Текст книги "До чего ж оно все запоздало"

Автор книги: Джеймс Келман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Ничего бы ты не отправился.

Уверяю тебя, отправился бы.

Хрена лысого.

Я бы…

Не отправился бы.

…

Ни хера бы не отправился.

Ладно, остаемся каждый при своем мнении. Ну вот… мы на остановке.

Сэмми слышит звон монет. Это стоит семьдесят пенсов…

Алли отдает ему деньги, продолжая балабонить: Теперь я должен задать тебе вопрос. Не сочти за обиду, приходится. Ты действительно ослеп? Я должен спросить об этом, не обижайся.

Действительно, да, следующий вопрос?

Понимаешь, я обязан спросить. Так положено.

Сэмми кивает. Кстати, пожалуй, стоит тебе и это сказать, я отсидел.

Что же, при всем моем уважении, это немаловажно, но пока несущественно. Если они основывают свои надежды на этом, так могут с равным успехом отдать тебе деньги прямо сейчас. Я не хочу сказать, что это не всплывет, разумеется, всплывет, они будут вставлять нам в колеса любые палки, какие найдут. Просто на пробу, но это несерьезно. Я попрошу тебя только об одном – о честности. Бессмысленно будет биться за тебя, если ты не расскажешь мне все по правде. Что ты станешь рассказывать им, мне все равно, лишь бы ты говорил и им, и мне одно и то же. Потому я тебе этот вопрос и задал. Ты будешь честен со мной, и я с тобой буду честен, поэтому, кстати, я рад, что ты в свое время хлебнул баланды. Я и сам ее нахлебался. Я к тому, что мы с тобой все ходы и выходы знаем, и ты, и я, знаем, о чем говорим и как работает система.

Только не надо мне, на хер, лекции читать.

Последнее, чем я собираюсь заняться.

Вот этого и держись.

Не беспокойся.

Сэмми кивает. Ладно, со многим из того, что ты сказал, я согласен.

Еще бы ты не был согласен!

Слушай…

Нет, извини, но лучше ты послушай и пойми меня правильно, видишь, какое дело, если ты со мной не согласен, то нам и разговаривать не о чем, это просто означает, что ты не понимаешь, как ведется эта игра. Ты одного никак не поймешь – я всего-навсего излагаю факты; а если мне захочется сообщить тебе всего-навсего мое личное мнение, я так и скажу.

Как ты узнал, что в пятницу я был в ОМПУП?

Да просто выяснил.

Где выяснил?

В мировом суде; тут ничего сложного нет, туда сходятся все извещения. Такие дела, как твое, вообще приходится быстро ловить – один день упустишь, его уже нет. Люди вроде меня приходят туда каждый вечер: куда же деваться, иначе просто не будешь знать, что происходит. Я, кстати, не только медицинскими делами занимаюсь, другими тоже.

И какими же?

Да всякими.

А поточнее?

Всякими; любыми; не важно.

Ты не ответил на вопрос.

При всем моем уважении, тут и отвечать-то особенно нечего, ну, сам подумай.

Эй, вроде автобус идет!

Ага.

Какой номер?

Э-э, частный, на нем написано «частный».

Частный?

Специальный, школьный; куча малышни внутри.

Сэмми вслушивается в пролетающий мимо рев.

А тебе какой номер нужен?

Когда придет, скажу.

Ты мне все еще не доверяешь!

Ты шутишь, мать-перемать…

А, ладно, дело твое! хорошо, давай говорить прямо, в этой игре тебе остается полагаться только на интуицию; а моя интуиция говорит мне, что мы договорились до того, что можем доверять друг другу. Возможно, я не прав. Но, по-моему, договорились. Насчет тебя не знаю, но я это так ощущаю.

Ощущаешь?

Да, ощущаю, однако если ты мне не доверяешь, я лучше уйду, сию же минуту.

Сэмми улыбается, качает головой.

Прости, что я тебе это говорю, но ты очень озлоблен.

Неужели?

Да, я бы именно так и сказал, страшно озлоблен.

Ну, не думаю…

Кто кого первым ударил?

Я их.

Они пытались тебя задержать?

Нет, ни хера.

И ты просто набросился на них?

Господи, да я и не знал, что они полицейские! Сначала не знал, я думал, они – нет, постой; так все и было; я знал, что это полицейские; но только потому, что знал, как полицейские выглядят. Какой-нибудь простодушный мудак ничего бы и не заметил.

Они себя не назвали?

Да ни хера.

