Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Автор книги: Джеймс Клавелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

ГЛАВА 16

База «Тебриз-1». 09.30.Красный «рейнжровер» выехал из ворот дворца хана и покатил вниз по склону в сторону Тебриза и дороги на Тегеран. Эрикки сидел за рулем, Азадэ – рядом на переднем сиденье. Это ее двоюродный брат, полковник Мазарди, начальник полиции, уговорил Эрикки не ехать в Тегеран в пятницу.

– Дорога будет очень опасной… на ней и днем-то неспокойно, – сказал он. – Повстанцы теперь не вернутся, вы в полной безопасности. Будет гораздо лучше, если вы съездите повидать его высочество хана и спросите его совета. Это было бы гораздо разумнее.

Азадэ согласилась с ним.

– Эрикки, конечно же, мы поступим, как ты скажешь, только я действительно была бы рада гораздо больше, если бы мы съездили на ночь домой и повидали отца.

– Сестра права, капитан; конечно, вы можете поступать как вам заблагорассудится, но я клянусь Пророком, да сохранит Аллах его слова на веки вечные, что безопасность ее высочества для меня так же важна, как и для вас. Если вы склоняетесь к тому, чтобы ехать, поезжайте завтра. Уверяю вас, здесь вам опасность не грозит. Я выставлю охрану. Если этот так называемый Ракоци или любой другой иностранец или этот мулла появятся хотя бы в полумиле отсюда или от дома Горгонов, они пожалеют об этом.

– О да, Эрикки, пожалуйста, – с жаром попросила Азадэ. – Разумеется, мы поступим, как ты скажешь, милый, но, может быть, ты захочешь посоветоваться с его высочеством, моим отцом, о том, что ты планируешь делать.

Эрикки с неохотой уступил. Арберри и второй механик, Диббл, решили добраться до отеля «Интернешнл» в Тебризе и остаться там на уик-энд.

– Запчасти привезут в понедельник, капитан. Старый скупердяй Мак-Айвер знает, что наш 212-й должен вернуться к работе в среду, или ему придется присылать сюда другую машину, а это ему не понравится. Мы тут просто отсидимся тихонько, сделаем дело, подготовим машину к полетам. Мы британцы, нам особо переживать нечего, кто нас тронет? К тому же мы работаем на их правительство, кто бы там у них в этом долбанном правительстве ни сидел, и делить нам ни с кем из этих су… прошу прощения, долбарей, нечего. Так что вы за нас не переживайте, ни вы, ни ваша миссис. Мы тут будем сидеть тише воды, ниже травы, а вас будем ждать как раз к среде. Хорошо вам повеселиться в Тегеране.

Так что Эрикки и полковник Мазарди колонной двинулись в предместья Тебриза. Просторный дворец ханов клана Горгон расположился на холмах предгорья, посреди целых гектаров парков и садов, обнесенных высокой стеной. Когда они приехали, проснулся и собрался весь дом – мачеха, сводные сестры, племянницы, племянники, слуги, дети слуг, не было только Абдоллы-хана, отца Азадэ. Азадэ приняли с распростертыми объятиями, слезами, радостью, новыми слезами, и тут же был составлен план устроить на завтрашний день в обед пир, чтобы отпраздновать подарок судьбы – ее долгожданный приезд домой… «Но, о, какой ужас! Бандиты и отступник-мулла осмелились ступить на вашу землю? Разве его высочество, наш досточтимый отец, не дарил бочонки риалов и акры земли разным мечетям в Тебризе и вокруг него?!»

Эрикки Йокконена приветствовали вежливо, но настороженно. Его побаивались из-за его огромного роста, ловкости, с которой он владел ножом, вспыльчивости характера; они никак не могли постичь, почему он бывает таким мягким с друзьями и почему прямо лучится от любви к Азадэ. Она была пятой из шести сводных сестер и сводного брата, еще младенца. Ее мать, умершая много лет назад, была второй из жен Абдоллы-хана. Ее родной обожаемый брат Хаким, на год старше ее, был изгнан Абдоллой-ханом и до сих пор жил в немилости на северо-западе – изгнан за преступления против хана, в которых, как клялись Хаким и Азадэ, он не был повинен.

