Текст книги "Мир-крепость"

Автор книги: Джеймс Ганн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

За несколько минут я добрался до границы света. Позади все было тихо. Убогие дома постепенно сменялись большими, роскошными и современными. Потом появились небольшие магазины. Свет шел от крупных зданий, расположенных еще дальше. Они сверкали неоном и разноцветными чарующими рекламами. Из открытых дверей на улицу вырывались полосы света.

Я не ошибся – именно отсюда доносился громкий смех, беззаботный и неудержимый, звон бокалов и шум голосов. Я остановился и осмотрелся. Прохожих на улице было немного, некоторые выходили из одной двери и входили в другую, другие торопились куда-то по своим делам.

Наемник в расстегнутом мундире пурпурно-золотистых тонов, впечатляющем, несмотря на беспорядок, вышел на порог и окинул меня взглядом. Заметив мою черную форму, он повернулся и удалился. Какой-то корабль, мерцая в темноте, медленно опускался на землю.

Я смотрел, и все казалось мне странным, волшебным и чудесным. Только я был здесь чужим и незваным.

Медленно направился я к небольшому бару. Он был не так заполнен, как остальные, а музыка в нем звучала спокойнее. Остановившись на пороге, я сощурился от яркого света. Внутри все было здорово накурено. Я слышал бренчание какого-то струнного инструмента и сладкий голос:

 
Мой звездный дом
так далеко отсюда
затерян в черноте ночной…
 

Голос умолк, разговоры стихли. Когда мой взгляд привык к свету, я заметил, что люди, сидевшие поблизости, повернулись в мою сторону и смотрели без малейшего дружелюбия. Я посмотрел на девушку, сидевшую в глубине бара на столе. В руках у нее был деревянный инструмент с широким резонатором и длинным грифом, на нем было шесть струн. Когда наши глаза встретились, она провела пальцами по струнам, пробудив тихий бренчащий звук. Глаза у нее были глубокие, голубые.

Я двинулся к ней. На мгновение мне показалось, что… Однако у девушки, которую Силлер назвал Фридой, были светлые волосы. Эта была поменьше и не так красива… но разве я искал красоту? Она выглядела весьма привлекательно с каскадом темно-каштановых волос, падающих на плечи, и дугами черных бровей – чуточку приподнятыми и словно нахмуренными – над удивительно голубыми глазами, прямым маленьким носиком, полными красными губами, гладкими щеками и шеей, переходящей в точеные белые плечи, выступающие из светло-желтой туники…

Нет, это была не Фрида, не было даже тени сходства, если не считать того, что она не подходила к этому бару так же, как Фрида не подходила к Собору. Тогда я сразу понял, что Фрида принадлежит к аристократии, сейчас же не был в этом уверен. Но в этой девушке было что-то необычайно живое, что-то в ее позе, в маленькой, белой ладони, легонько касающейся струн, в лице и глазах. Она жила! И это чувствовалось, как тепло огня. Она лучилась жизнью, и, может, потому ее окружали мужчины, сидящие на стульях и на полу.

Девушка внимательно следила за мной, сосредоточенно щурясь. Потом широко раскрыла глаза, оглядела зал, тронула струны и улыбнулась, когда прозвучал глубокий, чистый звук.

 
Звезды, звезды, тысячи звезд.
Мошек алмазных рой.
Миры, миры, миллионы миров —
Вернись, господин мой.
Вернись, вернись, господин мой,
К порогу вернись своему.
Я белые руки к тебе протяну —
И снова тебя обниму.
 

Она протянула руки ко мне, и весь зал содрогнулся от смеха.

8

Я почувствовал, что краснею. Шутка. Я ее не понял, но другие поняли и смеялись надо мной. Интересно, почему она захотела, чтобы надо мной смеялись?

Я все-таки понял, хотя и не сразу. Только я один был одет здесь в черное, и они думали, что я Агент. Напряжение – я подсознательно чувствовал его – росло, натягивало нервы, а смех разрядил его.

Там были пилоты в черно-серебристых одеждах, наемники в разноцветных ярких мундирах, хотя преобладали королевские – голубой и оранжевый, – было несколько женщин в светлых облегающих форменках и коротких юбках, но ни одного угольно-черного Агента.

