Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Автор книги: Джеймс Клавелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Этим предком был Ябу Касиги, даймё Идзу и Бака и сторонник Ёси Торанаги, первого и величайшего из сёгунов клана Торанага, которые, от отца к сыну, правили Японией с 1603 по 1871 год, когда император Мэйдзи наконец уничтожил сёгунат и поставил вне закона весь класс самураев. Но Ябу Касиги в их роду помнили не за его верность своему повелителю и не за мужество, проявленное в битве, – как помнили его знаменитого племянника Оми Касиги, который сражался за Торанагу в великой битве при Сэкигахаре: Оми оторвало руку, но он продолжил вести солдат за собой в атаку, которая сломила сопротивление противника.

О нет, Ябу предал Торанагу, или попытался его предать, поэтому Торанага приказал ему совершить сэппуку, ритуальное самоубийство посредством вспарывания живота. Ябу почитали за каллиграфию его предсмертного стихотворения и за его мужество во время совершения сэппуку. В тот день, стоя на коленях перед собравшимися самураями, он с презрением отверг услуги второго самурая, который должен был стоять позади него с длинным мечом, чтобы быстро прервать его мучения, отрубив ему голову и таким образом избавив от позора, которым считался крик боли. Ябу взял короткий меч, глубоко вонзил его себе в живот, потом неторопливо совершил четыре режущих движения, самое трудное сэппуку из всех – поперек, вниз, снова поперек и вверх, – потом вынул руками собственные кишки и умер не сразу, так и не издав ни звука.

Касиги передернулся, представив себя на его месте, он знал, что таким мужеством он не обладал. Современная война – ничто по сравнению с теми днями, когда твой повелитель мог по своей прихоти приказать тебе умереть таким образом.

Он увидел, что Скраггер наблюдает за ним.

– Я тоже был на войне, – непроизвольно признался он. – Авиация. Я летал на «зеро» в Китае, Малайе и Индонезии. И в Новой Гвинее. Мужество на войне не такое, как… как мужество в одиночку… я хочу сказать, не в бою, не правда ли?

– Я не понимаю.

Я много лет не думал о своей войне, думал Касиги, и внезапная волна страха прокатилась по нему; он вспомнил свой постоянный ужас перед тем, что он умрет или останется калекой, ужас, который поглощал его целиком, совсем как сегодня, когда он был уверен, что все они погибнут, и вместе со своими спутниками оцепенел от страха. Да, и сегодня мы все поступили так же, как поступали все те годы на войне: вспоминали свое наследие в Стране Богов, проглатывали свой ужас, как нас этому учили в детстве, притворялись спокойными, изображали гармонию, чтобы не опозорить себя перед другими, вылетали ради императора на задания против врага и выполняли их как можно лучше, а потом, когда он сказал, что мы должны сложить оружие, мы сложили его с благодарностью, как бы стыдно нам ни было.

Для некоторых этот стыд оказался невыносим, и они убили себя древним способом, с честью. Потерял ли я честь, потому что не последовал их примеру? Нет, и еще раз нет. Я подчинился императору, который приказал нам вынести невыносимое, потом поступил работать в фирму моего двоюродного брата, как то было предопределено, и служил ему преданно, преумножая славу Японии. Из руин Иокогамы я помог выстроить транспортную компанию «Тода» и сделать ее одной из величайших фирм Японии, строящую огромные корабли, изобретшую супертанкеры, которые становились больше год от года – скоро на стапелях будет заложен первый миллионник. Теперь наши суда повсюду. Они доставляют в Японию сырье и вывозят готовую продукцию. Мы, японцы, по праву считаемся чудом света. Но мы так уязвимы – мы должны иметь нефть, или мы погибнем.

