Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Она подождала некоторое время и, не получив ответа, устало опустилась на стул.

– Благодарю вас, доктор Рейнольдс, – сказал Дили, – вы нарисовали нам тягостную, но реальную картину. Еще раз благодарю вас, – повторил он.

Но она даже не взглянула на него. Калвер понял, что слишком много сил потратила она на свое сообщение.

– Я думаю, что теперь, когда вы услышали столь беспристрастную оценку нашей нынешней ситуации и возможных последствий, нам удастся продолжить разговор в более конструктивном духе, – подытожил Дили.

Он потрогал руками повязку на лице, и Калвер впервые подумал, что, должно быть, ему приходится все время преодолевать дискомфорт, боль и мучительное ожидание исхода своей собственной болезни. При этом столько сил и нервов затрачивает он, убеждая людей не совершать опрометчивые поступки. Хотя, быть может, защищал он не их, а разработанные его министерством инструкции.

Дили заговорил снова:

– Вернемся к началу нашей беседы. Несмотря на то, что линии связи в настоящий момент повреждены, я убежден, что многим людям удалось спастись в убежищах, аналогичных нашему. Я еще не сказал вам, что все убежища, расположенные в Центральном районе, дополнительно связаны между собой почтовой подземкой или метро.

– Вероятнее всего, если повреждены радио– и телефонная связь, снабженные специальной защитой, то туннели метро тем более разрушены, – выкрикнул кто-то.

– Да, несомненно, многие туннели повреждены, а возможно, и совершенно разрушены, но все же подземных трасс так много, что наверняка какие-то из них уцелели. Кроме того, некоторые здания в этом районе обладают повышенной устойчивостью и надежностью конструкций, они должны были выдержать ядерный взрыв. Это было заложено в проекте. Я не буду подробно рассказывать обо всех специально оборудованных убежищах, построенных после второй мировой войны. Скажу лишь, что их достаточно много. Только на северной линии метро – шесть.

Калвера не покидало какое-то необъяснимое ощущение, что, сколь бы убедительным и искренним ни выглядел Дили, он все равно что-то недоговаривает, будто в его словах есть какой-то двойной смысл. Он, конечно, плохо знал Дили, но все же никаких оснований считать его лжецом у Калвера не было – откуда же это навязчивое недоверие? Не оттого же, в самом деле, что Дили правительственный чиновник? Углубившись в свои размышления, он не расслышал несколько последних фраз Дили, но, по правде сказать, это его и не интересовало.

– ...главное правительственное убежище расположено за пределами города. Полагаю, что правительство сейчас там. Вся страна разделена на двенадцать регионов.

Калвер не думал, что хоть один человек сейчас слушает Дили.

– ...органы управления графств и округов...

“Какое это все имеет значение?” – снова подумал Калвер.

– ...местные органы управления...

– Дили!

Все посмотрели на Калвера, и Дили повернул к нему свое лицо в маске, нервно облизывая губы. Стараясь говорить спокойно, Калвер спросил:

– Дили, рассказывали ли вы кому-нибудь об этих тварях, которые напали на нас в туннелях?

Калвер искоса взглянул на Кэт и увидел, как она напряженно замерла, услышав его вопрос. Дили тоже был явно обескуражен.

– Я не знаю, Калвер, нужно ли об этом говорить.

– Разумеется, нужно. Это гораздо важнее и страшнее для всех нас, чем то, о чем говорили здесь вы, и доктор, и мистер Фарадей. Ведь Рано или, поздно придется выйти отсюда, а поскольку главный вход разрушен, туннели – наш единственный выход. И там нас поджидает смертельная опасность, о которой вы здесь ни словом не обмолвились.

– Я думаю, они вряд ли останутся в туннелях, им понадобится пища, они выйдут на поверхность и погибнут от облучения.

Калвер усмехнулся и сказал:

– Видимо, Дили, вы не слишком прилежно учились.

Их диалог был непонятен окружающим. Еле сдерживаемое обоими напряжение передалось всем. Первым вмешался в разговор Фарадей:

– О чем говорит этот человек, Дили? Какие твари?