Понятно… Слушай, ты меня извини, конечно, но вот еще что, тебе нужно следить за своими словами; прости, но у тебя что ни слово, то «хер». Если ты меня внимательно слушаешь, то заметил, наверное, что я стараюсь пользоваться общепринятыми оборотами речи.

…

Я-то ничего против не имею, просто это хорошая привычка, упрощает общение с властями. Ты обиделся? Зря.

Я и не обиделся.

Обиделся, а зря.

Не хера меня учить, чего я должен делать, а чего не должен, не хера мне лекции читать. Сэмми вслушивается, повернув голову туда, откуда должен появиться автобус.

При всем моем уважении…

При всем моем уважении, друг, ты разговариваешь, как долбаный легавый… Сэмми сплевывает. Что с тобой такое, ты стукач какой-нибудь гребаный или что?

Что же, согласен.

Согласен!

Согласен, ты вполне мог решить, что я легавый или стукач, тут я согласен.

Сэмми постукивает себя по груди. Меня уже, на хер, тошнит от этого, понял. Чем меня только не донимали самые разные мудаки, еще и ты мне для этого на хер не нужен. В другой раз, может быть, но не сейчас, друг, сейчас я не в настроении и голова у меня ни хера не… не готов я к этому. Сэмми снова сплевывает и отворачивается от него.

Согласен…

В другой раз.

Когда?

Когда захочешь, на хер.

Видишь ли, ты не понимаешь одного присущего поверенным свойства, я просто обязан думать так, как думают все они. Я должен выяснить все мелочи, крохотные детали, слова, которые никому больше не интересны, мелкий шрифт, так сказать. Как, по-твоему, я раздобыл тебе направление! Атак, что знал, какие слова нужно сказать, этакую абракадабру – и ровно через две секунды он уже все подписал. Надо понимать, как они думают и действуют, я о чиновниках говорю, как дышат; как держат вилку и нож, как водят машину; где живут – это, кстати, большая сложность, потому что они терпеть не могут давать кому бы то ни было свои адреса. И все это нужно знать еще до того, как доберешься до правил, установлений и всяческих процедур, протоколов, формальностей; а тут уже необходимо знать, когда следует кланяться, а когда ножкой шаркать, когда говорить, а когда молчать в тряпочку, – понимаешь, когда заткнуть хлебало; когда появляться в галстуке, а когда с расстегнутой верхней пуговицей. Ты должен знать что к чему, Сэмми, суд не то место, где можно разыгрывать шута горохового, там приходится играть по правилам. А правила устанавливают они.

Сэмми потирает подбородок.

Чего они совсем уж не знают, так это тебя и меня. Этого они знать не могут. То есть они думают, что знают нас, ан нет. Тут-то у них и возникает нужда в стукачах и легавых. Я к тому, что для них это большая проблема, им очень трудно в нас разобраться. Потому они нас и терпеть не могут. Им даже в одной с нами комнате находиться противно!

Мне тоже противно находиться в одной с ними гребаной комнате.

Да, но дело в том, что нам от этого никуда не деться, а им – сколько угодно, они-то туда заявляются только ради заработка, а мы по необходимости. У нас нет выбора, а у них есть. Я к чему тебе все это втолковываю, если я говорю что-то такое, что тебе не по душе, постарайся увидеть это с точки зрения картины в целом. Представь себе, что мы с тобой стоим перед судьей и все сказанное нами записывается и используется как наши показания. Я не говорю ничего такого, чего ты не знаешь, исусе, но и ты, войдя в суд, не начинай голосить и орать: долбал я то, долбал я это, и вас, ваша честь, тоже долбал.

Сэмми улыбается.

Ну? Ты понимаешь, о чем я? Видишь ли, я говорю так, потому что все время практикуюсь, готовлюсь к дню, когда придется выступать в суде; и просто не могу избавиться от этой дурацкой привычки. И не хочу, а все равно говорю именно так, понимаешь, не хочу, а говорю. Чем больше я таскаюсь по судам и трибуналам, тем больше у меня появляется общего с ними. Хоть жену мою спроси, она тебе то же самое скажет. Послушал бы ты меня и их, никакой бы разницы не заметил!

Уж как-нибудь, на хер, заметил бы.

