Текст книги "Затерянный горизонт"

Автор книги: Джеймс Хилтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Чанг улыбнулся ей вслед и с торжествующими нотками в голосе обратился к Конвею:

– Вам понравилось?

– Кто эта девушка? – спросил Маллинсон, прежде чем Конвей успел ответить.

– Ее зовут Ло-цзэнь. Она очень хорошо исполняет западную музыку на клавесине. И, как я, еще не посвящена в сан.

– Вы только подумайте! – воскликнула мисс Бринклоу. – Ведь она же почти совсем ребенок. Значит, здесь есть и женщины-ламы?

– Мы не делаем различий между полами.

– Чудной у вас монастырь, – снисходительно заметил Маллинсон чуть погодя.

Чаепитие закончили молча – завораживающие звуки клавесина словно еще витали в воздухе. Прежде чем все разошлись, Чанг позволил себе выразить надежду, что экскурсия доставила гостям удовольствие. Конвей, в свою очередь, ответил за всех полагающимися любезностями и благодарностями. После чего Чанг заверил, что и он сам остался доволен, и что музыкальная комната в их полном распоряжении. Конвей в меру искренне снова поблагодарил, не преминув добавить:

– А как же ламы? Разве они никогда не пользуются ею?

– Ламы с радостью уступают ее почетным гостям.

– Вот это здорово! – воскликнул Барнард. – По крайней мере, выяснилось, что ламы знают о нашем существовании. Уже легче, и на душе спокойней. Хозяйство тут у вас, Чанг, в полном порядке. А эта девочка на р-рояле играет классно. И сколько же ей лет?

– Вот этого я вам сказать не могу.

– О возрасте женщины у вас говорить не принято, я правильно понял?

– Именно так, – ответил Чанг с едва заметной улыбкой.

В тот же вечер, после ужина, Конвей при первой возможности покинул своих спутников и вышел пройтись по залитым лунным светом тихим дворикам монастыря. Шангри-ла был в этот час прекрасен и окутан тайной, без которой не существует подлинной красоты. В прохладном воздухе ни ветерка; величественная вершина Каракала как будто придвинулась совсем вплотную. Конвей ощущал прилив бодрости и находился в прекрасном расположении духа. И все же одна тревожная мысль никак не выходила из головы. Атмосфера таинственности, окружавшая монастырь, чуть-чуть прояснилась, но главная загадка оставалась неразрешимой. Поразительная цепь приключений, произошедших с ним и тремя случайными попутчиками, как бы сфокусировалась в его мозгу. Осмыслить их он был пока не в состоянии, но полагал, что как-нибудь все разъяснится.

Миновав монастырские кельи, Конвей вышел на террасу, нависавшую над долиной. В нос ему ударил аромат тубероз, пробудивший приятные ассоциации. В Китае его называли «ароматом лунного света». Если бы лунный свет мог звучать, вдруг подумалось ему, он звучал бы как недавно услышанный гавот Рамо; Конвею тут же вспомнилась маленькая маньчжурка. Меньше всего он ожидал увидеть в Шангри-ла женщину – это обычно запрещено монастырским уставом. Впрочем, возможно, что это пикантное новшество не противоречит здешним канонам: женщина, умеющая играть на клавесине, – ценное приобретение для любой, как бы выразился Чанг, «умеренно еретической» общины.

Конвей заглянул через перила в черно-синюю бездну. На глазок перепад высот солидный – пожалуй, не меньше мили. Интересно, разрешат ли им спуститься в долину и познакомиться с образом жизни ее обитателей?

Этот странный островок цивилизации, затерянный среди безымянных горных хребтов и управляемый какой-то непонятной теократией, заинтриговал Конвея как любителя истории, не говоря уже о связанных с ним, вероятно, удивительных загадках самого монастыря.