Ответила ему доктор Рейнольдс. Она сняла очки, протерла их салфеткой и так же бесстрастно, как только что о лучевой болезни, сказала:

– Недалеко от аварийного входа в убежище на Дили, Калвера и мисс Гарнер напали крысы. Судя по их рассказам, животные были необычайных размеров и чрезвычайно агрессивны. Они нападали на людей, пытавшихся спастись в туннелях, и пожирали их.

Фарадей помрачнел и, взглянув на Калвера, спросил:

– Что значит необычайно большие? Какие они?

Калвер раздвинул руки, как хвастливый рыбак, и ответил:

– Ну, я не знаю, размером они скорее напоминают собаку.

В комнате снова воцарилось молчание. Люди оцепенели от страха перед еще одной опасностью.

– И все же, я думаю, – не сдавался Дили, – что они больше не представляют для нас угрозы. К тому времени, когда мы покинем убежище, большинство из них погибнет.

Калвер с сомнением покачал головой, но ничего не успел сказать. Словно прочитав его мысли, доктор Рейнольдс обратилась к Дили:

– Нет, мистер Дили, это не так. Вы, вероятно, забыли о том, что некоторые представители животного мира обладают повышенной устойчивостью к радиации. В том числе и крысы.

Она надела очки, тяжело вздохнула и продолжила, с трудом произнося каждое слово:

– Если эти крысы – потомки черных крыс, терроризировавших Лондон несколько лет назад, а судя по вашим описаниям, это именно так, они не только не пострадают от радиации, но, напротив того, она будет способствовать их дальнейшему росту.

Глава 7

Климптон внимательно прислушался. Снова этот странный звук, будто кто-то скребется в темноте. Он подождал какое-то время. Было тихо. Звук не повторился. Может быть, просто нервы сдают. Климптон почувствовал, что все тело онемело от напряжения. Он попытался выпрямиться, но в этом маленьком закутке не мог даже просто вытянуть ноги. Он слегка пошевелил мышцами на спине, пытаясь избавиться от боли, сковавшей все тело. Боль была такой резкой, что он чуть не застонал, но сдержался, чтобы никого не разбудить. Его часы показывали 23.40. Стало быть, ночь. Здесь, в этой тесной тюрьме, куда они сами заточили себя, спасаясь от взрыва, день ничем не отличался от ночи.

Он даже уже не мог определить, сколько времени они здесь проторчали. Два дня? Три? Неделю? Нет, нет, вряд ли так долго. Не может быть. Или может? Когда ничего не происходит и неподвижно сидишь на одном месте, время тоже как будто останавливается. Но все же что его разбудило? Этот странный звук или крик Кевина? Он теперь часто кричит во сне. Бедному ребенку, наверное, снятся кошмары.

Климптон достал из кармана рубашки маленький фонарик и включил его. Ему очень хотелось зажечь большую лампу, висевшую на крюке прямо над его головой, но нужно было беречь батареи. Никто не знал, сколько им еще предстоит проторчать здесь. Свечи тоже надо было беречь. Он направил луч света на сына. Ребенок спокойно спал. Рот его был слегка приоткрыт, и только грязные потеки на лице мальчика свидетельствовали о том, что нормальный жизненный уклад нарушен. Он чуть отвел фонарь в сторону и увидел другое лицо. Старая, сморщенная серая кожа, напоминавшая пергаментную бумагу. Рот бабушки тоже был приоткрыт, но в черном глубоком провале ее рта было что-то пугающее. Она тяжело дышала, и казалось, что каждый выдох уносит мгновение ее жизни. А лежащий рядом ребенок ловит их на лету, втягивая в себя короткими неглубокими вдохами. Климптон уловил что-то символическое в открывшейся ему картине – жизнь не может исчезнуть навсегда, она переходит от одного живого существа к другому.

– Айан! – донесся до Климптона сонный голос жены.

Он направил на нее фонарик. От света она зажмурила глаза.

– Случилось что-нибудь? – шепотом спросила Сиан.

– Да нет, вроде все в порядке. Просто мне показалось, что я слышу снаружи какой-то странный шум. Будто кто-то скребется.

Она повернулась к нему, поуютнее устраиваясь в своем спальном мешке.