Девушка вдруг опустила руки. В ее широко открытых глазах читалась немая просьба. Она хотела, чтобы я ушел, и была права, но я не мог двинуться с места. Позади была ночь, и я не мог в нее вернуться. Печально глядя ей в глаза, я едва заметно покачал головой.

Девушка пожала плечами и повернулась к одному из мужчин, сидевших на полу. Они заговорили о чем-то, забыв обо мне.

Сзади нашелся свободный столик, и я подошел к нему, войдя в круг громких и тихих голосов, звона стаканов и музыки. Я сел, а зал уплывал все дальше, и скоро мне стало казаться, что она очень далеко, и я задумался, смогу ли снова встать.

Прислужник неохотно принес мне стакан светлого вина. Я склонился над ним, а мир вращался вокруг меня. Громкие, грубые голоса окружили меня.

– Молодой? Черт возьми, верно! Чем моложе, тем лучше, поверь мне.

– …на службе. Фу! Несколько стаканов раз в месяц и сломанный…

– …но ее старик начал ругаться, понял? Тогда я ему говорю: «Слушай, старик, ты проиграл. Ты ноль, понял? Я могу тебя пришить, понял?» Дал я ему пару раз, и он больше ничего не говорил…

– …и уехал оттуда с тысячей хроноров, полусотней колец, несколькими часами и тремя бриллиантами, причем самый маленький был с мой ноготь…

– …это был порядочный человек…

– …подписать у такого, который много ездит – чтобы не имел ничего, кроме блеска в глазах, – и вот тебе шанс на повышение, деньги, может, даже титул…

– …жаль, что ты не был в Джорнейс-Энд. Боже, что за город! Почему…

– …жалел ли я, что уезжаю с Аркадии! И жалела ли об этом она…

– …мы как раз были внутри, а Капитан…

– …класс это класс, я всегда это говорил…

– …и говорю ей: «Детка, за пять хроноров…»

– …три года, не заходя в порт. Никогда больше…

Скрип отодвигаемых стульев. Женщина вскочила с колен серебристо-черного, стоит тяжело дыша и щурясь возле красно-золотого. Серебристо-черный встает, покачиваясь и грозно размахивая руками, а красно-золотой идет на него, стиснув кулаки. Чьи-то руки хватают их за плечи и усаживают на места. Другая женщина садится на колени серебристо-черного, и он разговаривает с красно-золотым весело, дружелюбно.

Мир вокруг закружился в такт мелодии, чистому девичьему голосу и переливу струн – не сильного голоса, даже не очень хорошего голоса, но, что гораздо важнее – приятного и искреннего. Голос подходил к этим песенкам, и люди слушали его, он заставлял их смеяться и плакать, заставлял чувствовать. Время от времени он отчетливо доходил до меня, несмотря на шум и мои притупившиеся чувства…

 
В Аркадии я знала одного
И троих в Бранкузи.
До чего ж они похожи,
Хоть и… не снаружи…
 

– …вот Капитан и говорит навигатору, вредному такому типу: «Хорошо, но где мы, по-твоему…»

– …ради денег, понял? Тогда я говорю: «Крошка…»

– …а навигатор ему: «Пусть меня повесят, если я знаю, где мы». А Капитан говорит…

 
Звезды всегда свободны,
А люди вечно в неволе.
В тюрьму меня посадите…
Звезды всегда свободны.
Невольник глаза поднимет,
Свободой звезд наслаждаясь…
 

Я долго смотрел на бледную жидкость в своем стакане, потом поднес его ко рту и выпил. Плохое, тошнотворно-сладкое вино.

– …ладно, Шустрый, ты выпил, а теперь убирайся и не приходи сюда больше!

Эту фразу повторили еще раз, громче, прежде чем я понял, что обращаются ко мне. Я медленно поднял голову и над огромным оранжево-голубым животом увидел большое небритое лицо, красное от вина и злости.

– Мы не любим таких, Шустрый, – сказал наемник. – Лучше уйди, пока можешь.

Он покачнулся, а может, мне только показалось. Я медленно поднялся, еще не зная, достаточно ли мне не нравится его рожа, чтобы подправить. Где-то внутри чей-то холодный и трезвый голос шептал, что я не выйду отсюда живым, если ударю его. Наконец, я решил, что мне наплевать. Мне не нравилось, как он сплевывал слова, не нравилось это лицо. Я с удовольствием заехал бы по нему.

