Текст книги "Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА V

Он был из тех, которых слава любит,

Тебе ж далеко до нее:

Ведь это спесь, что страны губит,

Так что набрось свое тряпье.

Шекспир

Каноэ спустилось к устью реки только на третий день плавания, уже к вечеру. Путники припозднились не столько из-за дальности расстояния, сколько из-за многочисленных препятствий, подстерегавших их в пути. По мере того как они приближались к месту, где Гершом покинул свою жену и сестру, Бурдон подметил в поведении своего спутника признаки беспокойства о благополучии двух женщин, более того, даже нечто вроде лихорадочного волнения при мысли, что с ними могло что-то стрястись, и это свидетельствовало о доброте сердца этого человека, невзирая на сомнения в его рассудительности и преданности, которые поневоле приходили на ум – ведь он оставил их одних в такое неспокойное время.

– Вот незадача! Похоже, у человека голова варить перестает, когда он напьется, – сказал Склад Виски, когда каноэ обогнуло последнюю луку и взору открылась хижина, – а то разве взбрело бы мне в голову бросать их на произвол судьбы в таком захолустье! Хвала Господу! – по крайней мере, шэнти на месте, да и дымок над ней курится, если глаза меня не обманывают! Посмотри, Бурдон, а то мне глаза что-то застит.

– Дом на месте, и дымок над ним есть, ты прав.

– Утешил ты меня! – воскликнул проштрафившийся муж и брат с глубоким вздохом, словно камень свалился у него с души. – Да, утешительное зрелище! Раз огонь горит, значит, кто-то его разжег; а в это время года огонек говорит, что найдется и кое-что к обеду. Боюсь, Бурдон, что я оставил своих женщин вовсе без припасов, хотя, к стыду своему, никак не припомню, была у них еда или нет.

– У того, кто пьет, Гершом, обычно отбивает память.

– Твоя правда – да, ты прав. Хотел бы я, чтобы это было не так, да только чем крепче спиртное, тем слабее разум, им вместе не по дороге…

Гершом внезапно смолк; весло выпало у него из рук, словно его сразила внезапная слабость. Бортник понял, что его поразила в самое сердце какая-то неожиданность, и стал искать причину, вызвавшую столь бурные чувства. С живостью оглядевшись вокруг, Бурдон увидел женскую фигуру, стоявшую на возвышенном месте, откуда река и ее берега были видны на далекое расстояние; женщина явно следила за приближающимся каноэ.

– А вот и она, – сказал Гершом вполголоса, – моя Долли; там она и стояла, побьюсь об заклад, большую часть времени, пока я был в отлучке: ждала, не увидит ли издалека жалкую образину своего беспутного муженька. Такова женщина, Бурдон; и прости мне Господь, что я позабыл про женскую натуру, когда был обязан помнить. Ну да кто из нас без греха, и я думаю, что грешил не больше, чем иные-прочие.

– Какое отрадное зрелище, Гершом, и я готов почти что считать тебя своим другом! Человек, о котором женщина так тоскует, за которым женщина – нет, женщины, ты же говорил, что у тебя еще есть и сестра, – пошли чуть ли не на край света, – такой человек хоть чего-то стоит. А ведь она плачет – должно быть, от радости, что ты вернулся.

– А чего еще ждать от Долли – она каждый раз встречает меня слезами, так было, так и будет, – отвечал Гершом, едва не задохнувшись от усилия справиться со своими чувствами. – Подгони-ка лодку к берегу, дай мне сойти. Надо подняться, сказать пару добрых слов бедняжке Долли; а ты греби дальше, скажи Цветику, что я скоро буду.

Бортник молча выполнил просьбу, бросив заодно несколько любопытных взглядов в сторону его жены, чтобы узнать, какова женщина, ставшая спутницей жизни Склада Виски. К его удивлению, Дороти Уоринг была одета не просто прилично, а мило и опрятно, словно уделяла большое внимание своей внешности, с надеждой ожидая возвращения непутевого и незадачливого муженька в их лесную обитель. Это все, что Бурдон успел заметить мельком, пока его спутник высаживался на берег, потому что разглядывать ее дольше ему мешала учтивость. Пока Гершом поднимался на высокий берег навстречу жене, Бурдон отогнал лодку дальше и причалил прямо напротив рощицы, где стояла шэнти. Возможно, причиной было то, что он долгое время не видел ни одной представительницы женского пола, в особенности же тех, кто еще не расстался с ореолом юности, – но только существо, представшее перед ним, показалось бортнику гостьей из другого мира, спустившейся в привычную ему земную жизнь. А так как это и была Марджери Уоринг, которую большинство ее знакомых неизменно звали Цветиком и которой предназначена одна из главных ролей в этой легенде о «прогалинах в дубровах», нам кажется уместным дать краткие сведения о ее возрасте, одежде и наружности – о такой, какой она была, когда Бурдон впервые ее увидел.