Снизу, с внезапным порывом ветра, донесся отдаленный шум. Прислушавшись, Конвей различил звуки гонга и труб, и еще вроде бы глухие причитанья. Потом звуки смолкли, раздались снова – и смолкли опять. Эти признаки жизни в скрытых от глаз глубинах лишь сильнее подчеркивали величавое спокойствие Шангри-ла. Его пустынные дворики и палевые павильоны слабо мерцали в тишине. Ничто не напоминало о мирской суете, само время как будто замедлило свой бег. Потом высоко над террасой вспыхнул в окне розово-золотистый свет. Не там ли ламы предаются самосозерцанию и постижению мудрости, может быть, даже в этот самый момент? Казалось бы, удостовериться совсем несложно – войти в ближнюю дверь, миновать галерею и коридор… Но Конвей понимал, что на самом деле за каждым его шагом пристально следят. Двое добродушных на вид тибетцев прошлепали в мягких сандалиях через террасу и расположились в непринужденных позах возле балюстрады. Набросив на голые плечи яркие балахоны, они лениво перешептывались. Снова донесся тихий напев гонгов и труб, и Конвей расслышал, как один о чем-то спросил, а другой ответил:

– Талу похоронили.

Конвей понимал по-тибетски очень мало, и к тому же – одна фраза ничего не проясняла. Но через некоторое время первый тибетец снова заговорил, его Конвей не слышал, а ответы второго понял приблизительно так:

– Талу умер на той стороне.

– Он исполнил волю правителя Шангри-ла.

– Он перелетел по воздуху на птице через высокие горы.

– Привез сюда чужих людей тоже он.

– Ни ветер, ни холод Талу были нипочем.

– Он уехал на ту сторону давно, но в долине Голубой Луны помнят о нем до сих пор.

Больше Конвей разобрать ничего не смог и, подождав еще немного, возвратился в свою комнату. Услышанного было достаточно, чтобы подобрать, наконец, ключ к тайне монастыря, и все сразу стало на свое место. Конвей подивился, что не смог додуматься до этого раньше. У него, правда, мелькала смутная догадка, но она казалась чересчур фантастической и неправдоподобной. Теперь приходилось признать, что это никакая не фантазия или вымысел. Угон самолета из Баскула не был безрассудной выходкой безумца – это была тщательно спланированная операция, осуществленная по воле Шангри-ла. Монастырские люди знали погибшего летчика по имени, он один из них, его смерть оплакивали. Все свидетельствовало о том, что тут действует чей-то изощренный ум, преследующий собственные цели. Несоединимые на первый взгляд события, часы и километры теперь укладывались в логическую схему. Но что скрывалось за ней? Для чего понадобилось умыкать четырех случайных пассажиров самолета британского правительства и везти их в гималайскую глушь?

Новость ошеломила Конвея, но не обескуражила. Он всегда был готов принять вызов, когда требовалось поломать голову над сложной задачей – а тут, безусловно, именно такой случай. Одно он решил для себя сразу – пока не делиться этим поразительным открытием ни со своими спутниками, которые помочь не смогут, ни с гостеприимными хозяевами, которые, конечно же, этого сделать просто не захотят.

Глава шестая

– Заносит людей в местечки и похуже, и то ничего, привыкают, – изрек Барнард к концу первой недели в Шангри-ла, и с таким выводом нельзя было не согласиться. К этому времени вся компания приноровилась к определенному распорядку дня, и благодаря стараниям Чанга скука ощущалась не больше, чем на любом другом организованном отдыхе. Все приспособились к местному климату и даже заключили, что он полезен, только нужно избегать физических перегрузок. Убедились, что дни здесь теплые, а ночи холодные, что монастырь почти полностью защищен от ветра, что снежные лавины на Каракале особенно часты около полудня, что в долине выращивают хороший табак, что среди кушаний и напитков есть более и менее аппетитные, и что у каждого свои вкусы и привычки. Они узнали друг о друге не меньше, чем четверо новичков в школе, из которой таинственным образом исчезли остальные ученики. Чанг не щадил сил, чтобы предотвратить трения. Он устраивал экскурсии, предлагал полезные занятия, рекомендовал книги. Он затевал беседы на своем тягучем аккуратном английском, лишь только за столом наступало неловкое молчание, и был неизменно добродушен, любезен и находчив. По-прежнему на одни вопросы он охотно отвечал, от других вежливо уходил в сторону, но это перестало вызывать раздражение. Только Маллинсон иногда взрывался. Конвей довольствовался тем, что все брал на заметку, терепеливо пополняя постоянно возраставший запас информации. А Барнард даже подшучивал над китайцем, как будто они находились на собрании членов «Общества ротариев» [16]16
  Элитарная организация, объединяющая крупных бизнесменов.


