Текст книги "Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души"
Автор книги: Джеймс Холлис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Встреча с Марсом
Наряду с сексуальностью, гнев – еще один повсеместный теневой момент. Нет сомнения в том, что гнев и сексуальность обладают особенным зарядом по той причине, что каждая из этих сторон нашей личности потенциально неуправляема, каждая наделена огромной автономной силой, угрожает эго-контролю и способна опрокинуть установленные правила и порядки в любой общественной группе. Гнев, в конце концов, – один из так называемых семи смертных грехов. И, бесспорно, он может быть разрушителен в любой своей форме, будь то семейное насилие, война или та пугающая холодная ярость, что пульсирует под самой поверхностью столь многих проявлений современной жизни.
Не сомневаюсь, большинству читателей, как и мне в детские годы, постоянно твердили, что злиться нельзя. Как-то раз один мальчишка стукнул меня и тут же убежал, а я стоял как вкопанный, дрожа от бессильной ярости. Моя мать в это время поливала сад водой из шланга. Увидев меня в таком состоянии, она направила на меня струю, приговаривая: «Эй! А ну-ка, остынь немного!» Мало того, что мое чувство злости, причем бессильной злости, стало еще сильней – это был для меня четкий сигнал: я не в праве чувствовать то, что чувствую. А если же эти чувства все-таки овладели мной, значит, со мной что-то не в порядке. Это один пример рождения невроза, одной из многих комнат в том просторном здании, где мы с вами обитаем: возникающему природным путем чувственному состоянию противостоит мощное запрещение. (Я привожу эти личные примеры не из обиды на свою мать. По-своему она любила меня изо всех сил[31]31
Мерой «любви» в то время было: «Лег бы ты на рельсы под поезд ради этого человека?» Она не раздумывая сделала бы это для меня, как и я – для нее…
[Закрыть]. Скорей, это пример того, что должен сделать каждый из нас, а именно воссоздать этиологию и элементы нашей теневой жизни, естественно возникающие инстинкты, страдающие от подавления, запрещения.)
В понимании Фрейда формирование симптома, будь то сновидческий образ или соматическое расстройство, – это попытка души избегнуть подобного запрещения, уклоняясь от вытесняющих установок и находя выход в символическом выражении. Никогда мне не приходилось наблюдать столь четкого проявления этого, как в одном случае, после сеанса терапии, во время которого моя клиентка описывала свою глубокую ненависть к доминирующему родителю. Она жаловалась на синестезию[32]32
Синестези́я (от др. – гр. synaisthesis – соощущение) в психологии – явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств, наряду со специфическими для него ощущениями, возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств. – Прим. пер.
[Закрыть] руки, хотя и не полностью обездвиженной, но все же причинявшей значительные неудобства своей скованностью. Она как раз собиралась уходить, когда я бросил ей ее авторучку. Поймав ее здоровой рукой, она сильно сжала ручку пальцами. Когда же я спросил, что она хочет этим показать, она сделала резкое движение рукой, сжимавшей авторучку, будто вонзая нож в сердце своему родителю. В этот момент соматическая интерференция ослабилась, а ее тайное желание нашло свое выражение. Сама же синестезия была символическим притуплением силы враждебности по отношению к ее родителю, который буквально душил ее своей доведенной до крайности жаждой контроля. В этот рефлективный момент завеса над тайной приподнялась, невроз ослабился, пусть даже на мгновение. Но в таком случае все равно остается проблема – как быть с той тревожной мыслью, что в своих фантазиях ты лишал жизни близкого человека. С другой стороны, если не вывести эти фантазии на поверхность сознания, где еще они проявятся в нашей жизни?
Если же мы вспомним, что этимология английских слов anger, anxiety, angst, and angina происходит от общего индоевропейского корня angh, означающего «сдавливать», тогда несложно будет понять, насколько естественная и нормальная вещь – гнев, что это вполне природная реакция такого чувствительного организма, как человеческий, на угрозу своему благополучию. Да, каждая семья и каждая культура не без основания заинтересована в сдерживании деструктивных сил гнева, однако чрезмерное подавление гнева влечет за собой невроз. Два столетия назад Уильям Блейк написал поэму, озаглавленную «Древо яда». Дать волю гневу – это означает провоцировать конфликт, но также возможность выпустить пар и разрешить этот конфликт. Но гнев, если затолкать его внутрь, может принести только отравленный плод от зараженного дерева, и это окончательно погубит близость двух людей. Подобно тому как удушье может причинить вред телу, так и гнев – это естественная эпифеноменальная реакция на сходную угрозу самочувствию организма. Не иметь этой рефлективной вспышки чувственности, которую представляет собой гнев, означает подвергнуть человека опасности. Вот откуда у нас все эти гнев, тревога и ярость, ангина и повышенное давление как побочные продукты угрозы, реальной или кажущейся, но сами по себе – естественные реакции организма, инстинктивно защищающего себя.