– Должно быть, это Кэсси, – пробормотала она, засыпая. – Бедная собака.

Сиан уснула прежде, чем он успел выключить фонарь. В этом не было ничего удивительного: с тех пор как они укрылись в своем импровизированном убежище, она так же, как и он, спала урывками и очень чутко.

Айан Климптон сидел в темноте под лестницей, ведущей наверх, внимательно вглядываясь в темноту и прислушиваясь к каждому шороху. Темнота была наполнена разнообразными звуками. Сверху доносились отдаленные взрывы, грохот рушащихся построек. Иногда ему казалось, что звуки проникают в подвал и снизу, как бы из-под земли. Это было похоже на шум поезда. Однако Айан был уверен, что этого не может быть. Он почти не сомневался, что не только наверху разрушено почти все, но и подземные сооружения пострадали ничуть не меньше, и уж, во всяком случае, поскольку отключена электроэнергия, поезда метро, безусловно, не ходят.

Айан гордился тем, что ему удалось спасти свою семью. Он вспомнил, как Сиан посмеивалась над ним, когда он штудировал выпущенную министерством внутренних дел брошюру о том, как выжить в ядерной войне. По правде говоря, он не может объяснить, что побудило его отнестись к этой брошюре с таким вниманием. Поначалу, вытащив ее из почтового ящика и пролистав почти не глядя, он хотел тут же выбросить ее в мусорную корзину. Но что-то удержало его. Он отнес ее в свой кабинет и поставил на полку с книгами. Скорее всего, это было чисто механическое действие: авось когда-нибудь пригодится. Позже, когда возникла напряженность на Ближнем Востоке, он изучил эту инструкцию.

Министерство внутренних дел рекомендовало домовладельцу оборудовать убежище в своем собственном доме: в подвале или в кладовке под лестницей. В доме у Климптонов было и то, и другое – и подвал, и кладовка под лестницей. Он, конечно, не дошел до того, чтобы замазать известкой окна в доме, даже когда кризис достиг критической точки. Не хотелось все-таки сделаться посмешищем в глазах соседей. Но внутри дома, вдали от посторонних глаз, он постепенно оборудовал убежище. Перенес вниз, в подвал, консервы, которые обычно хранились в кладовке, приготовил два пластиковых ведра для санитарных нужд, сделал запас воды, сложил спальные мешки и постельное белье в кладовке так, чтобы их сразу можно было найти и перенести в подвал, как только зазвучит сигнал тревоги. Купил несколько фонарей, лампу, свечи и сделал запас батареек. Приобрел также переносную плиту, оборудовал аптечку первой помощи, перенес в подвал журналы, книги, комиксы для Кевина, туалетную бумагу. В общем, все необходимое. Конечно, он не привел подвал в надлежащий порядок, не вынес отсюда старые, ненужные вещи, такие, как драный матрац, который Бог знает сколько провалялся здесь, внизу. Он не заделал маленькое окошко в подвале, и, разумеется, когда прозвучала сирена, у него уже не было на это времени. Но все же благодаря его приготовлениям им удалось пережить самый страшный момент. По крайней мере, они не метались в панике по улице, как многие их соседи.

Конечно, надо было построить в подвале настоящее кирпичное убежище, укрепить потолок, всегда держать ванну и раковину наполненными водой. Да мало ли что еще можно было сделать для большей безопасности. В конце концов, он мог увезти свою семью в Шотландию.

И все же Климптон был доволен собой. Он выполнил свой долг. Не многие мужчины сделали больше. И, самое главное, они все были вместе. И это тоже его заслуга. Климптон принадлежал к новому поколению бизнесменов. Свой офис он оборудовал дома, у себя в кабинете. Главным орудием его труда был компьютер. Стоило нажать на клавишу, и он мог связаться с любым офисом интересующей его компании в любой части света. Он был совершенно независим и очень дорожил своей свободой. Никаких конторских интриг, никаких деловых поездок, никакого пресмыкательства перед боссом. И все это вместе означало, что он мог уделять достаточно много времени своему сыну Кевину.

