Текст книги "Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души"
Автор книги: Джеймс Холлис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Сближение религии и психологии
В таком случае с чем же мы остаемся? По здравому рассуждению мы должны принять иной подход к Эго, начать диалог с этими дробными частями самих себя. Это диалог, или то, что Юнг называл Auseinandersetzung[23]23
Auseinandersetzung (нем.) – дословно «ставить одно лицом к лицу с другим». Диалог между психоаналитиком и пациентом. К. Г. Юнг использует этот термин в значении диалектического взаимодействия отдельных, но взаимосвязанных сторон реальности. – Прим. пер.
[Закрыть], или целенаправленный отбор, который должен длиться всю жизнь. Здравомыслие, возвышенное сознание – это собеседование, посредничество среди этих обособленных энергий. Получится ли у нас когда-нибудь проделать эту работу до конца? Сможем ли мы когда-нибудь делать добро так, как это видится нам, на надежном, прочном основании? Способны ли мы разрешить затруднение Павла? Конечно, нет. Нам нужно избавиться от этой самонадеянной фантазии, ибо она еще сильней запутает Эго. Скорей, наше Эго призвано к непрерывному диалогу, самоанализу, пере осмыслению, к неизбежному смирению, о котором говорил римский поэт Теренций, когда не чуждо «ничто человеческое». Тогда на какое-то мгновение мы станем сознательны.
Признание масштабности этого проекта неизбежно возвращает нас не только к задаче психологии, но и к задаче религии. Центральным для религиозного прозрения, религиозного опыта и для психологического восприятия является сознательное признание и принятие своих ограничений, знание того, что мы недостаточно знаем. И это прозрение далеко не так преуменьшает Эго, как его радикальная постановка в центр мироздания. Нас приводит в трепет необъятность, таинственность космоса и непостижимая тайна нашей души. Трепет – веха как для религиозного опыта, так и психологического постижения. (Вспомним Иова, прообраз смиренного сознания.) Только смиренное сознание, раскаявшееся в своей гордыне, может оказаться возвеличивающим психологически и духовно.
Возвращаясь к той профессиональной конференции, где открылось, что наш коллега-«эксперт» имел сексуальные отношения с пациенткой, нужно признать, что все мы сопричастны его падению. Кое-кто тут же поспешил осудить его, заклеймить за это прегрешение, разоблачить его несостоятельность как специалиста. Мне же подумалось, что всем нам нужно разойтись по нашим комнатам и смиренно поразмышлять о крайней запутанности человеческой природы, о том, что все мы скользим по опасно тонкому льду и так часто проваливаемся в бездну нашего беспамятства и незнания, забывая о нашей гордости, нашей сложности и нашей противоречивой душе.
И вот почему, хотя мы знаем добро или верим, что знаем, но не делаем добра. Вот как об этом говорится в одной старой еврейской присказке: как-то жители одного местечка пожалели одинокого старика и решили придумать ему занятие, чтобы тот не заскучал и от тоски не умер. Посовещавшись, они назначили его часовым у въезда в свое местечко ожидать прибытия Машиаха. Проведя немало суровых лет и зим на своем одиноком посту, он вернулся в городской совет и пожаловался на тяготы несения службы, на что ему было сказано: «Но посуди сам, зато у тебя есть постоянная работа!» Вот так и у нас отныне и впредь – стремиться узнать правильное, если оно существует, и поступать правильно, если мы сможем. Это тоже постоянная работа – теневая работа.
Глава 3
Столкновение с собой
Индивидуальная Тень
Процесс примирения с Другим в нас стоит потраченного времени и усилий, ибо таким образом нам удается познать те грани нашей природы, указать на которые мы не позволим никому другому и которые сами ни за что не признаем.
К. Г. Юнг
Ступни у сыновей
С отцом в один размер,
А участь матерей –
Для дочери пример.
Ларри Д. Томас
Говорят, что я когда-то был эксгибиционистом. От самого моего рождения и до возраста двенадцати лет мы жили примерно в квартале от тракторного завода «Эллис-Чалмерс». Как-то в полдень, когда на обед в местную столовую шли заводские секретарши, как раз мимо нашего дома, я разделся догола и, как потом мне рассказывали, стал петь и выплясывать перед ними. Услышав их хохот, мать выбежала из дома и, сгорая от стыда, потащила меня прочь с веранды. Смутила ее не только моя нагота – еще больше ее раздосадовало то, что я привлек внимание к себе, к нам, к ней. Уже очень скоро я превратился в буквально патологического интроверта, научившись не привлекать к себе внимания. Не только к телу, не просто пением – вообще привлечь к себе внимание было вне закона.