– Сначала баня, – весело щебетали сводные сестры, – и ты нам расскажешь все, что произошло, во всех подробностях, во всех подробностях.

Хохоча, они увлекли Азадэ с собой. В уединении своей бани, теплой, полной неги и роскоши и совершенно запретной для любого мужчины, они болтали и сплетничали до рассвета.

– Мой Махмуд не занимался со мной любовью уже неделю, – пожаловалась, тряхнув головой, Наджуд, самая старшая из сводных сестер Азадэ.

– Здесь точно замешана другая женщина, дорогая Наджуд, – сказал кто-то.

– Нет, дело не в этом. С эрекцией у него не все ладно.

– Ах ты, бедняжка! А ты пробовала давать ему устрицы…

– Или втирать розовое масло в грудь…

– Или натирать его экстрактом джакаранды, носорожьего рога и мускуса…

– Джакаранда, мускус и рог носорога? Я о таком еще не слышала, Фазулия.

– Это совершенно новый состав, по старинному рецепту времен Кира Великого. Это большая тайна, но в молодую пору член у великого царя был весьма маленький, однако после того, как он покорил Мидийское царство, его уд чудесным образом стал предметом зависти всего двора! Похоже, он получил от мидян волшебный напиток, который, если его втирать на протяжении месяца… Их верховный жрец дал его Киру в обмен на свою жизнь, при условии, что великий царь сохранит его тайну в своей семье. Веками этот секрет переходил от отца к сыну, а теперь, дорогие сестры, этот секрет продается в Тебризе!

– О, у кого, дражайшая милая сестра Фазулия, у кого же? Да пребудет с тобой вечно благословение Аллаха, у кого? У моего негодного мужа Абдуллы, да выпадут у него все три оставшихся зуба, уд не встает уже несколько лет. У кого?

– О, да успокойся же, Зади, как она может что-то сказать, когда ты тараторишь без умолку? Продолжай, Фазулия.

– Да уж, помолчи, Зади, и благослови свою удачу – у моего Хасана стоит утром, днем и ночью, и желание так переполняет его, что он не дает мне времени даже зубы почистить!

– Так вот, секрет эликсира привез сюда прапрадедушка нынешнего владельца, заплатив за него огромную цену. Мне говорили, целую пригоршню алмазов…

– Ииииииии…

– …но сейчас можно купить маленький флакончик за пятьдесят тысяч риалов!

– О, это слишком дорого! Где же мне раздобыть столько денег?

– Как всегда, ты найдешь их в его кармане, и ты всегда можешь поторговаться. Разве может цена быть слишком высокой за такой напиток, когда других мужчин у нас быть не может?

– Если только он действительно поможет…

– Конечно поможет. Где его можно купить, дорогая милая Фазулия?

– На базаре, в лавке Абу Бакра ибн Хасана ибн Сайиди. Я знаю дорогу! Мы пойдем туда завтра. До обеда. Пойдешь с нами, милая Азадэ?

– Нет, спасибо, дорогая сестра.

Потом было много смеха, и одна из тех, что помладше, сказала:

– Бедной Азадэ не нужны джакаранда и муксус —ей нужно все как раз наоборот!

– Джакаранда и мускус, дитя, и рог носорога, – сказала Фазулия.

Азадэ расхохоталась вместе с ними. Они все расспрашивали ее, открыто или обиняком, все ли у ее мужа соответствовало его огромным размерам, и как ей, такой худенькой, такой хрупкой, удавалось выдерживать на себе его вес? «С помощью магии», отвечала она самым юным, «без труда», говорила она серьезным и «с невообразимым блаженством, как будто я в райском саду», сообщала она завистливым и тем, кого терпеть не могла и втайне хотела подразнить.

Не все одобряли ее брак с инородным великаном. Многие пытались повлиять на ее отца, склоняя его против него и против нее. Но она одержала верх и хорошо знала, кто ее недоброжелательницы: ее помешанная на сексе сводная сестра Зади, лживая двоюродная сестра Фазулия с ее нелепыми преувеличениями и, больше всех в этой своре, медоточивая гадюка Наджуд, самая старшая ее сестра, и ее подлый муж Махмуд, пусть Аллах накажет их за их злые козни.

