Текст книги "Избранные сочинения в 9 томах. Том 2: Следопыт; Пионеры"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 64 страниц)

На все происшедшее ушло гораздо меньше времени, чем его потребовалось на то, чтобы пересказать события. Подтянуть лодку к остроге, поднять тело Бенджамена на борт и причалить к берегу – на все это понадобилось не больше минуты. Ричард, который от волнения вбежал в воду, чтобы поскорее встретить своего любимца, вместе с Керби перенес безжизненное тело стюарда на берег и усадил его подле костра, и шериф тотчас распорядился касательно самых действенных мер, применяемых в те времена для приведения в чувство утопленника.

– Живее, Билли, в поселок! – командовал он. – Тащи сюда бутыль, что стоит у меня подле двери, – я в ней держу уксус, – да попроворнее, не трать времени на то, чтобы выливать уксус, а беги прямо к мосье Лекуа да купи табаку и полдюжины трубок. И попроси у Добродетели соли и фланелевую юбку. И скажи доктору Тодду, чтобы прислал свой ланцет, да и сам сюда явился тоже. И еще… Дьюк, что ты делаешь, скажи на милость? Ты что, хочешь загубить человека? Он и так полон воды, а ты еще вливаешь в него ром! Ну-ка, помоги мне разжать его кулаки, я разотру ему ладони.

Бенджамен сидел все в той же позе, мускулы у него были напряжены, в кулаках по-прежнему зажаты стебли тростника – он ухватился за них, когда почувствовал, что тонет, и именно это обстоятельство помешало ему подняться на поверхность воды, ибо он держался за тростник весьма крепко, как истый моряк. Глаза его, однако, были открыты, он оглядывал всех собравшихся у костра каким-то диким взглядом, а легкие у него работали словно кузнечные мехи, будто желая вознаградить себя за короткое время бездеятельности. Так как он упорно сжимал при этом губы, воздух из легких вынужден был вырываться через ноздри с такой силой, что он скорее хрипел, чем дышал, и с такой энергией, что все меры к восстановлению дыхания, о которых распорядился шериф, можно было объяснить лишь крайним беспокойством Ричарда за своего любимца.

Бутылка с ромом, приложенная Мармадьюком к губам утопленника, произвела магическое действие. Рот Бенджамена непроизвольно открылся, руки разжались, выпустив наконец тростник, и схватили вместо этого бутыль. Стюард воздел глаза к небу и весь отдался блаженному ощущению. Но после нескольких глотков дыхание оказалось столь же необходимым, как и после погружения в воду, и Бенджамен был вынужден наконец оторваться от бутылки.

– Ну, Бенни, ты меня просто поражаешь! – воскликнул шериф. – Ведь ты только что тонул! Как! Чтобы такой опытный моряк вел себя так глупо! Минуту назад ты был полон воды, а теперь ты…

– … наполняюсь грогом, – перебил его стюард. Лицо его необычайно быстро приняло нормальный вид и свойственное ему выражение. – Видите ли, сквайр, я держал шлюзы закрытыми, потому люки остались почти сухими. Я чуть ли не всю свою жизнь провел на соленой воде, но знаю, что такое плавание и на пресной. И вот что я скажу тебе, Билли Керби: из всех новичков в морском деле ты самый что ни на есть нескладный. Пусть те, кто считают тебя надежный, умелым моряком, берут тебя с собой в лодку, это их дело, но меня уволь. Будь я проклят, если еще хоть раз в жизни пройду с тобой хоть по берегу озера. Чего ради мне рисковать своей шкурой? Ведь ты способен потопить человека, словно рыбу. И уж хоть бы бросил ему потом веревку. Натти Бампо, давай-ка свою лапу. Поговаривают, что ты индеец и когда-то снимал скальпы с белых, но мне ты нынче оказал немалую услугу и теперь можешь считать меня своим другом. Оно, конечно, было бы пристойнее бросить упавшему за борт старому моряку канат, а не цеплять его крючьями за волосы, но в общем-то беда невелика. Ты, верно, поступил так по привычке, тебе небось не впервой хватать людей за волосы, а? Но мне-то ты тем зла не причинил, а это главное.

Тут вмешался Мармадьюк, и Натти Бампо не успел ничего сказать в ответ Бенджамену. Судья отдал ряд дельных распоряжений так уверенно и авторитетно, что шериф не решился возражать.

Бенджамена по суше доставили в поселок, а невод вытянули на берег так, что рыба на этот раз безнаказанно избежала ячеек сети.