Я понимаю теперь, что жизненные травмы моей матери приучили ее не высовываться. Как бы то ни было, но уже вскоре комплексы моей матери, связанные со всем этим, стали моей личной Тенью. Затем я научился раз за разом рефлексивно подрезать крылья своим возможностям, умалять свои устремления и «сворачиваться в клубок». Не только нагота или публичное самовыражение попадали в Тень – даже такая малость, как быть на виду и, следовательно, оказаться уязвимым для мнения других. Значительную часть моей юношеской Тени я накопил, приучившись быть кем угодно, только не самим собой. Свободное выражение естественности, переполняющей всех в детские годы, попросту слишком дорого стоило в том окружении. Для ребенка во всяком случае, того ребенка, каким был я, необходимость принятия родителем преобладала над любым другим инстинктивным желанием спонтанного самовыражения. Сходные ситуации со все тем же посланием повторялось многократно. В пять лет я вернулся домой из детского садика, распевая песню, которой научился на игровой площадке: «В армии с ногой разлучили, на флоте руку раздробили. В Ниагаре искупался – без яиц остался. А нашел я их в подливе».
Мне понравилась песенка – и пелась легко, и слова запоминались. О каких «яйцах» шла речь, я тогда не имел ни малейшего понятия, но уже очень скоро мне все объяснили… словом, «еще один кирпич в стене», если воспользоваться строкой из песни Пинк Флойд. (Прошли десятилетия, увидела свет моя первая книга, и первое, что я услышал, было: «Для чего тебе это нужно? Что теперь люди скажут?» И хотя я тогда был уже, так сказать, в зрелых годах, эта фраза отозвалась внутри меня чем-то давно и хорошо знакомым.) Эти и многие другие подобные послания заковали меня в панцирь, вооружив против самого себя. Моя Тень не была врагом – это была защита меня против меня, моего откровенно опасного и откровенно слишком дорого обходящегося Я.
Вспомним, что Тень включает в себя все то, чем мы не хотим быть. Как следствие, нам исключительно сложно осознать и признать свой теневой материал и работать с ним. И чем слабей Эго, тем менее вероятность, что эта работа будет проделана. Как следствие, теневые энергии, будучи отправлены в подполье, оказываются патологизированы. Вытесненные, они могут вскипеть в самый неожиданный момент, в самом неподходящем месте, став проекцией на других людей, или же исподволь овладевать нами, чтобы потом проявиться самым опасным или разрушительным образом. Каждому из нас доведется не раз смущенно вспомнить, каково оно, оказаться во власти своей Тени – если, конечно, вообще есть привычка к самоанализу, – пусть даже в настоящий момент мы убеждены, что контролируем ситуацию и держим себя в руках. (Однажды я был просто-таки застигнут врасплох потрясающей тупостью одного моего студента-второкурсника, который сказал мне: «Вот бы мне быть, как вы… бесчувственным». Подразумевалось, что это прозвучит как комплимент. В этот момент я вдруг стал понимать, до какой степени этот совет «не высовываться» стал моей второй натурой.)
Более того, кто из нас может полностью, каким-либо объективным способом установить, что составляет теневой материал? Размышляя о том, что приемлемое и запретное меняется от века к веку, от культуры к культуре, от племени к племени, от семьи к семье, мы признаем в первую очередь относительность теневого момента. Когда я жил в Швейцарии, один мой приятель-швейцарец как-то сказал мне, что, случись баварцу вести себя по-баварски в Санкт-Галлене, его посчитали бы сумасшедшим (расстояние между Мюнхеном и Санкт-Галленом совсем незначительное, и только невидимая линия на карте обозначает границу между ними). Он имел в виду, что представитель экстравертного ощущающего типа (баварец) в среде, где доминирует интровертный ощущающий тип (швейцарец), выглядел бы настолько эксцентричным, настолько за пределом коллективной нормы, что его посчитали бы сумасшедшим! Будучи близки друг другу географически, одна из этих культур производит машины и пиво и когда-то с воодушевлением поддерживала Гитлера, а другая специализируется на фармацевтике, банках и дорогих часах и считала Гитлера бюргером и, следовательно, опасным деятелем. Сегодня, будучи культурами ощущающими, они обе имеют поезда, следующие строго по расписанию, и каждая воспринимает другую с умеренным изумлением и уж точно без малейшего высокомерия. Пожалуй, и не придумать более объективного определения Тени!