– Дражайшая Наджуд, я так счастлива снова оказаться дома, но теперь пришло время спать.

Стало быть – в постель. Все сразу. Некоторые с радостью, другие с печалью, третьи со злобой, четвертые с ненавистью, кто с любовью, кто к мужу, кто на одинокое ложе. Согласно Корану, мужчины могли иметь до четырех жен одновременно, при условии, что ко всем относились одинаково во всех отношениях, – только Пророку Мухаммаду, единственному из всех мужчин, было позволено иметь столько жен, сколько он пожелает. Легенда гласила, что у Пророка на протяжении его жизни было одиннадцать жен, хотя и не все в одно и то же время. Некоторые умерли, с некоторыми он развелся, а некоторые пережили его самого. Но каждая из них почитала его до самой смерти.

Эрикки проснулся, когда Азадэ скользнула под одеяло рядом с ним.

– Нам нужно выехать как можно раньше, Азадэ, милая моя.

– Да, – пробормотала она сквозь сон: постель была такая удобная, рядом с ним было так уютно. – Да, когда пожелаешь, но пожалуйста, не раньше чем после обеда, потому что дражайшая мачеха наплачет ведра сл…

– Азадэ!

Но она уже спала. Он вздохнул, испытывая то же умиротворение, и снова погрузился в сон.

В воскресенье, как он планировал, они не уехали – ее отец сказал, что это было неудобно, поскольку он желал сначала поговорить с Эрикки. Сегодня, в понедельник, на рассвете, после молитвы, которую провел ее отец, и после завтрака – кофе, хлеб, мед, йогурт и яйца – им разрешили уехать, и теперь они свернули с горной дороги на шоссе, ведущее в Тегеран, и там увидели перед собой блокпост.

– Странно, – сказал Эрикки.

Полковник Мазарди пообещал встретить их здесь, но его нигде не было видно, да и на блокпосте не было ни одного человека.

– Полиция! – пробормотала Азадэ, зевнув. – Ее никогда нет там, где нужно.

Дорога поднималась вверх, к перевалу. Небо было голубым и чистым, вершины гор уже заливал солнечный свет. Внизу, здесь в долине, было еще темно, холодно и сыро, дорога была скользкой, на обочине скопился снег, но Эрикки это не пугало; «рейнжровер» имел полный привод, и он захватил с собой цепи на колеса. Некоторое время спустя, когда они подъехали к повороту на базу, он проехал мимо. Он знал, что база пустовала, с 212-м все было в порядке, машина ждала ремонта, перед отъездом из дворца он безуспешно попробовал связаться со своим директором, Даяти. Но это не имело значения. Эрикки откинулся на спинку сиденья, баки у него были полные и вдобавок еще шесть двадцатилитровых канистр, которые он наполнил на личной заправке Абдоллы.

Я легко доберусь до Тегерана еще сегодня, думал он. И вернусь к среде – если вернусь. От этого ублюдка Ракоци добра не жди.

– Кофе хочешь, милый? – спросила Азадэ.

– Спасибо. Посмотри, не удастся ли тебе поймать Би-би-си или «Голос Америки» на коротких волнах. – Он с благодарностью принял чашку горячего кофе из термоса, слыша доносившиеся из радиоприемника треск и свист настройки, громогласные советские станции и больше практически ничего. Иранские радиостанции все еще бастовали и были закрыты, за исключением тех, которые обслуживались военными.

За прошедшие выходные друзья, родственники, торговцы, слуги приносили самые разные слухи и слухи, опровергающие слухи, от предстоящей советской интервенции до предстоящей американской интервенции, от успешных военных переворотов в столице до почтительной сдачи всех генералов на милость Хомейни и отставки Бахтияра.

– Чушь! – сказал тогда Абдолла-хан. Это был дородный мужчина на седьмом десятке, с бородой, темными глазами и полными губами, увешанный драгоценностями и богато одетый. – С какой стати Бахтияру уходить в отставку? Он этим ничего не выигрывает, значит, и смысла в этом нет, пока.

– А если Хомейни победит? – спросил Эрикки.

