь человек, все время кто-то срывался, падал, снова карабкался, снова падал, сброшенный другими, вода пенилась от беспрестанно шлепавшихся в нее тел. Один раз мне удалось выбраться, но тут же меня толкнули, я поскользнулся, упал и, больно ударившись, головой вниз съехал в воду, а вдогонку кто-то уже летел на меня, так что я даже всплыть не успел. Поле боя было невелико, воздух так и кишел живыми снарядами.

Потом появилась и кровь. Я увидел, как Доби с силой грохнулся оземь и сразу сполз в воду. Загипсованная рука мешала ему; когда он выплыл, голова у него как-то странно тряслась, точно он был немного оглушен ударом. Но я тут же забыл о нем, увидев, что на Тома навалилось четверо. Том дрался, как зверь, и это еще ожесточало противников, которым от него здорово доставалось. Он был центром драки, главной мишенью. Я не мог придумать, как его вытащить.

Не знаю, сколько все это длилось, наверно долго; помню только, что я вдруг услышал громкий крик Пегги:

– А Доби где? Том! Том! Где Доби?

Сперва я не обратил на это внимания, но, выплыв после очередного падения в воду, я услышал, как еще кто-то, совсем рядом со мной, спросил:

– Куда он девался?

– Доби пропал! – продолжала надрываться Пегги.

– Да замолчи ты! – крикнул я на нее.

Никто сначала не обращал внимания, но вот и Майк Мэрфи закричал, обращаясь к Финну:

– Стой, Финн! Доби пропал! Да стой ты, ради бога!

И сразу драка прекратилась.

– Может, он домой пошел, – сказал Финн, озираясь.

– Не уходил он! – крикнула Пегги.

Стали припоминать, кто когда видел Доби в последний раз. Мне он показался словно бы оглушенным. Кто-то свалился на него и вместе с ним ушел в воду. Кто-то видел его уже после этого. Еще кто-то вроде бы наткнулся на что-то на дне. Сомнений не оставалось: Доби потерял сознание, пошел ко дну и уже не выплыл.

Мы принялись нырять, все в одном примерно месте. На этот раз все было куда проще, чем с Файфом Энгусом. Пяти минут не прошло, как один из близнецов Филби поднял Доби со дна. Он был весь синий и распухший, губы у него вздулись, тело казалось бесчувственным.

Мы вытащили его на берег, и Финн стал делать ему искусственное дыхание по Шефферу, нажимая на спину, чтобы вытолкнуть воду из легких. Он давил, отпускал, давил, отпускал. Мы стояли вокруг молча, не теснясь и не толкаясь.

У Финна шла носом кровь, и жутко было видеть, как струйки крови стекают со спины Доби. Том отстранил Финна и, заняв его место, сам стал давить и отпускать, давить и отпускать теми же мерными движениями. Потом кто-то сменил Тома, так оно и продолжалось по очереди. Один из ребят сбегал к ближайшему жилью и вызвал «скорую помощь». Мы не оставляли своих попыток, пока над откосом берега не показалась похожая на ящик санитарная машина.

В эту минуту над Доби снова трудился Том. Услышав чей-то крик: «Скорая» приехала!» – он вдруг сел на пятки, покачал головой и, обращаясь к Пегги, сказал то, чего никто еще сказать не решался.

– Поздно, Пег. Уже ничего не поможет.

И всем вдруг открылось значение противоестественной неподвижности Доби-Нырялы, как будто до этих слов очевидное не было очевидным. Странно: единственное, что казалось живым в долговязой, спокойно лежащей фигуре, была грязная гипсовая повязка на руке. Во всем остальном Доби был окончательно и непоправимо мертв.

– Продолжай, продолжай! – закричала Тому Пегги.

Но Том снова покачал головой. Он оставался в той же позе, склонясь над телом; только руки его не месили больше спину Доби, а бессильно лежали на коленях. Мы все смотрели на Тома.

