Текст книги "Слушающие"

Автор книги: Джеймс Ганн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Русские заявили, будто приняли Послание еще год назад, – заметил Митчелл.

– Эти лент не требуют, – сообщил Макдональд. – Вероятно, сами теперь принимают – они ведь знают, где искать.

Томас вздохнул.

– Боюсь, мы только добавляем тебе хлопот.

Макдональд улыбнулся.

– «Господи, Братец Черепаха! – говорит тогда Братец Лис. – Не видел ты еще хлопот, а коли хочешь увидеть, так походи со мной подольше, и будет у тебя их в достатке!»[28]28
  Дж. Харрис. «Ночи с дядюшкой Римусом».


[Закрыть]

Такси остановилось перед аэропортом, и Макдональд вынул из счетчика свою кредитную карточку.

– Идемте со мной к стойке с сувенирами, – окликнул он через плечо своих спутников. – Я хочу выбрать что-нибудь для Марии и Бобби. – Когда они поравнялись с ним, он добавил: – Я изменил заказ. Хочу, чтобы вы вернулись со мной в Аресибо.

Электрическая катапульта выстрелила очередной реактивный самолет, и пол задрожал. Секундой позже раздалось низкое «ш-ш-шу» и затихающий грохот.

– Перед отъездом мне нужно уладить несколько дел, – сказал Митчелл.

– Для блага Программы, – заметил Макдональд, – я считаю, что вам надо какое-то время держаться подальше от Юдит.

– Иеремия тоже так считает, – буркнул Митчелл.

– Он пророк, это факт, – угрюмо произнес Томас. – И очень опасен.

– Потому я и хочу, чтобы вы вернулись со мной, – объяснил Макдональд. – Хочу, чтобы вы вновь прониклись атмосферой Программы, работой и горячкой на пороге решения…

Если вы сумеете это выразить и передать, возможно, мы нивелируем растущее влияние Иеремии и его сторонников. Томас покачал головой.

– Мы не будем выступать против Иеремии. Он честен, но одержим видениями, как поэт. Он живет в собственной реальности.

– Это старая сволочь, – вставил Митчелл.

– Основы веры этого человека оказались под угрозой, – сказал Макдональд, – и он защищает свой мир. Солитариане не могут сосуществовать с фактом наличия разумной жизни на других планетах.

– Тогда почему вы пригласили его к себе? – спросил Митчелл.

– Потому что он так же честен, как и фанатичен, – сказал Макдональд. – По-моему, вполне возможно, что, увидев перевод, он поймет и изменит свое мнение.

– Или не поймет и погибнет, – заметил Томас.

– Да, – признал Макдональд. – Такое тоже может быть.

– Насколько серьезно он грозит Программе? – спросил Митчелл.

– Серьезнее всех прочих с момента начала Программы, – ответил Макдональд. – В этом заметна ирония судьбы, и то, что сейчас творится, вполне подходит ко всей истории Программы – самый критический момент наступает, когда выполнена задача, для которой ее создавали. Пятьдесят лет без результатов прошли, как у Христа за пазухой, но с момента Приема послания существование наше оказалось под угрозой.

Томас рассмеялся.

– Ученые – опасные люди. Они задабривают тебя игрушками, а когда те вдруг оказываются настоящими, начинают беспокоиться.

– А что могут сделать солитариане, кроме болтовни в своем кругу? – спросил Митчелл.

– Они сильны, – сказал Макдональд, – и становятся все сильнее. Они хотят заблокировать Программу и давят на сенаторов и конгрессменов. Несмотря на вашу деятельность, несмотря на то, что я назвал общественным одобрением, им по-прежнему удается играть на чувстве первобытного страха перед встречей с кем-то лучшим, чем ты сам. А капеллане, несомненно, лучше нас.

– Это почему? – спросил Митчелл более резко, чем хотел бы.

Пол вновь задрожал. Стойка с сувенирами находилась прямо перед ними, и Макдональд уже осматривал ее полки.