Улов делили как обычно: ставили одного из участников спиной поочередно к каждой из куч рыбы и предлагали назвать имя ее владельца. Билли Керби растянулся во весь свой огромный рост на траве возле костра караулить до утра сеть и рыбу, а остальные сели в лодку и поплыли к поселку.

Последнее, что видели сидевшие в лодке, когда костер уже начал скрываться из глаз, а лодка приблизилась к берегу, был лесоруб, готовивший себе ужин. Факел в пироге индейца некоторое время еще горел и двигался во мраке, потом вдруг замер неподвижно, и в воздухе рассыпались горящие искры. И затем уже все погрузилось в полную тьму, созданную союзом ночи, лесов и гор.

Мысли Элизабет перенеслись от Эдвардса, державшего шаль над ней и над Луизой, к охотнику Натти и индейцу-воину, и в ней росло желание побывать в хижине, где по какой-то таинственной причине столкнулись трое людей, столь различных по темпераменту и привычкам, как Кожаный Чулок, индеец Джон и Оливер Эдвардс.

Глава XXV

К чему болтать про горы и долины

И о мальчишеских своих забавах?

Старик! Никто их слушать не желает.

Начни же свой рассказ.

Дуо

На следующее утро Ричард поднялся вместе с солнцем и, приказав седлать коней для себя и Мармадьюка, направился в спальню кузена. Лицо шерифа хранило крайне строгое выражение, приличествующее важности момента. Дверь в спальню судьи была отперта, и Ричард вошел без всяких церемоний, не постучав, что характеризовало не только его взаимоотношения с судьей, но и всегдашние манеры.

– Ну, Дьюк, живее на коня! – крикнул он. – Вчера я только намекал, а уж сегодня изложу тебе все толком. Давид в своих псалмах говорит… или Соломон? Ну ладно, это все едино. Так вот, Соломон говорит, что всему свое время. И, по моему скромному разумению, рыбная ловля не подходящее место и время для обсуждения серьезных дел… Послушай, что с тобой, черт тебя возьми? Неужто заболел? Дай-ка я пощупаю твой пульс. Мой дед, как тебе известно…

– Телом я здоров, Ричард, но душа у меня болит, – сказал судья и даже слегка оттолкнул кузена, который уже готов был приступить к обязанностям, по праву принадлежащим доктору Тодду. – Со вчерашней почтой, когда мы вернулись с озера, я получил письма, и среди остальных вот это.

Шериф взял письмо, но, даже не взглянув на него, продолжал удивленно, не отрывая глаз, смотреть на судью. Потом он глянул на стол, заваленный письмами, бумагами и газетами, а затем окинул взглядом всю комнату. Постель была смята, как видно, на ней лежали, но она осталась нераскрытой, и это говорило о том, что ее хозяин провел на ней бессонную ночь. От свечей не осталось даже огарков; очевидно, они погасли сами, догорев до конца. Мармадьюк уже отдернул шторы. и, открыв обе ставни и обе рамы, впустил в комнату мягкий воздух весеннего утра. Судья был бледен, глаза у него запали, губы вздрагивали, и это было так не похоже на всегда спокойного, бодрого и веселого Мармадьюка Темпла, что шериф с каждым мгновением все больше приходил в замешательство. Наконец он посмотрел на письмо, которое все еще держал нераскрытым, комкая его в руке.

– Как! Оно пришло с кораблем из Англии? Ого! – воскликнул он. – Ну, Дьюк, должно быть, там и в самом деле немаловажные новости.

– Прочти его, – проговорил Мармадьюк, шагая по комнате в чрезвычайном волнении.

Ричард, имевший привычку думать во всеуслышание, не в состоянии был долго читать про себя, и часть того; что стояло в письме, произносил вслух. Именно эти отрывки письма, которые были таким образом оглашены, мы предлагаем вниманию читателя вместе с репликами шерифа.

– «Лондон, двенадцатое февраля 1793 года…» – начал шериф. – Гм, немалый путь оно проделало! Ветер, правда, целых шесть недель дул попутный, северо-западный, он переменился только две недели тому назад… «Сэр, Ваши письма от десятого августа, двадцать третьего сентября и первого декабря были своевременно нами получены, и ответ на первое из них мы переслали с обратным рейсом пакетбота. Со времени получения Вашего последнего письма, я… – Тут шериф принялся бормотать что-то себе под нос, и большая часть письма осталась неясной. – … к прискорбию моему, должен известить Вас о том, что…» Гм, дела, кажется, действительно плохи! «… но уповаю на то, что всемилостивое провидение…» Да, как видно, человек он очень набожный, уж наверное принадлежит к епископальной церкви. Гм, гм… «… судно, отплывшее из Фалмута [200]200
  Ф а л м у т – английский порт на берегу пролива Ла-Манш, в заливе Фалмут.