Итак, что же представляет собой эта Тень, если рассмотреть ее на индивидуальном уровне? Наверное, лучший способ увидеть Тень за работой – взглянуть на жизнь неповторимых личностей, таких как мы с вами.
Раны Эроса
Эдвард был телеведущим, настоящей звездой экрана. Обаятельный и красноречивый в студии, он имел самые высокие рейтинги в своей профессиональной среде. Показатель популярности телеканалов всякий раз свидетельствовал, что львиная доля рынка новостных программ доставалась его каналу. Да и все поведение Эдварда отличалось благопристойностью, воспитанностью, неподдельным вниманием к чувствам других. Неудивительно, что на нем в первую очередь останавливался выбор неприбыльных организаций, когда нужно было вести ежегодное торжественное подведение итогов и представлять почетных гостей, если, конечно, он сам не был этим почетным гостем. То, чего не знал никто, – это что там, внутри, за этим благопристойным фасадом бушевал ураган, снедавший его жизнь. Эдвард согласился обратиться к психотерапии неохотно, так бывает нередко у мужчин. На этом настояла его жена, пригрозив расстаться с ним раз и навсегда, несмотря на свои строгие религиозные убеждения против развода.
Жена направила Эдварда к психотерапевту не потому, что он был плохим человеком. Причина заключалась как раз в том, что он принуждал себя быть чрезмерно, «неисправимо» хорошим. Всякий раз, когда звонил телефон, она невольно вздрагивала: «Вот, сейчас снова начнется». Эдвард по дороге на телестудию или возвращаясь домой после проведения предвыборного марафона, ощущал настоятельную необходимость позвонить жене. Он чувствовал, что ему просто необходимо рассказать ей о том, как он только что увидел красивую девушку на улице и фантазировал о том, что она согласилась провести с ним ночь. Или же, когда не было внешних стимулов, ему нужно было сознаться в своей навязчивой потребности в мастурбации. Первое время, вскоре после того, как они поженились, эти звонки едва ли не льстили его жене Эмили: он так доверяет ей, его верность была такой незапятнанной. Потом они начали казаться ей смешными, потом стали надоедать, раздражать, и наконец, она уже просто не могла их слышать. Каким-то образом нужно было положить всему этому конец. Ее все чаще стала посещать мысль, что она вышла замуж за сексуального маньяка и что рано или поздно он совершит что-то такое, что опозорит их обоих. В наши дни с пришествием интернет-порно подобная ситуация выглядит вполне заурядной. Тогда же, когда Эмили и Эдвард переступили порог моего офиса, а это было почти тридцать лет назад, они уже успели заблудиться в чужом и пугающем мире, совершенно непохожем на тот мир привычной повседневной религиозности, в котором оба выросли.
Эта история о двух людях, один из которых был «с отклонениями», а другой вроде бы совершенно «нормальный», если не вдаваться в тонкости различий отклонения и нормы. Детство Эдварда прошло с исключительно доминирующей матерью и пассивным, почти во всем уступчивым отцом. Самые ранние сигналы ребенку заключались в том, что тело, сильные чувства и, самое главное, сексуальность – если не что-то плохое, то уж точно опасная и запретная территория. В детские годы Эдвард был воплощением мечты своей матери: лучший ученик в классе, алтарный служка, настоящий пример для подражания. Его детство было безоблачным, и он вспоминал о нем как об идиллическом времени, когда чувствовал себя любимым, защищенным и с ясными представлениями о будущем. Период полового созревания принес с собой настоящий хаос в жизнь Эдварда. Анархия тела, яростный мятеж эмоций, вызванный гормонами, значительно расширившийся круг нравственных альтернатив – все это вызвало смятение, растерянность, едва ли не панику.
