Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Фэрбенк выронил свой драгоценный нож в тот миг, когда прямо над ним сорвался вниз инженер. Он пытался схватить инженера на лету и выронил нож. Теперь Фэрбенк в каком-то оцепенении наблюдал за бурлившей внизу пеной, за кровью, вырывавшейся из нее алыми гейзерами.

Калвер смотрел вниз, в широко раскрытые, молящие глаза Стрэчена. Одной рукой Стрэчен крепко вцепился в ступеньку, а другой тянулся к Калверу. Пальцы руки вытягивались и изгибались в молящем жесте. И Калвер начал спускаться, не обращая внимания на предостерегающие крики Фэрбенка.

Стрэчен ушел в воду еще глубже, и Калвер вынужден был спуститься еще ниже. Он наклонился с лестницы, цепко держась за ступеньку одной рукой, и другой все-таки дотянулся до Стрэчена. Кончики их пальцев соприкоснулись и проскользнули в ладони друг друга. Две руки сцепились в крепкий замок!

И тут крыса, с какой-то ухмылкой появившаяся из воды прямо за плечом инженера, стремительно прыгнула на руку Стрэчена – и на руку Калвера тоже, – как будто их сцепленные руки были не чем иным, как корабельной якорной цепью. Она оказалась на плече Кал-вера раньше, чем он успел отреагировать. Но едва тварь коснулась его, Калвер инстинктивно дернул головой в сторону, крысиные зубы резанули его по уху и вцепились в висок. Калвер закричал. Это был крик отчаяния, потому что ему пришлось отпустить руку Стрэчена. Он что есть силы ударил крысу в подбрюшье, оторвал ее от себя и, приподняв, отшвырнул прочь. Изгибаясь в воздухе, крыса испустила странный младенческий крик и плюхнулась опять в бурлящий колодец.

Плечи Стрэчена уже почти скрылись под водой, но он, сделав последнее усилие, снова приподнялся над поверхностью. Калвер едва не потерял сознание, увидев массу черных тварей, покрывавших спину, туловище и ноги инженера. Вода вокруг него была совершенно красной.

Казалось, Стрэчен почти улыбался, когда он с усилием втягивал себя наверх. Но это была застывшая улыбка, а в глазах инженера метались испуг и изумление: инженер понял, что у него не осталось никакой надежды. Он снова начал скользить вниз, тяжесть повисших на нем тварей тянула его назад, в этот липкий буйный водоворот.

Вот под водой скрылись его плечи. Его подбородок. Но прежде, чем он ушел под воду, лицо его обратилось вверх. Его глаза оставались открытыми до тех пор, пока и лицо не поглотила вода. Не закрылся и рот, когда вода хлынула в него. Лицо Стрэчена, скрывшееся под водой, превратилось в белое расплывчатое пятно. Но и оно угасло в яркой и густой киновари.

Чья-то рука сжала плечо Калвера. Вздрогнув, он резко повернул голову.

– Ты ничего не мог поделать, – сказал Фэрбенк. – Давай подниматься. Пока они не бросились и на нас.

После кратчайшей из всех пауз Калвер кивнул, и оба они возобновили подъем. Их насквозь промокшие ботинки то и дело соскальзывали с успевших высохнуть железных ступенек. Поднимаясь мимо вделанного в стену трубопровода, они услышали доносившиеся оттуда шаркающие звуки. Что-то колотилось с внутренней стороны решетки, яростно скреблось об нее, стремясь добраться до карабкающихся по лестнице людей. Фэрбенк с отвращением плюнул в отверстие, а Калвер не мог отвести от ниши глаза. И все же он продолжал подъем.

В тот момент, когда Калвер просунул плечи в люк наверху шахты, опять ярко блеснула молния. Калвер глянул вниз, в глубокий колодец, откуда все еще доносились визгливые звуки крысиной потасовки.

Калвер закрыл за собой дверцу. Казалось, будто сами врата ада затворились за ним. Конечно, эти твари смогут взобраться и по лестнице, но не раньше, чем закончат свой страшный пир. Снова прогремел гром. Калвер дополз до узкого отверстия, пробитого в башне, где его поджидал Фэрбенк, и выглянул наружу. Из-за проливного дождя ничего не было видно.