[Закрыть]в первых числах сентября прошлого года… мы не преминем довести до Вас все новые сведения по поводу этого прискорбного события…» Право, для поверенного у него очень добрая душа! «… но в настоящее время мы не имеем больше ничего сообщить Вам…» Гм! «Национальный конвент… несчастный Людовик… по примеру вашего Вашингтона…» Должен сказать, что сразу видно – это пишет человек благоразумный, не какой-нибудь бесшабашный демократ. Гм, гм! «… наш отважный флот… под властью нашего превосходного монарха…» Да-да, сам-то король Георг ничего человек, только вот советчики у него плохи… Гм! Гм!.. «Прошу принять уверения в совершен нейшем почтении… Эндрю Холт». Эндрю Холт… Очень благоразумный и чувствительный человек этот Эндрю Холт, хоть и сообщает дурные вести. Что же ты теперь думаешь делать, кузен Мармадьюк?

– Что я могу тут сделать, Ричард? Остается лишь одно: положиться на время и на волю божью. А вот еще письмо, из Коннектикута, но в нем лишь повторяется то, что уже было сказано в первом. В отношении этих печальных новостей из Англии только одно может служить утешением – мое последнее письмо он успел получить до того, как корабль отплыл.

– Да, Дьюк, скверно все это, очень скверно. Теперь все мои планы пристроить еще флигель к дому летят к черту. Но пока оставим это. Я распорядился, чтобы нам подали лошадей. Поедем, я покажу тебе нечто чрезвычайно важное. Ведь ты постоянно думаешь о копях…

– Не говори о копях, Ричард, – прервал его судья. – Сперва надо выполнить свой священный долг, и безотлагательно. Сегодняшний день я этому и посвящаю, и ты должен мне помочь в том, Ричард, я не могу поручить дело столь важное и щекотливое Оливеру, человеку постороннему.

– Ну разумеется, Дьюк! – воскликнул шериф, сжимая руку судьи. – Можешь располагать мною в любую минуту, Наши матери были родными сестрами, а родная кровь – это, в конце концов, лучший цемент, скрепляющий дружбу. Ну ладно, с серебряными копями пока можно и подождать, отложим до другого раза. Нам, должно быть, понадобится Дэрки Ван?

Мармадьюк ответил утвердительно, и шериф, отказавшись от своих первоначальных намерений, сразу занялся другим: он прошел в столовую и отдал распоряжение немедленно послать за Дэрком Вандерсколом.

В те времена поселок Темплтон обладал всего двумя представителями судейской профессии. Один из них уже был представлен читателю в трактирчике «Храбрый драгун», второго звали Дэрк Вандерскол, или просто «Дэрки», как фамильярно назвал его шериф. Довольно сносные профессиональные знания, величайшее добродушие и некоторая доля честности – таковы были основные качества этого человека, который жителям поселка был известен как «сквайр Вандерскол», или «голландец», и даже получил от них лестное прозвище «честный стряпчий». Не желая вводить читателя в заблуждение относительно кого бы то ни было из действующих лиц романа, мы считаем необходимым добавить, что, говоря о честности сквайра Вандерскола, надо помнить, что все на свете относительно, в том числе и человеческие достоинства, и поэтому мы убедительно просим не забывать, что в описании той или иной черты характера наших героев всегда подразумевается ее относительность.

Весь остаток дня судья провел запершись в своем кабинете с кузеном Ричардом и стряпчим Вандерсколом, и никто, кроме Элизабет, не был туда допущен. Глубокая печаль Мармадьюка передалась и его дочери, обычная ее веселость покинула ее, умное личико девушки стало серьезным и сосредоточенным. Эдвардс, на долю которого в тот день выпала роль недоумевающего, хотя и весьма зоркого наблюдателя, был поражен этой внезапной переменой в настроении членов семьи, – он даже подглядел слезу, скатившуюся по щеке Элизабет и затуманившую яркие глаза не очень свойственной им мягкостью.