В одном из иллюминаторов он заметил танкер, который, дымя трубой, двигался в глубь залива, другой направлялся в Ормузский пролив. Мост продолжает работать, подумал он. Как минимум, один танкер на каждые сто миль отсюда до самой Японии, день за днем, чтобы питать наши заводы, без которых мы умрем с голоду. Все члены ОПЕК знают это, они только туже затягивают удавку и злорадствуют. Как сегодня. Сегодня мне понадобилась вся моя воля, чтобы сохранять внешнее спокойствие на переговорах с этим… этим гнусным французом, от которого разит чесноком и этой тошнотворной, вонючей, полужидкой блевотиной, которую называют бри, когда он нахально потребовал два доллара восемьдесят центов сверх и без того чудовищной цены в четырнадцать восемьдесят за баррель, а я, потомок древнего самурайского рода, вынужден был торговаться с ним, как какой-нибудь гонконгский китаеза.

– Но, мсье де Плесси, вы, безусловно, должны понимать, что по этой цене плюс фрахт и…

– Извините, мсье, но у меня инструкции. Как мы договорились, три миллиона баррелей нефти из Сирри предлагаются вам первым. У нас уже запросили котировки «ЭксТекс» и еще четыре крупнейших компании. Если вы хотите отказаться…

– Нет, но контракт специально оговаривает «текущую цену ОПЕК», и мы…

– Да, но вы, конечно, знаете, что все поставщики-члены ОПЕК взимают дополнительную комиссию. Не забывайте, что саудовцы планируют снизить добычу в этом месяце, что на прошлой неделе все крупнейшие нефтяные компании распорядились провести новую широкую волну форс-мажорных сокращений поставок, что Ливия тоже сокращает свою добычу. ВР увеличила у себя сокращение до сорока пяти процентов…

Касиги хотелось зареветь от ярости, когда он вспомнил, как в конечном счете согласился при условии, что все три миллиона баррелей будут отпущены по той же цене, на что француз сладко улыбнулся и сказал:

– Разумеется, при условии, что вы погрузите их за семь дней, – хотя оба они знали, что это невозможно. Знали они и то, что румынская государственная делегация находилась в эти дни в Кувейте, добиваясь поставки трех миллионов тонн сырой нефти, не говоря уже о трех миллионах баррелей, чтобы сбалансировать потерю иранской нефти, которая поступала к ним по ирано-советскому трубопроводу. И что были другие покупатели, десятки покупателей, ждавших, чтобы перехватить его опцион на нефть Сирри, да и все его другие опционы – на нефть, сжиженный природный газ, нафту и прочую нефтехимическую продукцию.

– Очень хорошо, семнадцать шестьдесят за баррель, – благодушно кивнул Касиги. Но про себя поклялся, что найдет способ свести счеты.

– Только для этого одного танкера, мсье.

– Конечно, для этого танкера, – еще любезнее произнес он.

А теперь этот австралийский пилот нашептывает мне, что и этот танкер может оказаться в опасности. Странный он старик, слишком стар, чтобы летать, и при этом такой мастер, столько знает и умеет, так открыт и так глуп – глупо быть таким открытым, потому что ты таким образом отдаешь себя во власть другого человека.

Он посмотрел на Скраггера.

– Вы говорили, что, возможно, со временем между нами может быть мир. Сегодня время у нас обоих едва не вышло – если бы не ваше мастерство и ваше везение, хотя мы называем это кармой. Я и правда не знаю, сколько времени нам отпущено. Может быть, мой корабль завтра взорвут. Я буду на борту. – Он пожал плечами. – Карма. Но давайте будем друзьями, только вы и я… я не думаю, что мы предадим наших боевых товарищей, ваших и моих. – Он протянул руку. – Прошу вас.

Скраггер посмотрел на протянутую руку. Касиги усилием воли заставил себя ждать. Потом Скраггер уступил, полукивнул и крепко пожал руку японца.

– Хорошо, приятель, давай попробуем.

В этот момент он увидел, что Восси повернулся к нему и подзывает его. Скраггер тут же прошел в кабину.

– Да, Эд.

– Экстренная эвакуация, Скрэг, запрос с «Сирри-3». Один человек из палубной команды упал за борт…

Они тут же полетели туда. Тело плавало в воде рядом с опорами платформы. Его подняли наверх на лебедке. Акулы уже потрудились над ногами, одна рука отсутствовала. Тело покрывали огромные синяки, лицо было непонятным образом обезображено. Это был Абдулла Турик.