Кто-то вдруг втиснулся между нами, оранжево-голубого бородача оттолкнули назад, а меня вернули на место.

– Оставь его в покое! – произнес чей-то голос. – Не видишь, что он болен?

– О, Лаури, – наемник жаловался, как маленький мальчик, – ты пожалела бы даже бешеную собаку. Но этот…

– Оставь его! – повторил голос. Звонкий, словно колокольчик, и одновременно злой.

Оранжево-голубой исчез. Что-то забренчало – инструмент прислонили к столу. Что-то желтовато-розовато-красно-голубое скользнуло на стул напротив меня.

– Я тебе не больной, – сказал я.

Мои слова прозвучали грубо, более того, они и были грубы. Я сосредоточил взгляд на девушке – вблизи она была красива. Лицо молодое, но голубые глаза глубокие и мудрые. «В таких глазах можно утонуть», – мелькнула у меня безумная мысль. Лаури… Мне нравилось ее имя, и я повторял его про себя.

– Ты болен, – сказала она. – Вот здесь… – Девушка постучала пальцем по голове в то место, где гладкая волна темных волос сбегала на висок. – Но я сказала это для того, чтобы унять Майка, прежде чем ты убьешь его. Он мой друг, а я не люблю, когда убивают моих друзей.

Я разглядывал ее лицо, гадая, что так привлекает меня в нем.

– Я тоже не люблю, когда убивают моих друзей, но они все гибнут, гибнут. И потом ты вдруг видишь, что друзей у тебя нет. Ни одного друга. Это логично, правда? Но если у тебя нет друзей, ты не горюешь, что они гибнут. Логично? Думаешь, я убил бы его?

Она медленно кивнула.

– Да. Тебя уже ничего не волнует. Тебе все равно, будешь ли ты жить или умрешь. И потому такие, как ты, опаснее всех в Галактике.

– И мертвее всех, – с горечью ответил я и отвернулся. – Ты права. Пожалуй, я убил бы его. А потом другие убили бы меня. Но в конце концов человек устает убегать. Сначала он бежит и бежит, но потом останавливается и уже не может бежать.

– Убийство никогда ничего не решало, – мягко сказала девушка.

Я вновь заглянул ей в глаза – они просили выслушать, понять.

– Мы решаем, кто должен умереть – ты или кто-то другой, – рассмеялся я. – Ты ничего не знаешь.

– Знаю.

– Вчера… вчера бы я с тобой согласился. Вчера я бы сделал все, лишь бы не убивать. – Я чувствовал, как уголок моих губ ползет вверх в кривой ухмылке. – Вчера я был болваном. Но с тех пор я понял, что если хочешь жить, нужно убивать. С тех пор я убил четверых.

Она быстро положила свою ладонь на мою. В этом жесте было что-то материнское.

– Это больно, правда?

Я вырвал руку.

– Что ты можешь знать?! – крикнул я. – Мир отвратителен. Мир – это и болезни, и смерть, и пытки, и измены, и жестокость, и вожделение, и ненависть, и страх, и алчность. Почему бы мне не убивать? Я видел лицо мира – это осклабившийся череп, и он хочет отнять мою жизнь. Он хотел бы вырвать ее из меня в смертных муках… Кто может обвинить меня за то, что я защищаюсь? Почему бы мне не убивать?

– Потому что ты человек, – сказала она.

– Я Свободный Агент, а Агенты – не люди.

– Они тоже люди. Но ты ведь не Агент.

Я быстро поднял голову. Из-за этого движения у меня закружилась голова, и только через секунду я отчетливо увидел ее лицо. Большие глаза, глубокие и полные жалости, притягивали меня, обещая покой и понимание.

– Ты ничего не знаешь, – неуверенно повторил я. Впрочем, это не имело смысла. Она знала. Ничто из того, что я мог бы ей сказать, не удивило бы ее и не шокировало, ничто не было для нее чужим, ничто не могло поколебать в ней веру в людей. Я почувствовал облегчение, как исхлестанный ветром странник, который увидел свет вдали и уверился, что где-то в мире есть убежище и тепло. Пусть даже сам он не может до них добраться.