Ну может быть, только я говорю о среднем гражданине, Сэмми, а не о Птичьем человеке из Алкатраса,[27]27
  Прозвище Роберта Страуда (1890–1963). В 1909 г. был осужден на 12 лет за убийство любовницы и провел в тюрьме Алкатрас 54 года, из них 42 – в одиночке. За это время изучил химию, фармакологию, ветеринарию; в 1931 г. был признан крупнейшим специалистом по канарейкам, а затем и по другим птицам, вел переписку с множеством орнитологов. В 1960 г. о нем был снят фильм «Птичий человек из Алкатраса».


[Закрыть] при всем моем уважении.

Автобус идет!

Да.

Какой номер?

Сто двенадцатый.

Не мой.

Нет, так вот, я говорю, есть вещи, которым ты должен уделять внимание, или, по крайней мере, должен я, твой поверенный; вещи, за которыми надо следить, такая у тебя задача. Вот скажи-ка мне, Элен тебе жена? Законная?

Сэмми шмыгает носом.

Ну хотя бы подруга?

Насколько я знаю.

Вы с ней просто поссорились?

…

Ладно, Сэмми, дело твое; с другой стороны, я ведь так или этак все выясню; я хочу сказать, что нам придется узнать друг друга получше, хотим мы этого или нет.

Мимо с шумом пролетает несколько машин, Сэмми делает вид, что они отвлекают его внимание.

Ты слышишь?

Что?

Я говорю, раз я тебя представляю, я волей-неволей обязан знать о твоих делах все. Не важно, можно о них говорить открыто или нельзя, я должен о них знать, иначе как я смогу выполнить мою работу? это же будет невозможно.

Что будет невозможно?

Я не смогу тебя представлять должным образом.

Я и не говорил, что ты будешь меня представлять.

Мне казалось, мы договорились.

Что-то не припоминаю.

Понятно, вот, значит, как.

Ни хрена не так, приятель, ты торопишься с выводами. Я должен подумать.

Что ж, твое право. Я вот что тебе скажу: если мне придется подготавливать твое дело, то подготовка должна быть всесторонней; а это потребует времени. Если ты скажешь мне, давай, действуй, за день до слушания, проку от меня не будет. Плюс другое: ты должен помнить, они узнают о тебе все. И какой мне будет смысл биться за тебя, если я буду знать меньше, чем они?

Всего они не узнают. Сэмми сплевывает на мостовую.

На твоем месте я бы исходил из того, что узнают.

Да, но ты же не на моем месте. Есть все-таки разница между поверенным и тем, на хер, кого он представляет; понимаешь, о чем я, им самим?

Это я понимаю.

Вот и хорошо.

Сколько времени тебе нужно на размышления?

По крайности сутки.

Видишь ли, какая штука, при всем моем уважении, совершенно неважно, сутки это займет или не сутки; тебе все равно придется сказать либо да, либо нет – когда придет время, понимаешь? В конечном итоге. Даже если ты будешь думать неделю, в последний ее день ты все равно должен будешь принять решение. Либо ты на это идешь, либо нет. Я на тебя давить не собираюсь, скажу тебе откровенно, особой нужды браться за твое дело у меня нет. Но время подпирает, а работа предстоит немалая; расследование, много чего. Опять-таки я веду и другие дела. И если честно, некоторые из них посложнее твоего. Мне сейчас надо будет повидать одну женщину, так она бьется об эту стенку уже много лет; в сравнении с ее делом твое – просто пустяк.

Да что ты?

…

Нет, я без всякого сарказма спросил; просто не люблю, когда меня загоняют в угол; а целая куча мудил, похоже, только этим и занимается, понимаешь, и это меня достает.

Я тебя в угол не загоняю, как раз наоборот.

Мне нужно подумать.

Как хочешь.

Тут дело не в тебе, не в тебе лично; если мне понадобится поверенный, я прямо к тебе и обращусь.

Ну ладно, только подумай еще и о том, что для таких дел установлен срок давности; протянешь слишком долго, потеряешь все шансы.

Тебе-то это без разницы.

Я заработаю что-то, только если ты получишь деньги, так что мне совсем не без разницы. Я же говорил тебе, главное – последовательность.

Ах да, последовательность, они меня отмудохают, друг, вот и вся последовательность, отмудохают.

Каким это образом? ты можешь потерпеть неудачу, и не более того. Преследовать тебя не за что; а так повернется дело или этак, им все едино. Деньги-то платить придется не им, а нам.

Да, но есть еще плохая статистика, отчеты; плохая с точки зрения политиков, так что, если они нахалтурят, им придется туго.