[Закрыть]где-нибудь на Среднем Западе.

– Послушайте, Чанг, у вас никудышный отель. Неужели вам не доставляют газеты? Я отдал бы все книги вашей библиотеки за свежий номер «Гералд трибьюн».

Чанг отвечал с неизменной серьезностью, хотя это не означало, что он воспринимает все всерьез.

– У нас есть подшивки «Таймс» за несколько лет, мистер Барнард, но, к сожалению, только лондонской «Таймс».

К радости Конвея выяснилось, что посещения долины не воспрещаются, хотя из-за трудности спуска о самостоятельных визитах не могло быть и речи. Вместе с Чангом они как-то провели целый день в зеленой низине, которая выглядела такой привлекательной с террасы над обрывом. Во всяком случае, Конвею эта экскурсия показалась чрезвычайно интересной. Подвесные кресла из бамбука пугающе раскачивались над пропастью, однако же несшие их тибетцы преспокойно шагали вниз по самой крутизне. Маршрут был не для слабонервных, но когда экскурсанты наконец добрались до заросшего лесом подножья горы и огляделись вокруг, то снова убедились, в каком благословенном месте расположен монастырь. Настоящий райский уголок с изумительно плодородной почвой – всего на несколько тысяч футов ниже, и зона умеренного климата сменилась тропической. Кругом в изобилии произрастали разнообразнейшие злаки, овощи и фрукты, обработан был каждый клочок земли. Посевы тянулись на добрую дюжину миль, в ширину – от одной до пяти, но даже на самые узенькие полоски, словно по заказу, падали благодатные лучи солнца. Впрочем, тепло было и в тени, хотя в сбегавших с гор ручейках, орошавших поля, вода была ледяной. Глядя на гигантскую каменную стену, Конвей снова подспудно ощутил грозную опасность, таившуюся за этой благостной картиной; ведь не случись тут этой преграды, на месте долины, конечно, образовалось бы подпитываемое ледниками озеро. Теперь же вниз струилось несколько горных ручейков – они наполняли водоемы и орошали поля и плантации с такой точностью и методичностью, каким позавидовал бы самый опытный мелиоратор. Этот архитектурный проект природы оказался на редкость удачным – если только его не сокрушат когда-нибудь землетрясение или оползень.

Но эти смутные, сугубо умозрительные страхи перед будущим лишь усиливали очарование настоящего. Конвея вновь пленили необыкновенное чувство прекрасного и изобретательность, именно благодаря этим особенностям годы, проведенные в Китае, были самыми счастливыми в его жизни. Миниатюрные газоны и ухоженные садики, разноцветные чайные павильоны на берегу ручья и кукольные, похожие на бонбоньерки домики – такие маленькие и хрупкие в сравнении с громадами соседних гор. Конвей отметил, что в жилах обитателей долины, видимо, удачно смешалась китайская и тибетская кровь – они были более стройны и пригожи, чем типичный представитель каждого из этих народов. Последствия неизбежных в такой маленькой общине браков между близкими родственниками на них, похоже, почти не отразились. Поравнявшись с чужаками, которых тащили в креслах, они начинали улыбаться и хохотать, а Чанга приветствовали, как давнего друга. Люди эти были добродушны и любопытны, но не назойливы, вежливы, но не подобострастны, заняты тысячью дел, но не одержимы спешкой. В общем, это была одна из самых приятных общин, какие Конвею доводилось наблюдать. И даже мисс Бринклоу, так опасавшаяся распущенности туземцев, не нашла, к чему придраться, во всяком случае, в первый момент. К вящему ее облегчению, аборигены были одеты «с головы до ног». Правда, женщины носили китайские, сужавшиеся у щиколоток панталоны. При самом скрупулезном осмотре в буддийском храме ей все же удалось отыскать несколько предметов, отдаленно напоминавших фаллические символы. Чанг объяснил, что храмом управляют местные ламы, которые подчиняются Шангри-ла чисто номинально и исповедуют иную разновидность буддизма. Имелись в долине также тайский и конфуцианский храмы.