Хрупкую корку молчания сломал Финн Маккуил. Финн по-своему был привязан к Доби и доверял ему больше, чем кому-либо; да его и все в городе любили. Но Финн первый громко взвыл, и мне даже показалось, что у него на глазах слезы. В следующее мгновение он шагнул вперед, к стоящему на коленях Тому и ударил его с такой силой, что тот повалился на тело Доби.

– Вот тебе, сволочь! – сказал Финн. – Это ты виноват!

Том выпрямился, но не встал с земли. Он был слишком потрясен происшедшим, чтобы дать Финну отпор. Он по-прежнему стоял на коленях, склонив голову, точно человек, ожидающий казни. Зато Пегги, бледная от ярости, сказала Финну:

– Если ты еще посмеешь его тронуть, я тебя убью. Так и знай.

Тому будто хребет перешибло, да и у всех нас было такое чувство. Толпа раздалась, всем вдруг стало страшно глядеть на Доби. Врач и санитары прибежали прямиком, через огороды Пузана Райена, и от раздавленных помидоров казалось, что сапоги у них в крови. Они посмотрели, пощупали, послушали, и когда кто-то робко задал вопрос (как будто мы еще нуждались в подтверждении!), они сказали:

– Как же это могло случиться – у всех на глазах?

– Это Квэйл и его шайка! – снова вскинулся Финн.

– Ты первый затеял драку, Финн, – сказал кто-то.

– Все равно он виноват. – Финн не сказал это, а прошипел сквозь зубы. – Ты виноват, – твердил он.

Но никто его не слушал. Мы смотрели молча, как Доби завернули в одеяло и через помидорные грядки понесли к машине «скорой помощи».

14

Было в порядке вещей, что Финн обвинил Тома: при всех наших стычках размежевание происходило как бы само собой. Доби был католик, значит, он должен был драться на стороне Финна, а протестант Том являлся естественным противником обоих. Но Том и Доби были приятелями и даже в общей свалке никогда друг на друга не нападали. Том относился к Доби с уважением, стоившим исступленной привязанности Финна.

И все же те, кто не был свидетелем случившегося, легко приняли на веру глухой слух, будто в чем-то тут виноват Том. Слух этот разнесся по городу заодно с вестью о несчастье. А длинные языки сплетников и ханжей сдобрили его пересудами об отношениях Тома с Пегги. Выходило, будто разыгравшаяся трагедия – нечто вроде возмездия за их грех.

Но все как-то зловеще притихло на то время, пока длились неизбежные формальности. Провели короткое разбирательство. Патолог, вскрывавший тело, сказал, что смерть наступила от асфиксии – Доби захлебнулся, будучи в бессознательном состоянии. Дело обсудили в полицейском участке. Все высказались, обвинения никому не предъявили, никто на это не решился. Было признано, что произошел несчастный случай, – ничего другого и не могли признать. Ни о любви, ни о религии разговор не заходил, спорный вопрос так спорным и остался. Доби позволено было умереть спокойно, но нам, живым, еще предстояло испытать на себе обывательский фанатизм.

Вечером Том сказал мне, что хочет пойти к родителям Доби и объяснить, как было дело, а то в городе рассказывают черт знает что.

– Хочешь, пойдем вместе, – предложил я.

– Пойдем, – согласился он хмуро.

Мы дошли до окраины и постучались у боковой двери похожего на ящик деревянного домика в три комнаты, где жила семья молочника Доби. И сам молочник и его жена казались стариками, хоть по годам еще не были стары. Мистер Доби страдал диабетом, его жена была рыхлая, расплывшаяся женщина с унылым лицом.

– Миссис Доби, – взволнованно начал Том, когда она отворила нам дверь, – я пришел объяснить вам насчет Доби… то есть Джека… мне очень тяжело.

– Чего тут объяснять, – сказала миссис Доби тупым голосом. – Не понимаю я, зачем ты пришел.