Если ты о тех, кто зависит от голосов избирателей, все верно, эти будут драться, как черти, чтобы нас одолеть. Им же приходится доказывать, что они со своим делом справляются. Если у них появляются соответствующие возможности и до них это доходит, то они и используют эти возможности соответствующим образом, такова их работа. Но мы построим дело на некомпетентности и неэффективности, на том, что их действия не отвечают тому, что они обязаны делать. В конечном счете все сводится к деньгам – можешь назвать это неписаным законом, – но вовсе не к тем деньгам, которые идут на компенсацию; эти деньги берутся из собственного бюджета управления. А когда это случается или хотя бы угроза такая возникает, кого-то вышибают с должности; вот этого они и боятся больше всего, что их вышибут. Ты следишь за моей мыслью?

Сэмми вздыхает. Как по-твоему, спрашивает он, дождь будет?

Вообще-то, похоже.

Тучи?

Да.

Я так и думал. Сэмми прочищает горло, еще раз сплевывает. Ты уверен, что мы не у какого-нибудь долбаного фонарного столба стоим?

Алли фыркает. Моя машина сейчас на техосмотре. Иначе бы я тебя подбросил.

Сэмми кивает. Ладно, говорит он, договорились.

…

Хорошо, ты мой поверенный, с этим ясно. Идет? Если ты еще не передумал.

Да, идет. Отлично Сэмми, хорошо, битва начинается – все равно ведь тебе терять нечего!

Ну, я бы так не сказал.

Уверен, что не хочешь все обдумать?

Уверен.

Они пожимают друг другу руки, скрепляя сделку.

На попятный-то не пойдешь, а? Я человек слова, Сэмми, надеюсь, ты тоже. Я только потому спрашиваю, что нам предстоит большая работа. Я против нее ничего не имею; просто не хотелось бы, чтобы ты потратил кучу времени и сил, а в последнюю минуту все отменил. Я хочу сказать, поражения я не боюсь, не как такового, а вот такого исхода – да; он чертовски разочаровывает. Страшно неприятно бывает, когда им удается выиграть дело, это означает, что они с ним управились лучше тебя. И это самое худшее. Так как ты насчет благотворительности?

Мне что, сразу туда идти?

Сразу.

Я предпочел бы завтрашнее утро.

Хорошо. Но уж наверняка, потому что это действительно важно.

Не волнуйся.

В какое время?

Э-э…

Может быть, я смогу пойти с тобой.

Не надо. Нет, честно; я должен сам; пора учиться.

Ладно, хорошо; значит, адрес указан на направлении, это на Сент-Винсент-стрит. Я попросил дать направление туда. Я знаю, ты человек не религиозный, стало быть, ты у них будешь проходить как не имеющий вероисповедания. Это протестантское общество. Идет?

Да, спасибо, ты молодец; если заблужусь, просто спрошу у кого-нибудь дорогу.

Ты у нас боец.

Только не надо мне, на хер, лекции читать. Сэмми улыбается.

Даже пробовать не стал бы.

Ладно. Слушай, тебе необязательно дожидаться со мной этого чертова автобуса, попрошу кого-нибудь, мне помогут.

Да мне не сложно.

Нет, Алли, ты же спешишь, честно, я справлюсь.

Ты уверен?..

Не беспокойся; деньжат ты мне дал, все отлично; я должен тебе семьдесят пенсов; при следующей встрече отдам.

Встретимся в среду, ближе к полудню.

Ладно, договорились.

Просто до этого никак не смогу. Я подъеду прямо к тебе, это лучше, чем встречаться где-то еще, мы сможем как следует все обсудить. Плюс я получу возможность кое-что проработать. Я тебе так скажу: мы продвинемся гораздо дальше, чем ты думаешь!

Отлично.

Да чего там, это моя работа; хотя, знаешь, должен тебя предупредить, не думай, что все будет просто. Когда связываешься с этой публикой, коротких путей не бывает. Занятие это тяжелое, иногда нудное. Ну, что поделаешь, остается только делать все, что в твоих силах. Значит, договорились?

Да.

Так не забудь насчет завтрашнего утра, это самое главное.

Не беспокойся.

Они желают друг другу всего хорошего, обмениваются рукопожатиями. Когда Алли уходит, Сэмми вытаскивает из кармана рецепт и направление, комкает их. Но не выбрасывает; совсем уж было собрался, да передумал и засунул обратно в карман. Может, Алли наблюдает за ним с другой стороны улицы. Оно не так уж и важно, потому как никуда он завтра утром идти не собирается. И прибегать к услугам поверенного у него тоже никакого желания нет. Не намерен он заниматься всякой херней – только тем, что считает нужным. А что ему нужно, так это сохранять хладнокровие. Никакой мудак его из этой заварухи не вытащит; нету таких, кроме него самого. Приближается тяжелая машина, грузовик; Сэмми стоит спиной к нему.