– Они явно старше нас и располагают большими возможностями, – сказал Макдональд. – Их красные гиганты старше нашего Солнца на миллионы, а может, на миллиарды лет, если судить по влиянию массы на эволюцию звезды. Во всяком случае, мы не можем принимать радиопередачи с других планет, не говоря уже о такой ретрансляции, чтобы они годились для повторного приема на планете, откуда пришли.

– «Маленькая щебетунья!» – полупропел, полупроскандировал Томас. – «Пепси-кола – то, что надо!»

Его передернуло.

Макдональд купил жене новую книгу, романтическую историю о любви и опасностях на орбите, а для сына – трехмерную модель Солнца с окружающими его звездами в радиусе пятидесяти световых лет, включая – а как же иначе! – Капеллу, после чего, решив, что восьмимесячному младенцу модель будет непонятна по крайней мере еще год или два, купил ему огромного набивного страуса. Птица была так велика, что пришлось сдать ее в багаж.

– Робби!

В маленьком зале ожидания аэропорта на окраине Аресибо Мария старалась не рассмеяться при виде птицы-гиганта, стоящей перед нею на длинных ногах.

– Тихо, тихо, Бобби, – успокаивала она плачущего ребенка. – Он не сделает тебе ничего плохого. Привезти такое чудище маленькому ребенку! – Женщина укоризненно посмотрела на Макдональда.

Митчелл подумал, что никогда и нигде не видел такой красивой женщины. Интересно, как она выглядела в двадцать… или даже в тридцать лет? Да, у Макдональда были две важные причины торчать в Аресибо – жена и работа.

– Ну и тупица же я, – сказал Макдональд, словно его только что осенило. – Выходит, я не понимаю своих же домашних.

– Зато, – заметил Томас, – вы отлично понимаете и находите общий язык с любым другим.

– Бросьте! – махнул рукой Макдональд. – А Иеремия?

– По крайней мере вы заставили его слушать, – продолжал Томас, – и пообещать, что он приедет.

Мария широко улыбнулась.

– Правда, Робби? Ты сумел переубедить его?

– Это еще не известно, – сказал Макдональд. – Ну, иди сюда.

Он вытянул руку к плачущему малышу. Тот доверчиво позволил себя взять, стараясь при этом не смотреть на страшную птицу. Почти сразу же он перестал рыдать, еще немного повсхлипывал и совсем успокоился.

– Ну-ну, Бобби, – сказал Макдональд, – ты же знаешь, папа не принес бы тебе ничего гадкого, хотя сначала, конечно, ты мог испугаться. Ну, ладно, пошли с нами, – обратился он к страусу, смотревшему черными непроницаемыми глазами из пластиковых глазниц, – мы еще дорастем до тебя.

Сунув птицу под мышку, он двинулся к выходу, но вдруг остановился.

– Что у меня с головой? – спросил он Марию. – Я ведь с гостями. Джорджа ты знаешь, а симпатичный джентльмен – это Билл Митчелл, влюбленный, которому не благоприятствуют звезды.

– Привет, Джордж, – Мария подставила ему щеку для поцелуя. – Привет, Билл, – она протянула руку. – Надеюсь, звезды станут к вам благосклонны, как и ко мне.

– Не так уж все и плохо, – сказал Митчелл, стараясь, чтобы это прозвучало беззаботно. – Знаете, как это бывает: упрямый отец, девушка поставлена перед выбором – он или я… В конце концов все устроится.

– Знаю, – сказала Мария, на мгновение вдохнув в Митчелла свою уверенность. – Идемте, я приготовлю хороший мексиканский ужин.

Когда она вынимала руку из его ладони, Митчелл заметил белый шрам поперек ее запястья.

– Querida, – напомнил Макдональд, – мы поели в самолете.

– Ты называешь это едой?

– Кроме того, – не сдавался Макдональд, – мы едем на работу – нужно сделать еще кое-что. Завтра, перед тем как джентльмены улетят обратно в Нью-Йорк, ты сможешь приготовить роскошный обед. Согласна?

Смягчившись, она комично пожала плечами и протянула:

– Да-а-а.

Сумки и страуса сунули в багажник. Малыш с облегчением принял исчезновение птицы и удобно уселся на руке отца. Мария села за руль, она оказалась опытным водителем. «Они идеально подходят друг другу, – думал Митчелл.