– Получены дурные вести, мисс Темпл? – осведомился он, и сказано это было с таким интересом и сочувствием, что Луиза Грант, которая сидела здесь же в комнате, склонившись над рукоделием, подняла голову, бросила на молодого человека быстрый взгляд и тут же вспыхнула от смущения. – Я догадываюсь, что вашему отцу скоро потребуется посланец, и готов предложить свои услуги. Может быть, это вас несколько успокоит…

– Да, мы получили плохие известия, – ответила Элизабет, – и, возможно, отцу придется ненадолго уехать. Но я постараюсь уговорить его послать вместо себя кузена Ричарда, если поселок некоторое время сможет обойтись без шерифа.

Юноша промолчал, краска медленно заливала его лицо. Затем он сказал:

– Если дело такого рода, что я мог бы выполнить…

– Оно может быть доверено только близкому лицу, человеку, которого мы очень хорошо знаем.

– Но неужели вы меня мало знаете, мисс Темпл? – воскликнул Эдвардс с горячностью, которую он хотя и редко, но все же проявлял порой во время откровенных, дружеских бесед с молодой девушкой. – Вот уже пять месяцев, как я живу под вашей крышей, и я все еще для вас посторонний?

Элизабет, как и Луиза, занималась шитьем. Склонив голову набок, она делала вид, что приглаживает лежавшую у нее на коленях ткань, но рука у нее дрожала, щеки горели, и слезы на глазах высохли: по всему было видно, что девушка преисполнена живейшего интереса и любопытства.

– Много ли мы внаем о вас, мистер Эдвардс? – сказала она.

– Много ли? – повторил за ней юноша, переводя взгляд с лица Элизабет на кроткое личико Луизы, выражавшее в этот момент такое же любопытство. – Мы столько времени знакомы – неужели вы не успели меня узнать?

Элизабет медленно подняла голову, и выражение смущения и любопытства на ее лице сменилось улыбкой:

– Конечно, нам известно, что вас зовут Оливер Эдвардс. Как вы, кажется, сами рассказывали моей подруге мисс Грант, вы уроженец здешних мест, и…

– Элизабет! Мисс Темпл!.. – воскликнула Луиза, вспыхнув до корней волос и задрожав, как осиновый лист. – Вы неправильно меня поняли… Я… это всего лишь мои догадки. Но, даже если это правда и мистер Эдвардс действительно в родстве с туземцами, какое право мы имеем упрекать его? Чем мы лучше – по крайней мере я, дочь скромного, бедного священника?

Элизабет с сомнением покачала головой и даже рассмеялась, но ничего не ответила. Заметив, однако, печаль на лице подруги, задумавшейся вдруг о трудной, полной лишений жизни своего отца, она сказала:

– Смирение заводит вас слишком далеко, Луиза. Дочь духовного лица стоит превыше всех. Ни я, ни мистер Эдвардс не можем почесть себя равными вам. Впрочем, я имею право говорить так только в отношении себя. Как знать, быть может, мистер Эдвардс высокая особа, скрывающая свое подлинное имя.

– Вы правы, мисс Темпл. Тот, кто является верным слугой царя царей, занимает самое почетное место на земле, – ответила Луиза. – Но весь почет принадлежит ему одному, а я лишь дитя бедного, одинокого человека и не могу претендовать ни на что большее. Почему же мне, в таком случае, считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому, что он, возможно, дальний, очень дальний родственник Джона Могиканина?

Луиза невольно выдала подлинное свое отношение к предполагаемому родству Эдвардса со старым воином-индейцем, и Элизабет и Оливер Эдвардс обменялись весьма выразительными взглядами, но ни та, ни другой не позволили себе даже улыбнуться простоте девушки.

– Да, должен признать, мое положение в этом доме несколько двусмысленно, – сказал Эдвардс, – но я, можно сказать, приобрел его ценой своей крови.

– И притом крови потомка туземных властителей! – весело воскликнула Элизабет. Как видно, она не слишком верила в индейское происхождение молодого человека.

– Неужели моя внешность так красноречиво говорит о моем происхождении? Кожа у меня смуглая, это верно, но она ведь не очень красная, не краснее, чем у всех.

– Нет, краснее, во всяком случае в данный момент.

– Ах, мисс Темпл, вы недостаточно разглядели мистера Эдвардса, уверяю вас! – воскликнула Луиза. – У него глаза совсем не такие черные, как у могиканина, они даже светлее ваших. И волосы не так уж темны.

– В таком случае, быть может, и я имею основания претендовать на индейское происхождение. Я была бы искренне рада, окажись это действительно так. Должна признаться, меня печалит вид могиканина, когда он бродит одиноко и уныло, словно загробный дух какого-нибудь древнего владыки здешнего края, и я чувствую, как мало у меня прав владеть этими землями.