Его размышления снова прервал этот странный звук: он ясно слышал его. Будто кто-то скребется, пытаясь пробраться в подвал. Может быть, это действительно их любимица Кэсси? Да нет, это невозможно. Бедную собаку пришлось закрыть снаружи, к большому огорчению всей семьи. Но держать собаку в подвале было не только неразумно, но и негигиенично. Им и так приходилось испытывать массу неудобств. И кормить ее надо было бы, а запас еды, который он собрал, был весьма скуден. Они плакали, слыша, как выла собака, когда на город обрушились бомбы. А потом еще долгое время она жалобно скулила, будто звала на помощь, – сколько это продолжалось, он не знает, но казалось, что вечность. Кевин так жалел собаку, что вообще не замечал бомбежку. Правда, Кэсси давно уже затихла. Климптон подумал, что, должно быть, она сбежала в другую часть дома и спряталась где-нибудь там, если, конечно, дом уцелел. А если нет, она давно уже погибла под его обломками. Быть может, лежит где-нибудь рядом, возле двери, ведущей в подвал. А может, ей удалось выбраться из дома, и она с улицы пыталась пробраться к ним через подвальное окно. Ничего этого он не знал. Мог лишь предполагать, и вариантов этих было бесчисленное множество.

Климптон пошевелил ногами и застонал от боли. В этом подвале он мог спать только стоя. Во всяком случае, если другие члены семьи лежали, ему попросту не хватало места. Он сидел скрючившись, все тело ныло от боли, и, конечно, ни о каком сне даже речи быть не могло.

Им предстояло прожить в убежище по меньшей мере две недели, а может быть, и больше, до повторного сигнала сирен, который будет означать, что опасность миновала и можно выйти на улицу. Климптон, правда, готов был рискнуть и выйти сейчас же. По его подсчетам, они провели здесь, в подвале, не меньше недели, а значит, вероятность облучения не столь велика. Зато они скоро задохнутся от вони, исходящей от пластмассового ведра, несмотря на то, что оно закрыто крышкой и в него добавлен дезодорант.

Он может лишь слегка приоткрыть дверь, протиснуться с ведром в узкую щель, вылить помои и заодно проверить, живали собака. Климптон сбросил покрывало и нащупал большой фонарь. При этом его рука задела костлявую ногу бабушки, но та даже не шелохнулась. Нога была холодная, хотя в подвале было не просто тепло – душно. Бабушка наотрез отказывалась спать в спальном мешке, заявляя, что он напоминает ей смирительную рубашку. Она использовала мешок как матрац, а накрывалась тонким покрывалом.

Климптон нашел фонарь, затем осторожно, стараясь никого не разбудить, нащупал пластмассовое ведро. Пожалуй, это было самым трудным моментом для каждого из них: пользоваться ведром вместо туалета. Это было ужасно неловко, и, хотя они выключали свет, темнота все равно не могла заглушить ни звуки, ни запахи. Эта процедура шокировала всю семью, но Климптон не поддался ни на уговоры, ни на протесты и не позволил никому выходить из убежища. Ведро нетрудно было найти в темноте. Помещение было так мало, что здесь все находилось на расстоянии вытянутой руки. Он осторожно поднял ведро, и в нос ему ударил зловонный запах.

Климптон толкнул плечом маленькую дверцу справа, но она не поддалась, потому что с той стороны была придавлена тяжелым матрацем. Он надавил посильнее – дверь приоткрылась. В этот момент у него за спиной беспокойно заворочалась Сиан.

– Айан, – позвала она встревоженным голосом, – где ты?

– Все в порядке. Спи. А то разбудишь остальных.

– Что ты собираешься делать?

– Хочу избавиться от этого проклятого ведра, – прошептал он.

– А это не опасно? Не слишком рано ты собрался выходить?

– Я постараюсь управиться как можно быстрее. Думаю, что ничего не случится.

– Пожалуйста, будь осторожен.

– Хорошо, хорошо, спи.

Он с трудом протиснулся сквозь узкую щель, осторожно держа перед собой ведро, чтобы не расплескать зловонную жижу. От матраца, прикрывавшего дверь, пахло сыростью и еще чем-то специфически неприятным. И он подумал о том, что за все годы, что матрац провалялся здесь, в нем, наверное, развелось множество насекомых. Его чуть не вырвало от смеси этих запахов: от ведра и от матраца. Но он с трудом сдержался, проглотил слюну и поспешил к лестнице, ведущей в подвал.