– Взгляни на свои руки, – сказала она, взяла мою ладонь и перевернула ее. – Никаких мозолей. Они белы и хорошо сложены, за исключением вот этого шрама. Но есть и еще кое-что. Ты ходишь не как убийца и ведешь себя иначе. В тебе нет их дерзости и равнодушия. И хотя сейчас твое лицо такое некрасивое, – она улыбнулась, словно уродство имело для нее особую притягательность, – его возрожденных черт и того, как сформировала его жизнь, не изменят несколько дней страха и борьбы.

«Лаури… Лаури».

Я отвернулся.

– Чем ты занимаешься, Лаури?

– Пою.

– Здесь?

– И здесь, и в других местах.

– За это платят не так уж много.

– О, это только для развлечения. – Она улыбнулась. Я люблю петь. Люблю смотреть, как радуются люди.

– Эти? – Я махнул рукой в сторону пьяной, разгульной толпы.

– Они тоже люди.

Уже второй раз она произнесла эти слова. Они были для нее каким-то символом веры. В краткий миг прозрения я увидел, что между Церковью и кровожадным миром есть что-то еще. А может, не между, а над.

Это было похоже на удар, и я вздрогнул.

– О Боже! – простонал я. – Боже, Боже, Боже! – Я чувствовал, как слезы заполняют мои глаза, и быстро заморгал, но они все текли. Руки мои дрожали, и я ничего не мог с этим поделать. – Что со мной происходит? – вздохнул я.

– Не сдерживай слезы, – мягко сказала Лаури. – Плачь, если это тебе нужно.

Я плакал, положив голову на стол, держал ее за руку и обливался слезами. Я оплакивал все зло мира, всех, кто работает и не видит конца работе; всех, кто страдает и не видит конца мукам своим, всех, кто живет, ибо иначе им осталась бы только смерть. Я плакал, потому что впервые столкнулся с добротой.

Маленькая ладонь гладила мои жесткие короткие волосы.

– Бедный мальчик, – прошептала она. – От кого ты бежишь? Почему? Неужели все так плохо?

Голос ее опутывал меня, словно мягкая ниточка мелодии, оплетал коконом симпатии и доброты.

«Лаури! Я никогда не отвечу на эти твои вопросы. Ты не должна этого знать, ибо у истины смертоносное жало…»

Ее рука замерла на моей голове, прижимая так сильно, что я не мог ее поднять. Инстинктивно мне захотелось встать, но рука прижала мою голову еще сильнее. В зале вдруг стало совсем тихо.

– Не двигайся! – прошептала девушка. – Они стоят в дверях, как стоял ты, и осматривают зал. Может, они скоро уйдут, если не найдут того, кого ищут.

– Кто?.. – лихорадочно прошептал я. – Кто они?

– Агенты. Трое. Настоящие, а не переодетые, как ты. Сейчас они смотрят сюда. – Ее рука задрожала. – Какие холодные, жесткие, черные глаза!

– Кто? – шепот мой звучал хрипло. – Кто он? Как выглядит?

– Смуглый… веселый… холодный. У него большой нос, но не забавный, а страшный.

«Сабатини!»

Я содрогнулся.

– Не двигайся! – В ее голосе сквозил ужас. Потом она облегченно вздохнула. – Отвернулись. Выходят! Нет, этот смуглый позвал их обратно. Входят снова!

Я пытался поднять голову, но она держала ее крепко, налегая всем телом. Я чувствовал на щеке ее шелковистые волосы, чувствовал ее дыхание, частое и сладкое.

– Слушай внимательно: прямо за нами есть дверь, она выходит на улицу. Как только сможешь, беги туда и жди меня. Я позову сюда Майка, а ты ударь его! Ударь сильно, но не причиняй ему вреда, не бей сильнее, чем нужно. Понимаешь?

– Нет! – выдохнул я. – Не впутывайся…

Однако она уже крикнула, с отвращением и яростью. Когда она отняла руку, я поднял голову, и девушка дала мне сильную пощечину. Новая боль выжала слезы из моих глаз; я стиснул зубы.

Плечо мое сжала стальная рука – оранжево-голубой стоял рядом со мной, слева. По всему залу вставали люди, глядя в нашу сторону, за их спинами маячили черные мундиры.

– Ты мерзкая, грязная крыса, – зловеще сказал оранжево-голубой. – Ты пачкаешь все, к чему прикоснешься. Почему бы тебе не сидеть среди своих, чтобы мы не чувствовали твоей вони? Я разорву тебя пополам голыми руками.