– Мария и Макдональд… оба красивые, оба совершенные».

Древняя паровая турбина блаженно урчала под капотом, когда уже под вечер они ехали по тихим зеленым склонам.

Долгим был этот день, начатый в Нью-Йорке и закончившийся на Пуэрто-Рико, и Митчелл ног под собой не чуял. Однако для него это был колдовской вечер. Может, причиной было пуэрториканское спокойствие после переполненных городов, может, увозящий их все дальше от цивилизации автомобиль, а может, красота жены Макдональда или домашние разговоры супружеской пары. Обычно подобные ситуации смущали его, все эти разговоры о еде и семье, в которых он поневоле играл роль подслушивающего, но на этот раз все было как-то иначе. «Возможно, – подумал он, – люди не так уж и мерзки». Он посмотрел на Томаса – даже тот чувствовал это. Этот человек с издерганными нервами, бывший поэт и писатель, потом журналист, копавшийся в грязном белье, а ныне страстный защитник Программы, беззаботно посматривал в окно, словно упаковал все свои тревоги и отправил их обратным рейсом на Манхэттен.

Поездка в лунном свете затягивалась, и Митчеллу вдруг захотелось, чтобы это путешествие вне времени и пространства никогда не кончалось, но почти сразу же он увидел внизу котловину, сверкавшую посреди темной ночи. Словно паук-гигант поработал в этой котловине, затянув ее проводами в соответствии с точной математической схемой, соткав сеть для ловли звезд. Затем они проехали огромное ухо, обращенное к небу, слушающее шепот ночи…

Через мгновение машина въехала на широкую стоянку, освещенную фосфорным блеском Луны, и остановилась перед низким бетонным зданием. Митчелл заморгал. Чары рассеивались, правда, медленно, и позднее, когда он мысленно возвращался к этому, ему казалось, что они окрашивали его впечатления все время, проведенное на этом острове.

Они вышли из машины. Макдональд осторожно положил уснувшего ребенка на сиденье и пристегнул его ремнем. Потом поцеловал Марию, шепча что-то о своих планах. Томас с Митчеллом достали сумки из багажника, Макдональд вытащил страуса.

– Подержу его в конторе, – сказал он, – пока Бобби не привыкнет.

Урчание машины стихло вдали. Макдональд открыл дверь здания.

– Вот мы и на месте, – сказал он, словно из аэропорта в Техасе они просто перешли на другую сторону улицы.

Томас остановился на пороге и указал на медленно вращающийся телескоп.

– Вы продолжаете искать?

Макдональд пожал плечами.

– То, что мы приняли одно Послание, не означает, что других нет и что наши поиски завершены. Кроме того, у нас есть специалисты по прослушиванию и мы не хотим их терять. Нельзя, чтобы команда распалась до конца игры.

Они вошли в здание. Митчелл разглядывал крашеный бетон и керамические полы коридоров, освещенных лампами. Прикинув по количеству машин на стоянке, он ожидал здесь большого движения, но оказался не готов к такой суете. Мужчины энергично шагали по коридорам, сжимая в руках бумаги, кивая Макдональду, словно он никуда не уезжал, или, захваченные разговором, вообще не замечали шефа и его гостей. Женщины были более приветливы, они расспрашивали директора о поездке, о Марии и Бобби, приветствовали посетителей. Макдональд улыбнулся и процитировал Горация:

– «Тогда давайте поиграем в камень, который точит сталь, но резать сам не может».[29]29
  Гораций. «Ars Poetica» (Поэтическое искусство).


[Закрыть]

Потом он повел их по коридору к открытой двери.

– Здесь наш центр прослушивания, – объяснил он Митчеллу, беря его под руку и вводя внутрь.

Митчелла не смущало, что его ведут. Помещение заполняли приборы – компьютер, записывающие устройства; в воздухе пахло озоном. В комнате оказались двое мужчин: один у стены копался в проводах, второй сидел в кресле с наушниками на голове. Он поднял взгляд, помахал им рукой и приглашающим жестом повернул один наушник к Макдональду. Директор махнул ему в ответ и помотал головой.

– Зачем нам эта птица? – спросил слушающий.