Интересно, уцелел ли подвал? Ведь если дом рухнул, то и подвал наверняка пострадал и сквозь пробоины туда попадает не только ветер, но и радиоактивные осадки. Вовремя все же они перебрались в кладовку. Хотя вряд ли, конечно, дом не выстоял. В Аймингтоне почти все дома старые и крепкие. Тогда строили на совесть. Фундаменты были крепкими, и стены толстыми, и раствор не жалели, и кирпичная кладка получалась прочная. Вероятно, в Лондоне мало домов уцелело, но Климптон подумал, что такие дома, как в Аймингтоне, могли даже послужить своего рода защитой – все зависело от направления взрывной волны. Во всяком случае, его большой дом с верандой стоял как раз в середине квартала, поэтому вполне возможно, что он уцелел.

Наконец он выбрался в подвал. Прежде чем зажечь фонарь, он мысленно представил страшную картину разрушения, которую, возможно, сейчас увидит: обрушившийся потолок, груды обломков, осколки стекла, быть может, даже сквозь пробоины в потолке он увидит ночное небо. Климптон тряхнул головой, отгоняя это наваждение, мысленно выругал себя за малодушие и зажег фонарь. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что подвал выдержал удар. Правда, весь пол был завален кусками штукатурки и осколками стекла. Подвальное окошко было разворочено, рама выбита, и с улицы внутрь набилось столько разнородного мусора, что все отверстие окна было плотно забито им, так что вряд ли сюда могла проникнуть радиоактивная пыль.

Климптон почувствовал, что устал почти до изнеможения, и удивился, что столь незначительные усилия, которые он потратил на то, чтобы выбраться из кладовки в подвал, так утомили его. Видимо, сказались долгие часы, проведенные почти без движения в неудобной позе, в спертом воздухе, которым им приходилось дышать все эти дни. Климптон подумал о сыне, как все это отразится на его здоровье. И тут он снова услышал этот странный звук. Будто кто-то скребется рядом. Он, затаив дыхание, замер. Затем посветил фонарем в дальний угол. Там ничего не было. Потом – вдоль стены. Фонарь выхватил из темноты старый трехколесный велосипед Кевина, сломанное игрушечное ружье, старую стиральную машину, которую отказались забрать мусорщики, разбитый проигрыватель, затянутый паутиной. Другой угол – здесь тоже не было ничего подозрительного. Теперь стена, ведущая к лестнице. Тоже ничего, даже никакого хлама, никакой ненужной мебели. Эта стена была пуста. Но все же что-то, что-то здесь было... Тень. Но откуда она? Он пристально всматривался в темноту, пытаясь понять это. И вдруг услышал этот тревожащий его звук. Сверху, прямо у себя над головой. Безумие какое-то! Он ясно слышал, как чьи-то когти скребут по дереву. Направление звука, ему казалось, он определил точно: он раздавался над лестницей.

А потом вдруг послышалось хныканье, напоминающее плач ребенка. Климптон понял, что это собака, и как-то сразу успокоился. Бедная Кэсси наверняка почувствовала, что он рядом, и пытается добраться до него. Он посветил фонарем наверх, и звук стал ожесточеннее. Должно быть, она увидела свет под дверью и разволновалась еще сильнее. Климптон решил, что надо успокоить собаку, чтобы та не разбудила всех. Он осторожно взобрался по деревянным ступеням наверх, одновременно обрадованный и огорченный тем, что Кэсси еще жива: они очень любили собаку, и было невыносимо думать, что она погибла. Но живая она создавала большие проблемы. Поднявшись наверх, он опустился на корточки и заглянул в щель под дверью. Кэсси встретила его приближение взволнованным визгом.

В этот момент он почувствовал за спиной какое-то едва уловимое движение. Он резко оглянулся, посветил фонарем вниз и снова увидел скользящую по стене непонятную тень, которая несколько минут назад насторожила его. Он снова обернулся к двери и ласково позвал:

– Кэсси.