Чертами лица Марджери Уоринг напоминала своего брата, фамильное сходство проглядывало и в цвете ее лица, и в оттенке волос. Несмотря на жизнь под открытым небом, когда лучи солнца отражались и от глади озера, ее кожа сохраняла чистую, прозрачную белизну, которую легче сыскать в гостиных и уж никак не ожидаешь увидеть в лесной глуши; а нежный оттенок ее губ, щек и, чуть в меньшей степени, подбородка и ушей даже умелый художник затруднился бы с точностью передать на полотне. Черты ее лица поражали теми же скульптурными очертаниями, как и черты брата, – но только в ее лице, вдобавок к более мягкому выражению, свойственному полу и возрасту, совершенно отсутствовали даже намеки на какие бы то ни было физические или моральные недостатки, которые наносили бы ущерб совершенству и очарованию этого личика. Глаза у нее были голубые, а волосы можно было смело назвать золотыми, если только это слово применимо к девичьим волосам. Постоянное движение, перемена мест и жизнь на свежем воздухе сделали эту прелестную девушку не только здоровой, но и пышущей здоровьем. Однако в ней не было и следа грубости, вообще никаких признаков, выдававших ее трудовую жизнь, разве что руки – это были руки девушки, которая не жалела себя, когда могла помочь по хозяйству. Как раз в этом отношении, быть может, бродячая жизнь братца даже пошла ей на пользу, избавив от многих обязанностей, которые выпадают на долю девушек ее круга. В Марджери Уоринг мы находим удачное сочетание нежного сложения и физической энергии, чаще встречающееся среди простых американских девушек, чем среди представительниц почти всех остальных наций; да и среди юных американок, которых жизнь не заставляет трудиться, таких, как Марджери, немного.

Когда она увидела незнакомца, на ее прелестном личике выразились разом удивление и радость; она была удивлена, что Гершом кого-то повстречал в здешнем безлюдье, и обрадовалась, приметив, что это белый человек и, судя по всему, непьющий.

– А вы – Цветик, – сказал бортник, беря в свои руки ручку слегка смущенной девушки, но так почтительно и дружески, что та и не подумала отнимать руку, хотя и засомневалась, прилично ли так вести себя с совершенно чужим человеком, —

Цветик, о котором Гершом Уоринг говорит так часто и с такой нежностью?

– Значит, вы – друг моего брата, – сказала Марджери, улыбаясь такой чудесной улыбкой, что Бурдон в полном восхищении не сводил с нее глаз. – Мы так рады, что он вернулся домой! Мы с сестройnote 50Note50
  … с сестрой… – В романе автор употребляет слово «sister» («сестра») как сокращение от «sister-in-law» («невестка», то есть «жена брата»).


[Закрыть] провели здесь пять жутких ночей, совсем одни, и нам под каждым кустом чудился краснокожий!

– Все опасности позади, Цветик: но здесь затаился еще один враг, с которым надо расправиться.

– Враг! Здесь никого нет, только Долли да я. К нам никто не заходил с тех пор, как Гершом отправился искать бортника, услыхав, что тот живет на прогалинах. Это вы – тот самый бортник?

– Я самый, прелестный Цветик; и я повторяю, что здесь, в вашей собственной хижине, затаился враг, которого надо сыскать.

– Нам никакие враги не страшны, кроме краснокожих, а их мы ни разу не встречали здесь, на реке. Как зовут врага, которого вы так боитесь, и где он прячется?

– Имя ему – виски, и прячется он где-то в хижине, в бочках. Покажите мне его убежище, потому что я должен уничтожить врага, пока его приятель не пришел на подмогу.

Девушка внезапно поняла, о чем идет речь, – этому очаровательному существу ума было не занимать. Она вспыхнула, залившись почти пунцовым румянцем; потом румянец сменила смертельная бледность. Крепко сжав губы, она стояла, не зная, что делать: то бросала взгляд на пригожего и как будто доброжелательного незнакомца, то смотрела в сторону брата и сестры, которые были еще далеко и не торопились вернуться в хижину.

– А вы решитесь? – спросила наконец Марджери, указывая на своего брата.

– Решусь: сейчас он совершенно трезв, и с ним можно договориться. Ради всех нас, давайте-ка воспользуемся удобным случаем.

– Он держит виски в двух бочонках под навесом, позади хижины.