– У драгоценного камня много граней, – сказал китаец, – вполне вероятно, что многие религии лишь относительно истинны.

– Полностью согласен, – с жаром подхватил Барнард. – Я всегда считал, что религиозные фанатики слишком нетерпимы. Вы философ, Чанг. Надо эту вашу фразу запомнить – «многие религии лишь относительно истинны». У вас там на горе собрались умные головы, как я погляжу. Больше чем уверен.

– Но мы уверены лишь до известной степени, – задумчиво произнес Чанг.

Мисс Бринклоу все эти рассуждения совершенно не волновали – они казались ей издержками праздного времяпрепровождения. Ее волновала более конкретная идея.

– Когда возвращусь домой, – проговорила она, поджав губы, – попрошу начальство послать сюда миссионеров. А если скажут, что нет денег, все равно не отстану и добьюсь своего.

Это был явно более здравый подход к теологическим проблемам, и даже Маллинсон, не питавший особой любви к миссионерам, не мог сдержать восхищения.

– Они должны послать вас.Если, конечно, вам нравится это место.

– Не важно, нравится или нет, – возразила мисс Бринклоу. – И вообще, кому оно может понравиться? Но долг есть долг.

– Будь я миссионером, – сказал Конвей, – то предпочел бы именно это место.

– Тогда никакой заслуги перед Господом в этом не будет, – отрезала мисс Бринклоу.

– Я не имел в виду заслугу.

– А жаль, очень жаль. Недостаточно делать то, что нравится, от этого никакой пользы нет. Посмотрите на здешних людей.

– Они выглядят вполне счастливыми.

–  Вот именно! – воскликнула мисс Бринклоу, распаляясь. – В любом случае, почему бы не начать с изучения языка. Мистер Чанг, вы можете достать для меня учебник?

Чанг был сама любезность и предупредительность.

– Разумеется, мадам, с огромным удовольствием. С вашего позволения, осмелюсь заметить, что это превосходная идея.

В тот же вечер, по возвращении в Шангри-ла, он не стал откладывать дело в долгий ящик. Мисс Бринклоу немного оторопела при виде внушительного фолианта, который составил в девятнадцатом веке какой-то предприимчивый немец (она, вероятно, рассчитывала на пособие полегче, вроде «Повторного курса тибетского языка для начинающих»). Однако с помощью Чанга и с благословения Конвея принялась-таки его штудировать и спустя какое-то время вошла во вкус: эти занятия доставляли ей мучительную радость.

Помимо монументальной задачи – разгадки тайны их похищения, Конвею тоже было чем заняться. В погожие солнечные дни он пропадал в музыкальном салоне и библиотеке, каждый раз убеждаясь, что здешние ламы весьма образованные люди. Во всяком случае, подбор книг в библиотеке свидетельствовал об их необычайно широком кругозоре. Сочинения Платона на древнегреческом языке соседствовали на полках с томиком Омара Хайама, рядом с Ницше располагался Ньютон; тут же был и Томас Мор, а также Ханна Мор, Томас Мур, Джордж Мур и даже номера исторического альманаха Фрэнсиса Мура «Старый мавр». По прикидкам Конвея здесь в общей сложности было собрано от двадцати до тридцати тысяч томов; сам собой возникал вопрос, откуда взялась эта книжная коллекция и каким образом пополнялась. Кроме того, Конвей попытался определить дату последних поступлений, но не обнаружил ничего новее дешевого репринтного издания «Im Westen Nichts Neues» [17]17
  «На Западном фронте без перемен» – роман немецкого писателя Э. М. Ремарка.