– Я хочу, чтобы вы знали – я с Джеком не дрался, мы с ним и не ссорились никогда, у нас его все любили. Не думайте, что это из-за меня.

– Уходи, – сказала Тому миссис Доби. – Зачем ты пришел сюда?

– Объяснить, – уже в полном отчаянии повторил Том.

– Доби хотел остановить драку, – сказал я миссис Доби. – Он их разнимал, нарочно бы его никто так не толкнул.

– Уходите оба, – сказала миссис Доби и захлопнула дверь.

И мы ушли – что нам еще оставалось!

Том мучился, а дома у нас господствовала зловеще напряженная тишина, все словно сговорились молчать. Отцу уже все было известно про Тома и Пегги и матери тоже, но они сдерживали себя до поры до времени, пока Том не оправится от испытанных потрясений.

Хоронили Доби в четверг, и мы с Томом пошли в католическую церковь, где должно было происходить отпевание, но нас туда не пустили – не священник и служки, которые ни о чем не догадывались, а Финн и Локки, в качестве распорядителей стоявшие у дверей. Локки так взглянул на Тома, точно убить его хотел.

– Если я тебя еще когда увижу около Пегги, дух вышибу, – сказал Локки. – Руки-ноги переломаю.

– Слушай, Локки… – начал было Том.

– Заткнись! – сдавленно прошипел Локки, так как служба уже начиналась.

– Но…

– Убирайся отсюда! – с угрозой сказал Тому Финн.

Они посмотрели друг на друга, зная: то, что встало между ними, требует разрешения, а разрешить это можно теперь только боем. Я тоже понимал, чем дело кончится рано или поздно.

Том спорить не захотел; мы с ним пошли на кладбище и там дождались похоронной процессии. Когда гроб опускали в могилу, мы стояли в толпе, и Пегги с Томом беспомощно смотрели друг на друга поверх этой глубокой пропасти, вдруг зазиявшей между ними. Им многое уже пришлось превозмочь и в самих себе, и в окружавшем их мире, но сейчас, слушая голос священника, я смотрел в бледное лицо Пегги с золотящимися сквозь слезы веснушками и чувствовал, что этой преграды им с Томом не одолеть. Слишком они еще были молоды.

Все наши ребята пришли на похороны, тяжкий это был день, нам словно только сейчас стало ясно, кого мы потеряли. Когда все кончилось, я снова взглянул на Пегги: видно было, что она всем своим существом рвется к Тому, которому столько пришлось вынести за эти дни. Должно быть, его беззащитный взгляд жег ей сердце.

Но что-то изменилось в Пегги. Она еще раз глянула на Тома и отвернулась к своей матери. Локки нависал над ними обеими, точно парящий в воздухе хищник. Он глаз не спускал с Тома; казалось, посмей только тот подойти, он молнией метнет в него Финна, все время державшегося рядом.

Когда мы выходили с кладбища, я слышал, как падала земля, укрывая под собой Доби, – то была наша земля, на ней раскинулись наши фермы и виноградники, наши сады, и деревья, и реки; и с каждым глухим ударом крепло тягостное сознание, что Доби уже не встать больше, что подбитая птица навсегда успокоилась в земле.

Наверно, если б не заступничество мамы и Джинни, отец не стал бы медлить ни минуты, а сразу обрушился бы на Тома с поучением в облаке серы и отсветах адского огня. Но женщины его удержали, и Том получил спасительную отсрочку. В семнадцать лет столкнуться со смертью – опасное испытание, оно может навсегда отбить вкус к жизни. Эти первые дни были для Тома днями борьбы за жизнь, и ему, конечно, было бы легче бороться, будь Пегги рядом, но Пегги теперь была недосягаема. Том ел, Том, быть может, и спал, Том ходил на работу и часами просиживал в своем закутке; Том двигался, разговаривал – словом, существовал, и я в каком-то смысле острей переживал то, что должен был переживать он сам, потому что в нем все чувства были притуплены.