– На все воля Аллаха. – Хан полулежал на коврах в Большом зале, Эрикки и Азадэ сидели напротив него, за спиной хана стоял вооруженный телохранитель. – Но победа Хомейни будет лишь временной, если он ее добьется. Армия приструнит его и его мулл рано или поздно. Он старый человек. Скоро он умрет, чем скорее, тем лучше, потому что, хотя он и исполнил Божий промысел, избавив страну от шаха, чье время пришло, он мстителен, мыслит узко и поражен такой же манией величия, как и шах, если не большей. Он, без сомнения, убьет больше иранцев, чем их когда-либо убил шах.

– Но разве он не служитель Божий, истинно верующий и обладающий всеми качествами аятоллы? – осторожно спросил Эрикки, не зная, чего ему ожидать. – Зачем Хомейни делать это?

– Такова привычка тиранов. – Хан рассмеялся и положил в рот еще один кусочек халвы, турецкой сладости, которой он объедался.

– А шах? Что будет теперь? – С какой бы неприязнью Эрикки не относился к хану, он был рад возможности узнать его мнение. От хана зависело многое в жизни его и Азадэ в Иране, а Эрикки не хотел уезжать.

– Все в воле Аллаха. Шах Мохаммед принес Ирану невероятные блага, как и его отец до него. Но в последние годы он полностью ушел в себя, свернулся там клубком и перестал кого-либо слушать – даже шахбану, императрицу Фарах, которая была преданна ему и мудра. Если бы он хоть немного соображал, он бы немедленно отрекся в пользу своего сына Резы. Генералам нужен стяг, вокруг которого они могут сплотиться, они могли бы наставлять его, пока он не будет готов править сам – не забывай, Иран является монархией почти три тысячи лет, всегда в руках абсолютного правителя, кто-то скажет – тирана, обладающего абсолютной властью, отнять которую у него может только смерть. – Полный чувственный рот хана скривился в улыбке. – Из шахов Каджар, нашей законной династии, которая правила полтора столетия, только один, последний в роду, мой двоюродный брат, умер своей смертью. Мы – люди Востока, не Запада, которые понимают жестокость и пытки. О жизни и смерти мы судим не по вашим меркам. – Его темные глаза, казалось, еще больше потемнели. – Может быть, воля Аллаха в том, чтобы Каджары вернулись, – во времена их правления Иран процветал.

Я слышал иное, подумал тогда Эрикки. Но вслух ничего говорить не стал. Не мне судить то, что здесь было или что здесь будет.

Все воскресенье Би-би-си и «Голос Америки» усердно глушили, в этом не было ничего необычного. «Радио Москвы», как всегда, вещало уверенно и чисто, как и «Радио свободного Ирана», которое вело свои передачи из Тбилиси севернее границы. Их сообщения на фарси и английском рассказывали о всеобщем неповиновении «незаконному правительству Бахтияра, подчиняющегося изгнанному шаху и его американским хозяевам во главе с поджигателем войны и лжецом президентом Картером. Сегодня Бахтияр попытался купить народную любовь, отменив ростовщические военные контракты на сумму тринадцать миллиардов долларов, навязанные стране смещенным шахом: контракты в США на восемь миллиардов, контракты на поставки британских танков „центурион“ на сумму два миллиарда триста миллионов, а также два французских атомных реактора и один из Германии еще на два с половиной миллиарда долларов. Это известие повергло западных лидеров в панику и, без сомнения, приведет их рынки ценных бумаг к заслуженному краху…»

– Простите, что обращаюсь к вам с вопросом, отец, но Запад что, действительно рухнет? – спросила в тот день Азадэ.

– На этот раз нет, – ответил хан, и Эрикки заметил, что выражение его лица стало более холодным. – Если только Советы не решат отказаться выплачивать те восемьдесят миллиардов, которые они должны западным банкам… и даже некоторым банкам Востока. – Он сардонически рассмеялся, поигрывая ниткой жемчуга, которую носил на шее. – Конечно, восточные ростовщики гораздо умнее; по крайней мере, они не такие жадные. Они ссужают деньги разумно, требуют дополнительное обеспечение, никому не доверяют, и уж конечно не верят мифу о «христианской благотворительности». – Все знали, что Горгонам принадлежат огромные земельные участки в Иранском Азербайджане, богатые нефтеносные земли, большая часть компании «Иран Лес», собственность на каспийском побережье, большая часть базара в Тебризе и большинство из городских коммерческих банков.