Макдональд вновь помотал головой.

– Долгая история. Потом расскажу. – Он обратился к Митчеллу: – В другое время я провел бы вас внутрь и показал, что у нас тут есть. Я дал бы тебе послушать музыку небесных сфер, пение бесконечности, голоса безумцев, которые не могут докричаться, но, к сожалению, у нас чет времени.

– Не дай купить себя этим, – полусерьезно предостерег Томас. – Ты больше никогда не будешь самим собой. Именно это делает из людей таких вот чудаков.

– Вы хотите услышать Послание? – с улыбкой сказал Макдональд. – Хотите узнать, почему мы возимся шесть месяцев и ничего не расшифровали? Шесть месяцев, во время которых солитариане мобилизуют силы, Конгресс теряет терпение и раздает кредиты, а усилия преданных нам журналистов, таких как вы и Джордж, пропадают впустую.

Митчелл покачал головой.

– Вы правы, – продолжал Макдональд. – Мы не прочли Послания, хотя должны были это сделать… со всеми головами и компьютерами, которые подключили к работе. Идем же, я покажу вам.

Они прошли мимо других дверей, других залов, в которых мужчины и женщины работали за письменными и лабораторными столами или у пультов управления. Зал компьютеров находился в конце коридора. Его называли так, потому что компьютеры составляли его стены а пол был так густо заставлен устройствами ввода данных и принтерами, что между ними едва можно было протиснуться. В компьютерных дебрях, как чародей в окружении своих любимых животных, сидел за клавиатурой мужчина средних лет с коротко стриженными седеющими волосами.

– Привет, Олли, – сказал Макдональд.

– Ты притащил мне подарок? – спросил чародей.

Макдональд вздохнул и поставил страуса в угол.

– Нет, Олли, я притащил к тебе гостей.

Он представил Митчелла Ольсену; Томас познакомился с ним раньше. Митчелл разглядывал все эти машины, пытаясь угадать, для чего они служат.

– Никакого прогресса? – спросил Макдональд.

– Хорошо хоть назад не пятимся, – ответил Ольсен.

– Сыграй для наших гостей свой лучший отрывок, – попросил Макдональд.

Ольсен нажал две клавиши. На мониторе перед ним появилось изображение – неровные ряды белых цифр на сером фоне, – но Митчелл лишь мельком глянул на них. Уже через мгновение он вслушивался в звуки, доносившиеся из скрытых динамиков – тихое шипение, потом тишина, какой-то шум, тишина, снова шум. Иногда шум был громче, иногда тише, то короткий, то продолжительный, порою – треск, а то еще тарахтение или стук.

Митчелл посмотрел на Томаса, затем оба взглянули на Макдональда.

– Я могу принять послание получше из грозовой тучи, – заметил Митчелл.

– Это первая проблема, – сказал Макдональд. – Часть того, что мы принимаем между обрывками наших старых радиопрограмм, составляют атмосферные помехи. Кроме того, влияют расстояния, паузы, затухание сигналов. Но мы считаем, что часть принятого нами составляет Послание. Дело в том, чтобы отделить его от всего остального. Скажи им, что мы пытаемся сделать, Олли…

– Прежде всего, мы пытаемся очистить передачу, – сказал Ольсен, – отфильтровать естественные шумы. Мы пытаемся исключить все, что наверняка случайно, а затем систематизировать проблематичное, стабилизируя сигналы и усиливая их в случае необходимости…

– Покажи им, как это выглядит после очистки, – попросил Макдональд.

Ольсен нажал еще две клавиши. Из динамиков полились серии звуков, разделенные паузами, подобные прежнему международному коду, правда, без тире – точка и снова точка, долгая тишина, потом еще шесть точек, тишина, еще семь точек, тишина, точка, тишина, точка…

Митчелл и Томас вслушивались, явно пытаясь найти в этом какой-то смысл, а затем остолбенело переглянулись – конечно, никоим образом нельзя было прочесть Послание с помощью собственных ушей.

– В этом есть что-то гипнотическое, – сказал Митчелл.

– Но это нисколько не лучше исходного варианта, – добавил Томас. – И какое-то ненастоящее.