Рука моя сама собой схватила со стола стакан, и остатки желтоватого вина брызнули ему в лицо. Я встал, переворачивая стол, кулак мой врезался в живот оранжево-голубого, и он согнулся пополам, кривясь от боли. Я замахнулся еще раз, собираясь ударить его в лицо, но вспомнил просьбу Лаури, открыл ладонь и просто толкнул наемника. Он опрокинулся, раскидывая столики и стулья; зрители отскочили в стороны.

В одно мгновение по всему залу началась потасовка. Женский визг, ругань мужчин и звон стекла слились в дикую какофонию. В воздухе резко запахло алкоголем.

Я повернулся к Лаури. Ее голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а губы прошептали единственное слово: «Иди».

И я пошел, но потом обернулся. На мгновение между дерущимися появился узкий проход, и я прыгнул в него с вытянутой вперед рукой. Люди отталкивали ее, кружась в безумном хаосе ударов, воплей и окровавленных лиц. Добравшись до двери, я повозился с замком, а потом просто толкнул. Затрещало дерево, и дверь открылась. Я вышел в холодную тихую ночь и закрыл ее за собой, словно отрешаясь от резни и жестокости.

Я прислонился к двери, тяжело дыша.

«Жди меня», – сказала Лаури.

«Ждать? Ждать здесь, чтобы навлечь на тебя смерть? Ждать, пока смерть придет, чтобы притянуть тебя своими костлявыми руками и бесплотными губами коснуться твоего лица? Ждать? Нет, Лаури. Здесь покой и тишина, но там тебе лучше. Смерть тоже покой и тоже тишина».

В конце улицы был свет, и я направился туда, одинокий, замерзший и потерянный.

«Прощай, Лаури. Прощай».

9

Сон придавил меня, словно душное одеяло, и я вертелся, не в силах его сбросить и проснуться. Мне снилось бегство и темнота, тишина и страх, преследующие меня ступни, жгучая боль в ладони, потерянный уголек, стыд и пустота…

Обе они были там, Фрида и Лаури, сначала одна, а потом другая, порой они сливались воедино. Фрида давала мне овальный камешек, я стискивал его в кулаке, но он исчезал, и Лаури давала мне его снова. А иногда они были вместе, дружески шептались о чем-то – я ничего не слышал, – смотрели на меня и улыбались, или качали головами, или взрывались смехом. Потом Фрида исчезла и осталась только Лаури.

Она сидела на зеленом пригорке, перебирала струны своего инструмента и пела. Я знал, что она поет, потому что губы ее шевелились, но не слышал ни звука. Я крепко держал кристалл, и внутри меня оживал пламень, сильный и негасимый. Она в последний раз тронула струны и подняла руки, протянула их ко мне и широко раскинула. Я шагнул к ней, борясь с чем-то державшим меня.

Медленно, очень медленно туника ее начала осыпаться, как лепестки цветка, а она встала из этих лепестков, ослепительно прекрасная, светлая, стройная, чудесная, бесконечно желанная. Я шел к ней, едва передвигая свинцовые ноги, протягивал руку, чтобы коснуться ее. Она склонилась к ней…

И вдруг струны инструмента лопнули, обвившись вокруг ее талии, словно живые… Моя рука сжимала маленький белый цветок, а на земле, вокруг его стебля, извивались змеи…

Я проснулся с чувством стыда и ужаса, гадая, почему мне снятся такие греховные вещи, и вместе с тем чувствуя, что так запутался в них, что с трудом возвращаюсь к яви.

Я лежал на чем-то твердом и гладком. Открыл глаза. Через узкое окно солнце задирало светом темно-красный пластиковый пол. Я сел. Это была всего лишь маленькая комнатка, в которой стояли стол, два стула, а в нише – небольшая печь и холодильник.

Все было не новое, но безупречно чистое. Я медленно поднялся, припоминая…

Свет с улицы запускал свои любопытные пальцы в аллею. Я был всего в нескольких шагах от них, когда услышал, как хлопнула дверь, а потом торопливые шаги.

– Подожди, – ночной ветер донес тихий шепот. – Не выходи туда! Подожди!

Я подождал, пока она меня догонит. Девушка положила руку на мое плечо и повернула к себе. Я впервые стоял рядом с ней и лишь теперь заметил, какая она маленькая: голова ее доставала мне до плеча. Девушка была в ярости.