– Да? Вы в самом деле так думаете? – воскликнул юноша столь взволнованным тоном, что обе девушки были поражены.

– Разумеется, – ответила Элизабет, как только опомнилась от удивления. – Но что я могу тут сделать? И что может сделать мой отец? Если мы предложим старому индейцу кров и средства к существованию, он от них откажется. Он привык к иной жизни и не в состоянии изменить свои привычки. И мы не в силах также, будь мы даже столь безумны, что пожелали бы этого, вновь превратить распаханные поля и благоустроенные поселения в глухие, непроходимые леса, отраду охотника, как того хотелось бы Кожаному Чулку.

– Вы правы, мисс Темпл, – ответил ей Эдвардс. – Что вы можете тут изменить? Но есть все же нечто, что вы сможете сделать и, я уверен, сделаете, когда станете полновластной хозяйкой этих прекрасных долин: пользуйтесь вашими благами, но не забывайте о сирых и неимущих, будьте к ним щедры. А больше этого вы действительно сделать не в состоянии.

– И это тоже будет немало! – воскликнула Луиза улыбаясь. – Но, несомненно, найдется некто, кто возьмёт из рук Элизабет управление всеми этими благами.

– Я не собираюсь отвергать замужество, как на словах поступают глупые девушки, которые сами только о том я мечтают с утра до вечера. Но, не давая обета безбрачия, я все равно монахиня, ибо как мне найти себе мужа в наших дремучих лесах?

– Да, здесь вам нет пары, мисс Темпл, – ответил Эдвардс с живостью. – Здесь нет никого, кто посмел бы надеяться снискать вашу благосклонность и назвать вас своей женой. Я уверен, вы будете ждать, пока не появится тот, кто будет вам ровня. А если он так никогда и не появится, вы предпочтете прожить жизнь без спутника, вот так, как вы живете сейчас, – всеми уважаемой, почитаемой и любимой.

Очевидно решив, что он высказал все, что от него требовала учтивость, молодой человек встал, взял шляпу и поспешно вышел. Луизе, возможно, показалось, что он сказал даже больше, чем того требовала простая любезность, ибо она вздохнула – вздох был так тих, что она сама едва его расслышала, – и вновь склонилась над шитьем. Возможно также, что мисс Темпл не прочь была услышать еще что-нибудь, – во всяком случае, взгляд ее с минуту был прикован к двери, в которую вышел молодой человек, но затем она быстро взглянула на подругу. Затянувшееся молчание показало, какую остроту может придать разговору двух молоденьких девушек, не достигших еще и восемнадцати лет, присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.

Первым, кто попался навстречу мистеру Эдвардсу, когда он вышел или, вернее, выбежал из дома судьи, был низенький и коренастый стряпчий с большой связкой бумаг под мышкой. На носу у него красовались зеленые очки, словно владелец их стремился усилить ими свою зоркость, когда приходилось раскрывать обманы и плутовство.

Мистер Вандерскол был человек достаточно хорошо образованный, но тугодум. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, он всегда был настороже, потому что в свое время пострадал от своих более шустрых и ловких собратьев, которые начинали свою карьеру в судах Восточных штатов и которые всосали хитрость с молоком матери. Осторожность этого джентльмена сказывалась во всех его поступках, проявляясь в необычайной методичности, пунктуальности, а также и в некоторой робости. Речь стряпчего так изобиловала вводными предложениями, что слушатели еще долго потом доискивались ее смысла.

– Доброе утро, мистер Вандерскол, – приветствовал его Эдвардс. – Сегодняшний день судья Темпл, как видно, целиком посвятил делам.

– Доброе утро, мистер Эдвардс, – если вас действительно зовут именно так, у нас ведь нет тому никаких доказательств, ничего, кроме вашего собственного утверждения, и, если не ошибаюсь, именно под этим именем вы и вошли в дом судьи Темпла, – доброе утро, сэр. Да, судья Темпл сегодняшний день посвятил делам, хотя об этом, собственно, можно было бы и не упоминать, вы и сами успели о том догадаться как человек наблюдательный, – впрочем, внешность обманчива. Да, судья Темпл посвятил сегодняшний день делам, это верно.

– Вы несете с собой важные бумаги? Не надо ли что переписать? Я к вашим услугам.

– Да, я несу с собой важные бумаги, как вы успели это заметить – ведь глаза у вас молодые, – и бумаги эти надо переписать.

– В таком случае, я сейчас же пройду вместе с вами в контору и возьму наиболее срочные из бумаг. К вечеру будет сделано все, что необходимо.