[Закрыть]. Впрочем, при следующем посещении Чанг рассказал, что есть и другие книги, изданные примерно до середины 1930 года, их уже доставили в монастырь и через какое-то время обязательно расставят по полкам.

– Как видите, мы стараемся не отставать от жизни, – заметил он.

– Вряд ли все с вами согласятся, – улыбнулся Конвей в ответ. – За последний год произошло много событий.

– Ничего такого, достопочтенный сэр, чего нельзя было бы предвидеть в тысяча девятьсот двадцатом и что не будет лучше понято в сороковом.

– Вы, значит, не интересуетесь последними перипетиями мирового кризиса?

– Буду интересоваться и даже очень – в свое время.

– Знаете, Чанг, мне кажется, я начинаю понимать. Вы тут иначе устроены, вот в чем дело. В отличие от большинства людей вы почти не обращаете внимания на время. В Лондоне я рвался бы за свежей газетой, а вас в Шангри-ла прошлогодние новости не волнуют. По мне, разумно и то, и другое. Кстати, когда вы в последний раз принимали пришельцев?

– К сожалению, мистер Конвей, не могу сказать.

На том разговор, как обычно, и закончился. Но Конвея это раздражало куда меньше, чем донимавшая его когда-то другая крайность – бесконечная болтовня, которую нельзя было унять никакими силами. Он все чаще виделся с Чангом, и тот все больше Конвею нравился, хотя по-прежнему настораживало, что на глаза не попадается никто другой из монастырской братии; даже если допустить, что сами ламы не показываются на людях, неужели нет других послушников кроме Чанга?

Правда, была еще маленькая маньчжурка. Иногда он встречал ее в музыкальном салоне; но она не говорила по-английски, а обнаруживать свое знание китайского Конвей пока не хотел. Он пытался понять, играет она ради собственного удовольствия или просто тренирует пальцы. При всей грациозности, в ее игре и в самой манере поведения была какая-то зажатость, и выбирала она всегда пьесы технически сложные – Баха, Корелли, Скарлатти, иногда Моцарта. Маленькая маньчжурка отдавала предпочтение клавесину, а когда Конвей садился за рояль, слушала серьезно, с почти покорным одобрением. Даже ее возраст оставался загадкой. Ей можно было дать и тринадцать лет и все тридцать, но, странное дело, Конвей не мог исключить ни один из этих вариантов.

Иногда в салон от нечего делать заглядывал Маллинсон – маленькая маньчжурка ставила его в тупик.

– Ума не приложу, что она делает здесь, – говорил он Конвею несколько раз. – Все эти ламаистские забавы хороши для старичков, таких как Чанг. Но девушке они зачем? Интересно, давно она здесь?

– Мне тоже интересно, но об этом нам тоже вряд ли скажут.

– Как вы думаете, ей здесь нравится?

– Признаться, не похоже, чтобы ей здесь ненравилось.

– По правде говоря, она вообще какая-то бесчувственная. Не живой человек, а кукла из слоновой кости.

– В этом есть своя прелесть.

– Ну, как сказать.

– И немалая, если поразмыслить, – улыбнулся Конвей. – У этой куклы из слоновой кости хорошие манеры, неплохой вкус и привлекательная внешность, она премило играет на клавесине и изящно двигается по комнате, не как слон в посудной лавке. Насколько мне помнится, далеко не все дамы в Западной Европе могут похвалиться такими достоинствами.

– Какой же вы циник, Конвей.

Конвей привык к подобным упрекам. Вообще-то ему приходилось не так уж много общаться с прекрасным полом, а поддерживать репутацию циника в отдаленных индийских гарнизонах во время нечастых отпусков было не сложнее любой другой. На самом деле его связывали чудесные дружеские отношения с несколькими женщинами, которые были не прочь выйти за него замуж, если бы он сделал предложение. Однажды почти дошло до объявления о свадьбе в «Морнинг-пост», но его избранница не захотела жить в Пекине, а он – в Танбридж-Уэлсе [18]18
  Танбридж-Уэлс (букв. Танбриджские источники) – фешенебельный курорт в графстве Кент.