ГЛАВА 6

Неподалеку от Бендер-Делама. 16.52.Тени становились длиннее. Землю за дорогой покрывали кустарники, а за ними каменистые предгорья поднимались к горам, увенчанным снеговыми шапками, – северному участку Загросских гор. По эту сторону дороги, вдоль речушки и болот, протянувшихся на несколько миль до самого порта, лежал один из нефтепроводов, которые крест-накрест пересекали всю эту местность. Трубы были стальные, двадцати дюймов в диаметре, они лежали на бетонной эстакаде, которая вела вниз, в дренажную трубу под дорогой, потом уходили под землю. Примерно в миле к востоку лежала деревня – бедная, пыльная, землистого цвета, с домами из кустарных глиняных кирпичей, – и с той стороны приближался небольшой автомобиль. Машина была старая и разбитая и двигалась медленно; мотор, впрочем, звучал почти как новый, слишком новый для такого кузова.

В машине сидели четыре иранца. Они были молоды, чисто выбриты и одеты лучше, чем обычно, хотя все были в пятнах пота и сильно нервничали. Рядом с дренажной трубой автомобиль остановился. Молодой человек в очках, сидевший на переднем сиденье, вышел из машины и притворился, что справляет малую нужду у обочины, пока его глаза внимательно осматривали все вокруг.

– Все чисто, – сказал он.

Тут же два молодых человека с заднего сиденья быстро выбрались из машины и, держа с двух сторон грубую тяжелую сумку, нырнули вниз по земляной насыпи в трубу. Молодой человек в очках застегнул пуговицы на штанах, потом неспешно прошел к багажнику и открыл его. Из-под куска рваного брезента выглядывал короткий ствол чехословацкого пистолета-пулемета. Молодой человек почувствовал себя немного спокойнее.

Водитель вышел, расстегнул штаны и направил в канаву мощную струю.

– Я тоже хотел, Масхуд, да не смог, – проговорил молодой человек в очках, завидуя своему товарищу. Он вытер пот с лица и поправил очки.

– А у меня перед экзаменами никогда не получается, – ответил Масхуд и рассмеялся. – Дай Бог, университет скоро снова откроется.

– Бог! Бог – это опиум для народных масс, – произнес молодой человек в очках с сухой непреложностью, потом перевел взгляд на дорогу. Она была по-прежнему пуста в обе стороны, насколько хватало глаз. В нескольких милях к югу солнце отражалось в водах залива. Он закурил сигарету. Пальцы его дрожали. Время тянулось очень медленно. Кругом роились мухи, от их жужжания тишина казалось еще более глубокой. Вдруг он заметил облако пыли на дороге, по ту сторону деревни. – Смотри!

Оба прищурились, вглядываясь в даль.

– Это фуры… или грузовики, армейские грузовики? – встревоженно спросил Масхуд, потом подбежал к краю дренажной трубы и крикнул: – Эй, вы, там, давайте быстрее. Что-то едет в нашу сторону!

– Хорошо, – отозвался голос снизу.

– Мы почти закончили, – добавил второй.

Два парня внизу открыли сумку и уже укладывали плоские пакеты взрывчатки тут и там вдоль сварного шва стальной трубы нефтепровода. Труба была одета в чехол из просмоленной холстины для защиты от ржавления.

– Давай сюда взрыватель и шнур, Али, – сдавленно приказал тот, что был постарше. Они оба здорово перепачкались, по грязной коже сбегали ручейки пота.

– Держи. – Али осторожно протянул ему взрыватель; его рубашка прилипла к спине. – А ты уверен, что знаешь, как это делается, Биджан?

– Мы же столько часов изучали брошюру. Даже отрабатывали это на практике с закрытыми глазами, помнишь? – Биджан натянуто улыбнулся. – Мы как Роберт Джордан из «По ком звонит колокол». Точь-в-точь как он.

Его напарник поежился.

– Надеюсь, колокол звонит не по нам.