Эрикки вспомнил передаваемые шепотом слухи об Абдолле-хане, которые он слышал, когда пытался добиться разрешения жениться на Азадэ, слухи о его скаредности и безжалостности в делах: «Ищущему быстрого пути в рай или ад нужно лишь занять у Абдоллы Бессердечного один риал, потом не вернуть долг, ссылаясь на бедность, и остаться в Азербайджане».

– Отец, позвольте мне спросить, отмена такого количества контрактов вызовет хаос, разве нет?

– Не позволяю. Ты задала достаточно вопросов для одного дня. Женщине приличествует придерживать свой язык и слушать. Сейчас ты можешь идти.

Она тут же извинилась за свою оплошность и послушно вышла.

– Пожалуйста, извините меня.

Эрикки тоже поднялся, чтобы уйти, но хан остановил его:

– Я еще не отпустил тебя. Сядь. А теперь – с чего тебе бояться одного советского смутьяна?

– Его я не боюсь, только самой системы. Этот человек явно из КГБ.

– Тогда почему ты его просто не убил?

– Это бы не помогло, это бы причинило вред. Нам, базе, «Иран Лесу», Азадэ, возможно, даже вам. Ко мне его послали другие люди. Он знает о нас. Знает о вас. – Эрикки внимательно наблюдал за стариком.

– Я знаю многих из них. Русские, при Советах ли, при царе, всегда зарились на Восточный Азербайджан, но всегда были для Азербайджана хорошими клиентами – и помогали нам против вонючих британцев. Я предпочитаю русских британцам, их я понимаю. – Улыбка стала еще более натянутой. – Убрать этого Ракоци было бы нетрудно.

– Хорошо, тогда, пожалуйста, уберите это, – Эрикки расхохотался во все горло. – А заодно и всех их сразу. Вот уж действительно сделали бы Божье дело.

– Не согласен, – раздраженно вскинулся хан. – Это был бы труд Сатаны. Если бы не Советы, противостоящие им, американцы и их псы британцы диктовали бы свою волю нам и всему миру. И уж точно бы сожрали Иран – при шахе Мохаммеде это им почти удалось. Без Советской России, со всеми ее пороками, не было бы никакой узды для поганой американской политики, их поганого высокомерия, поганых манер, поганых джинсов, поганой музыки, поганой пищи и поганой демократии, их отвратительного отношения к женщинам, к закону и порядку, их отвратительной порнографии, наивного подхода к дипломатии и их пагубной, да, это верное слово, их пагубной враждебности к исламу.

Меньше всего Эрикки сейчас была нужна еще одна ссора. Несмотря на твердое намерение избежать спора, он почувствовал, как и в нем самом закипает гнев.

– Мы договори…

– Это правда, клянусь Аллахом! – закричал на него хан. – Правда!

– Нет, не правда, и мы договорились перед лицом вашего Бога и моих духов, что никогда не станем обсуждать политику, ни вашего мира, ни моего.

– Это правда, признай это! – рычал Абдолла-хан с перекошенным от гнева лицом. Его рука потянулась к богато украшенному кинжалу за поясом, и в тот же миг телохранитель скинул автомат с плеча и навел его на Эрикки. – Клянусь Аллахом, ты называешь меня лжецом в моем собственном доме? – проревел хан.

– Я только напоминаю вам, ваше высочество, – сквозь зубы процедил Эрикки, – о чем мы договорились перед лицом вашего Аллаха!

Черные, налитые кровью глаза в упор смотрели на него. Эрикки уставился в них в ответ, готовый выхватить свой нож и убить или быть убитым; напряжение между ними сейчас было очень велико.

– Да-да, это тоже правда, – пробормотал хан, и приступ ярости прошел так же быстро, как и начался. Он посмотрел на охранника, сердито махнул ему рукой.

– Убирайся!

В зале стало очень тихо. Эрикки знал, что поблизости были другие охранники, а в стенах имелись потайные отверстия для наблюдения. Он чувствовал выступивший на лбу пот и ощущал серединой спины спрятанную там финку.