Произнеся эти слова, девушка закрыла лицо руками и опустилась на табуретку, словно боясь смотреть на то, что сейчас произойдет. А Бурдон, не теряя времени, тут же вышел из хижины через дверь, выходившую на задний двор. Там он и увидел обе бочки, а рядом с ними – топор. Сперва ему захотелось выбить затычки из бочек прямо на месте; но он тут же сообразил, что запах спиртного у самой хижины будет неприятен всем, а владельца бочек будет донимать еще пуще. Поэтому он стал искать способ переместить бочки подальше, прежде чем разбить их.

К счастью, хижина Склада Виски стояла на краю крутого оврага, по дну которого струился журчащий ручей. Бурдон подумал было спрятать бочки, но времени оставалось в обрез, и медлить было нельзя. Вцепившись в ближайшую бочку, он без труда подкатил ее к краю оврага и сильным пинком отправил вниз. Эта бочка была полупустая, и она покатилась, хлюпая, пока не налетела на камень примерно на середине склона. Обручи не выдержали, клепки разлетелись, и вскоре волны ручья уже уносили все, что осталось от бочки и ее содержимого. Услышав негромкое радостное восклицание, бортник оглянулся и увидел Марджери, наблюдавшую за его действиями с живым интересом. Ее радостная улыбка все еще выдавала и страх, и она скорее прошептала, чем сказала вслух:

– Другую, другую – она полная – скорее, пока не поздно! Бортник ухватился за вторую бочку и подкатил ее к краю обрыва. С этой управиться было труднее, чем с первой, но у него все же хватило сил, и вскоре та уже катилась следом за своей товаркой. Вторая бочка налетела на тот же самый камень, что и первая, и, подскочив, устремилась в бездну, пролетела по инерции дальше первой и вдребезги разбилась у подножия скалы.

Эта бочка не только разлетелась на мелкие кусочки – обручи и клепки унеслись вниз по течению ручья, догоняя останки первой бочки, пока все они не были смыты в озеро, поодаль от хижины.

– Ну, дело ладно сделано! – воскликнул Бурдон, когда последний обломок скрылся из глаз. – Это зелье уже ни одного человека не превратит в бессмысленную скотину.

– Слава Богу! – прошептала Марджери. – Когда он пьет, он сам на себя не похож, незнакомец. Вас послало Провидение, вы всех нас спасли.

– Охотно верю – все мы в руках Провидения. Только не зовите меня незнакомцем, милая Марджери: теперь, когда у нас есть общая тайна, я вам уже не чужой.

Девушка улыбнулась и покраснела: ей, как видно, не терпелось о чем-то его спросить. Они тем временем ушли из-под навеса и присели в хижине, дожидаясь Гершома с женой. Немного спустя те вошли в хижину: лицо жены так и сияло радостью, которой она не пыталась скрыть. Долли была не так хороша собой, как ее невестка; однако это была миловидная женщина, уже знакомая с горестями и заботами. Она была еще молода и могла бы оставаться в расцвете своей красоты, если бы не горе, которое причинил ей Гершом своим падением. Но сейчас радость, согревавшая ее сердце, озаряла и ее лицо, и она тепло и сердечно поздоровалась с Бурдоном, будто догадывалась, что он несет освобождение ее мужу. Она уже много месяцев, до этого вечера, не видела Гершома трезвым.

– Я пересказал Долли наши приключения, Бурдон, – сказал Гершом, после краткого обмена приветствиями, – а она мне сказала, что здесь все в полном порядке. Три каноэ, битком набитых индеями, прошли мимо к верховьям озера, как она говорит, сегодня днем. Но они не видели дыма – очаг был погашен – и, наверное, решили, что в хижине пусто; а может, они про нее и знать не знали.

– Думаю, что это вероятнее всего, – заметила Марджери. – Я за ними следила из березняка на берегу: ни один не оглянулся и не показывал в нашу сторону. В этих местах хижины – редкость, и путники обязательно бы оглянулись, если бы заметили нас. Индеец так же любопытен, как и белый, только умеет лучше это скрывать.

– А разве ты не говорила, Цветик, что одна лодка немного отстала и в той лодке один воин посмотрел вверх, будто искал хижину?

– Может, это так и было, а может, мне со страху почудилось. В первых двух лодках было полно индейцев, по восемь в каждой; а в последней было всего четверо. Они отстали на целую милю и, кажется, старались догнать передовых. Мне подумалось, что если бы они не спешили вдогонку, то непременно причалили бы; но я могла со страху вообразить невесть что.