– Даже если и по нам, какая разница? Партия выстоит, и народные массы победят. – Неопытные пальцы Биджана неуклюже притиснули хрупкий глицериновый детонатор к одному из взрывпакетов, подсоединили рядом конец запального шнура и навалили сверху оставшиеся пакеты, чтобы он держался.

Сверху снова раздался голос Масхуда, еще более настойчивый.

– Скорей! Это… нам кажется, что это армейские грузовики с солдатами!

На миг оба юноши внизу застыли словно парализованные, потом размотали шнур, спотыкаясь друг о друга от испуга. Они не заметили, как конец шнура, укрепленный рядом с детонатором, выскользнул. Отмерив три метра шнура на земле, они подожгли дальний конец и бросились бежать. Биджан оглянулся, чтобы все проверить, увидел, что с их конца шнур уверенно искрит и дымится, и тут с ужасом заметил, что второй конец шнура безвольно болтается вдоль края эстакады. Он метнулся назад, дрожащими руками впихнул шнур поближе к взрывателю, поскользнулся и задел взрыватель, который ударился о бетон.

Нитроглицерин взорвался, пакет с взрывчаткой рядом с ним сдетонировал, потом еще один, и еще, потом взорвались все остальные, разорвав Биджана на куски вместе с шестью метрами трубопровода, разнеся свод дренажной трубы, перевернув машину, убив двух из оставшихся парней и оторвав ногу третьему.

Из трубы потоком хлынула нефть. Сотни баррелей в минуту. Нефть должна была загореться, но не загорелась – взрывчатка была заложена и подорвана слишком неумело, – и когда два армейских грузовика опасливо остановились в ста метрах, нефтяное озеро уже достигло реки. Более легкие фракции, летучие, легко испаряющиеся, поплыли по поверхности, тяжелая сырая нефть начала впитываться в берега реки, в болотистую почву, отравляя всю местность вокруг, делая ее крайне опасной.

В двух угнанных грузовиках находилось около двух десятков «зеленых повязок» Хомейни, большинство из них с бородами, остальные небритые, – крестьяне, несколько рабочих с нефтяных промыслов, обученный в ООП командир и мулла, – все вооружены, все в поту, грязи и крови после схватки, несколько раненых, капитан полиции в мундире, еще живой, связанный и с кляпом во рту, валялся на полу кузова. Они только что атаковали и захватили полицейский участок к северу отсюда и теперь направлялись в Бендер-Делам, чтобы продолжать войну там. Их задача состояла в том, чтобы помочь другим группам установить контроль над гражданским аэропортом в нескольких милях к югу.

Возглавляемые муллой, они подошли к краю взорванной трубы. Несколько секунд смотрели на хлещущую нефть, потом их внимание привлек протяжный стон. Сбросив с плеч автоматы, они осторожно приблизились к перевернутой машине. Юноша с оторванной ногой лежал наполовину придавленный ею и быстро умирал. Мухи поднимались роем, садились и опять поднимались, повсюду кровь и обрывки человеческих внутренностей.

– Кто ты? – спросил мулла, грубо встряхнув молодого человека. – Зачем сделал это?

Юноша открыл глаза. Без очков все вокруг размыло, как в тумане. Он слепо пошарил возле себя, пытаясь их отыскать. Тут страх смерти поглотил его. Он попробовал произнести слова шахады, но изо рта вырвался лишь вопль ужаса. Кровь поднялась к горлу, он начал давиться ею.

– На все воля Бога, – сказал мулла, отворачиваясь. Он заметил в грязи разбитые очки и поднял их. Одна линза треснула, другая вылетела из оправы.

– Зачем им понадобилось это делать? – спросил один из «зеленых повязок». – У нас ведь нет приказа взрывать трубопроводы. Сейчас нет.

– Должно быть, они коммунисты или эта исламско-марксистская падаль. – Мулла швырнул очки на дорогу. Лицо его было в синяках, длинный халат в нескольких местах разорван, и он очень хотел есть. – По виду студенты. Пусть Аллах убьет всех своих врагов так же быстро.