При всем том, что в нашей культуре действительно признается гнев праведный и даже гневный Бог, в общем и целом гнев воспринимается как нежелательное явление в нашей среде, каким бы естественным он ни был. И хотя у всякого человека и у всякого общества есть понимание того, каким образом направлять этот гнев в надлежащее русло, само запрещение гнева или его длительное подавление – это глубокий источник психопатологии, который со всей неизбежностью найдет выражение куда менее здоровым образом[33]33
Более подробное обсуждение темы гнева можно найти в моей книге. – Рус. пер.: Холлис Дж. Душевные омуты: Возвращение к жизни после тяжелых потрясений. М.: Когито-Центр, 2006.
[Закрыть]. Мы знаем, что один из плодов «гнева, обращенного внутрь», – депрессия, что гнев имеет склонность проникать в наше непреднамеренное поведение: в то, как мы водим машину или как справляемся с неудачами. Мы знаем, что невысказанный гнев отразится на самочувствии, как минимум, высоким кровяным давлением, а если судить по некоторым пока несистематизированным свидетельствам, люди, имеющие проблемы с признанием собственного гнева, могут оказаться более уязвимы для рака.
Три десятилетия тому в Швейцарии появилась любопытная иллюстрация этого теневого танца с гневом, вылившаяся в форму автобиографической книги. Свое заглавие «Марс» она получила в честь римского бога гнева. Ее автором был один молодой человек, узнавший, что умирает от быстро прогрессирующей формы рака. Свою книгу он подписал псевдонимом Фриц Цорн («цорн» – по-немецки «ярость»). В ярость – и по-человечески это вполне объяснимо – его приводила мысль о неотвратимо близящемся конце молодой нереализованной жизни. Он жил как образцовый швейцарский буржуа, отказывая себе в силе эмоций; теперь же, заключает Цорн, эти закупоренные эмоции обратились против него, беспощадной местью его психики. Другими словами, эмоциональная сторона его жизни, не удостоившись внимания, воплотилась в зловещей расплате, в безудержном половодье жизненных сил, принявших форму разъяренных клеток.
Теперь же, делает для себя вывод Цорн, у него остается единственный шанс выжить – высвободить эту обширную теневую энергию. Она должна бурей гнева обрушиться на подавляющую, движимую Супер-Эго швейцарскую культуру, в частности на его семью, занимавшую не последнее место в обществе. Вот если бы, надеялся он, каждая клетка гнева смогла бы выкричаться, тогда получилось бы выжечь смертоносного чужака – рак, не поддавшийся ни облучению, ни химиотерапии. Книга «Марс» стала бестселлером, и не только потому, что тяжелая участь автора не могла никого оставить равнодушным: его теневую дилемму разделяло немало людей. Фриц Цорн спешит закончить свою книгу, чтобы остаться в живых. За один день до смерти ему сообщают, что книга принята к печати и будет опубликована. Эта история о героическом усилии Цорна спасти свою жизнь, выплеснув без остатка свою Тень, может служить предостережением каждому из нас, напоминанием, что энергии Тени не уходят в никуда – они всегда найдут для себя цель[34]34
Любопытно, что настоящее имя Фрица Цорна было Фриц Ангст (страх, тоска). Он умер в 1976 году в возрасте тридцати двух лет, а «Марс» был опубликован в 1977 году.
[Закрыть].
Вполне понятно, что сексуальность и гнев с такой легкостью попадали в категорию теневых проблем, потому что каждое общество боялось их сил и прибегало к самому широкому спектру мощных запретительных мер: от карающих законов до вторжения в ум индивида посредством контролирующих комплексов вины. Один из моих пациентов как-то даже выразил удовлетворение плачевным состоянием своего здоровья – он посчитал болезнь расплатой за то, что завел интрижку на стороне. Невозможно преуменьшить ту цену, которую платит человеческий дух за насаждаемые родителями, обществом и религиозными авторитетами комплексы вины, отравившие радость столь многих и многих жизней.