– Я же велела подождать! – сказала она, хмуря брови. – У мужчин нет ни на грош здравого смысла.

– Они искали меня, – сказал я. – И ты знала об этом. Если ты будешь со мной, когда меня схватят, или если они узнают, что ты мне помогала, тебя убьют. Это в лучшем случае.

– Убийство! – Она с отвращением скривилась.

– Позволь мне уйти, – взмолился я. – Люди, с которыми я сталкиваюсь, кончают плохо. Не лезь в это дело.

– Но ведь я уже влезла. Куда ты собрался?

Я пожал плечами. Если бы я знал город, то солгал бы, назвав какое-нибудь подходящее место.

– В таком случае иди со мной. Не будешь же ты спать на улице.

Она повернулась и пошла, а я покорно поплелся следом. Девушка вела меня узкими аллеями и темными улицами, по каким-то лестницам, через пустые склады, полные таинственных шорохов. Она была осторожна, но не чересчур. Она знала, куда идет, и знала, как туда попасть.

Лишь однажды она заговорила.

– Почему они хотят тебя схватить?

– Они хотят получить кое-что и думают, что оно у меня.

– А оно у тебя?

Я не смог солгать.

– Нет. Но я знаю, где оно.

– А кому это принадлежит? Им?

– Нет.

– Тогда кому же? Тебе?

– Не знаю. Может, мне. Может, никому. Может, кому угодно.

– Но не им?

– Нет!

Девушка кивнула. Лицо ее было светлым пятном в темноте. Больше она не произнесла ни слова, пока не провела меня вверх по узкой наружной лестнице, а потом через дверь и в эту кухню. Войдя, она задернула тяжелые шторы на окнах и включила небольшую лампу. Только теперь я заметил, что инструмент, который она несла, разбит, струны его порваны.

– Сломался, – по-идиотски заметил я. Она печально улыбнулась.

– Его можно починить. И быстрее, чем головы, о которые я его разбила.

– Из-за меня?

Она помешкала.

– Из-за тебя. Я решила, что так нужно.

– Ты ошиблась.

Девушка улыбнулась мне.

– Поживем – увидим. Ты голоден? Я могу приготовить что-нибудь.

Я покачал головой.

– В таком случае нам обоим нужно отдохнуть. Ты, похоже, здорово устал.

И верно, устал я дьявольски. Девушка кивнула на дверь и загадочно посмотрела на меня.

– Там только одна кровать…

– Я буду спать здесь, на полу. Мне приходилось спать и в худших условиях. – Я вспомнил слишком мягкое ложе Силлера.

Она как-то робко улыбнулась.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Девушка подошла к входной двери, задвинула засов, повернулась и направилась в спальню. Когда она остановилась перед дверью, меня осенило.

– Ты ведь даже не знаешь, как меня зовут!

Она посмотрела на меня.

– И верно, не знаю.

– Уильям. Уильям…

– Этого хватит. Спокойной ночи, Уильям.

– Спокойной ночи, – тихо ответил я.

Она закрыла за собой дверь, и стало тихо. Я долго прислушивался, но больше она не касалась двери и на ключ ее не заперла.

Одеяло лежало на полу – вероятно, я сбросил его, ворочаясь в беспокойном сне. Ночью девушка приходила к моей постели, сквозь сон я видел, как она стоит надо мной и осторожно накрывает одеялом, а потом тихонько возвращается в постель.

Я скрипнул зубами. Все-таки я позволил ей помогать мне, втянул ее в опасную игру. Смертельно опасную. Но это еще не все, сон позволил мне понять кое-что. Нужно было уходить от нее, и быстрее, пока она не проснулась.

Быстро и тихо я подошел к двери, бесшумно отодвинул засов…

– Куда ты собрался? – с укором в голосе спросила она. Я повернулся. Лаури стояла на пороге спальни в белой рубашке, доходившей почти до пола. С глазами, еще полными сна, и темными волосами, рассыпанными по плечам, она выглядела девчонкой.

И опять я не смог солгать ей.

– Я хотел уйти, пока ты не проснулась. Это невежливо, зато безопаснее для тебя. До свидания, Лаури. Не буду терять времени: все равно не смогу отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала. Слова не могут выразить мою благодарность.

– Не глупи, – сказала она, откидывая волосы назад. – Ты не можешь отсюда выйти. Тебя же ищут.