Опять сверкнула молния. Калверу удалось разглядеть, что все здания вокруг вентиляционной шахты обрушились. Это их массивные развалины защитили башню шахты от взрывной волны. А сама башня была окружена теперь своеобразным частоколом – остатками зданий.

Калвер выглянул наружу. Под ним была куча булыжников. Всего в двенадцати – тринадцати футах под ними. Пустяковое расстояние. Калвер кивнул Фэрбенку, чтобы тот шел первым. Снова грянули раскаты грома. Механик ухмыльнулся. Ухмылку эту высветила вспышка молнии. Прежде чем разжать руки, Фэрбенк на мгновение прилип к краю проема. А Калвер смотрел, как молния зигзагом пронизывает небо. Он никогда в жизни не видел подобной молнии. Она вспорола черноту ночи в пяти разных местах одновременно и как бы зафиксировала мрачную картину разрушений. Воздух наполнился электричеством.

Калвер соскользнул с края отверстия и спрыгнул в темную, залитую дождем ночь.

Часть третья
Вторжение

Черные твари легко двигались по руинам, разыскивая самую лакомую добычу – людей. По их рядам пробегало острое, лихорадочное возбуждение: они понимали, что их ждала изобильная, легко доступная пища. Чувствуя, что их жертвы беспомощны, крысы не знали пощады: добычей их лязгающих зубов становились мужчины и женщины, старики и дети, в ослабевших телах которых почти не оставалось сил, чтобы сопротивляться зловещей мощи новоявленных хищников. И даже недавно образовавшиеся общины не стали для уцелевших людей какой-то защитой от внезапных атак, потому что крысы инстинктивно чуяли необходимость перегруппировки сил и соотношение этих сил всякий раз менялось в их пользу, резко и внезапно.

Они обнаружили гигантский источник пищи неподалеку от гнезда Матушки – теплые, живые припасы. Они подкреплялись ими уже много дней и ночей. Но по мере того как это сырое мясо разлагалось, твари начали искать более свежее лакомство – плоть, которая была еще влажной, источавшей соки, полной еще не запекшейся, еще не застывшей крови. И еще там, внутри черепов, это вкусненькое. Правда, до тех пор, пока оно не превращалось в результате гниения хозяина в водянистую, слизистую кашицу. В своих поисках хищники становились все наглее, бесшабашнее, ненасытнее. Пока они еще предпочитали ночь, но уже все меньше и меньше робели при свете дня. Они управляли мелкими своими сородичами, потому что силы и коварства у них было куда больше, чем у меньших собратьев. А ими самими, в свою очередь, управляли другие – странные, омерзительные существа. Они выходили на поверхность только под покровом темноты, скользя своими разбухшими уродливыми телами среди костей и полусгнивших трупов, перекликаясь каким-то пронзительным мяуканьем. Мутанты среди мутантов, гротеск среди отвратительного кошмара. Их охраняли и выкармливали гигантские черные крысы. Оставаясь пока слабее своей прилизанной Черной армии, но уже господствуя над ней, испуганные и преуспевающие, покорные и властные, как бы скрывающие в своих бесформенных очертаниях некую одним им ведомую тайну, эти монстры каждый раз трепетали в предвкушении нового возбуждения. Их медлительные тела передвигались, не зная покоя и отдыха, их уродливые конечности и морды время от времени зарывались в загаженную землю, которую они населяли, зловещая симфония их мяуканья по ночам, дойдя до неистовой кульминации, медленно угасала и наконец утихала совсем.

Сейчас взоры монстров устремились к дальнему углу центрального помещения их темного подземного мира, хотя у многих из них глаза, если они вообще были, не видели ничего. Страсть, испепелявшая их в течение долгих часов, понемногу слабела, но все же не исчезала до конца.

Они ждали, и к ним приходили думы Матушки-Крысы. Они ощущали ее муки, чувствовали ее боль. Они ждали и радовались, насколько умели.