– Сэр, я всегда рад видеть вас у себя в конторе, как по делу, так и не по делу, – хотя вовсе не обязательно принимать у себя на дому каждого: наш дом – наша крепость. Если желаете, готов видеть вас у себя или в любом другом месте, почту это долгом вежливости, но данные бумаги строго конфиденциальны, и без личного распоряжения на то самого судьи Темпла – согласно строжайшему его предписанию – их не разрешается видеть никому, кроме тех лиц, для которых это является прямой обязанностью, я хочу сказать – долгом службы.

– Как я понимаю, сэр, я ничем не могу быть вам полезен, и мне остается лишь еще раз пожелать вам доброго утра. Но прошу вас передать мистеру Темплу, что я сейчас решительно ничем не занят и целиком в его распоряжении: поэтому я охотно приму поручение отправиться хоть на край света, если только… если только это не будет слишком далеко от Темплтона.

– Я передам ваше поручение, сэр, я повторю ему все слово в слово. Счастливо оставаться, сэр. Впрочем, одну минуту, мистер Эдвардс, – во всяком случае, все вас называют именно так, – одну минуту. Вы рассматриваете ваше предложение как часть ваших секретарских обязанностей, оговоренных в вашем контракте с судьей Темплом – с предварительной выплатой аванса, – или это предложение услуг должно быть оплачено согласно новому договору между сторонами и уже по исполнении поручения?

– Как будет угодно мистеру Темплу, Я вижу только, что он озабочен, и стремлюсь помочь ему.

– Побуждения ваши похвальны, сэр, насколько можно судить по первому впечатлению, которое часто бывает обманчиво, и делает вам честь. Я не премину сообщить мистеру Темплу об изъявленной вами готовности, юный джентльмен, – полагаю, вы имеете право так именоваться, – и извещу вас о результатах переговоров не позднее пяти часов пополудни сего дня, если богу будет угодно и если вы предоставите мне к сему возможность.

Причиной особой подозрительности стряпчего на этот раз явилась неопределенность личности и положения Эдвардса, но юноша привык к настороженному и недоверчивому к себе отношению, и разговор этот не вызвал в нем досады. Он тотчас сообразил, что стряпчий упорно желает сохранить порученное ему судьей дело в тайне от всех, в том числе и от личного секретаря судьи. Эдвардс слишком хорошо знал, как трудно понять точный смысл сказанного мистером Вандерсколом, даже когда этот джентльмен стремится к ясности своих высказываний, а теперь, видя, что стряпчий намеренно избегает расспросов, юноша вовсе оставил мысль разгадать тайну. Они расстались у ворот, и стряпчий, напустив на себя необыкновенно важный и озабоченный вид, направился в контору, крепко прижимая к боку толстую связку бумаг.

Наши читатели, надо полагать, давно заметили, что юноша питал к судье какую-то необычайно сильную и глубокую неприязнь. Но сейчас, уже побуждаемый совсем иными чувствами, он испытывал острый интерес к состоянию духа своего патрона и жаждал разузнать причину его непонятной тревоги.

Эдвардс стоял, глядя вслед стряпчему, пока тот не скрылся за дверью конторы вместе со своими таинственными бумагами, потом медленно направился обратно к дому и там постарался заглушить любопытство, углубившись в свои повседневные секретарские обязанности.

Когда судья вновь появился в кругу семьи, к его всегдашней жизнерадостности примешивалась какая-то печаль, не покидавшая его и в последующие дни. Но наступившая благодатная летняя пора заставила Мармадьюка Темпла очнуться от временной апатии, и к нему вернулась его обычная бодрость духа.

Жаркая погода и частые дожди содействовали невероятно бурному росту растений, который так долго задерживала поздняя в том году весна. Теперь леса сверкали всеми оттенками зелени, которой может похвалиться американская флора. Пни на вырубках скрылись в густой пшенице – она колыхалась от каждого дуновения ветерка, сверкая и переливаясь, как бархат.

Все то время, пока судья был погружен в мрачные думы, шериф весьма тактично старался ему не докучать и даже не заговаривал о «деле», хотя оно все больше занимало его воображение и, судя по частым совещаниям шерифа с человеком, который под именем Джотем уже был представлен читателю в кабачке «Храбрый драгун», становилось действительно важным. Как-то вечером в начале июля шериф решился наконец вновь намекнуть судье о «важном деле», и Мармадьюк согласился на следующее же утро осуществить обещанную Ричарду поездку.