В поисках исцеления от этого психологического недуга, известного как переходный возраст, Эдвард обратился к священнику. Тот спокойно, но твердо поддержал ценности, которые отстаивала мать Эдварда: мастурбировать – грех, нечистые мысли опасны, а телесные порывы нужно сдерживать любой ценой. Это двойное послание от двух авторитетов его жизни – от матери и «отца» – священника (при эмоциональном отсутствии непосредственно отца как компенсаторной энергии) породило внутри него зияющий раскол. При этом никто и словом не обмолвился о самой возможности того, что Бог, который создал его тело, со всеми желаниями, удовольствиями и настойчивостью требований, заслуживал, по крайней мере, не меньшего уважения, чем советы и предостережения старших по возрасту.
Еще несколько лет он прожил в уверенности, что его призвание – стать священником. Он чувствовал зов служить Богу, чтобы еще сильнее закрепить одобрительное отношение к себе со стороны окружающих и – самое главное – чтобы чувствовать себя принятым своей семьей, что было столь необходимо для него. Поэтому Эдвард поступил в колледж, специализировавшийся на религии, далее продолжил обучение в семинарии и принял обеты. Однако древние божества его тела и полиморфные программы его психики ввергли его в такое смятение, что все кончилось отчислением из семинарии. Получив такой удар по своему Эго, опозорившись перед семьей, Эдвард стал стремиться к компенсации, домогаясь скорого признания со стороны других людей, и вступил на общественное поприще, которое питало его, словно материнское молоко[24]24
Итак, не был ли этот, казалось бы, свободный выбор профессии сам по себе вызван теневыми моментами? Каковы были подлинные мотивы священника, наставлявшего Эдварда, или матери с ее эмоционально не прожитой жизнью, или отца, который оказался не способен компенсировать ее бесцеремонные вторжения в жизнь их ребенка? Не сложилась ли его Тень не в последнюю очередь под влиянием их Тени?
[Закрыть].
Завоевывать одобрение своей приглаженной, даже приторной личностью Эдвард научился быстро, но, несмотря на это, демоны из его прошлого по-прежнему не давали ему покоя. Эротическое воображение лежало за пределами контроля, регулируемого Эго. В конце концов он женился на Эмили. Сексуальная жизнь поначалу возбуждала, но вскоре после женитьбы его эрос заглох. Ниже мы еще коснемся тех причин, по которым Эмили в общем и не возражала против такого сбоя в их интимных отношениях. Ей достаточно было и того, что живут они вполне благополучно, такой жизнью, которую она хотела и к которой стремилась. Мало-помалу все кончилось тем, что теперь, по пути на работу, завидев девушку на улице, Эдвард ощущал потребность звонить Эмили и рассказывать ей о своей фантазии. Коллега по телестудии, ведущая прогноза погоды, своими пышными формами неизбежно провоцировала как минимум парочку звонков Эмили, даже тогда, когда выпуск новостей шел в прямом эфире. Эдвард обычно звонил до или после своего шоу, но однажды Эмили поняла, что он звонит во время эфира: звуки рекламной паузы были слышны ей и из телевизора, и из телефонной трубки.
Поступив в семинарию, Эдвард обнаружил следующее – он не способен утихомирить свою неспокойную натуру, которая, он полагал, была вполне набожной или могла стать такой, благодаря приверженности парадигме святости. Он не мог принудить свою природу к неподвижности. И чем сильней пытался, тем хуже у него получалось и тем глубже становилось чувство вины, стыда и крушения былых надежд. Достаточно даже минуту, устроившись в каком-нибудь спокойном местечке, постараться не думать о чем-то определенном, и вы заметите, какой упорной и навязчивой может быть такая мысль.
Оставив, наконец, материнский дом и поступив в семинарию, полагая себя свободным, самостоятельным, взрослым, Эдвард вполне предсказуемо унес с собой и этот глубокий теневой раскол. Но то, что его ждало в семинарии[25]25
По забавному совпадению, слово «семинария» происходит от латинского слова semen, «семя», как и однокоренные слова «семинар», «семенник», «осеменять», обозначая хранилище мужской творческой энергии.
[Закрыть], оказалось далеким от компенсаторного исцеления этого раскола. Ему предстояло влиться в сообщество таких же маменькиных сынков, у которых женское начало вызывало такую робость, что они стремились отделиться от его присутствия полным физическим отделением, безбрачием, вознеся фемининность в образе вечной девы на немыслимый божественный пьедестал.