Кто тут кому лекции читал? Сэмми улыбается. Сходил на скок, мотаешь срок. Он сплевывает на тротуар.

Где-то рядом ведется негромкий разговор. Это либо фараоны, либо люди ждут долбаного автобуса.

Ну, значит, так. Такие, на хер, дела. Шоры носить, друг, он не собирается, сценарий ему известен. А чего он собирается? Брякнуться оземь и помереть, в жопу? Самое милое дело.

Ладно.

Надо все серьезно обдумать, охеренно серьезно, ладно, хорошо.

Правильно. Значит, ему предстоит поработать, составить план. К слепоте он уже привык. Первый кошмар позади. Теперь начался второй этап. И чтобы его пройти, необходимо соблюдать осторожность. По местам стоять, орудия к бою. Ладно. В этих делах он кой-чего смыслит. Расслабься. Расслабься. Вот прямо сейчас, на хер, и расслабься, друг, сию же минуту расслабься, идет.

Господи-исусе, опять обслюнявился! вокруг рта все мокро. Как только доберешься до дому, сразу за бритву.

И все же это охренительно злит, друг, крайне раздражающее поведение, понимаешь, о чем я, каждый и все до единого держат его за лоха. Ведь держат же! Фараоны, тупые ублюдки, решили, будто Сэмми что-то известно, а ему ни хера не известно, потому что Чарли не настолько ему доверял, чтобы хоть какую-нибудь херню рассказать. Вот и вся история. Ублюдки долбаные. Ладно-ладно; угомонись. Нет, но охеренно же злит, друг! Сама даже мысль об этом, ты понял? Ну какого же хера.

И если он этого не сделает. Если он этого не сделает, то кончит психушкой. Потому как одно можно сказать наверняка; если эти ублюдки захотят его упрятать, они его упрячут, это точно, двух мнений быть не может. А ему новой ходки не потянуть. Ну никак. Не сможет он, на хер…

Теперь все решает время. Потому он и стал таким дерганым. Время, время! Все решает оно. Все, до последнего. Единственное, чего у него нет. И знаешь, если подумать, они это самое и делают, грабят тебя, обирают. Точно тебе говорю, друг, именно это они, на хер, и делают. Ублюдки. Фараоны и УСО, Здравоохранение и Социальное обеспечение. Обдирают его, как липку.

Подходит автобус; он протягивает перед собой руку. Слишком поздно. Вот именно; долбаное время, опять, мать твою, опоздал. Если ты еще не понял, это судьба, маленькое такое предупрежденьице. Дескать, автобус ушел, и если ты не будешь за ней следить, то же случится и с твоей жизнью, с той херней, что от нее еще осталась, вот так, друг; конец истории. Так что пошевеливайся, пошевеливайся. Ладно, он старательно вслушивается. И в конце концов кое-что засекает. Тут еще ждут какие-то двое, теперь он старается не упускать их из виду. В автобусе он занимает переднее сиденье, для инвалидов; ну и что, все правильно.

Когда он вылезает наружу, уже моросит дождь. Сэмми скрежещет зубами. Вокруг никого. Придется добираться до дому самостоятельно. Ну, это ничего. Так оно и лучше. Все равно ведь надеяться, что хоть какой-то мудак вытащит его из этой заварухи, не приходится. Любой может подложить ему свинью, и далеко не всегда человека следует в этом винить. Никто ж не знает, на чем они ловят других людей. А уж способ поиметь человека они всегда найдут. И не важно, кто ты, если они захотят тебя сделать, они тебя сделают.

Каменная стенка намокла. Конечно, намокла, дождь же идет. Странное, однако же, ощущение – мокрая и шершавая. И пахнет от нее хорошо, свежестью; и еще чем-то, трудно сказать чем.