Абдолла-хан знал, что нож при нем и что Эрикки не задумываясь пустит его в ход. Но хан дал ему пожизненное разрешение оставаться вооруженным в его присутствии. Два года назад Эрикки спас ему жизнь.

* * *

Это случилось в тот день, когда Эрикки просил у него разрешения жениться на Азадэ и получил высокомерный отказ:

– Нет, клянусь Аллахом, мне не нужны неверные в семье. Покинь мой дом! Приказываю в последний раз!

Эрикки поднялся с ковра с бездонной тоской в сердце. В этот момент за дверью раздался шум, потом выстрелы, дверь распахнулась, и два человека, наемные убийцы, вооруженные автоматами, ворвались в зал, пока другие вели перестрелку в коридоре. Телохранитель хана успел убить одного, но второй буквально изрешетил его пулями и навел автомат на Абдоллу-хана, остолбенело сидевшего на ковре. Прежде чем убийца успел нажать на курок второй раз, он умер с ножом Эрикки в горле. Эрикки одним прыжком оказался возле него и вырвал автомат из рук и нож из горла как раз в тот миг, когда еще один убийца прорвался в зал, поливая все перед собой свинцом. Эрикки ударил его автоматом в лицо, убив наповал – удар был настолько силен, что почти оторвал человеку голову, – и выскочил в коридор, обезумев от ярости и жажды крови. В коридоре трое нападавших и два телохранителя лежали мертвые или умирающие. Оставшиеся в живых убийцы бросились наутек, но Эрикки срезал их длинной очередью и понесся дальше. Только когда он нашел Азадэ и увидел, что с ней все в порядке, кровавая пелена спала с глаз, разум очистился, и он успокоился.

Эрикки помнил, как оставил ее и вернулся в тот же Большой зал. Абдолла-хан все так же сидел на коврах.

– Кто были эти люди?

– Наемные убийцы… враги, как и охранники, которые позволили им прорваться сюда, – злобно ответил Абдолла-хан. – Это по воле Аллаха ты оказался здесь, чтобы спасти мне жизнь, это по воле Аллаха я до сих пор жив. Ты можешь взять Азадэ в жены, да, но, потому что ты мне не нравишься, мы оба поклянемся перед лицом Аллаха и… чему ты там у себя поклоняешься… никогда не говорить о религии или политике, твоего ли мира, моего ли; тогда, возможно, мне не придется приказывать, чтобы тебя убили.

И вот теперь те же черные холодные глаза в упор смотрели на него. Абдолла-хан хлопнул в ладоши. Дверь тут же отворилась, и на пороге возник слуга.

– Неси кофе! – человек заспешил прочь. – Я оставлю тему твоего мира и перейду к другой, которую мы можем обсуждать: моя дочь, Азадэ.

Эрикки насторожился еще больше, не зная наверняка, насколько велика власть, которой над нею обладает ее отец, или насколько велики его собственные права как ее мужа, пока он находится здесь, в Восточном Азербайджане. Если Абдолла-хан действительно прикажет Азадэ вернуться в отчий дом и развестись с ним, послушается ли она? Думаю, да, боюсь, что да – она отказывалась выслушивать хотя бы единое слово против отца. Она даже оправдывала его параноидальную ненависть к Америке, объясняя ему, чем она вызвана:

– Ему приказали поехать туда, учиться в университете, Эрикки, приказал его отец, – рассказала ему Азадэ. – Это было ужасное время для него, Америка, этот язык, который он должен был выучить, степень по экономике, которую должен был получить, как того требовал его отец, прежде чем позволить ему вернуться домой. Мой отец ненавидел других студентов, которые смеялись над ним, потому что он не умел играть в их игры, потому что был более грузным, чем они, что в Иране считается признаком преуспеяния и богатства, а в Америке – нет, и он медленнее них усваивал новое. Но больше всего он мучился из-за тех испытаний, которые его вынуждали выносить, вынуждали, Эрикки, есть нечистую пищу вроде свинины, что против нашей религии, пить пиво, вино и крепкие напитки, что против нашей религии, делать невыразимо неприличные вещи и слышать в свой адрес невыразимо неприличные слова. На его месте я бы тоже разозлилась. Пожалуйста, будь с ним терпелив. Разве, когда ты слышишь о Советах, у тебя не ложится кровавая пелена на глаза и на сердце из-за всего, что они сделали с твоим отцом, матерью, с твоей страной? Будь с ним терпелив, молю тебя. Разве он не дал согласия на наш брак? Будь терпелив с ним.