Цена необходимых адаптаций
Но остается еще немало других моментов, других энергий и сфер, где нас ожидает встреча со своей индивидуальной Тенью. В книге «Открытие смысла во второй половине жизни» я отмечал, что необходимые адаптации детства производят правящие комплексы, иначе говоря, внедренные аффектом «идеи», которые начинают жить своей собственной жизнью и оказывают постоянное влияние на жизнь взрослого человека. Именно наше непроизвольное служение этим исторически заряженным кластерам энергии создает выбор альтернативных возможностей, когда мы считаем, что за нами остается свободный выбор в любой отдельный момент. Будучи адаптивными реакциями на внешние потребности, они часто приводят нас ко все более углубляющемуся отчуждению от самих себя. Скажите, разве мало кто из нас, придя к середине жизни или в более позднем возрасте, сделав все, «как положено», достойно послужив ожиданиям своей семьи и своего племени, кажется чужим себе в своем доме? Вся эта непрожитая жизнь теперь – часть индивидуальной Тени, той самой, которую мы приучились держать запертой на замок, поскольку за ее проявление можно дорого заплатить нашими необходимыми адаптациями. Потому-то так часто повторяется клише, что нет у нас худших врагов, чем мы сами, раз за разом оно доказывает свою справедливость.
Адаптация к жизненным условиям требует создания Персоны, той самой маски, что мы носим в той или иной социальной ситуации. Порой мы даже начинаем верить: то, кем мы являемся на самом деле, заключает в себе эти персональные роли или определяется ими. Но чем больше самоотождествление с Персоной, тем более неуправляемой становится диалектика отношений с Тенью. Тень – в этом случае непрожитая жизнь – уходит в подполье и стремится проявить себя через вторжения аффекта: как депрессия, например, как опрометчивый поступок, в котором тут же начинаешь раскаиваться, как тревожные сны, физическое недомогание или нервное истощение. В придачу обязательные адаптации первой половины жизни требуют постоянного снижения личностного авторитета до такой степени, что мы часто перестаем понимать, кто мы такие вне своих ролей и личной истории, теряем связь с тем, чего хотим и к чему стремимся, и становимся чужими сами себе. Насущное требование второй половины жизни в таком случае – восстановление личностного смысла авторитета, исчерпывающее исследование и выражение личной Тени и пусть рискованная жизнь в полном согласии с программой души. Задача не из простых, и поэтому-то работа с индивидуальной Тенью столь критически важна.
Разработанная Юнгом типология личности по интроверсии/экстраверсии с варьирующимися функциями мышления, чувствования, интуиции и ощущения также указывает нам на определенные теневые моменты во второй половине жизни. Мы склонны выезжать за счет типологий, к которым адаптируемся с наибольшей готовностью – будь то, скажем, тип интровертного интуитивного мышления или, что более типично для Америки, экстравертно чувствующий тип. Соответственно, какие-то аспекты жизни оказываются у нас в привилегированном положении. Мы охотно беремся за одни задачи, сторонимся других аспектов жизни, а от некоторых задач стараемся вообще держаться как можно дальше. Эти безнадзорные зоны и эти моменты индивидуального уклонения будут постоянно мелькать как беспокоящие проявления, недоразумения и ослабляющие паттерны. Подобные типологические адаптации и идентификации порождают дисбаланс личности. И внешняя реальность, и внутренняя реальность, запущенные или обесцененные, – обе они однажды потребуют того, что им причитается по праву. Внутреннее или внешнее – то, чему мы противимся, будет упорствовать и раньше или позже, но потребует от нас отчета.
Как ни парадоксально, наша способность увидеть что-то от Тени внутри себя обостряет и умение распознавать теневые действия вокруг нас. Если мы не способны в себе самих разглядеть шарлатана, вора или грубияна, то как же получится распознать это в других? Если мы не подозреваем в себе таких способностей, наша наивность не замедлит однажды поднести нам неприятный сюрприз. Даже анализ нашего юмора может обнажить скрытые мотивы. Наши шутки, даже подавленные сознательным эго-идеалом, все равно представляют собой аспект сложной человеческой индивидуальности, которая тоже стремится увидеть белый свет. Разве мало наших шуток оказывается неожиданно колкими, скажем, с расистским душком или агрессивным мотивом? А если кто-то вдруг возмутится нашей резкости, мы в ответ разве что пожмем плечами – ведь это же только шутка!