Когда же Эдвард бросил семинарию, не вынеся настойчивых требований природы, он женился на Эмили, уверовав еще раз, что теперь-то эта проблема будет решена раз и навсегда. Эдвард, переживший глубокое душевное смятение, оказался жертвой того, что Юнг называл «расколом анимы». (Слово анима, означающее на латыни душа, – термин, введенный Юнгом для обозначения так называемой «внутренней фемининности», лежащей в аффективной сердцевине каждого мужчины, хотя давление личной истории и культурного воспитания нередко отделяют эту энергию от его сознательной жизни[26]26
Подробнее эта тема представлена в моей книге о психологии мужчин. – Рус. пер.: Холлис Дж. Под тенью Сатурна: Психологические травмы мужчин и их исцеление. М.: Когито-Центр, 2005.
[Закрыть].) Анима – носитель мужской способности поддерживать многообразные отношения: отношения к телу, к инстинкту, к жизни чувств, к духу и, наконец, к внешней женщине. Все те энергии анимы, что остаются недоступны сознанию, будут неизбежно подвергаться вытеснению, выдавливаться в анархические области тела или выходить на поверхность в виде проекции или компульсивного поведения. Расщепление анимы, встречающееся почти у всех мужчин, является, вне всякого сомнения, той причиной, что вызывает более высокий уровень мужского суицида, алкоголизма и куда более раннюю смерть, чем у женщин. Но глубочайшая из всех ран – отчуждение от себя самого и от других людей. И пока мужчина не сможет открыться для этой внутренней жизни, его пути будут неспокойными, а его соперничество с другими мужчинами, его диалектика с женщинами будет причинять мучения и боль.
И хотя Эдварду никогда не ставили диагноз «депрессия», сам факт того, что столь жизненно важный аспект его природы находится под постоянным давлением, неизбежно ложится депрессивной тяжестью на дух. Но «аниме» Эдварда с ее вдохновенной энергией не удалось пробиться даже в вытесненную личную историю, и ей оставалось появиться на свет божий лишь как фантазии. Теперь, к своему ужасу, Эдвард фантазировал о женщинах, не чурался порнографии, где связь с «фемининностью» казалась, на первый взгляд, такой доступной, манящей и совсем без тех сложностей, которые предполагает подлинная интимность[27]27
В своем пристрастии к порнографии Эдвард не одинок. Ежедневный трафик коммерческой порнографии в Интернете отступил перед информационными каналами лишь в пик кризиса «9/11», когда люди жадно ловили последние новости. Как сообщается, на конец 2005 года во всем мире насчитывалось более 4,2 миллиона откровенно порнографических вебсайтов с более чем 372 миллионами страниц.
[Закрыть]. В то же время эта бьющая через край энергия, эта жизненная сила эроса тут же натыкалась на каменную стену матери и церкви. Пусть нарочито утрируя, Уильям Блейк писал, что лучше «убить ребенка, спящего в колыбели, чем лелеять несбывшиеся желания». Поэт-провидец еще за столетие до Фрейда хотел этим сказать, что продолжительное искривление эроса рано или поздно станет патологией, приведя к самым разрушительным последствиям. Куда лучше в таком случае найти способ обойтись с этой энергией уважительно, чем позволить ей войти в мир в искаженной форме.
Беспрерывные звонки Эдварда своей жене не только нарушали ее эмоциональную цельность: волей-неволей они превращали ее в суррогатную мать и священника одновременно. Где-то в глубине души Эдвард не мог не понимать, что такое поведение однажды со всей неизбежностью вызовет ответный взрыв возмущения; впрочем, ему уже не привыкать было судить себя самому. Он неизбежно оказывался плохим мальчиком, стараясь быть только хорошим. Но что по-настоящему печально в случае с Эдвардом – на протяжении всей жизни он ни разу не ощутил свободы быть тем, кто он есть, чувствовать то, что чувствует, желать того, чего желает, и стремиться к тому, к чему он тяготел от природы. Всякий раз, когда затрагивалась его природная программа, потом приходилось расплачиваться чувством вины, то есть всеобъемлющей тоской и самообвинением. Наконец Эдвард начал понемногу открывать для себя механизмы своей дилеммы. Он понял, как сильно было материнское влияние в его жизни, к тому же не уравновешенное равносильной отцовской фигурой. Далее опыт матери оказался лишь усугублен недалеким священником, наставником его детских лет, который во всем подыгрывал матери. Чтобы процесс терапии шел легче, Эдвард пригласил жену, чтобы совместно пройти несколько сеансов. Любопытно, что на самый первый сеанс Эмили пришла со своим сном. В этом сне она увидела, как с руки женской фигуры, смутно ей знакомой еще со школьных лет, сполз паук, переполз на ее руку и пополз вверх по руке. Этот простой, лишенный слов сон озадачил и даже немного напугал ее. Женщина из сна, из далекого прошлого, бывшая одноклассница, по меркам того времени свободных нравов, даже «распущенная», была так непохожа на Эмили, что она, как могла, сторонилась ее в свои школьные годы.