Глава 20

Тоненькая струйка холодной воды вдруг прекратилась совсем. Женщина, чертыхнувшись, закрутила кран и поставила едва наполненный чайник на плиту. Потом в прихожей она сняла с аппарата телефонную трубку и, быстро отыскав нужный номер в лежавшем здесь же справочнике, набрала его.

– Я вам уже дважды жаловалась, – сказала она. – А теперь вот вода вообще не идет. Какого же черта я должна платить за эту проклятую воду, если у меня ее нет?

Женщина покраснела, рассердившись и на себя, и на то, что ей ничего не ответили.

– Вы меня даже ругаться заставили, – продолжала она, – вот до чего вы меня довели. И я не желаю больше слушать от вас никаких извинений! Пусть-ка лучше кто-нибудь прямо сегодня заглянет ко мне и все наладит! А не то мне придется обратиться к вашему начальству.

Молчание.

– Ну, так что же вы мне скажете? Говорите же! Телефон по-прежнему молчал.

– Ну хорошо, пусть так. И все-таки должна вам напомнить, что вежливость ничего не стоит. Так я жду вашего человека сегодня утром, хорошо?

Шорох в трубке чем-то напоминал звуки из морской раковины.

– Хорошо, благодарю вас и надеюсь, что еще раз звонить мне не придется.

Удовлетворенно хмыкнув, женщина повесила трубку.

– Не понимаю, куда катится эта страна, – пробормотала она, запахивая свой поношенный кардиган потуже: от входа подул ветерок, хотя и теплый.

Вернувшись на кухню и наполняя заварочный чайник так и не согревшейся водой, женщина принялась жаловаться мужу. Он сидел за сосновым столом с газетой, прислонив ее к пустой молочной бутылке. Жирная черная муха размером с пчелу приземлилась на его щеку и медленно ползла по этому бледному ландшафту. Мужчина не обращал на нее внимания.

– ...пусть даже вода сегодня и дешева, – жужжала тем временем его жена. – Но нам приходится платить за нее, даже когда ее нет! И ведь никогда не разрешат платить меньше положенного! Да это же просто повышение цен, вот что это такое! И так во всем. Деньги, денежки – они всем управляют. О закупках на неделю даже подумать страшно! Один Бог знает, как все вздорожало за последнее время. Боюсь Барри, что вскоре тебе придется отстегивать мне на хозяйство побольше денег. Да-да, все понимаю, но уж извини. Если хочешь есть так, как привык, то изволь давать мне больше.

Размешивая чай, она обрызгала палец и быстро облизала его. Потом закрыла заварочный чайник, поставила его на стол и уселась напротив мужа.

– Ну а ты, Тина, – обратилась она к дочери, – собираешься наконец съесть кукурузные хлопья или так и будешь сидеть и любоваться на них целый день?

Дочка даже не пошевелилась.

– Ты опять опоздаешь в школу, если не поторопишься! И сколько еще раз тебе надо напоминать, что я не разрешаю брать с собой за стол Синди? Ты же больше болтаешь со своей куклой, чем ешь!

И женщина, подхватив куклу с коленей дочери, – забыв, кстати, что сама же туда ее и положила несколько минут назад, – посадила куклу на пол, к ножке стола. Тина вдруг стала сползать со стула. Мать вскочила и, недовольно бормоча, попыталась снова усадить девочку прямо. Но сколько она ни старалась, подбородок Тины так и остался свесившимся на грудь.

– Ну ладно, можешь дуться и дальше, посмотрим, к чему это все приведет.

Между тем маленькая тварь с множеством похожих на реснички ножек выглянула из гнездышка, свитого в ухе девочки, потом выползла оттуда и юркнула в светлые волосы Тины.

Женщина разливала по чашкам почти бесцветный чай с черными крапинками незаварившихся чаинок, масса которых застыла в ситечке мокрым, заплесневевшим комком. Крохотные серебристые насекомые бросились врассыпную из-под молочника, когда она подняла его и попыталась, правда, безуспешно, извлечь оттуда засохшую сметану.

– Сэмми, – обратилась она к сыну, – перестань наконец бренчать ложкой и доедай хлеб. И будь любезен, поправь свой галстук! Сколько раз мне еще тебе это повторять? В твои десять лет ты уже вполне мог бы и сам одеться как положено.