– Эй, поглядите-ка сюда, – крикнул другой боец. Он обыскивал машину и нашел три пистолета-пулемета и несколько гранат. – Все чехословацкое. Только левые бывают так хорошо вооружены. Эти собаки и вправду враги.

– Хвала Аллаху. Хорошо, это оружие нам пригодится. Грузовики смогут объехать эту яму сбоку?

– Да, без труда, хвала Аллаху, – отозвался его водитель, плотный бородатый иранец. Он был рабочим на одном из нефтяных месторождений и кое-что знал о нефтепроводах. – Нам лучше сообщить об этом взрыве, – нервно добавил он. – Вся эта местность теперь может взлететь на воздух. Я мог бы позвонить на насосную станцию, если мы найдем где-нибудь работающий телефон, или передать сообщение, тогда они смогут остановить утечку. Нам лучше поторопиться. Здесь сейчас смертельно опасно, и нефть быстро зальет все кругом ниже по течению.

– На все воля Бога. – Мулла смотрел на разливающуюся нефть. – Все равно будет неправильно попусту терять богатства, которые Бог послал нам. Хорошо, мы постараемся позвонить из аэропорта.

Из булькающего горла юноши вырвался еще один крик о помощи. Они оставили его умирать.

Аэропорт Бендер-Делама. 17.30.Гражданский аэропорт не охранялся, был заброшен и не работал, за исключением представительства компании S-G, которое перебралось сюда несколько недель назад с острова Харк. Аэропорт имел две короткие взлетно-посадочные полосы, маленькую диспетчерскую вышку, несколько ангаров, двухэтажное административное здание, несколько жилых бараков, а теперь еще и несколько современных трейлеров – собственность S-G – в качестве временного пристанища для сотрудников и головного офиса. Он ничем не отличался от десятков других гражданских аэропортов, которые шах понастроил для местных авиалиний, обслуживавших весь Иран: – «У нас будут аэропорты и современное обслуживание», – объявил шах, и его распоряжение было выполнено. Но с тех пор как шесть месяцев назад начались беспорядки и на всех местных авиалиниях были объявлены забастовки, самолеты по всему Ирану перестали летать и аэропорты закрылись. Наземный персонал и сотрудники администрации исчезли. Большинство самолетов оставили под открытым небом, без обслуживания и ухода. Из трех двухмоторных турбореактивных самолетов, запаркованных на площадке перед зданием аэропорта, два стояли на спущенных шинах, у одного было разбито стекло кабины пилота. Керосин изо всех топливных баков слили воры. Самолеты имели вид грязный, почти заброшенный. И печальный.

Разительным контрастом на их фоне смотрелись пять сверкающих вертолетов S-G – три 212-х и два 206-х, – выстроившихся идеально ровной шеренгой; они проходили свою ежедневную помывку и последний осмотр за день.

Капитан Рудигер Лутц, старший пилот, перешел к последней машине и осмотрел ее так же тщательно, как и все предыдущие.

– Очень хорошо, – произнес он наконец. – Можете убирать их назад.

Он смотрел, как механики и наземные работники-иранцы покатили вертолеты назад в ангары, которые так же сверкали чистотой. Он знал, что многие из сотрудников за его спиной смеялись над ним из-за его пристрастия к чистоте и порядку, но это не имело значения – до тех пор, пока они выполняли его приказы. Это наша самая большая проблема, думал он. Как добиться, чтобы они подчинялись, как нам функционировать в военной обстановке, когда нами управляют не армейские правила, когда мы – просто гражданские лица, оказавшиеся в самой гуще войны, хочет Дункан Мак-Айвер открыто признать это или нет.

Сегодня утром Дюк Старк из Ковисса передал по высокочастотной связи краткую информацию от Мак-Айвера в Тегеране о слухах про нападение на тегеранский аэропорт и восстание на одной из авиабаз в тех краях – из-за расстояния и гор Бендер-Делам не мог напрямую говорить с Тегераном или со своими другими базами, только с Ковиссом. Встревоженный, Лутц собрал всех работавших у него иностранцев – четыре пилота, семь механиков, из них семь англичан, два американца, один немец и один француз – в таком месте, где их не смогут подслушать, и рассказал им последние новости.