[Закрыть], и преодолеть это разногласие так и не удалось. В целом же его опыт общения с представительницами женского пола был эпизодическим и явно недостаточным. Однако циником Конвей не был.

– Мне тридцать семь – вам двадцать пять. В этом вся разница, – засмеялся он.

– А как, по-вашему, сколько лет Чангу? – немного помолчав, неожиданно спросил Маллинсон.

– Сколько угодно – может быть, сорок девять, а может быть, все сто сорок девять.

Определить с уверенностью возраст Чанга действительно было невозможно, но существовало много иной – достоверной – информации, вполне доступной новоприбывшим. Если не считать того, что на некоторые вопросы они не могли добиться ответа, к их услугам имелось огромное количество сведений, которыми Чанг в любой момент готов был поделиться.

Так, например, никакой тайны не делалось из образа жизни и нравов обитателей долины – Конвея они весьма интересовали. После бесед на эту тему вполне можно было бы набросать тезисы неплохой диссертации. Его всегда занимали проблемы общественных отношений, и потому было любопытно, какова система управления у живущих в долине. Как выяснилось, там существовала некая автократия, довольно свободная и гибкая. Подчинялась она монастырю, который правил своими подопечными, можно сказать, с отеческим благодушием. Такой жизненный уклад был явно удачным – каждое посещение этого райского уголка служило тому подтверждением. Любопытство Конвея вызывали и принципы тамошнего законодательства и правопорядка. Солдат и полицейских нигде видно не было, но должен же существовать какой-то механизм для наказания неисправимых? В ответ на расспросы Чанг рассказал ему, что преступления там крайне редки, отчасти потому, что преступлением считается лишь очень серьезный проступок, отчасти по той причине, что жители долины хорошо обеспечены – всем, что действительно необходимо. На самый крайний случай служители монастыря имеют право изгнать нарушителя, но это ужасное наказание применяется исключительно редко. Главный же принцип управления в долине Голубой луны, продолжал Чанг, заключается в насаждении добрых нравов: люди усваивают, что определенные вещи делать «не полагается».

– У вас в Англии подобные нормы поведения прививают в частных средних школах, правда, боюсь, сами запреты – совсем иного рода. Обитатели нашей долины, например, считают, что не полагается отказывать в гостеприимстве незнакомым людям, устраивать громкие скандалы или стараться выделиться за счет других. Имитация на спортивной площадке настоящей борьбы, то, что ваши наставники называют «мимической войной», показалась бы им дикостью и потаканием самым низменным инстинктам.

Конвей поинтересовался, случаются ли конфликты из-за женщин.

– Крайне редко – добиваться женщины, которую желает другой мужчина, считается неприличным.

– Предположим, кто-то сильно влюбился в эту женщину и ему наплевать на приличия – что тогда?

– В этом случае, достопочтенный сэр, приличия требуют, чтобы тот, другой мужчина, уступил ему эту женщину, если она изъявит свое согласие. Вы не поверите, дорогой Конвей, как успешно помогает решать подобные проблемы маломальское великодушие с обеих сторон.

Во время посещений долины Конвей удостоверился, что там царит атмосфера благожелательности и довольства, и это особенно его радовало – среди всех искусств, насколько он мог судить, искусство управления особенно далеко от совершенства. На его комплимент по поводу общественного устройства Чанг отреагировал следующим образом:

– Видите ли, мы полагаем, что идеальное управление то, при котором управляют не слишком много.

– И у вас нет никаких демократических процедур – выборов и тому подобного?

– Ни в коем случае. Наши люди будут потрясены, если им объявят, что одна политическая программа абсолютно правильная, а другая абсолютно ошибочная.

Конвей улыбнулся. Как ни странно, такая логика пришлась ему по душе.

Итак, мисс Бринклоу находила утешение в занятиях тибетским языком, Маллинсон продолжал фырчать и кукситься, а Барнард, как и раньше, поражал всех своей то ли всамделишной, то ли напускной невозмутимостью.