Ольсен пожал плечами.

– Просто наши динамики именно так интерпретируют слабые порции энергии, принятые радиотелескопами между обрывками наших собственных программ девяностолетней давности. С помощью компьютеров мы записали Послание в звуковой форме, которая кажется нам более привычной или более осмысленной.

– Но по-прежнему не можете этого прочесть, – сказал Томас.

Ольсен кивнул.

– Возникает масса проблем. Мы пытаемся найти признаки дублирования, повторения, регулярности. Неизвестно, где Послание начинается и где заканчивается, одно это сообщение, передаваемое раз за разом, или серия различных. Порой мне кажется, мы что-то нашли, какое-то время все сходится, а затем вновь рассыпается как карточный домик.

– А что, например? – спросил Митчелл. – Какая-то фраза?

– А на каком языке? – ответил Ольсен вопросом.

– Ну, тогда, может, что-то математическое. Например, один плюс один равняется двум или теорема Пифагора.

Макдональд улыбнулся.

– Это годилось бы, чтобы привлечь наше внимание, доказать, что послание передано разумными существами, но ведь это уже сделано с помощью ретрансляции наших радиопрограмм.

– Какого рода послание могли они отправить, чтобы это что-то значило для нас? – спросил Митчелл.

– Звук и тишина, – задумался Томас. – Звук и тишина. Это непременно должно что-то значить.

– Точки и тишина, – сказал Митчелл. – Именно так Мак сказал Иеремии. Точки и тишина. Так оно и звучит. Точки и никаких тире. Точки и пробелы.

Макдональд быстро посмотрел на него.

– Скажите-ка это еще раз.

– Точки и тишина. Именно так вы сказали Иеремии.

– Нет, – произнес Макдональд. – То, что вы сказали потом.

– Точки и никаких тире, – повторил Митчелл. – Точки и пробелы.

– Точки и пробелы, – задумался Макдональд. – Это тебе что-нибудь напоминает, Олли? Кроссворд? Думаешь… старая идея Дрейка? Мы опробуем это, – сказал он Ольсену, – для всех комбинаций простых чисел. Билл, – обратился он к Митчеллу, – отправьте Иеремии телеграмму с моей подписью. Три слова: «Приезжайте. Послание прочитано».

– Вы уверены, что нашли решение? – спросил Томас. – Не можете подождать проверки?

– У вас бывала когда-нибудь уверенность, что вы знаете решение еще до проверки? Что-то вроде озарения?

– Да, – сказал Томас. – Иеремии тоже знакомо это чувство.

– Вот я и хочу, чтобы Иеремия был здесь, когда мы в первый раз запустим компьютер, – сказал Макдональд. – Мне кажется, это может оказаться очень важным.

Митчелл остановился в дверях.

– Так вы что, не собираетесь проверять до его приезда? – спросил он, не веря собственным ушам.

Макдональд медленно покивал головой. «Возможно, Томас и понял Макдональда, – подумал Митчелл, – но меня он не убедил».

Когда Иеремия, Юдит и Макдональд вошли, в комнате уже было полно народу. Присутствовали Томас, Ольсен и еще несколько десятков сотрудников Программы.

Митчелл удивился, когда пришла телеграмма от Иеремии, который по лаконичности перещеголял Макдональда на два слова, – «Еду», но еще больше удивила его пришедшая следом телеграмма Юдит, сообщающая время прилета. Митчелл никогда не слышал, чтобы Иеремия куда-нибудь летал, и думал, что тот вообще не явится.

Ожидание Мака с Иеремией из аэропорта тянулось для Митчелла бесконечно. «Насколько же невыносимым должно оно быть для остальных, – думал он, – так долго работавших на Программу». Однако все были исключительно терпеливы. Время от времени они ерзали на своих местах, но никто не пытался выйти, никто не убеждал Ольсена провести предварительную проверку. «Возможно, – думал Митчелл, – за долгие годы работы они прошли естественный отбор в смысле терпеливости, не получая никаких результатов, кроме отрицательных. А может, это какая-то особая группа, сформированная Макдональдом». Митчелл не испытывал отвращения от их близости, он чувствовал, что любит каждого из них и даже всех вместе.