– Дело не столько в том, что Дюк говорил, а в том, как он это говорил. Все время называл меня «Рудигер», хотя всю жизнь звал просто «Руди». Голос у него был какой-то встревоженный.

– Быть встревоженным на Дюка не похоже, если только дерьмо действительно не попало в вентилятор, – обеспокоенно произнес Джон Тайрер, американец и заместитель Руди. – Думаешь, у него проблемы? Думаешь, нам стоит слетать поглядеть, что там в Ковиссе?

– Возможно. Но мы подождем, пока я не поговорю с ним сегодня вечером.

– Я лично думаю, что нам лучше подготовиться к полуночному отлету, Руди, – с уверенностью сказал механик Фаулер Джойнс. – Да. Если старина Дюк нервничает… нам лучше быть готовыми смазать пятки, свалить отсюда.

– Ты с ума сошел, Фаулер. У нас тут в жизни не было никаких неприятностей, – возразил ему Тайрер. – Весь этот район более-менее спокоен, полиция и войска здесь дисциплинированные и держат все под контролем. Черт, да у нас тут пять баз ВВС в радиусе двадцати миль, а это все элита и целиком за шаха. Скоро обязательно будет выступление лоялистов, какой-нибудь переворот.

– А ты когда-нибудь оказывался посреди переворота? Они же, черт бы их побрал, стрелять будут друг в друга, а из меня вояка никакой!

– Хорошо, скажем, тут начнется серьезная заваруха, что вы предлагаете?

Они обсудили разные варианты и возможности. По земле, по воздуху, по морю. До границы с Ираком едва сотня миль, и до Кувейта легко добраться через залив.

– Предупредят нас заранее, и время у нас будет. – Руди говорил уверенным тоном. – Мак-Айвер узнает, если готовится переворот.

– Послушай, сынок, – сказал Фаулер более кисло, чем обычно. – Я знаю компании. Это то же, что твои чертовы генералы! Если действительно запахнет жареным, про нас никто и не вспомнит и останемся мы тут одни-одинешеньки, так что нам лучше выработать план. Я не хочу, чтобы мне башку отстрелили за шаха, Хомейни или даже за господа-бога Гаваллана. Я говорю, если что, драпать нам надо, уносить ноги!

– Черт подери, Фаулер, – вскинулся один из пилотов-англичан, – ты что, предлагаешь нам угнать один из наших собственных вертолетов? Да нас за это навсегда от полетов отстранят!

– Может, так оно и лучше, чем в рай стучаться!

– Нас могут сбить, черт подери. У нас никак не получится… ты же знаешь, как контролируются все наши полеты и какой тут радар дерганый…черт, еще хуже, чем в Ленге! Мы в воздух не можем подняться, не спросив разрешения завести двигатели…

В конце концов Руди попросил их представить ему чрезвычайные предложения на случай, если понадобится срочная эвакуация по суше, по воздуху или по морю, и оставил их спорить дальше.

Весь день он в тревоге размышлял, что ему делать, что стряслось в Ковиссе и в Тегеране. Как старший пилот он отвечал за свою команду, а также за дюжину иранских рабочих и Джахана, его радиста, которым он не платил зарплату уже полтора месяца, и за все вертолеты и запчасти к ним. Нам чертовски повезло, что мы выбрались с Харка практически без потерь, думал он, чувствуя, как сжимается желудок. Перевод представительства прошел гладко: все их машины, все важные запчасти и кое-какие из их транспортных средств перевезли сюда в течение четырех дней, не нарушив их плотного графика контрактных полетов и экстренных эвакуаций.

Выбраться с Харка было легко, потому что все хотели оттуда уехать. И как можно быстрее. Даже до начала беспорядков Харк был непопулярной базой, где нечего было делать, кроме как работать и ждать отпуска в Тегеране или дома. Когда начались проблемы, все знали, что Харк для революционеров был главной мишенью. Там было много массовых беспорядков, немного стрельбы. Недавно среди бунтующего населения стали замечать все больше повязок ИООП, и командующий вооруженными силами на острове пригрозил, что расстреляет каждого крестьянина на Харке, если беспорядки не прекратятся. С тех пор как они оставили остров несколько недель назад, на Харке было тихо, зловеще тихо.