Какой-то человек стоит прямо на его пути. Ладонь Сэмми шваркает его по одежде. Сэмми извиняется. Никакого ответа. Он идет дальше, стараясь отыскать еще один выход на пешеходную дорожку. Черт, ступни опять жмет. Ну, ничего. По крайней мере, в такую погоду собаки к тебе не полезут. Видел когда-нибудь промокшую до костей собаку? Охрененно трогательное зрелище – голова опущена, плечи обвисли, нос уткнулся в землю. Но трусит себе дальше, трусит; не сдается. Сэмми однажды жил в меблированных комнатах, снимал там конурку, ну и пустил к себе бродячего пса на пару ночей. Вещей у него, у Сэмми то есть, почитай, и не было, ну, может, сумка-другая, и на следующее утро, когда он отправился побродить по улицам, то на всякий пожарный взял пса с собой. Он тогда работу искал, просто на свой страх и риск совался туда-сюда, на разные стройки и спрашивал, нельзя ли поговорить с десятником. В общем, работы он не нашел, но когда вернулся в свою каморку, там на дверном крючке висели шляпа и куртка. Куртка была вся, на хер, засаленная, а шляпа ничего, вполне приличная, темно-синяя, что ли, ну прямо как у Фрэнка Синатры. Охереть можно. Он когда на ночь укладывался, это барахло так и висело за его спиной; жуть – откуда оно взялось? и кому, в жопу, предназначались-то! тебя просто трясло с перепугу, особенно в утренние часы, когда понемногу светает и ты видишь уже не совсем черную пустоту, а начинаешь различать очертания вещей.

Главное дело, вот и с обувкой тоже. Никакой мудак его шузов не тибрил. Просто Сэмми был у кого-то дома. И по ошибке напялил кроссовки. Потому как пьян был. Или какой-нибудь мудила напялил его шузы – по той же самой причине; а Сэмми надел его, потому как не босиком же ходить. Тот же Нога вполне мог это проделать – долбаный идиот, друг, типичный, на хер, – правда, теперь это он разгуливает в новехоньких кожаных шузах, а мистер, мать его, Умненький Сэмми…

Дождь-то расходится.

Тебе надо подумать.

Ничего тебе не надо. Смысла нет. Что ты всю жизнь делал, друг, – вертелся, вертелся и ни хера не задумывался, чем ты занят, ну и довертелся, только и всего. И вообще, Сэмми собирается в Англию. Вот так.

Если напрячь долбаную фантазию и представить, что ему удастся добиться пенсии по болезни, тогда ему не только не придется работать там, где нужны глаза, он еще и получит прибавку к пособию, вроде как компенсацию. Да только никакой гребаной пенсии по дисфункхренациональности тебе не видать, друг, тебе еще повезет, Христос всемогущий, если ты вообще сумеешь пройти дребаную перерегистрацию, а насчет настоящей компенсации так только смеха ради думать и можно. Ни единого шанса. Он сам виноват, что зрение потерял; сам, сам. Это ж очевидно. Если им нужны аргументы, пожалуйста, он их представит. Ни хера Бог надеждой нас не благословил.[28]28
  Парафраз строк английского поэта Александра Поупа (1688–1744) из «Опыта о человеке» (1734):
«Но Бог надеждой нас благословил.Она одна лишь обещает людям,Что мы не здесь, а там блаженны будем»  (I, 94–96, перевод И. Кутика).


[Закрыть] Алли пытался внушить ему надежду, но ведь никакой же нет. И чего тогда, в жопу, дергаться? Все равно останешься в проигрыше, тебя только поимеют еще раз, и все дела. Просто играй по-честному так долго и так часто, как это нужно тебе. По крайности, передышку получишь. Передышка, вот что получил от него Чарли. Может быть. Кто знает. Но только она и важна. Пусть даже на пару часов. Пара долбаных минут, друг, иногда это и все, что тебе нужно. Успеваешь выскочить в окно и свернуть за угол, а там ищи тебя свищи.

Ладно, кончай дуньдеть, сохраняй спокойствие. Тебе необходимо рассмотреть ситуацию – твою. А это требует времени и усилий; сосредоточенности, внимания к деталям. Вот чем хороша слепота: знаешь, теперь он спит по ночам, как долбаный солдат. Потративший все свои силы на повседневные дела, на поминутное исполнение разных там процедур. На реальную жизнь. Так ведь она-то тебя, на хер, и изматывает, реальная жизнь! Сэмми хмыкает. Вода на ушах; может, затечет вовнутрь, хоть всю серу смоет.

Он знает кое-каких ребят, готовых оказать ему услугу, если, конечно, он захочет ею воспользоваться. Это уж ему решать.

Куда он, черт подери, забрел! ни хрена не понятно. Сэмми останавливается. Нет, серьезно, друг, куда тебя, в фалду, занесло? Он снова хмыкает; какая, блин, разница. Дождь. Это хорошо. Кап-кап-кап. Почему-то малышей вспоминаешь. Маленького Питера, ковыляющего так старательно.