В ответ раздался короткий радостный визг.

– Кэсси, хорошая девочка, – пытался он успокоить собаку. – Все хорошо, Кэсси. Ты хорошая собака.

Однако собака продолжала повизгивать, как бы уже не радуясь, а жалуясь.

– Я знаю, девочка, ты боишься, ты хочешь быть с нами. Но сейчас я не могу тебя впустить. Понимаешь, я хочу, но не могу.

Климптон пытался объяснить собаке то, что чувствовал на самом деле. Ему было невероятно жалко бедную собаку, и он с трудом удерживал желание открыть дверь и впустить Кэсси. Но нужно проявить максимальную выдержку и твердость. Как бы он ни любил собаку, в конце концов, его семья для него важнее. Собака лишь усугубит их и без того тяжелое положение. Помимо всего прочего, это будет слишком негигиенично. Пока он раздумывал, Кэсси разволновалась не на шутку. По-видимому, она не сомневалась, что он вот-вот откроет дверь и она бросится на грудь своему хозяину.

Боковым зрением он снова уловил какое-то движение внизу под лестницей. Это была не тень, а что-то живое, черное, сливающееся с окружающей темнотой. Присмотревшись, Климптон увидел, что их несколько и все они крадутся друг за другом вдоль стены.

Собака за дверью, похоже, совсем обезумела. Она скребла когтями по дереву, непрерывно визжала и выла. Климптон подумал, не открыть ли ему дверь хотя бы ненадолго, чтобы успокоить Кэсси. Но понял, что это бессмысленно. Он еще какое-то время говорил ласковые слова:

– Замолчи, девочка. Успокойся. Ну успокойся. Все будет хорошо.

Он думал, что его голос приведет ее в чувство. Но она выла еще сильнее. И он наконец не выдержал:

– Прекрати сейчас же!

Он стукнул кулаком по двери.

– Да заткнись же ты, Кэсси, ради Бога!

Но собака продолжала лаять и выть все неистовее. Затем она начала дико рычать, и Климптон с горечью подумал, что Кэсси не выдержала всего случившегося и просто сошла с ума.

Он все еще стоял на лестнице, не замечая черных ощетинившихся животных, окружавших его со всех сторон. Казалось, они выползали из глубокой тени, но это была не тень, а трещина между стеной и полом, переходившая в глубокую расщелину, образовавшуюся от сдвига почвы при взрыве. Черные существа выползали из этой расщелины. Их было так много, что можно было подумать, будто оттуда вытекает черная вязкая жидкость. Снизу до Климптона донесся тревожный голос Сиан:

– Айан, что там происходит? Ты нас всех разбудил.

– Папа, это Кэсси? – послышался голос Кевина. – Пожалуйста, впусти ее. Приведи ее сюда, пожалуйста!

– Ты знаешь, что этого делать нельзя, – громко, чтобы сын услышал его, сказал Климптон.

Он знал, что мальчик сейчас горько плачет, и ни матери, ни бабушке не удастся его успокоить. Проклятая собака! Можно подумать, что у них нет других проблем.

Климптон отпрянул назад. Господи, собака в отчаянии бросалась на дверь. Зачем он только поднялся сюда? Все эти дни она вела себя так тихо что они уже мысленно оплакали ее. Ему, конечно, следовало что-нибудь сделать с собакой перед тем, как они спустились в убежище. Но что? Перерезать ей горло? О нет, этого он бы не смог сделать никогда. Запереть ее в шкафу? Отравить? Но у него не было времени, не было времени думать и принимать решения.

Глухой удар в дверь. Затем еще один, и снова. Собака, будто в припадке, билась о дверь.

– Прекрати! – закричал Климптон, выходя из себя. – Ты глупая проклятая надоеда!

Он забарабанил кулаками в дверь, пытаясь привести ее в чувство.