Я был очень терпелив, думал Эрикки, желая, чтобы этот разговор поскорее закончился, терпеливей, чем с любым другим человеком.

– Что насчет моей жены, ваше высочество? – Обычай требовал обращаться к хану таким образом, и Эрикки время от времени делал это из вежливости.

Абдолла-хан холодно улыбнулся ему:

– Меня интересует будущее моей дочери. Это естественно. Каковы твои планы, когда вы приедете в Тегеран?

– Никакого плана у меня нет. Я просто думаю, что будет разумно увезти ее из Тебриза на несколько дней. Ракоци говорил, что им «требуются» мои услуги. Когда КГБ говорит такое, будь то в Иране, Финляндии или даже Америке, лучше всего сматывать удочки и готовиться к неприятностям. Если они похитят ее, я стану как глина в их руках.

– В Тегеране им ее похитить было бы гораздо легче, чем здесь, если это действительно их план… ты забываешь, что здесь Азербайджан, – его губы презрительно скривились, – а не земля Бахтияра.

Эрикки чувствовал себя беспомощным под его пристальным взглядом.

– Я знаю лишь то, что думаю, так для нее будет лучше всего. Я обещал оберегать ее ценой своей жизни и сдержу слово. До тех пор, пока политическое будущее Ирана не определится – вами или другими иранцами, – я думаю, это самый разумный путь.

– В таком случае поезжай, – сказал ее отец, и это прозвучало так неожиданно, что почти испугало его. – Если понадобится помощь, пришли мне зашифрованное послание. – Он на мгновение задумался. Его улыбка стала сардонической: – Пришли мне такое предложение: «Все люди созданы равными». Это ведь еще одна правда, не так ли?

– Не знаю, ваше высочество, – осторожно ответил Эрикки. – Если это так и если это не так, на все, конечно, воля Аллаха.

Абдолла громко расхохотался, встал и вышел, оставив его в Большом зале одного, и Эрикки почувствовал в сердце холодок, глубоко встревоженный этим человеком, чьи мысли ему никогда не удавалось прочесть.

– Тебе холодно, Эрикки? – спросила Азадэ.

– А? Нет-нет, вовсе нет, – ответил он, выходя из своей задумчивости; мотор работал уверенно и ровно, они поднимались по горной дороге к перевалу. Теперь они находились почти у самого гребня. Движение на дороге в обе стороны было редким. За поворотом в стекла автомобиля хлынул солнечный свет, и они перевалили за гребень; Эрикки тут же переключил передачу и начал набирать скорость перед долгим спуском; дорога, построенная по приказу Реза-шаха, как и железная дорога, была инженерным чудом с кюветами, насыпями, мостами, крутыми подъемами и спусками, без ограждения со стороны обрыва, со скользкой поверхностью и снежными наносами по краям. Он еще раз переключил передачу, ведя машину быстро, но аккуратно, радуясь, что им не пришлось ехать ночью. – Можно мне еще кофе?

Она с радостью налила ему еще чашку.

– Я буду рада посмотреть Тегеран. Нужно будет многое купить, Шахразада там, и у меня целый список всякой всячины для сестер и еще крем для лица для мачехи…

Он едва слушал ее, мысли его были заняты Ракоци, Тегераном, Мак-Айвером и следующим шагом.