Иеремия вошел в зал, как и пристало верховному жрецу: закутанный в свои ритуальные одежды, холодный и неприступный. Макдональд сделал попытку представить его своим людям, но Иеремия остановил его величественным жестом. Внимательно осматривал он машины у стен и на полу, не обращая при этом внимания на людей. Юдит следовала за ним, раскланиваясь со всеми, словно желая восполнить отсутствие человеческих эмоций у своего отца. У Митчелла мурашки побежали по спине, когда он увидел ее, и он задумался, почему именно эта девушка, единственная из миллионов, так действует на него.

Иеремия остановился перед Макдональдом, словно в зале больше никого не было.

– Так много всего нужно, чтобы прочесть одно небольшое Послание? От верующих это требует лишь веры в сердце.

Макдональд улыбнулся.

– Вся эта аппаратура необходима по причине одного небольшого различия между нами. Наша вера требует возможности копирования данных и результатов каждым, кто использует ту же аппаратуру и применяет те же самые методы. И хотя в мире столько верящих сердец, полагаю, ни одно из них не получило идентичного послания.

– Это не обязательно, – сказал Иеремия.

– Я понимаю, что ваши контакты очень личного свойства, – сказал Макдональд, – но как было бы здорово, если бы важные послания принимали все верующие!

Иеремия смерил Макдональда взглядом.

Митчеллу показалось, что эти двое мужчин и впрямь одни в комнате и сражаются между собой за свои души. Протянув руку, он взял ладонь Юдит. Девушка посмотрела на него, потом вниз, на их руки, потом куда-то вдаль. Она не сказала ни слова, но ладонь не отняла, и Митчеллу показалось, что он почувствовал ответное пожатие.

– Надеюсь, вы вызвали меня сюда не для того, чтобы насмехаться над моей верой, – сказал Иеремия.

– Нет, – согласился Макдональд. – Я хочу показать вам свою. Мне тоже было откровение. Я не сравниваю его с вашим, поскольку у него нет определенного источника. Это просто внутренняя уверенность, которая из робкой мысли превратилась в убежденность, что во Вселенной существует иная жизнь, что доказательство этого существования является самым прекрасным, что может сделать человек, что общение с иными существами превратит эту бесконечность, это непонятное место, в котором живет человек, этот непреодолимый темный лес в более дружественное, счастливое, чудесное, интересное и святое место обитания.

Митчелл скользнул взглядом по лицам людей. Они смотрели на Макдональда, и Митчеллу показалось, что они слышат кредо своего директора впервые, что он никогда прежде не говорил ничего подобного. Теперь он открывался перед этим недоверчивым пришельцем, словно вера Иеремии в его слова была самым главным. Пальцы Митчелла крепче сжали ладонь Юдит.

Иеремия смотрел на Макдональда исподлобья.

– Не для того проделал я долгий путь, чтобы вести теологический спор, – сухо произнес он.

– А я и не собираюсь спорить. И не лезу в теологию, как она мне представляется, хотя, быть может, вступаю на территорию, священную для вашей веры. Я просто пытаюсь объясниться и прошу меня понять…

– Почему? – спросил Иеремия.

– Потому что придаю большое значение вашему пониманию, – сказал Макдональд. – Хочу, чтобы вы поняли, что я человек доброй воли.

– Опаснее всего именно люди доброй воли, – сказал Иеремия, в своей старомодной черной сутане выглядевший как пророк, – ибо их легко обмануть.

– Меня обмануть нелегко, – сказал Макдональд.

– Когда хочешь верить, обмануть тебя легко. Легко находишь то, что желаешь найти.

– Нет, – возразил Макдональд, – все совсем не так. Я найду то, что может найти любой, независимо от своей веры и желаний, что и вы бы нашли, если бы захотели посмотреть и послушать. Я все время пытаюсь сказать лишь то, что независимо от моих намерений, желаний и опасений мое Послание отличается от вашего. Его можно проверить. Или оно звучит одинаково для любого и каждый раз, или оно фальшиво и должно быть отвергнуто.

Иеремия презрительно поморщился.

– Разве вы не интерпретируете его? Разве читаете прямо так, как оно к вам приходит?