– Они всегда будут искать меня, – медленно ответил я. – Поэтому мне все равно, куда идти. Но каждая минута, проведенная мною здесь, смертельно опасна для тебя.

Она нахмурилась.

– Вернись и сядь! – Лаури указала рукой на один из простых деревянных стульев.

Я неохотно сел. Подойдя к нише, она открыла холодильник, вынула ветчину, несколько яиц и вареный картофель.

– Тебе не кажется странным, – спросила она, – что, куда бы ты ни приехал, на каждой планете есть свиньи, куры и картошка?

Искоса поглядывая на меня, она резала ветчину тонкими ломтиками и бросала на сковороду.

– Я этого не знал.

– Тогда поверь мне на слово. Некоторые животные и овощи типичны только для определенной планеты, но эти есть везде. И везде есть люди. Мужчины могут жениться на женщинах с других планет и иметь от них детей. Свиньи, куры, еще несколько видов с разных планет тоже могут скрещиваться, но остальные нет. Разве это не удивительно?

– Да, – ответил я, не понимая, куда она клонит.

Жареная ветчина скворчала на сковороде. На вторую сковороду девушка положила масло и разбила несколько яиц, а картофель, порезанный на мелкие кусочки, бросила к ветчине.

– Как, по-твоему, почему это так? – спросила она. Я пожал плечами.

– Думаю, есть только одно объяснение: все люди произошли с одной планеты. Перебираясь в другие места, они забирали с собой свиней, кур и картофель.

Лаури повернулась с раскрасневшимся лицом. Может, от жара плиты?

– Значит, ты понимаешь? Ведь это совершенно ясно, правда? И все же я не встретила никого, кто думал бы так. Они не верят друг другу, ненавидят чужих и нипочем не хотят признать, что у всех людей общие предки.

– И ты поешь свои песни, чтобы напомнить им об этом? – спросил я.

– Ты единственный человек, кто заподозрил меня в такой утонченности, – улыбнулась она.

Повернувшись опять к печи, она промурлыкала какую-то мелодию, а потом запела в полный голос:

 
В Аркадии я знала одного
И троих в Бранкузи.
До чего ж они похожи,
Хоть и… не снаружи…
 

– Так говорит и «Книга Пророка», – задумчиво сказала Лаури. – Конечно, другими словами, но основной принцип Церкви именно таков. Я должна была догадаться раньше. Ты уже прошел посвящение?

Я помотал головой.

Она разложила еду на две тарелки и поставила их на стол.

– И прямо из монастыря ты вышел в мир. Для тебя это, конечно, был шок.

Я ничего не ответил.

– Ну ладно, – сказала она. – Давай поедим.

Напряжение медленно спадало. Я сунул кусок в рот – ветчина оказалась превосходной, румяный картофель хрустел на зубах. Я ел с аппетитом, поглядывая через стол на Лаури, и думал, как было бы здорово каждое утро сидеть напротив нее, есть приготовленный ею завтрак, слушать ее пение, смотреть на ее лицо.

– Ты была на других планетах? – спросил я.

– Да, на нескольких.

– И везде так же плохо, как на Бранкузи?

– Плохо? – Она задумалась над этими словами. – Ты имеешь в виду тяжелый труд, жестокость, несправедливость?..

Я молча кивнул.

– На одних хуже, на других лучше, но таких мало.

– Почему? – спросил я. – Откуда в Галактике все это зло? Неужели на это воля Бога? Неужели все это для того, чтобы проверить людей, и лишь потом допустить в лучший мир? Или потому, что люди изначально злы?

Лаури покачала головой.

– Я не верю в это.

– Во что?

– Ни в то, ни в другое. Если Бог существует, вряд ли он проверяет каждого по отдельности: слишком много возни. Он мог бы сделать это безо всяких мук. И люди вовсе не злы. Они добрые, но все путают, потому что не могут понять друг друга, ибо слова не могут выразить всего и никто не может доверять даже своим близким.

– Но если люди не рождаются злыми, как же они ожесточаются?

– Они боятся, что кто-нибудь поранит их, и возводят вокруг себя стену. Строят себе крепость и сидят в ней, дрожа от страха. С ужасом думают они, что кто-нибудь ворвется в их каменный мешок, найдет их там, увидит, какие они на самом деле – голые и беспомощные. Понимаешь, тогда их можно ранить… голых и беспомощных. Мы образуем целую Галактику миров, они кружат, никогда не соприкасаясь, замкнутые в своих крепостях и одинокие, неизбывно одинокие.