Но сын молча уставился на позеленевший хлеб, валявшийся рядом с его чашкой, наполненной кукурузными хлопьями. Эта кашица тихонько шевелилась: крохотные твари принялись завтракать. Губы мальчика замерли в оскале – совсем как у манекенов, которыми пользуются чревовещатели. Глаза его уже заволокла туманная пленка, и выпущенная на волю ложка еще каким-то образом удерживалась в скрюченной руке. Обрывок веревки, идущий поперек груди, прочно привязывал его к стулу.

Женщина вдруг резко наклонилась вперед, изогнувшись на стуле так, чтобы исторгнутая ею рвота не забрызгала засохшие продукты на столе. Ее вырвало, и ей показалось, что боль пронзает все ее внутренности. Желудок дергался в отчаянных спазмах, будто пытаясь вышвырнуть все свое содержимое. Невыносимая боль пронизывала и голову, и на какое-то мгновение это даже вызвало вспышку прояснения. Секунда всепоглощающего грома, а потом – тишина. И тошнота, доводящая до содроганий.

Но вот это прошло, наступило просветление, и темные тучи, омрачавшие ее сознание, развеялись. Женщина вытерла рот тыльной стороной ладони и выпрямилась. Боль утихла, но она знала, что это уже никуда не денется, только затаится где-то глубоко внутри, ожидая случая для новой атаки. Так было и со слугой-китайцем инспектора Клоса. При воспоминании о старых добрых временах ей почти удалось улыбнуться, но настоящее – во всяком случае, в ее представлении – слишком уж подавляло ее.

Она отхлебнула безвкусного чая и с раздражением попыталась отогнать мух, жужжащих вокруг головы Тины. Потом ее встревожил слишком пристальный взгляд мужа, смотревшего куда-то мимо газеты. Белки его глаз из-под полуприкрытых век выдавали дурашливое притворство: он, видно, решил подразнить ее. Но шутка зашла слишком уж далеко.

– Ну и что же мы все собираемся делать сегодня утром? – спросила она, забыв, что день был рабочим, да и детям нужно было идти в школу. – Прогуляемся в парк? Дождь, как видите, наконец-то кончился. Господи, я уж думала, что он никогда не остановится! А ты, Барри? Попозже мне надо сделать кое-какие покупки, но, думаю, сначала нам все-таки удастся немного погулять. Уж такую-то отличную погоду мы не упустим, а? Ну, а ты что скажешь, Сэмми? Ты, кстати, можешь захватить свои ролики. Ну и ты, конечно. Тина, тоже. Я про тебя не забыла. А потом, может быть, в кино, а? Нет-нет, не волнуйтесь, сначала кончайте с завтраком.

Она перегнулась через стол и слегка похлопала по стиснутому кулачку дочери.

– Это будет совсем как в прежние времена, не так ли? – Голос ее превратился в шепот. – Совсем как в прежние времена.

Тина снова сползла со стула, на этот раз совсем скрывшись под столом.

– Правильно, дорогая, поищи Синди. Она тоже может пойти с нами в парк. Ну, Барри, есть там какие-нибудь интересные новости в газете? Ах, Господи, люди, что же, и в самом деле веселятся? Ну, если тебе неинтересно, куда катится этот мир, то какого же черта тебе читать дальше? Манеры, Сэмюэль, самое главное в жизни.

Она соскребла плесень с засохшего ломтика хлеба и вгрызлась в него.

– Смотри, милый: твой чай остынет, – слегка упрекнула она мужа. – Ты так ведь целый день и просидишь за этой газетой. Ну, а я пожалуй, прилягу ненадолго, мне что-то сегодня нездоровится. Боюсь, что я где-то подцепила грипп.

Женщина посмотрела на разбитое окно. Теплый ветерок взъерошил ее редкие волосы, разбросав их по лбу. Она видела, но не воспринимала опустошенный ядерным оружием город за окном. Ее внимание вновь обратилось к семье, и она заметила черную муху. Муха, обследовав лицо ее мужа, теперь вползала в зияющее отверстие его рта. Нахмурившись, женщина вздохнула.