– Сказать по правде, жизнерадостность этого типа начинает действовать мне на нервы, – не выдержал, наконец, Маллинсон. – Могу понять, когда человек пытается сохранить присутствие духа, но его бесконечное балагурство выводит меня из себя. Если дать ему волю, он нас всех обскачет.

Конвей и сам не раз дивился, с какой легкостью американец приноровился к новой обстановке.

– Может быть, нам повезло, что он оказался таким покладистым?

– По-моему, это чертовски странно. Что вы о нем знаете, Конвей? Кто он и откуда?

– Не больше вашего. По моим сведениям, он приехал из Персии и вроде бы собирался заниматься разведкой нефти. Человек он по натуре спокойный. Когда началась эвакуация из Баскула, мне стоило большого труда уговорить его присоединиться к нам. Он согласился только, когда я сказал, что американский паспорт от пули не спасет.

– Кстати, вы видели его паспорт?

– Кажется, видел, точно не помню. А почему вы спрашиваете?

– Вы можете подумать, что я сую нос не в свое дело, – рассмеялся Маллинсон. – Мне это ни к чему – за два месяца сиденья здесь у нас никаких секретов друг от друга не останется. Уверяю, все произошло совершенно случайно, и я никому словом не обмолвился. Даже вам не хотел говорить, но раз уж так вышло, то, пожалуй, скажу.

– Понятно, так что случилось?

– Паспорт у Барнарда подложный, и он никакой не Барнард, вот что.

Конвей поднял бровь в знак интереса весьма, впрочем, далекого от беспокойства. Барнард был симпатичен ему, и только. Конвей не испытывал никакого желания дознаваться, кто он на самом деле.

– Кто же он, по-вашему?

– Чалмерс Брайант.

– Вот тебе раз! С чего вы взяли?

– Сегодня утром он обронил записную книжку, а Чанг подобрал и отдал мне. Она была набита газетными вырезками, несколько штук выпали, и я в них, признаюсь, заглянул. В конце концов, газетные вырезки – не частная собственность. Все про Брайанта и его розыски, а одна с фотографией – вылитый Барнард, только без усов.

– Вы сказали Барнарду о своем открытии?

– Нет, я вернул его собственность без звука.

– Значит, ваша единственная улика – фотография в газете?

– Пока да.

– По-моему, одно это ничего не доказывает. Разумеется, вы, может быть, и правы, я не исключаю вероятности,что он и в самом деле Брайант. Теперь ясно, почему он так радовался, очутившись здесь – лучшего убежища не сыскать.

Маллинсон был заметно разочарован такой спокойной реакцией на сенсационную, по его мнению, новость.

– Что вы собираетесь предпринять? – спросил он.

Конвей на миг задумался.

– Понятия не имею. Скорее всего, ничего. Да и что можно предпринять?

– Послушайте, черт побери, если этот человек Брайант…

– Дорогой мой, даже если он император Нерон, в данный момент это не имеет никакого значения! Праведник он или мошенник, мы обязаны терпимо относиться друг к другу, пока находимся здесь. Становиться в позу совершенно бесполезно. Если я заподозрил бы что-нибудь в Баскуле, то, конечно, попытался бы связаться с Дели – это была бы моя прямая служебная обязанность. А сейчас я могу считать себя свободным от служебных обязанностей.

– Довольно наплевательская позиция, вам не кажется?

– Наплевательская или нет, главное, разумная.

– Короче говоря, вы рекомендуете мне позабыть о моем открытии?

– Скорее всего, это не в ваших силах, но я совершенно уверен, что для нас обоих лучше об этой истории помалкивать. Не ради Барнарда, Брайанта или кто он есть, а чтобы не влипнуть в чертовски неловкую ситуацию, после того как мы выберемся отсюда.

– Вы хотите сказать, что надо позволить ему улизнуть?

– Я бы сформулировал это немного иначе – удовольствие ловить его лучше доставить кому-то другому. Прожив с человеком бок о бок несколько месяцев, как-то неловко звать полицию с наручниками.