Макдональд вздохнул.

– Мы очищаем его, – признал он. – Вселенная производит много шумов, что-то вроде шума большого города, поэтому их нужно отфильтровать.

Иеремия скептически усмехнулся.

– У нас есть методы, – продолжал Макдональд. – Проверяемые методы. Успешные. Кроме того, есть еще проблема самого сигнала. Его нужно идентифицировать и проанализировать.

Иеремия кивнул.

– А потом?

– А потом, – сказал Макдональд, – нужно интерпретировать послание. Понимаете, это не так просто, поскольку Послание пришло издалека и расстояние настолько велико, что сигналу нужно сорок пять лет, чтобы дойти до нас. А кроме того, его отправляет чужой разум.

– Значит, вы никогда не прочтете свое Послание, – сказал Иеремия, – или прочтете в нем то, что захотите, потому что понимание между различными разумами невозможно.

– А человек и Бог?

– Человек создан по образу Бога, – напомнил Иеремия. Макдональд жестом выразил свое согласие, однако продолжал:

– Чуждые разумы имеют немало общего, поскольку обладают интеллектом и живут в одной Вселенной. Повсюду во Вселенной материя имеет одинаковые свойства, образуя одни и те же элементы, которые соединяются в одинаковые молекулы; везде встречаются одинаковые источники энергии, и все подчиняется одним физическим законам. Повсюду живые существа должны подчинять себе окружающую среду, используя одни и те же основные способы удовлетворения одних и тех же основных потребностей. И если их способы общения различны, они найдут возможность сравнить опыт различных разумных существ, а если предпримут попытку связаться с другими планетами, то прибегнут к общим элементам: математике, чувственным ощущениям, воображению, абстракциям…

– Вере… – подсказал Иеремия.

Юдит крепко сжала руку Митчелла.

– Не исключено… – ответил Макдональд.

– Только не надо снисходительности, – вставил Иеремия.

– Однако мы не знали бы, как изобразить веру, – закончил Макдональд безо всякой паузы.

Иеремия нетерпеливо повел плечом.

– Я верю, что вы искренни. Может, вы и заблуждаетесь, но искренне. Покажите мне то, ради чего вызвали меня сюда, и позвольте вернуться обратно в мое святилище.

– Хорошо, – сказал Макдональд. Казалось, он побежден.

Митчеллу стало жаль его, но он мог бы заранее сказать, что любая попытка убедить Иеремию кончится ничем. В прошлом Митчелл часто и сам пытался, но Иеремия был непоколебим. Да и можно ли переубедить фанатика?

– Я бы только хотел, чтобы вы поняли, что мы сделали, – продолжал Макдональд, – чтобы вам был понятен конечный результат, показанный компьютером. Ольсен?

– Мы долго искали какой-то осмысленный порядок в принятых нами кратных импульсах энергии, – начал Ольсен.

– Скажите вы! – обратился Иеремия к Макдональду. Директор пожал плечами.

– Точки и тишина – так я сказал вам. Точки и тишина. А потом присутствующий здесь Билл заметил: «Точки и пробелы», и нас осенило. Что если жители Капеллы попытались отправить нам визуальное послание, со звуками вместо черных точек и моментами тишины в пробелах? Фрэнк Дрейк более пятидесяти лет назад обращал внимание на такую возможность. Он передал ученой братии сообщение, состоящее из рядов единиц и нулей, а его коллеги превратили его в изображение. Возможно, нам следовало подумать об этом раньше, но, полагаю, нас оправдывает то, что мы не имели непрерывного ряда бинарных знаков. Вместо них у нас были звуки и долгие паузы, и мы не знали, когда послание начинается, а когда заканчивается. Думаю, что теперь мы это определим. Компьютер получил распоряжение нанести послание на сетку прямоугольных координат, образованную простыми числами, разделив тишину на сигналы той же продолжительности, что и звуки, как если бы включал и выключал аппарат.

– Или как компьютер, – вставил Ольсен, – с двумя числами – единицей и нулем.

– Если мы интерпретируем эти сигналы как белые и черные, – продолжал Макдональд, – тогда, возможно, получим какой-то осмысленный образ.