– О, Барри, – сказала она, – ты ведь, надеюсь, не собираешься снова проторчать здесь весь день напролет?

Крохотные блестящие капельки слез появились в уголках ее глаз, и одна из них перекатилась через край, оставляя прерывистый серебристый след на ее щеке и подбородке. Ее семья даже не заметила этого.

* * *

Они смеялись над ним. А кто смеется последним теперь? Те, кто выжил, кто живет с комфортом, пусть и с некоторыми ограничениями, в то время как другие погибли в мучениях. Может быть, те, кто предвидел эти годы катастрофы еще до той ситуации на Ближнем Востоке, которая, в конце концов, взорвалась всемирным конфликтом? Морис Джозеф Келп, вот кто!

Морис Дж.Келп, страховой агент. Ну, кто лучше него знал о возможном риске?

Морис Келп, разведенный. А кому какое дело до этого?

Морис холостяк. И ни у кого не было такой милой компании, как у него.

Он ведь вырыл себе нору на задворках своего огорода в Пекхэме еще пять лет назад. И это сделало его посмешищем среди соседей. Ну, и кто же смеется теперь, а? А? Нора была достаточно большой, чтобы обустроить в ней большое убежище. Комната, правда, могла вместить только четверых. Ну, а кому были нужны другие жильцы, которые только портят воздух. Нет уж, благодарим покорно! За пять лет он кропотливо все там отделал и отладил, а само убежище обошлось ему примерно в три тысячи фунтов. Ну и конечно, разные там дополнительные устройства, вроде ручных и батареечных фильтрационных установок (350 фунтов, правда, слегка подержанные). Да еще персональный счетчик для измерения радиации (145 фунтов плюс еще 21.75 налога). И еще дополнительные штучки-дрючки. Ну, там складная раковина и самосмывающийся унитаз. Тоже, знаете ли, обошлись недешево. Так что денег в убежище он вложил порядочно. Но в общем-то это того стоило. Ни одного пенни не пропало зря.

Сборные стальные детали смонтировать было нетрудно. И бетонные заливки сделать тоже оказалось довольно просто – стоило только внимательно прочитать инструкции. И даже приладить фильтр и выхлопной блок оказалось не так уж трудно, когда он полностью разобрался, что следует делать. Ну, а разные там трубы и их сочленения провести в убежище – это вообще, как выяснилось, дело пустяковое. И еще он купил по дешевке трюмную помпу, но, по счастью, пользоваться ею пока что не было причин. Внутри он разместил койку, она же стул, положил на нее поролоновый матрац; ну еще стол, калорифер и газовая плита с грилем, бутановый газ, лампы на батарейках... Ну, полки он, конечно, набил разными консервами, бутылками, сухим питанием, порошковым молоком, сахаром, солью – словом, вполне достаточно, чтобы можно было продержаться там пару месяцев. Было у него в убежище и радио с запасными батарейками (правда, здесь, под землей, ему удавалось расслышать в нем только потрескивающий шумок), аптечка, моющие средства, вполне достаточный запас книг и журналов (конечно, никакой этой пакости насчет девочек – штучек подобного сорта он не одобрял!), карандаши и бумага (и, между прочим, приличный комплект туалетной бумаги), отличные дезинфицирующие средства, разные ножи-ножички, посуда, открывалка для консервов, открывалка для бутылок, кастрюли, свечи, одежда, постельные принадлежности, пара часов (их проклятое тиканье едва не свело его с ума в первые несколько дней, а теперь он, представьте себе, даже не замечал его), календарь, ну и баллон с водой на 12 галлонов. Водой, правда, он никогда не пользовался без стерилизующих таблеток “Милтон энд Моу Симпла”. Даже для мытья посуды и столовых приборов, не говоря уж о питье.