Итак, мы снова видим, что Тень не синонимична злу. Индивидуальная Тень в некоторых областях является общей для всех нас – в таких, как сексуальность и гнев, но совершенно неповторимой в других областях, поскольку превратности нашей индивидуальной истории заставляют нас пренебрегать значительными частями самих себя, которые остаются бессознательными или старательно избегаются. А поскольку эти невидимые компоненты представляют собой автономные энергии, они постоянно активны в нашей жизни, в наших семьях, в отношениях с ближними и дальними и в нашей непрожитой жизни.
Юнг как-то заметил, что величайшее бремя, ложащееся на плечи ребенка, – это непрожитая жизнь родителя. Интернализируя родительский пример, ребенок тем самым лишается полноты или вынужденно сверхкомпенсирует, живя «от лица» родителя, или же изобретает какой-то подсознательный план лечения этой нарушенной целостности, будь то зависимость, жизнь в непрерывном отклонении или озабоченность какой-то проблемой, даже не догадываясь, что подобное принуждение исходит от привнесенной, неисследованной программы другого. Мало ли вокруг нас людей, которые вынужденно посвятили свою жизнь повторению, сверхкомпенсации или бессознательным попыткам излечить индивидуальную Тень другого человека? Юнг приводит пример доминирующего «высокоморального» отца, чья тирания доводит сына до наркотиков, а дочь – до нравственного падения, притом никто из троих даже не подозревает, что жизнь детей стала невольной реакцией на непрожитую жизнь отца.
Будет совершенно неправильным сказать, что Тень других не влияет на нас. Как невозможно отрицать и того, что наша Тень не покрывает тех, кто нас окружает. Поэтому наша настоятельная потребность – как можно полнее открыть Тень для сознания – одновременно является и нравственным служением другим людям, и обретением более широких перспектив для нас самих.
Вот парадокс, с которым неизбежно придется столкнуться каждому: чтобы повзрослеть, действительно выйти за порог родительского дома, нужно расстаться с родительскими имаго и принять как свои какие-то части своей богатой Тени. Иисус, каким он изображается во многих воскресных школах, – не имеющий Тени, слащавый, лубочный, а совсем не тот человек, сказавший матери на брачном пиру в Кане: «Женщина, почему ты мне это говоришь?» И разве не он в порыве ярости вышвырнул менял из храма? Или же, приглашая других идти путем индивидуации, с еще большей прямотой возвещал: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня». В этих словах нет ни грана двусмысленности. Они говорят нам, что мы несем ответственность за нечто большее, чем наша история, наши репликативные комплексы и даже наши глубочайшие привязанности! Этот призыв, зажигающий, как революционный клич, тем не менее остается и насущной психологической необходимостью.
Глава 4
Патос[35]35
Патос (также «пафос», гр. pathos – страдание, страсть) – пришедшее из античности понятие, обозначающее страдание как итог деяний человека, охваченного сильной страстью. Для Аристотеля патос – смерть или другое трагическое событие, заставляющее зрителя сопереживать герою трагедии с последующим катарсическим разрешением. Корень «патос» образует слова с основой «пато-». – Прим. пер.
[Закрыть]
Теневые вторжения в повседневную жизнь
Человек, будучи одновременно свободным и скованным, ограниченным и безграничным, тревожен. Тревога – неизбежный попутчик парадокса свободы и конечности, в который вовлечен человек.
Рейнгольд Нибур
Три страсти, простые но неодолимые в своей силе, правили моей жизнью: жажда любви, поиск знаний и невыносимая жалость к страданиям человечества.