– Возможно? – спросил Иеремия. – Вы еще не проверяли?

– Пока нет, – сказал Макдональд. – Порой у человека бывает уверенность – вы назвали бы ее откровением, – что он нашел ответ. Мне кажется, что я его нашел, и хочу, чтобы вы увидели это вместе с нами.

– У вас было откровение?

– Возможно. Увидим.

– Я в это не верю, – заявил Иеремия, собираясь выйти. – Вы пытаетесь обмануть меня. Вы не пригласили бы меня сюда, не проверив сначала своей теории.

Макдональд вытянул руку, словно желая его коснуться, но удержался.

– Подождите. По крайней мере взгляните, что мы можем вам показать.

Иеремия остановился.

– Я не желаю больше слушать ложь, – резко сказал он. – Покажите мне ваш трюк с машиной и позвольте уйти.

– Господи, – произнес кто-то из сотрудников Макдональда, – давайте кончим, наконец, с этим. – Говоривший с трудом владел своим голосом.

Из угла на собравшихся непроницаемым взглядом смотрел игрушечный страус. «Это очень удобно, – подумал Митчелл, – не волноваться, даже если тебя не понимают».

Макдональд со вздохом кивнул Ольсену, и тот нажал несколько клавишей на пульте перед собой. Завертелись катушки на одной консоли компьютера, потом на другой. На экране перед Ольсеном появились ряды единиц и нулей, исчезли, сменились другими. Бесконечная лента бумаги бесшумно поползла из принтера перед Иеремией. Несколько первых сеток явно не имели смысла.

– Безумие, – буркнул Иеремия и вновь направился к выходу.

Макдональд преградил ему путь.

– Подождите! – повторил он. – Компьютер проверяет малые простые числа для вертикальной и горизонтальной осей, а затем наоборот, изучая все возможные комбинации.

Компьютер дошел до девятнадцатого варианта; напряжение в зале росло с той же скоростью, что и разочарование. Машина гудела, бумажная змея ползла из принтера, и тут что-то осмысленное, начиная снизу, стало появляться строка за строкой.

– Что-то есть, – сказал Макдональд. – Взгляните! Иеремия нехотя глянул, затем прикипел взглядом к экрану.

– Этот квадрат внизу, – понял Макдональд, – возможно, солнце. А точки справа похожи… похожи на…

– Цифры в двоичной системе, – сказал Ольсен.

– Но что-то с ними не так, – заметил Макдональд.

– Они читаются справа. Смотри: один, три, пять…

– Ну конечно! – воскликнул Макдональд. – Почему они должны читать именно слева, а не справа, как японцы, и не сверху вниз?

– Это абсурд… – начал Иеремия.

– Но что это за символы слева? – спросил Макдональд. – И на правой грани «солнца»?

– Масштаб? – предположил кто-то.

– Формула? – подсказал другой.

– Слова? – бросил третий.

– Может, и слова, – сказал Макдональд. – Цифры справа, напечатанные вертикально, слова слева, с вертикальной составляющей. Похоже, они дают словарь и цифры.

– Ноги, – пробормотал Иеремия. – Ступни.

– Да, – сказал Макдональд. – Длинные ноги и туловище, руки… более одной пары рук. А там, справа… что это справа?

– Если слева слова, – заметил кто-то, – то одно из них повторяется три раза.

– Наверное, очень важное, – добавил другой. – Похоже, существо показывает на два из них.

Наконец рисунок закончился. Ольсен нажал клавишу, и принтер остановился, компьютер умолк. В полной тишине все смотрели на картинку.

– Если внизу слева солнце, то вверху справа – второе, – сказал кто-то. – Понятно. Два солнца. Капелла.

– А под ним группа точек, – добавил Макдональд, – Какая-то большая планета, вероятно, супергигант, с четырьмя спутниками, из которых два крупных, вероятно, размером с Землю, и существо указывает на одну из них одной из четырех своих рук.

– Не рук, – вдруг заявил Иеремия. – Вторая пара – это крылья.

– А что у него на голове? – спросил кто-то.

Иеремия сложил перед собой ладони и опустил голову, глаза его были закрыты.