И обстановка во время перевода базы не была по-настоящему чрезвычайной, напомнил он себе. Как же нам быть, если она такой станет? На прошлой неделе он летал в Ковисс, чтобы забрать кое-какие специальные запчасти, и спросил Старка, как он намерен действовать в Ковиссе, если ситуация серьезно накалится.

– Так же, как и ты, Руди. Постараюсь действовать в рамках правил компании, от которых в этом случае толку нет, – ответил высокий техасец. – У нас тут есть пара преимуществ: почти все из наших ребят раньше служили в том или ином качестве, так что какая-то командная цепочка есть… Только, черт меня возьми, можно сколько угодно планировать и все равно ночами не спать, потому что, когда дерьмо ударит в вентилятор, все будет, как всегда бывает: некоторые из ребят расклеятся, другие нет, и никогда заранее нельзя сказать, кто как себя проявит, и даже как ты сам на все отреагируешь.

Руди не был на такой войне, где стреляют, хотя его служба в германской армии в пятидесятых проходила на границе с Восточной Германией, а в Западной Германии ты никогда не забывал о стене, железном занавесе и всех твоих братьях и сестрах по ту сторону, и о нависших в ожидании советских легионах и легионах их сателлитов с десятками тысяч танков и ракет позади них – все в каких-то шагах от тебя. И всегда помнил о немецких фанатиках по обе стороны границы, которые боготворят своего мессию Ленина, и о тысячах шпионов, выедающих нам кишки.

Печально.

Сколько их из моего родного города?

Он родился в небольшом городке под Плауэном, недалеко от чехословацкой границы, который теперь находился в Восточной Германии. В 45-м ему было двенадцать, его брату шестнадцать, и тот уже находился в армии. Годы войны были для него и его младшей сестры и матери не слишком суровыми. Еды в сельской местности хватало. Но в 45-м им пришлось бежать, спасаясь от советских орд, и они взяли с собой лишь то, что могли унести, присоединившись к огромным массам немцев, бежавших на запад: два миллиона из Пруссии, еще два с севера, четыре из центральной части, еще два с юга, вместе с миллионами чехов, поляков, венгров, австрийцев, болгар – людей со всей Европы, голодных, перепуганных, борющихся за то, чтобы остаться в живых.

Да, остаться в живых, подумал он.

В пути, продрогший, усталый, почти сломленный, он помнил, как ходил с матерью на мусорную свалку где-то под Нюрнбергом. Запомнилась изуродованная войной земля, города, лежавшие в руинах. Мать отчаянно хотела найти на свалке чайник. Их собственный украли предыдущей ночью, новый купить было невозможно, даже если бы у них были деньги. «У нас должен быть чайник, чтобы кипятить воду, иначе мы умрем! – восклицала она. – Мы заболеем тифом или дизентерией, как другие. Нам не выжить без кипяченой воды». Поэтому он отправился с ней, в слезах, убежденный, что это пустая трата времени, но чайник они действительно нашли. Он был старый и помятый, носик погнут, ручка болтается, но крышка была при нем, и он не протекал. Теперь этот чайник, чистый и сверкающий, стоял на почетном месте на каминной полке в кухне их сельского дома под Фрайбург-им-Брайсгау, где жили его жена, сыновья и мать. И раз в год, в ночь перед Новым годом, мама готовила чай на воде, вскипяченной в этом чайнике. И, если он был дома, они вместе улыбались, она и он. «Если верить достаточно сильно, сын мой, и пытаться, – каждый раз произносила она шепотом, – ты обязательно найдешь свой чайник. Никогда не забывай, это ты нашел его, а не я».