У подножия лестницы, замерев и задрав голову вверх, стояло таинственное черное, существо. В его темных глазах отражался свет фонаря. Лапы с длинными когтями опирались на нижнюю ступеньку лестницы, а изогнутая спина напоминала горб. Животное, замерев на месте, внимательно наблюдало за человеком. Затем оно стало принюхиваться. И, отойдя от лестницы, покрутилось вокруг пластмассового ведра, привлеченное резким запахом. Его чуткие уши уловили какие-то звуки, а глаза, обладающие способностью, видеть в темноте, различили вход в темный туннель. И звуки, и какие-то волнующие запахи доносились оттуда. Животное подкралось поближе, сунуло длинную морду в отверстие туннеля и возбужденно заскребло лапами. Это были звуки и запахи, издаваемые живыми существами, причем; какой-то врожденный инстинкт подсказал крысе, что эти живые существа беззащитны. Она раздвинула челюсти, обнажив длинные острые зубы, с которых капала слюна, и вошла в туннель.

Ее тело с сильными задними лапами и горбатой спиной свободно двигалось в этом пространстве. За ней последовала другая крыса, потом еще одна... Розовый длинный хвост последней крысы, по-змеиному извиваясь, прополз по пыльному полу подвала и исчез в темном проходе.

Наверху Кэсси заливалась неистовым лаем и в каком-то безумном припадке изо всех сил билась в дверь, которая содрогалась и трещала от ее ударов. Климптон уже не сомневался, что собака взбесилась и что ей наверняка удастся выбить дверь. Он думал только об одном: как сделать так, чтобы бешеная собака не попала в их убежище. В таких условиях даже подумать страшно о последствиях укуса бешеной собаки. Черт побери, что же делать? Как успокоить ее, как остановить это безумие? Разве им мало того кошмара, который они уже пережили? Зачем он вообще вышел из убежища?!

Дикие крики раздались снизу. Это кричали Сиан и Кевин! Он резко повернулся, и луч фонаря скользнул вниз. От ужаса Климптон чуть не рухнул вниз. Если бы это произошло, он свалился бы прямо на них. Потому что весь подвал был забит толстыми, покрытыми шерстью телами, будто устлан сплошным живым черным ковром.

Они извивались, перепрыгивали друг через друга, принюхивались, двигали длинными острыми носами из стороны в сторону. Их желтые глаза сверкали в темноте множеством алчных огней. Чудовищная, зловещая масса копошащихся крыс. Таких огромных, каких он никогда в жизни не видел и даже представить себе не мог. Настоящие чудовища!

– Не-е-ет! – закричал он в отчаянии, услышав душераздирающие крики жены и сына.

Перегнувшись через перила, он увидел, как крысы одна за другой исчезают в туннеле, ведущем в убежище.

Климптон бросился вниз, перепрыгивая через ступени, и оказался в самой гуще копошащейся крысиной массы. Спотыкаясь, падая на колени, он размахивал фонарем, пробираясь к входу в убежище. Свет фонаря отпугивал крыс: они разбегались в стороны. Стараясь устоять, он бил их ногами, кричал на них, кидал в них старые вещи, которые попадались под руку. Не обращая внимание на острые зубы, впившиеся в икры ног, он дотянулся до матраца, закрывавшего вход в убежище, и изо всех сил потянул его на себя. Дверь широко распахнулась, и он тут же понял бессмысленность своих усилий.

То, что он увидел в свете фонаря, было диким, безумным, невыносимым кошмаром: черная куча дерущихся крыс, вырывающих друг у друга куски чего-то бело-красно-розового... Он понял – это все, что осталось от его семьи. По полу растекалась красная лужа. Это была их кровь.

Что-то навалилось на него сзади, но он не чувствовал острых как бритва зубов, вонзившихся в его тело, рвущих на куски его плоть. Он не чувствовал, как жадные челюсти пьют его кровь. Ничего этого он не чувствовал. В нем только билась последним всплеском жизни боль его сына, жены, матери. Потеряв сознание, он упал в это жидкое липкое месиво, чтобы навсегда остаться с ними.

А дверь под лестницей все еще содрогалась от ударов Кэсси. Удары становились все чаще и сильнее, словно подстегиваемые визгом, криком и воплями, доносившимися снизу. Когда эти звуки смолкли и снизу лишь раздавалось жадное чавканье челюстей и хруст, собака затихла, и можно было уловить ее еле слышное жалобное повизгивание.