Итак, вот у нас и вторая партия в этом па-де-де, именуемом браком, тоже имеющая свой теневой момент. Эдвард и Эмили испытывали взаимное притяжение в первую очередь потому, что они, словно в зеркале, служили отражением один другому. Говоря в целом, люди приходят к близости или тогда, когда они противоположности, компенсирующие друг друга, или же дополняют один другого, а это означает, что совпадают не только их сознательные симпатии и антипатии, но также и комплексы. Эдвард и Эмили нашли друг друга потому, что оба были отгорожены от своего эроса. Эдвард обладал потребностью вознести Эмили на пьедестал, потому что он страдал от разновидности комплекса «девственница/шлюха», интрапсихического имаго, обособляющего «фемининность» и возносящего ее к неземному поклонению или же ограничивающего только плотской формой. Такой вот глубокий клин мать и священник умудрились вогнать в душу этого ребенка.
Со своей стороны, Эмили сформировалась под воздействием схожей личной истории и культурного влияния и, как следствие, имела сильную потребность быть на пьедестале. Когда ее попросили подробнее рассказать об этом пауке, она смогла ассоциировать его только с тьмой, смертью и грязной трясиной телесного начала. Беседуя с этими двумя людьми, которым было уже далеко за тридцать, я как психотерапевт невольно отметил про себя, какими молодыми они казались и какой чистой, милой и неправдоподобной была их правильность. А еще невозможно было не почувствовать их искореженный эрос: у Эдварда – энергию анимы, начисто выпотрошенную материнским комплексом, а у Эмили – спазм ее энергии анимуса[28]28
Анимус – термин Юнга, обозначающий женскую «внутреннюю маскулинную» энергию. Он относится к ее индивидуальному чувству полновластности, но не как власти над другими, а в смысле права жить в этом мире как природное существо. Негативный анимус ослабляет, критикует и принижает, а положительный анимус наделяет внутреннюю жизнь женщины разнообразием выбора во внешней жизни.
[Закрыть] под тяжестью запретительного образа божественного, как он был ей представлен. Их Христу и Богоматери было отказано в телесности, в земных, плотских чертах и качествах. С такой религиозностью оставалось разве что отвергать ценности обилия и плодородия внутри себя самого. Как это ни печально, вместо того, чтобы боготворить сложные и всеобъемлющие энергии, что часто встречается в восточных религиях, им оказался привит патологизированный, худосочный imago Dei[29]29
Образ Божий (лат.) – богословское учение, утверждающее, что человек создан по образу и подобию Божию, и, следовательно, богоподобие составляет неотъемлемое и неизгладимое свойство его природы. – Прим. пер.
[Закрыть], тот «образ Божий» ведущих богословов, что обслуживает невротический раскол между умом и телом[30]30
Один проповедник из Цюриха как-то сказал, что христианство может восстановить свое влияние в современном мире лишь в том случае, если позаботится о введении некоего «таинства сексуальности», освящая тем самым все то, что является центральным для нас всех.
[Закрыть].
То, как культурное воздействие сказывается на расщеплении эроса и природного существования, – сама по себе тема, достойная отдельного исследования. Я не знаю ни одного человека в современном мире, который так или иначе не нес бы в своей природе этой раны. Да и как можно не знать подобных расщеплений, когда все мы интернализируем культурные комплексы, угнетающие наши естественные истины, ради того, чтобы облегчить свой путь по жизни и заручиться необходимой поддержкой семьи и общественным признанием. Вот так рождается Тень, а раненый эрос уходит в подполье, зачастую для того, чтобы вскармливать там таких чудовищ, как сексуальное насилие, порнография, развращение малолетних – все то, что провоцируется чувством вины, но по природе не менее естественно для человека, чем еда и сон.