Бертран Рассел. «Автобиография»
Ему пятьдесят, каждый вечер он напивается, чтобы заснуть, не может удержаться от занятия мастурбацией, хотя внешне живет ничем не примечательной жизнью добропорядочного бухгалтера. Его душа умирает днем и отчаянно ищет воссоединения с жизненной силой ночью. Он знает, что эти его болеутоляющее – алкоголь и фантазии – все больше отдаляют его от себя, и от этого ему делается невыносимо страшно. Его внешняя приветливость и обходительные манеры лишь разоблачают тот факт, что он тонет в отчаянии. Он не может поделиться со своей женой несбыточным желанием жить полнее, и это отчасти его вина, если это вообще можно назвать виной, а отчасти и ее вина тоже. Его жена расходует энергию своей души на то, чтобы бесцеремонно вмешиваться в жизнь взрослых детей, и старается ни в чем не отставать от соседей. Как личность и как партнер в супружеских отношениях она перестала расти уже много лет назад. Сверхотождествление с этими ролями позволяет ей не участвовать в семейной жизни, не интересоваться жизнью окружающих, уклоняться от работы над зрелой духовностью. Оба они занимают видное положение, всегда готовы сделать свой вклад для блага общества, и в то же время, живя в мире всеобщего изобилия, каждый из них испытывает непреходящий голод. Словно корабли в ночном море, они разошлись, так и не увидев друг друга. И если смотреть со стороны, то не скажешь, что жизнь кого-то из супругов можно назвать «патологической». И при этом они умирают от одиночества, окруженные Тенью непрожитой жизни.
Психопатология: Страдание души
Положение наше в этой жизни непрочно, полно опасностей. Из всех существ животного мира мы менее всего способны к самостоятельному выживанию без опеки, защиты и заботы посторонних, а именно тех, кого мы привычно зовем родителями, или других людей. Мы выживаем, при условии, что судьба обеспечит нас крепким внутренним ресурсом, добрыми намерениями со стороны окружающих и относительно благоприятной внешней средой. Но даже в таком случае никто из нас не сможет выжить без существенной способности к адаптации. Наши адаптационные механизмы подводят нас к принятию аспектов, ценностей и рефлексов этой внешней среды, интернализации сигналов семейной динамики и культурной среды. С каждой такой адаптацией, обслуживающей выживание или обеспечение потребностей, мы рискуем погрузиться в дальнейшее отчуждение от нашей прирожденной натуры. В этом корень проблемы Тени. Чем глубже, чем обязательней и дивергентней эти адаптации, тем глубже наша патология.
Сам термин «психопатология» не несет в себе осуждающей нагрузки. Психопатология в прямом переводе – это «выражение страдания души». Мы обвиваемся вокруг наших адаптаций, словно тропические лианы в поисках живительного света, и постепенно самоотождествляемся со своими отклонениями, даже начинаем любить их, словно бы они – это и есть мы. Наши патологии, наши неврозы, наши привязанности и наша социопатия – это проявления страдания, которым мы обязаны адаптации. С каждой адаптацией мы все более отчуждаемся от нашей души и при этом интрапсихически обручаемся с нашими тропизмами. Мы в силу необходимости становимся своими адаптациями. Мы живем ими, становимся их воплощением в своих психопатологиях. Их отрицание становится теневой проблемой при всем том, что отождествление с ними – теневая проблема не в меньшей степени. Когда я впервые отправился в Цюрих – более чем тридцать лет назад, чтобы переучиться на аналитического психолога, я нисколько не сомневался, что мой опыт американской высшей школы пригодится мне на новом месте. Но уже через несколько месяцев мне стало ясно, что настоящим испытанием для меня станет не рутина высшей школы: посещение занятий, экзамены и контрольные или переход на следующий курс, как я считал прежде. Скорее, мне предстояло разрешить некую загадку, адресованную мне, причем неявно, по-дзенски, что ли, настоящий экзистенциальный коан[36]36
Коан – загадка-парадокс, которую получает каждый новичок, но не ради того, чтобы «дать ответ» на нее. Нужно прожить этим коаном, чтобы оказались низвергнуты фантазии Эго о том, что оно представляет собой истину в последней инстанции.
[Закрыть]. Открывшееся мне в эти первые месяцы заключалось вот в чем: моей проблемой было то, кем я стал. Моя патология составляла одно целое с моими достижениями. Что удивляться, что Эго не хлопает в ладоши от восторга, когда ему доводится сталкиваться вплотную с Тенью. Из-за сверхотождествления с адаптациями, из-за того, что позабытыми оказались некие лучшие части моей души, возникло и немало моих теневых моментов.