Дорога вертелась и петляла, уходя вниз. Он сбавил скорость и повел машину более осторожно, следом за ним тянулись несколько автомобилей. Впереди ехала легковушка, по обыкновению перегруженная, и ее водитель вел машину слишком близко к краю, слишком быстро, не убирая палец с клаксона, даже когда было ясно, что освободить ему дорогу было просто невозможно. Эрикки закрыл уши от этого иранского нетерпения, к которому так никогда и не смог привыкнуть, как не смог привыкнуть к совершенно бесшабашному стилю вождения, характерному для всех иранцев, даже Азадэ. Он преодолел очередной слепой поворот, после которого уклон дороги становился еще круче, и там, на прямом участке, увидел тяжело груженый грузовик, с натужным ревом поднимавшийся ему навстречу, и легковую машину, обгонявшую грузовик по встречной полосе. Он нажал на тормоз, прижимаясь к склону горы. В этот момент легковушка за его спиной рванулась вперед, обогнула его, возмущенно сигналя, и, ничего не видя впереди, выскочила на встречную полосу. Машины врезались лоб в лоб, их юзом стащило в пропасть, и, пролетев полтораста метров, они взорвались, ударившись о камни внизу. Эрикки прижался теснее к своему краю и остановился. Грузовик останавливаться не стал, все так же натужно кряхтя, он проехал мимо и двинулся дальше в гору, словно ничего не произошло, – остальные машины последовали его примеру.

Эрикки встал на краю и глянул вниз, в долину. Горящие остатки машин разбросало метров на двести вниз по горному склону, выжить после такого никто не мог, и не было никаких шансов спуститься вниз без серьезного альпинистского снаряжения. Вернувшись к машине, он удрученно покачал головой.

– Иншаллах, дорогой, – спокойно произнесла Азадэ. – Такова была воля Бога.

– Нет, это была не воля, это была чистой воды глупость.

– Конечно, ты прав, любимый, разумеется, это была чистая глупость, – тут же согласилась она своим самым успокаивающим тоном, видя его гнев, но не понимая его причины, как не понимала она многое из того, что происходило в голове этого мужчины, который был ее мужем. – Ты совершенно прав, Эрикки. Это была чистая глупость, но при этом – воля Бога, что глупость этих водителей привела к смерти их самих и тех, кто ехал вместе с ними. Это была воля Бога, иначе дорога была бы свободной. Ты был совершенно прав.

– Я был прав? – устало переспросил он.

– О да, конечно, Эрикки. Ты был абсолютно прав.

Они поехали дальше. Деревни, лежавшие рядом с дорогой или по обе ее стороны, были бедными или очень бедными: узкие улочки, лачуги и дома грубой постройки, высокие стены, несколько мечетей, уличных лавок, козы, овцы, куры и мухи, еще не ставшие тем бедствием, в какое они превращаются летом. На улицах и в джубах –канавах-арыках, вырытых вдоль дорог, – всегда полно отбросов, среди которых рыскают стаи запаршивевших бездомных собак, часто бешеных. Но снег делал пейзаж и горы живописными, и день по-прежнему был ясным, хотя и холодным; на синем небе понемногу собирались кучевые облака.

Внутри «рейнжровера» было тепло и уютно. Азадэ отправилась в путь в голубом утепленном лыжном костюме, надев под него кашемировый свитер того же цвета, на ногах – теплые ботинки. Теперь она сняла куртку и свою шерстяную лыжную шапочку, и ее пышные, от природы волнистые волосы рассыпались по плечам. Около полудня они ненадолго остановились перекусить у горной речушки. Потом ехали сквозь яблоневые, грушевые, вишневые сады – деревья стояли голые и унылые, – потом появились предместья Казвина, города с населением около ста пятидесяти тысяч человек и множеством мечетей.

– А сколько мечетей во всем Иране, Азадэ? – спросил Эрикки.

– Мне как-то говорили, что двадцать тысяч, – сонно ответила она, открывая глаза и всматриваясь в лобовое стекло. – А, Казвин! Ты быстро добрался, Эрикки. – Сладко зевнув, она поворочалась, устраиваясь поудобнее. – Говорят, мечетей двадцать тысяч и пятьдесят тысяч мулл. Если так и дальше будем ехать, в Тегеране окажемся уже через пару часов…

Он улыбнулся, слушая ее полусонное бормотание. Теперь он чувствовал себя в большей безопасности, радуясь, что самая трудная часть пути осталась позади. После Казвина дорога до самого Тегерана ровная, хорошая. В Тегеране у Абдоллы-хана много домов и квартир, большинство из которых он сдавал иностранцам. Несколько держал свободными для себя и близких родственников, и перед их отъездом сказал Эрикки, что на этот раз, ввиду беспорядков, им позволено остановиться в квартире недалеко от того места, где жил Мак-Айвер.