Ах да, еще одно недавнее приобретение – дохлая кошка! Он не имел ни малейшего понятия (а кошка не рассказывала) о том, как это мерзкое животное проникло в его крепко запечатанное убежище, но предполагал, что кошка могла заползти туда за несколько дней до того, как начали падать бомбы. Растущего напряжения в мировой обстановке было вполне достаточно, чтобы подхлестнуть Мориса к стадии РЕШАЮЩЕЙ ПОДГОТОВКИ (как, впрочем, и предыдущих четырех или пяти подобных кризисов с той поры, как он обзавелся этим убежищем). Эта чуткая тварь, видно, вынюхала сюда дорогу, когда он, Морис, носился от дома к убежищу и обратно, оставив приоткрытым люк в своей боевой рубке. Да-да, он ведь придал своему сооружению вид подводной лодки. Правда, вход в боевую рубку сделал в одном из концов убежища, а не посередине. А эту кошку он не заметил, пока не настало утро после катастрофы.

Морис вдруг отчетливо вспомнил это светопреставление, этот кошмар, отпечатавшийся в его мозгу не хуже изящнейшей и подробной фрески. О Боже, как же он тогда перепугался! Но зато уж и порадовался позже на славу.

Почему? Да потому, что все эти месяцы рытья, монтажа, обустройства – и ведь ему приходилось терпеть язвительные насмешки соседей! – окупились с лихвой. Они, гогоча, называли его “Морисовым ковчегом”. Что ж, теперь-то и он понял, сколь удачным было это определение. Ну если, конечно, не считать того, что строилось это не для проклятых зверей.

Он вытянулся на койке, испытывая тошноту от мерзкого запаха. Но все же он отважился глотнуть скудеющего воздуха. В ослепительном свете газовой лампы его лицо казалось особенно бледным. Сколько же их там осталось наверху, живых? Сколько его соседей умерли, правда, теперь уже не смеясь? Всегда одинокий, не останется ли он теперь и в самом деле навек в одиночестве? Вы будете смеяться, но Морис надеялся, что нет.

Он, конечно, мог бы позволить кое-кому из них разделить с ним его прибежище. Ну, может быть, одному-двум, но уж очень трудно было отказать себе в удовольствии захлопнуть люк прямо перед их охваченными паникой лицами. Вот клацнули замки ротационного запирающего механизма, намертво захлопнулся герметический люк с наружной стороны борта боевой рубки – и завывание сирен воздушной тревоги стало едва слышным, а отчаянный стук его соседей в крышку входа превратился в приглушенную возню каких-то насекомых. Ну, а грохот взрывов, потрясших землю, вскоре положил конец и этим звукам.

Морис тогда припал к полу, вжавшись в прихваченные с собой одеяла, и почти не сомневался, что это оглушающее давление расколет его металлическую скорлупу, как орех. Теперь-то он давно уже потерял счет тому, сколько раз сотрясалась земля. Тогда, хотя точно он не мог припомнить, ему казалось, что он потерял сознание. Куда-то вдруг совсем исчезло время, и следующее, что ему удалось вспомнить, было пробуждение на койке в ужасе от ощущения тяжести на груди и теплого, зловонного дыхания прямо у лица.

Он пронзительно завизжал, и эта неведомая тяжесть внезапно исчезла, оставив на память лишь острую боль поперек плеча. Миновали долгие минуты полной неизвестности, пока он шарил вокруг себя в поисках лампы, пока его окутывал абсолютный мрак и только его воображение оживляло мрачный интерьер, населяя его дьяволами с острыми когтями. Но свет найденной наконец лампы не высветил ничего, кроме единственного дьявола, да и то – мгновениями позже, когда лампа хорошенько накалилась. Рыжая кошка настороженными желтыми глазами рассматривала его, улегшись на полу, прямо под койкой.

Морис и в лучшие-то времена не любил кошек, да и те, правду сказать, особого интереса к нему не проявляли. Но, возможно, теперь, когда настали худшие из всех времен (впрочем, лишь для этих, застрявших наверху), ему придется научиться уживаться с этими тварями.

– Ну что ж, вонючка, – успокаивающе, хотя и без особого энтузиазма, сказал он, – бояться нечего. Слышишь, старик? Или старуха? Ну, кем бы ты ни было.