Из внутреннего оцепенения его вывел Финн, неожиданно напал на него, когда он разговаривал с Пегги. Стычка была стремительной и жестокой и повела к еще более стремительным и жестоким последствиям.

Помню, мы с Томом сидели на веранде и молчали, думая каждый свою невеселую думу. Вдруг кто-то тихонько позвал Тома. Нетрудно было угадать, кто это. Том вскочил и опрометью кинулся на улицу. Что-то меня заставило побежать за ним.

Они не обнялись, не поцеловались; они стояли чуть поодаль друг от друга, словно боясь неумеренной ребяческой пылкостью расплескать что-то куда более драгоценное.

– Я на одну минутку, – сказала Пегги. – Хотела только на тебя поглядеть – как ты тут…

– Я ничего, – сказал Том.

– Ты не прислушивайся ко всем этим толкам насчет Доби. Не обращай внимания.

– Но я правда не виноват, Пег, – сказал Том. – Я совсем не виноват. Я даже близко не был около Доби…

– Знаю. Я так всем и говорю. Я и Локки так сказала. Всем.

– Если Локки узнает, что ты сюда приходила, он убьет тебя, – тревожно сказал Том.

– Он пригрозил остричь меня наголо, если застанет с тобой. Но мне теперь все равно.

– Скорей иди домой, пока тебя не хватились.

– А мне все равно…

– Иди, Пег, прошу тебя. И не приходи больше.

– Ничего со мной не случится. Я только хотела на тебя поглядеть…

Больше ничего они сказать не успели: невесть откуда вынырнул Финн и зверем прыгнул на Тома. Они схватились, я бросился разнимать их с помощью Пола Симпсона, случайно проходившего мимо, а тут вдруг появился Локки и потащил прочь Пегги, которая отбивалась и кричала: «Пусти меня, пусти!» Том на мгновение обмяк, потом рванулся вперед и, кажется, был готов вцепиться Финну в горло, но мы с Симпсоном крепко держали обоих. Тогда Финн крикнул Тому: если хочет подраться по-настоящему, пусть приходит завтра в семь вечера в гараж Чарли Касла, только живым он оттуда не уйдет.

– Приду! – ответил Том. – Приду! Приду!.. – Он, казалось, не говорил и не выкрикивал это слово, а выскрежетывал его зубами.

На веранду вышел отец и окликнул, вглядываясь в темноту:

– Что там происходит?

– Ничего! – отозвался я, торопливо увлекая Тома вниз по улице.

Мы обогнули скотобойню и дошли до поросшего кактусами старого городского кладбища, где хоронили своих покойников первые переселенцы. Мы посидели в темноте на чьей-то могиле. Наконец Том сказал: «Не бойся, Кит. Ничего со мной не будет», – и мы зашагали обратно, к дому, зная, что на этот раз объяснения с отцом не миновать.

У нас в столовой стоял большой старинный стол красного дерева, весь точно в крупных рябинах: это рабочие выпрямляли на нем гвозди, когда собирали наш дом (дом был перевезен сюда из другого города вместе с обстановкой). Отец, истый викторианец по складу, строго придерживался не менявшихся десятилетиями привычек, и все в доме знали: если он работает не за своим бюро с откидной крышкой, а за обеденным столом, словно желая иметь со всех сторон свободное поле действия, – быть беде. Мама и Джинни уже легли спать, что тоже было неблагоприятно для Тома.

– Садись, – коротко приказал Тому отец.

Из многолетнего опыта ему было хорошо известно: когда человек сидит, его легче морально подавить, чем когда он на ногах. Том сел.

– А ты, Кит, иди спать, – сказал отец мне.

Но я тоже сел.

– Я там был вместе с Томом, – неожиданно расхрабрившись, возразил я. – Так что этот разговор и меня касается.