Исусе-христе, ему же хрусты нужны. Х-р-у. Вот тебе и хру, друг, хрю-хрю, на хер. Сэмми смеется – хотя это скорей подвывание, чем смех. Была минута, когда он чуть было не решился воспользоваться помощью Алли. И хорошо, что не решился. Несчастный дрочила. Таких только жалеть и остается. Ну, ничего.

К сожалению, сейчас, вот прямо сейчас, на хер, Сэмми сидит в полной жопе. Забыл, в какую сторону идти. Это его дождь с толку сбил. Он проходит еще немного, но шаги становятся все короче, короче. Потому как все это бессмысленно, все бессмысленно. Он останавливается. Ощупывает стену – стена-то на месте, хоть и не понятно почему, ей полагалось бы кончиться, давно уж. Ладно, не хера по этому поводу песни и пляски устраивать. Все едино проку не будет. Сэмми идет дальше, прикасаясь к стене, пока не добирается до подъезда. Заходит вовнутрь.

Берет. Приснилось это Сэмми или все слепые носят береты? Может, и да, потому как неба же они не видят и понять, тучи там, на хер, собираются или еще чего, все равно не могут; ну и носят, на всякий случай.

Вообще-то, если честно, воровать то да се в магазинах – это у него здорово получалось. Нет, он вовсе не хвастается. Тут весь фокус в психологии. А в психологии он разбирался. Был у него такой тест, сам для себя придумал, зайти в магазин и выйти с украденным беретом.

Итак:

что он намерен сделать и почему получается, что ему никак этой хреновины спланировать не удается? Объясняю – потому что его разозлил долбаный тупой лекаришка. Но при всем при том – хрен ли по этому поводу ерзать? На все есть своя тактика, а на этих, она уж, как говорится, сто лет существует, чего ж тогда ловиться на их приемчики. А, ладно, ну их в фалду, иногда с ними даже интересно бывает. Сэмми это так понимает: каждый раз, как ты с ними связываешься, ты сокращаешь их жизни, подпихиваешь их поближе к сердечному приступу, понимаешь, о чем я, ты их доводишь. Ну и прекрасно. Дождь все усиливается; он выходит из подъезда, и вода тут же начинает лупить его по переносице.

 
Мона скончалась на прошлой неделе
свалилась на рельсы, бедняжка
 

Ну, и чего ему теперь делать? Да ладно, чего теперь делать, он знает.

 
Мона скончалась на прошлой неделе
свалилась на рельсы, бедняжка
 

Что до стишков, тут Сэмми медведь ухо отдавил, никак ему не удается толком запомнить слова. Если честно, мозги у него так себе, мыслителем его навряд ли кто назовет. Нет, правда. Он опять останавливается. Надо было в подъезде остаться.

Ступеньки. Привет, говорит он. Никто ему не отвечает. Наверное, это привидение было, они ж разговаривать не умеют.

Сэмми чего собирался – он собирался добраться до аэропорта Глазго, протыриться зайцем на рейс до городка Лакенбах, штат Техас, там Вилли, Уэйлон,[29]29
  Уэйлон Арнольд Дженнингз (1937–2002) – американский гитарист, певец, исполнитель кантри, один из основателей музыкального движения «изгоев».


[Закрыть] другие ребята. Да, друг, без шуток, на хер, ну ее в жопу, Англию, в Лакенбахе лучше.[30]30
  Лакенбах, штат Техас (осн. 1849), известен тем, что в 1970 г. его купил местный ранчер и герой фольклора Хондо Крауч, увидевший в газете объявление «Продается город, население 3 чел.». В 1978 г. Уэйлон Дженнингз и Вилли Нельсон записали песню «Лакенбах, Техас (Назад к истокам любви)», посвященную памяти Крауча. В настоящее время в городке среди прочего регулярно проводятся кантри-фестивали как профессиональных исполнителей, так и любителей.


[Закрыть]

А кстати, сейчас-то я где?

Где я, кстати сказать, сейчас. Вот и вся долбаная история его жизни. Стоишь и смотришь, как на голову тебе падает кирпич. Между прочим, чистая правда, в фоб ее мать, только валился на нее, как правило, не кирпич, а булыжник. И не сам собой он валился. Трое хмырей держали Сэмми, пригнув к земле, а четвертый стоял над ним, примеривался. Вроде как в кегли играл. А ты, задрав голову, смотрел на эту долбаную булыгу, зазубристую такую. Ну а потом тебе врезали. По переносице. С того дня ты был уж не тот, что прежде. Но это уже другая песня. В жизни песен много. Похоже, господь у нас любит попеть.