– Не согласен! Этот человек матерый мошенник – многие мои знакомые разорились из-за него.

Конвей пожал плечами. Он восхищался прямолинейностью Маллинсона, который видел все в черно-белом цвете. Школьный кодекс поведения суров, но прост. Раз человек нарушил закон, долг окружающих передать его в руки правосудия – при условии, что нарушен закон, который нарушать не положено. Именно таким был закон, касающийся чеков, акций и финансовых ведомостей. Брайант преступил его, и хотя Конвей особенно не следил за перипетиями этого дела, у него сложилось впечатление, что скандал разыгрался грандиозный. Огромная финансовая корпорация Брайанта в Нью-Йорке обанкротилась, и убытки составили около ста миллионов долларов – рекордный крах, даже в мире, помешанном на рекордах. Так или иначе – Конвей не был сведущ в финансовых делах – Брайант занимался аферами на Уолл-стрите. Было выписано распоряжение о его аресте, он бежал в Европу, и в пять-шесть стран разослали ордера об экстрадиции.

– Если хотите последовать моему совету, – промолвил наконец Конвей, – ничего никому не говорите. Не ради Барнарда, ради нас. Конечно, можете утешаться тем, что, может быть, он все-таки совсем другой человек.

Однако он оказался именно тем самым Брайантом, и это выяснилось в тот же вечер после ужина. Чанг только что откланялся; мисс Бринклоу занялась тибетской грамматикой; трое мужчин остались лицом к лицу за сигарами и кофе. Разговор за ужином не клеился, словоохотливый китаец несколько раз тактично поддерживал его, а теперь, когда он ушел, наступало неловкое молчание.

Барнард – редкий случай, – похоже, истощил весь свой запас анекдотов. Конвей почувствовал, что Маллинсон не в силах относиться к американцу так, будто ничего не случилось, и Барнард, видимо, что-то заподозрил. Внезапно американец отшвырнул сигару в сторону.

– Думаю, вам известно, кто я такой.

Маллинсон зарделся, как девушка, а Конвей с обычной своей невозмутимостью произнес:

– Да, мы с Маллинсоном догадываемся.

– Идиотская беспечность – надо же мне было оставить вырезки на виду…

– С кем не бывает.

– Вы так спокойно реагируете – уже кое-что.

Снова наступило молчание, которое немного погодя нарушил хриплый голос мисс Бринклоу:

– Я действительно не знаю, кто вы такой мистер Барнард, хотя с самого начала подозревала, что вы путешествуете инкогнито.

Все недоуменно уставились на нее, а она продолжала:

– Помнится, мистер Конвей сказал: «Нас всех в газетах пропечатают», а вы в ответ: «Ко мне это не относится». Я тогда и подумала, что, наверное, Барнард не настоящее ваше имя.

Возмутитель спокойствия зажег сигару и едва заметно улыбнулся.

– Мадам, – произнес он после долгой паузы. – Вы первоклассный детектив и приличное словечко подобрали – я действительно путешествую инкогнито.Умри – лучше не скажешь. А на вас, ребята, я совсем не в обиде, что вы меня вычислили. Пока никто ничего не подозревал, так бы и шло, но в этой катавасии чего мне перед вами нос задирать. Вы меня приняли как своего, и я вас не подведу. Раз уж вышло всем вместе бедовать, значит, надо помогать друг дружке. А как дальше обернется, поживем – увидим.

Слова Барнарда показались Конвею чрезвычайно разумными, и он взглянул на американца с любопытством и даже, как ни странно, с известной долей уважения. Удивительное дело: вот этот добродушный и неунывающий толстяк – международный аферист номер один. Будь он немного пообразованней, мог бы сойти за преуспевающего директора какой-нибудь приготовительной школы. За его жовиальностью угадывались следы недавних передряг, но она не была наигранной. Внешность этого человека не обманывала – он действительно был, что называется, «добрым малым» – ягненком по натуре и акулой лишь в силу своей профессии.