Эдвард и Эмили сообща проработали эти моменты, смогли уяснить для себя, какой обезоруживающей силой были заряжены их истории, нашли в себе достаточно сил, чтобы принять возможности, которые предоставляет взрослый выбор, в конечном итоге они освободили себя и свой брак от оков прошлого. Однако их совместным решением было оставить терапию и далее работать над этим вопросом со своим душепопечителем. Мне искренне хочется надеяться, что с его помощью они смогут наконец-то вырваться на свободу. Но подозреваю, все дело в том, что Эдвард с Эмили, когда они увидели воистину всю необъятность предстоящей работы, просто посчитали, что куда проще будет сбежать от столь трудной задачи.
На каждую историю психотерапевтического прорыва приходится по меньшей мере такое же количество случаев, свидетельствующих об упорной, неподатливой, неотвратимой силе корневых комплексов. И, как следствие, бегство от суровой работы взросления, предпочтение привычной лени и привычка двигаться по накатанной колее. Взрослеть – значит не только вступать в диалог и противостоять тем посланиям, которые мы носим в себе, навязанным извне наставлениям и предостережениям, способным отнять у нас нашу судьбу. Взросление требует еще и риска быть самим собой в этом мире без гарантий, без последующего одобрения и без надежды восстановления былой невинности. Подобный риск, подобное приключение – по сути, подобная мера зрелости – к сожалению, встречается весьма редко. А значит, теневой материал растет, самовоспроизводится, и мы продолжаем блуждать во тьме.
История Эдварда и Эмили, конечно же, повторяется в миллионе различных вариантов в нашей культуре, поскольку такая первичная энергия, как сексуальность, с таким потенциалом добра и зла, с такой смесью сигналов, формирующих и направляющих ее, не может не порождать массы теневых возможностей. Сексуальность – главная и второстепенная тема всего масскульта, будь то музыка, кино, телевидение. Большинство комедийных шоу постоянно заигрывает с сексуальными темами, не говоря уже о телесериалах. Да, эрос – это архетипическая энергия, а значит, основополагающая для нашего бытия, но может ли быть так, чтобы такая вещь, как секс, была бы слишком важной для нас? И если секс слишком важен, то в чем тут дело?
Сексуальность запрещенная или ограниченная – это запретный плод, но я все более прихожу к убеждению, что в настоящее время секс (и сопутствующая ему фантазия романтической любви) в значительной части несет на себе бремя нашей утраченной духовности. Когда традиционные образы или их современные суррогаты не могут служить связующим звеном с чувством трансцендентной цели, с неким духовным локусом в этой центробежной вселенной, тогда мы принимаемся искать другие формы «соединения». Позже я еще буду говорить о пермутациях эроса, которые мы называем парафилиями. Пока что давайте признаем то, что наша озабоченность сексом – это попытка перенаправить колоссальный объем духовного движения по одному каналу. Возможно, мы столь переоцениваем возможности этого моста, потому что чувствуем, что он один из очень немногих оставшихся. Как результат, сексуальность становится первичным энергетическим полем для теневого выражения, включая совращение несовершеннолетних, насилие, порнографию, инцест и общую культурную озабоченность как раз потому, что она так важна. Это, в конце концов, и первичная форма соединения – ведь наша жизнь начинается с отделения, и мы воспринимаем свою жизнь как последовательно все более разобщенную и, что далеко не редкость, все более одинокую. Соединение с другим, будь то божественное начало, руководящая идея или теплое тело, – это мощный позыв. Но сексуальность становится особенно зовущей, вплоть до одержимости, когда в распоряжении у нас остается так мало других модальностей, способствующих взаимному соединению.
Мне меньше всего хочется, чтобы эти мои замечания звучали морализаторством. Я не осуждаю ни одну из этих пермутаций эроса, за исключением тех, что связаны с насилием. К примеру, грустная история мужчин-завсегдатаев стрип-баров ранит меня до глубины души. Они оказались в рукотворном аду, поскольку их поиск соединения сузился до столь ограниченной повторяемости, приносящей лишь жалкие крохи удовлетворения от поверхностной и чисто коммерческой формы соединения. (Именно по этой причине сексуальность так легко превращается в зависимость.) С их стороны это даже не нравственный изъян – это изъян воображения. И теневым материалом его можно считать не из соображений морали, а как бессознательную защиту от неприкрытой скорби их душ. Тень – не сам секс; его чрезмерная важность олицетворяет неудавшийся план лечения души, жаждущей исцеления, соединения, смысла.