 
Когда Сэмюэлс ослеп
 

Пивом пахнет. Да ну, мерекается. Даже твой нос, и тот с тобой шутки шутит!

Ни одному мудаку доверять нельзя, кроме.

Единственный кому ты можешь верить

да, и кому же? Все только и знают, что языками чесать. Мир битком набит болтунами. Болтунами, шпиками и долбаными стукачами. Такова жизнь, друг, ни одному мудаку верить нельзя. И нет ни единого ублюдка, которому ты мог бы поведать свою скорбную повесть. Так вот и будешь теперь мотаться по городу, въебываясь в стены, фонарные столбы и мирных жителей, вышедших, в лоб иху мать, прогуляться. Старушка Элен, друг

 
сгинула, но не забыта
сгинула, но не забыта
 

Сэмми даже и не знал, что есть такая песня. Он знал только одно

ни хера он не знал вообще, и этого тоже.

Собственно говоря, выпадают времена, вот вроде этого, когда позарез нужен кореш. Он завязал с корешами лет этак сто назад, но, может, теперь самое время передумать. Друганы, с которыми надираешься, – это не то. У них языки длинные, так что они тебя запросто сдадут. А эти, вроде Ноги, их ведь тоже близкими друзьями не назовешь – нет, Нога вообще-то в порядке, но, по сути, кто он такой, все тот же собутыльник. В ту пятницу, утром, Сэмми в нем совсем не нуждался, он просто оказал парню услугу, дал ему подзаработать. Мудак-то он неплохой. Рисковый. Плюс внешность у него такая, что сразу привлекает внимание. Глянешь на него разок, и сразу захочется еще приглядеться. Вот тебе и дополнительные десять секунд; а с долбарями из охраны лишней ни одна не бывает. Бедный старичок Нога, он так и не понял, кто его сделал, я насчет того, что когда его фараоны сгребли, на хер, в «Глэнсиз», чего только про него не рассказывали. Ну, ничего не попишешь. Если как следует подумать, Сэмми и не помнит, когда он в последний раз с кем-нибудь корешился; вот, может, с Джо Шарки, когда последний раз был в Лондоне. Одно дело, если бы он опять за старое взялся, тогда можно было бы и гайки подтянуть, залечь где-нибудь на дно и лежать себе тихо; можно было бы двинуть на север или на восток. Собственно, и на долбаный юг тоже, и на запад. Да только вне этих мест он ни одного мудилы не знает. Долбаный дикий запад. Он не знает даже, как называются тамошние города – долбаный Дагенэм или как его. Хаунслоу, друг, Саутолл; у них даже имена у всех на особицу, всякие там – эмы, – лоу и – оллы. В Глазго уже тесновато, вот в чем проблема, городок слишком маленький, если правду сказать. Все на одних нарах парились, друг, ясное дело, уже невпродых.

Если бы удалось выручить пару фунтов за те рубашки. Потому как больше ему толкнуть нечего. Хоть какие-то хрусты ему вот так необходимы, для начала. А за рубашки их выручить можно. Если, конечно, фараоны, ублюдки немытые, их не потырили. Опять же и Тэму теперь лучше за своим носом следить. Фараоны наверняка его уже навестили. Хотя, возможно, Тэм так и так стукач. И Нога тоже. Собственно, все они сраные стукачи. Даже добрый старый Чарли, уж он-то, мать его, стукач очевидный.

Але, э-э, не скажете, далеко отсюда до жилого квартала?

…

Да нет, Чарли не стукачок, это было бы слишком уж глупо. Может, позвонить ему. Скорее всего, его прослушивают, но это не важно. Можно еще послать мальчишку Сэмми с запиской, пусть передаст ее супружнице Чарли. Правда, тогда он будет знать насчет Сэмми – мальчишка то есть будет знать, что Сэмми ослеп. Ну и что? Какого хрена, им все можно говорить, малышне-то, и нужно, все, всю правду.

Он поднял ворот куртки, прикрыл уши. Беда в том…

А, вот и добрый самаритянин. Нет, ни фига он не добрый. Обман воображения.

Опять же, рано или поздно из военного лагеря домохозяев явится тяжело вооруженный отряд, чтобы вытурить его из квартиры. Что ж, если явится, Сэмми возведет баррикаду.