В начале прошлого века вышла в свет книга Фрейда, которую он озаглавил «Психопатология повседневной жизни». Чтобы увидеть психопатологию, утверждал он, незачем отправляться в дом умалишенных – она откроется в наших повседневных занятиях. Фрейдовский анализ вполне житейских ситуаций открывал силу бессознательного, присутствие смешанных программ и объективное вмешательство динамических сил субъективных конфликтов в ежедневное поведение. Все те образы, идеи или комплексы, которые предоставлены самим себе в нашей бессознательной жизни, проявятся как Тень в нашем сознательном мире, часто во вред нам или окружающим.
Человек способен воспринимать даже самые слабые воздействия и обладает чрезвычайно высокой адаптивностью. Именно поэтому выжил наш биологический вид – не потому, что мы венец творения или что некое божество отдало нам пальму первенства перед другими своим творениями. Считать так – не что иное, как высокомерие! Мы здесь, потому что приспособились лучше, чем все другие формы жизни[37]37
Можно не сомневаться, что основной аргумент против так называемого «разумного замысла» – та немыслимая неразбериха, в которую мы превратили наш мир.
[Закрыть]. И все же, как ни парадоксально, в этой же адаптивной способности кроется источник многих наших страданий и отчуждения от природы.
Буквально сегодня я разговаривал с одним человеком, насущная проблема которого – депрессия. Последние годы он все пустил на самотек и в деловой, в и личной жизни, что подчас приводило к самым нежелательным последствиям – и для него самого, и для его отношений с женой. В подобном случае задача номер один – это, конечно же, определить, в чем причина депрессии, является ли она биологически обусловленной или интрапсихической. Исключив первую, мы сосредоточились на последней причине.
Итак, Джозеф. Ему пятьдесят пять, в целом счастливо женат, президент маленькой строительной компании, владельцем которой он является. Из-за запущенного состояния, в котором оказались деловые и личные задачи Джозефа, эта компания в настоящее время находится на грани банкротства. Когда мы стали искать причину, почему он упорно уклонялся от решения этих банальных, подчас неприятных, но в целом едва ли неподъемных хозяйственных проблем, Джозеф не смог найти ни одного логического объяснения. Когда изучаешь паттерны уклонения, приходится признать, что все, что мы делаем во внешнем мире, есть логическое выражение предпосылок внутреннего мира, осознаем мы это или нет. Уклонение от задачи – это уклонение от тревоги, которую каким-то образом приводит в действие данная задача. На поверхности игнорируемые задачи не представляют собой «казус белли» для наступления тревоги, однако паттерн систематического уклонения устойчиво сохраняется. Почему? Принимая во внимание отсутствие очевидного, сознательного провоцирования, нам приходится сделать вывод, что паттерн уклонения присутствует по той причине, что он активирует еще более глубоко залегающую тревогу.
Тогда мы заглянули глубже в его прошлое, чтобы нащупать, в какой момент у него появилась эта уклончивость, привычка прятать голову в песок. Как обнаружилось по ходу беседы с Джорджем, таков был его единственный способ адаптации в детские годы, когда мать не давала ему ни минуты покоя своими бесконечными требованиями. Отец Джорджа добился успеха в бизнесе, но в домашней обстановке его пассивность только способствовала развитию стратегии уклончивости у его сына, ведь тот очень скоро понял, что союзника против натиска с материнской стороны у него в семье не было. Со временем, уже в зрелые годы, когда дали о себе знать житейские невзгоды, проблемы со здоровьем, старение и усталость, вдобавок жена была обеспокоена их финансовым положением, Джозеф незаметно скатился к старому привычному стереотипу поведения, что только прибавило ему проблем. Он даже почтовый ящик открывал с неохотой. Все это продолжалось до тех пор, пока не раздался звонок от банковского коллектора с требованием немедленно погасить просроченный платеж.
Депрессия Джорджа происходит от обобщенного восприятия бессилия перед лицом другого (прямое перенесение прошлого бессилия перед требовательной матерью), а повторные случаи уклонения с нагромождением нежелательных последствий только подливают масла в огонь. Джорджу в конце концов удалось выяснить для себя, что обыденные повседневные задачи приняли на себя бремя старой архаической беспомощности перед лицом Другого, что девяносто процентов того, чего он боялся и, следовательно, избегал, происходило от той прежней матрицы себя и Другого. Это понимание помогло ему начать понемногу разгребать прежние завалы. Постоянно напоминая себе, что он уже взрослый, наделенный силой, жизнестойкостью, что он способен принимать за себя решения, чего так недоставало ребенку, Джордж укрепил свою заново обретенную решимость разобраться с заурядными проблемами, на которые он тратил много энергии.