– Как хочешь, – холодно ответил отец. – Не – разговор пойдет о девчонке, а это тебя никак не может касаться.

Все эти дни отец удерживал в себе гнев, точно пар под высоким давлением, и вот теперь настало время понемногу дать ему выход.

– Тебе известно, что в городе считают тебя виновником смерти Джона Доби?

– Пусть считают, – ответил Том, пожимая плечами. – Это неправда.

– Неправда? – воскликнул отец, точно на лету подхватил это слово в зараженном всеми пороками австралийском воздухе. – А кому здесь нужна правда, в этом городе? Кому, я спрашиваю? Мы живем в стране, где важно не то, что есть, а то, что кажется; не предмет, а его тень…

– А мне все равно, – упрямо сказал Том.

– Но мне не все равно! – закричал отец. – Мне не может быть все равно. Как ты смел стакнуться с этой девчонкой?!

– Я вовсе с ней не стакнулся.

– Лжешь! Стакнулся! И у меня за спиной! Тебе известно, что такое collusio?

– Вот еще новости! – сказал Том.

– Не спорь! – взревел отец. – Здесь только так это и могут истолковать – тайное соглашение с противной стороной, чтобы обойти закон, сыграть двойную игру. Уже это ничтожество Дормен Уокер делал мне такие намеки.

Только теперь я понял, о чем идет речь. Отец опасался, что в сближении Тома и Пегги будет усмотрена хитрость со стороны ответчика, попытка сговориться с истцом в обход правосудия. Именно это и означал ученый латинский термин, употребленный отцом.

– Что за нелепость! – сказал я. – Просто, когда люди узнали про Тома и Пегги, многие сочли это иронией судьбы.

– Не вмешивайся, пожалуйста! Ты в этих вопросах ничего не смыслишь, но Том должен знать законы.

– При чем здесь законы? – с досадой сказал Том. – Какой идиот может подумать, что мы с Пегги заняты какими-то противозаконными махинациями?

– Все так подумают! – закричал отец. – Ты ставишь под угрозу наше доброе имя. Тебе не дорог покой семьи, не дорога ее честь…

– А что такое честь? – закричал Том в свою очередь. – О какой чести ты говоришь?..

Так они спорили, в гневе перекрикивая друг друга, позабыв о здравом смысле, утратив чувство реальности. Локки грозил остричь Пегги наголо, если она еще когда-нибудь встретится с Томом. Наш отец не способен был на столь изощренные угрозы, он только кричал, что откажется от Тома, что он сам закрыл себе все пути, что все это кончится трагически, и не только для Тома, но и для всей семьи.

– Тебе бы только быть чистым перед законом! – запальчиво крикнул Том. – Больше ты ни о чем не думаешь.

– А о чем же мне еще думать? – проревел отец, багровея от злости.

У Локки была на первом месте сила, у отца – незапятнанная репутация. Но так или иначе, я понимал, что ни того, ни другого уже не образумить и не удержать.

– Вот тебе мое слово, – отчеканил отец. – Если ты не порвешь с этой девчонкой, я отсюда уеду. Ты сам знаешь, что это значит для меня и для всех нас. Тебе известно, как нелегко нам и здесь живется. Но повторяю: если ты еще хоть раз с нею заговоришь, я все брошу, и мы уедем из Сент-Хэлен. Ты слышал, что я сказал?

Том слышал. Слышала и мать, – прибежав на шум, она стояла в дверях столовой, белея в своем халате, точно привидение, которое мы когда-то так мечтали увидеть.

– Тише, ради бога! Соседи услышат, – взмолилась она, зная, впрочем, что никакие мольбы не помогут.

– Пусть слышат! – крикнул отец. – Они ведь всегда все знают. Так пусть хоть раз в жизни послушают правду! – Он выкрикнул это, повернувшись к окну, словно весь город собрался там и жадно ловит каждое слово, которое мы говорим.