Спустя несколько дней он обнаружил, что это была “старуха”. А тогда кошка даже не пошевелилась. Ей явно не нравились ни грохот снаружи, ни тряска здесь, в помещении. Не нравился ей и запах этого человека. Кошка предостерегающе зашипела, и свесившаяся к ней голова человека мгновенно убралась. Только запах еды спустя несколько часов выманил животное из укрытия.

– Да, это уж вполне типично, – сказал ей Морис укоризненным тоном. – Кошки и собаки всегда тут как тут, едва учуют еду.

Кошка, уже три дня томившаяся в этом подземном склепе без пищи и воды и даже без единой мышки на закуску, вынуждена была согласиться. Тем не менее она продолжала держаться на безопасном расстоянии от человека. А Морис, поглощенный этим приключением больше, чем происходившим наверху, швырнул в сторону кошки приличный кусок тушенки. Та испуганно отпрянула назад и только потом с жадным урчаньем набросилась на еду. Морис покачал головой и презрительно усмехнулся.

– Так, выходит, желудок-то у тебя оказался посильнее страха, а? Вот и Филлис была такой же. Правда, там речь шла о деньжатах, – рассказывал он жадно жрущей и совершенно безразличной к его словам кошке о своей бывшей жене. Она бросила его еще пятнадцать лет назад после полутора лет замужества. – Как только денежки выветривались, она тут же начинала жужжать над ухом. Как муха над дерьмом. Не могла, понимаешь ли, вынести, когда наши сундучки пустели. Вытягивала из меня всякий раз последний пенни, сука рваная! Теперь, голубушка, получила по заслугам, как и все остальные.

Но смех его, сопровождавший эти слова, прозвучал натянуто: Морис все еще не знал, насколько надежно защищен он сам. Он вывалил кусок мяса в кастрюлю, стоявшую на газовой горелке.

– А остальное доедим попозже, – сказал он, не уверенный, говорит ли он это кошке или себе.

Потом он вскрыл небольшую банку фасоли и смешал фасоль с мясом.

– Забавно, какой голод может нагнать эта катастрофа. – Смех у Мориса был все еще нервным, и кошка насмешливо взглянула на него. – Ладно, думаю, тебя пора подкормить. Вышвырнуть-то я тебя не смогу. Это уж точно.

Морис ухмыльнулся, довольный, что любовь к черному юмору у него сохранилась. Может, она и помогла ему так здорово перенести это истребление рода человеческого?

– Так, давай поглядим, не найдется ли здесь для тебя какая-нибудь личная посуда. И конечно, что-нибудь этакое для твоих прочих делишек. С этим-то я управлюсь легко, если, разумеется, ты будешь делать это в одно и то же место. Слушай, я тебя нигде не мог видеть раньше? Кажется, ты жила у той дамы-негритянки, двумя дверями дальше. Что ж, теперь-то ей больше не придется тебя разыскивать. А здесь у нас внизу уютненько. Ты не находишь? Может быть, мне называть тебя просто Мог, а? Похоже, что нам тут придется потерпеть друг друга какое-то время...

Вот так Морис Дж. Келп и Мог объединились и принялись пережидать катастрофу.

К концу первой недели животное прекратило свои неугомонные блуждания в поисках пищи. К концу второй недели Морис стал, можно сказать, любить ее. К концу третьей недели напряжение, однако, начало сказываться. Мог, совсем как когда-то Филлис, сочла, что Морис несколько покладист для совместной жизни. Может быть, дело было в его примитивных, но довольно едких остротах. Может, в его постоянном ворчании. В конце концов, это могло быть и его несвежее дыхание. Словом, в чем бы ни была причина, кошка стала проводить почти все время подальше от Мориса, просто пристально уставившись на него и, за редчайшим исключением, избегая его плотных объятий. Вскоре Мориса начал возмущать этот бойкот. Он никак не мог взять в толк, почему кошка ведет себя столь неблагодарно. Ведь он же кормил ее, дал ей приют! Спас ей жизнь, наконец! Она мародерствовала в его убежище, как какая-то взятая в плен тварь заползала под койку и глядела оттуда на него зловещими, недоверчивыми глазами, как будто... как будто... ну да, как будто сходила с ума! Этот взгляд был ему немного знаком. В каком-то смысле он напоминал, как... как Филлис порой таращилась на него. Кроме того, кошка стала еще и подлым воришкой. Не раз и не два Морис просыпался глубокой ночью от кошачьего блуждания среди запасов съестного: Мог вгрызалась в пакеты с сухими продуктами, сдирала когтями тонкие пластмассовые крышечки с полупустых консервных банок. В последний раз все это Мориса наконец достало, он по-настоящему вышел из себя. Он пнул кошку ногой и немедленно получил в ответ Царапину в четыре дорожки вдоль всей голени. Если бы у Мориса в тот момент было другое настроение, он, может, даже восхитился бы, как ловко и проворно Мог увертывалась от снарядов, выпущенных в нее: кастрюля, банка фруктовых консервов, а под конец – даже портативный самосмывающийся унитаз!