Каким же образом уклончивость Джорджа представляет собой теневой момент? Нам нужно вспомнить функциональное определение Тени как того, что заставляет нас ощущать дискомфорт от самих себя в момент встречи с собой. И здесь сразу же возникают два теневых момента: «материнский комплекс» Джорджа, а именно матрица «инвазивного присутствия», и его бессилие противостоять комплексу – явление настолько системное в его психологической структуре, что он переносил эту относительную динамику на другие срочные ситуации, даже на те, которые не стоили выеденного яйца. Выше уже говорилось о том, что наша психика функционирует как аналоговый компьютер, запрашивая: «Когда мне уже случалось быть здесь прежде?» Именно таким образом мы пытаемся соотнести новое и непознанное с идентифицируемым и, возможно, контролируемым через примеры прошлого. Таким образом мы опираемся на наше прошлое, но одновременно приковываем себя к архаическим данным прошлого. Теневые моменты настоящего возгораются под воздействием наследия детского программирования, не нашедшего своего адресата. Теневой момент номер один будет звучать так: «То, в отношении чего я бессознателен и/или не желаю видеть в своей жизни, теперь обладает частью этой моей жизни».
Теневой момент номер два возникает в виде отголоска первого. Можно как угодно поносить ослабляющее свойство депрессии, получающей подпитку от архаического «поискового устройства» настоящего, нам все равно не уйти от вопроса, каким образом можно усилить наше настоящее. Продолжая ходить в «обуви не по размеру», все мы продолжаем оставаться в пределах тех неврозов, что завели нас в нынешнее состояние, тех обессиливающих адаптаций, которые заточают нас в узких рамках личной истории. Выйти из этого прошлого, устроить полную самоинвентаризацию, шагнуть к большим возможностям – задача не из легких. Это, конечно же, теневой момент, поскольку теперь наше расширившееся воображение, наша готовность рискнуть ради новых перспектив одновременно ставит нас в непривычное положение. Получается, что мы остаемся одновременно прикованы к обессиливающему прошлому и вполне отдаем себе отчет, какого риска будет стоить увеличение возможностей настоящего.
Эта двойная задача – бросить вызов прошлому, вывести его на свет сознания и принять на себя ответственность за нестандартный выбор – кажется такой очевидной, если смотреть на чью-то жизнь со стороны. Но, барахтаясь в своих страхах и парализующем прошлом, мы с тем же успехом можем видеть, что каждое поражение, срежиссированное нашей личной историей, содержит в себе и вызов – сделать шаг в зияющую пропасть невообразимого будущего. Проблема с прошлым в том, что оно не имеет воображения, оно может только воспроизводить прежний сценарий. Социопат ограничен ранним восприятием, что Другой здесь для того, чтобы причинить ему боль, и поэтому он может только ранить другого в ответ. Его рана – это его история, его патология, его суженное воображение. То же справедливо и в отношении фанатиков, а также фундаменталистов любого пошиба. Каждый из них страдает от тревожного расстройства и находится в поисках рефлективного плана лечения, призванного избавить их от неоднозначности. В любом варианте: человек с расстройством личности, фанатик или фундаменталист – кем бы он ни был, такой человек обречен на заторможенное воображение в силу своих комплексов, во власти придуманного им плана тревожного менеджмента.
Как мы увидим в главе, посвященной отношениям, всякая личная связь управляется архаическими механизмами проекции и переноса. Проецируется тревога, пробужденная комплексами, иначе говоря, кластерами автономной истории, которая растет и вызревает внутри, а переносится динамика тревожного менеджмента. Когда риск ради новой возможности, высвобождение конструктивного воображения комплексов продолжает оставаться слишком пугающим, Тень непрожитой жизни вырастает еще больше, по мере того как наша патология выплескивается во внешний мир, раня других людей – реципиентов наших проекций, перенесенной истории и систем тревожного менеджмента.