– Если бы мы могли разрушить все эти стены, все разом, и если бы люди увидели друг друга – таких же людей, как и они сами, жаждущих нежности и дрожащих в ожидании удара… – Это было мучительное видение, и я умолк, зачарованный образом.

Подняв голову, я увидел, что глаза Лаури полны слез.

– Да… – прошептала она. – Это было бы чудесно. Завтрак закончился в молчании. Наконец я отодвинул тарелку и встал.

– Все было чудесно, Лаури. Я рад, что познакомился с тобой, но мне пора идти. Я и так засиделся.

– Я не отпущу тебя, пока не узнаю, куда ты идешь, – решительно заявила она.

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Попытаюсь выбраться из города. Может, спрячусь в какой-нибудь деревне.

Она покачала головой и нахмурилась.

– Тебе не удастся выехать из города незамеченным. Они нашли тебя вчера и наверняка ищут сейчас. И даже если ты выедешь, тебе не спрятаться. Крестьяне не верят чужим, они выдадут тебя.

– Город велик. Найду какое-нибудь убежище.

– Ты не знаешь ни города, ни людей. Тебе придется кому-нибудь довериться, и ты наверняка выберешь неподходящего человека. А сети уже раскинуты, и ты непременно попадешь в них.

– Но что же мне делать? – беспомощно спросил я.

– Я найду тебе безопасное место, – с энтузиазмом сказала Лаури. – И буду приносить еду. Здесь ты остаться не можешь – слишком оживленный район, но я могла бы найти место, где ты спрячешься, пока им не надоест искать. У меня есть друзья, они могут помочь…

Это было соблазнительно, но нереально.

– Нет, – решительно ответил я. – Это слишком опасно. Я не позволю тебе и дальше рисковать из-за меня.

Девушка вздохнула.

– Хорошо. Тогда у тебя только один выход: уехать с Бранкузи.

– Уехать? – повторил я; – Уехать с Бранкузи?

Она кивнула.

– Они перевернут планету вверх дном, чтобы найти тебя. Я знаю этих охотников, им нельзя возвращаться к своим хозяевам без добычи. Неудача означает смертельный приговор, поэтому они будут искать и искать. Бранкузи невелика, а Галактика огромна.

– Уехать с Бранкузи, – вслух рассуждал я. – Полететь в иной мир, где-нибудь среди звезд. Начать все сначала.

Постепенно в голове моей складывался образ будущего, разрозненные элементы составляли мозаику, и все было прекрасно. Я взмыл бы в воздух на огненных крыльях, презрительно отталкивая планету, поднимался бы все выше и выше, пока Бранкузи не стала бы маленьким голубовато-зеленым мячиком. Я оставил бы позади свою прежнюю жизнь, свои грехи и угрызения совести. Там, очищенный вечной ночью, я родился бы вновь из лона пространства в каком-нибудь новом и лучшем мире, невинный, как младенец.

– Мне нравится эта идея, – сказал я. – Очень нравится.

– Остынь, – сказала Лаури. – Это не так-то просто. Ты не можешь просто сесть на корабль и улететь. Получить место на корабле нелегко.

– А возможно ли это вообще? – спросил я. – Кто?..

Девушка что-то написала на листке бумаги и подала его мне.

– Держи. Поищи этого человека. Он работает на Торговцев, ты найдешь его в порту. Покажи ему эту записку, и он тебе поможет. Правда, он может запросить дорого. У тебя есть деньги?

Я потянулся к поясу, но остановился на полпути.

– Да, – сказал я и посмотрел на листок.

Джордж Фалеску, пожалуйста, помоги этому человеку получить место на корабле. Это очень важно для Лаури.

И больше ничего. Четкий почерк без лишних украшений, решительная и разборчивая подпись. Вместо точки над «i» она поставила небольшой кружок.

Лаури дала мне еще несколько указаний.

– Не ходи сразу в порт, иди кружным путем, останавливайся и смотри, не следит ли кто за тобой. А в порту не заговаривай с первым, кого встретишь. Подожди у мастерских, пока кто-нибудь не поинтересуется, чего тебе нужно. Тогда покажешь записку. – Она вздохнула. – Остальное зависит не от тебя.