Внезапно раздались тревожные крики. Он круто обернулся и увидел, как три армейских грузовика ворвались в ворота, один понесся к диспетчерской вышке, другие – к его ангарам. Грузовики, визжа тормозами, остановились, и революционеры с зелеными повязками попрыгали из кузовов и рассыпались по всей базе, двое побежали в его сторону с автоматами наперевес, крича что-то на фарси, которого он не понимал, остальные начали сгонять его людей в один из ангаров. Холодея от ужаса, он поднял руки; сердце бешено колотилось в груди от внезапности этого нападения. Два человека с зелеными повязками, бородатые и потные от смеси страха и возбуждения, ткнули стволы своих автоматов ему в лицо, и Руди отшатнулся.

– Я безоружен, – выдохнул он. – Что вам нужно? А?

Ни один из них ему не ответил, оба просто продолжали держать его под прицелом. За их спиной ему было видно, как его людей выгоняли из их жилых трейлеров и собирали на бетонированной площадке перед ангарами. Другие из нападавших забирались в вертолеты и выпрыгивали из них, обыскивая машины, грубо копаясь внутри. Лутц заметил, как один из них вышвыривает аккуратно скатанные спасжилеты из карманов на сиденьях. Вспыхнувшая ярость пересилила страх. Прежде чем он успел сообразить, что делает, он отпихнул стволы автоматов в сторону и бросился к машинам. Секунду казалось, что оба иранца сейчас выстрелят, но они просто побежали за ним следом, догнали и рывком развернули к себе лицом. Один поднял автомат, чтобы ударить его прикладом в лицо.

– Отставить!

Иранец замер.

Человеку, выкрикнувшему эту команду по-английски, было тридцать с небольшим. Это был крупный мужчина в грубой одежде с зеленой повязкой на рукаве, короткой бородой, черными вьющимися волосами и темными глазами.

– Кто здесь главный?

– Я! – Руди высвободился от державших его повстанцев. – Что вы здесь делаете? Что вам нужно?

– Мы берем аэропорт под свой контроль во имя ислама и революции. – Человек говорил с акцентом. – Сколько здесь солдат, сотрудников аэропорта?

– Ни одного. Никаких солдат… из диспетчеров тоже никого, здесь никого нет, кроме нас, – ответил Руди, стараясь отдышаться.

– Нет солдат? – В голосе иранца появились опасные нотки.

– Нет, ни одного. У нас тут были патрули с тех пор, как мы сюда прибыли несколько недель назад. Они появляются время от времени. Но постоянно здесь не находятся. И военных самолетов и вертолетов тоже нет. – Руди ткнул пальцем в направлении ангара. – Скажите этим… этим людям, чтобы они бережнее обращались с моими вертолетами, от этих машин зависят жизни людей, не только наши, но и иранцев.

Человек обернулся и увидел, что там творилось. Он прокричал еще одну команду, обругав своих людей. Они без всякой опаски заорали на него в ответ, потом помедлили минуту и вылезли из машин в сгущающиеся сумерки, оставив за собой хаос.

– Пожалуйста, извините их, – сказал мужчина. – Мое имя Затаки. Я возглавляю комитет Абадана. С Божьей помощью мы теперь управляем Бендер-Деламом.

В животе у Руди творилась кутерьма. Его команда экспатриантов и иранских рабочих стояла, замерев, рядом с низеньким административным зданием в окружении направленных на них автоматов.

– Мы работаем на британскую компан…

– Да, мы знаем о «S-G Хеликоптерз». – Затаки повернулся и прокричал еще один приказ. С явной неохотой несколько человек из его группы направились к воротам и начали занимать оборонительные позиции. Он опять обернулся к Руди – Ваше имя?

– Капитан Лутц.

– Вам нечего бояться, капитан Лутц, ни вам, ни вашим людям. У вас здесь есть оружие?

– Нет, за исключением легких пистолетов системы Вери, они входят в летный комплект. Сигнальные пистолеты, для подачи сигнала в случае аварии.

– Принесите их. – Затаки повернулся, подошел поближе к группе сотрудников S-G и встал там, изучая их лица. Руди видел, как напуганы его иранцы, повара, наземные рабочие, слесари, Джахан и Йемени, менеджер из «Иран Ойл».