После этого случая кошка перестала быть такой, как прежде. Она пряталась по углам, огрызаясь и шипя на него, блуждала среди скудной обстановки убежища, затаивалась под койкой и никогда, черт подери, не пользовалась пластиковым поддоном, которым Морис ее так заботливо снабдил. Можно подумать, что кто-то собирался поймать ее в том или ином углу и забить до смерти! Или еще что похуже. Вскоре после этого, когда Морис спал, Мог перешла к наступательным действиям. В отличие от первого раза, когда Морис проснулся от того, что кошка просто уселась у него на груди, теперь с него слетел сон, потому что в его лицо впились острые когти. Брызгая слюной, кошка устрашающе шипела. Морис с хриплым криком отшвырнул от себя явно взбесившееся животное, но Мог тут же возобновила атаку. Ее спина выгнулась дугой и ощетинилась жесткой шерстью. На этот раз коготь прошелся по лицу в опасной близости от глаза Мориса. Попутно Мог успела куснуть еще и мочку уха, прежде чем Морис сумел сбросить ее с себя. Они смотрели друг на друга с разных концов койки. Потом Морис сполз на пол и съежился в страхе, прижимая пальцы к глубоким ранам на лбу и щеке (он еще не успел понять, что лишился части уха). А кошка, затаившись в постельном белье, измятом и спутанном, сверкала мерзкими желтыми глазищами. Вот она снова бросилась на Мориса – стремительный рыжий комок взбесившейся шерсти, сплошные клыки и острые когти. Он успел закрыться одеялом, но тут же хрипло закричал, потому что материал был мгновенно распорот. Морис попытался спастись бегством, при этом ему пришлось отбиваться покрывалами и простынями. Но, к сожалению, пространство для бегства было крайне ограниченным. Он вскарабкался на небольшую лесенку, ведущую в боевую рубку, и съежился там, наверху. Высота от пола до люка составляла не более восьми футов. Колени Мориса были подтянуты к подбородку, голова упиралась прямо в металлический люк...

Мог кинулась за ним, и ее когти вонзились в ничем не защищенные ягодицы Мориса. Он взвыл. Потом рухнул вниз. Нет, не от боли, что-то непонятное обрушилось на землю над их головами, да так, что зашатались стальные панели его бункера. Кошка, все еще висевшая на его заднице, упала вместе с ним. Он услышал, как Мог взвизгнула: кошка сломала хребет.

Морис не знал, что произошло, и все еще думал, что коварное животное вот-вот снова атакует его. Он быстро поднялся и, шатаясь, тяжело дыша, побрел в другой конец бункера. Там он схватил с плиты кастрюлю и только собрался запустить ею в Мог, как вдруг увидел кошку, корчившуюся от боли. В изумлении он разинул рот. Потом с ликующим воплем бросился к койке, сорвал с нее одеяло, накинул его на беспомощную тварь. Он душил Мог, молотил ее тело кастрюлей до тех пор, пока животное не перестало дергаться и чуть слышный визг не смолк под одеялом. Тогда он подволок поближе плоскодонный баллон бутанового газа, обеими руками приподнял его повыше и пустил на бугорок, где, как он предполагал, была голова Мог. Покончив с этим делом, он уселся на койку. Грудь его тяжело вздымалась, кровь струилась из ран, но Морис хихикал, радуясь своему триумфу.