Щеки прелестной девушки разрумянились, лицо оживилось, и Марджери стала поразительно хороша; как подумал бортник, она прекраснее всех женщин, которых ему случалось видеть. Но слова ее произвели на него не менее глубокое впечатление, чем ее красота: Бурдон мгновенно оценил серьезность подобных событий для людей в их положении. На озере поднимался ветер, встречный для индейцев: если дикарям понадобится укрыться в гавани, они могут вернуться к устью Каламазу; а этот шаг поставит под угрозу жизнь всех присутствующих, если индейцы, что вполне вероятно, служат англичанам. В мирное время отношения белых и краснокожих были вполне дружелюбными и ссоры были редки – разве что под влиянием спиртного; но теперь, когда за скальпы была назначена цена, ввиду начавшихся военных действий, можно было опасаться иного развития событий. Положение дел следовало хорошенько обдумать, не теряя времени, так как вечер уже приближался.

Берега Мичигана по большей части низменны, а тихие гавани немногочисленны и труднодоступны. Собственно говоря, трудно сыскать в других частях света такую громадную протяженность берега, где почти не найдется пристанища для судна или суденышка, как на этом озере. Правда, в него впадает множество речек, но они обычно загорожены порогами, и войти в них непросто. Именно по этой причине на удобной перчатке, называемой Конституцией, которая любому придется по руке, обнаруживается лишний пальчик, который выдает способ, изобретенный федеральным правительством для создания портов в тех местах, где природа позабыла оказать нам эту добрую услугу. Довольно поразительно, но у многих великих «толкователей» каждый палец оказывается «большим»; и это выдает скорее нерасторопность, чем необыкновенную виртуозность, свойственную ловкачам, привыкшим шарить по чужим карманам ради собственной выгоды. Должно быть, нелегко было убедить любого бескорыстного и разумного человека, что политиканы готовы пойти на устройство гаваней в интересах «упорядочения торговли»: политика в значительной степени принадлежит к миру идей, тогда как торговля и строительство – предприятия чисто физические; и тем не менее они берут на себя труд строить склады, подъемные краны, погрузчики и прочие материальные средства для процветания торговли. Но все эти «комбинации из больших пальцев» в Конституции выглядят еще более абсурдными, если учесть тот факт, что на основе весьма выгодного договора являются средства, за счет которых можно компенсировать бедность Великих озер портами, не украшая прорехами великую национальную перчатку. Конгресс обладает неоспоримыми возможностями создать и содержать флот, в том числе и возможностями возвести любые нужные постройки, а также обустроить места для стоянок вышеназванного флота, если в том возникнет необходимость. А так как военное судно нуждается в гавани и гавань эта должна быть получше, чем для торговых судов, нам кажется, что неплохо бы «толкователям» об этом задуматься. А за этим последует самая неоспоримая аргументация в пользу маяков.

Но вернемся к нашему повествованию: каноэ могли войти в Каламазу, хотя парусным судам она не могла предоставить удобное убежище. На несколько миль к югу дикари не могли бы сыскать другое пристанище; и если ветер станет крепчать, на что указывали многие признаки, то каноэ вернутся почти наверняка. По словам женщин, они прошли вверх всего два часа назад, а ветер с тех пор заметно набирал силу. Вполне вероятно, что индеец в последнем каноэ обратил внимание на это место именно в связи с состоянием погоды: их желание как можно быстрее нагнать своих соплеменников объяснялось, вернее всего, намерением убедить их переждать здесь непогоду. Все это в одну минуту представилось воображению бортника, и все присутствующие стали обсуждать положение обстоятельно и не без серьезных опасений.

Рядом было одно высокое место – хотя бы относительно высокое, если не в полном смысле слова, – откуда взгляду открывалось значительное пространство берега. Туда и поспешила Марджери – следить, не появятся ли каноэ. Воден ее сопровождал; они шли рядом, бок о бок, и чувствовали, как их совсем недавно возникшее доверие друг к другу крепнет и с каждой минутой становится все сильнее, тем более что их теперь связывала общая тайна.

– Брату, должно быть, стало гораздо лучше, – заметила девушка, пока они быстро шли вперед, – он ни разу не заглянул под навес, полюбоваться на свои бочки! До того как побывал на прогалинах, он начинал пить, как только войдет в дом; случалось, он подливал себе три раза в первые же полчаса. А теперь он об этом и думать забыл!

– И все же это будет кстати, если он не найдет ничего, чтобы подлить себе в стакан, на тот случай, если его опять потянет на выпивку. Человеку с такими привычками верить нельзя, пока от него не уберешь подальше все спиртное.

– Гершом совсем другой, когда он не пьет! – трогательно заступилась девушка за своего брата. – Мы так его любим, так стараемся отвлечь его от выпивки, но это очень трудно.

– Не могу понять, как это вы решились отправиться в такую глушь со спутником, на которого нельзя положиться.

– Что тут такого? Он мой брат, родителей у меня нет, он – все, что у меня осталось; а что станет с Дороти, если и я ее покину? Она всех подруг растеряла, когда Гершом стал сбиваться с пути, и если я от нее откажусь, это разобьет ей сердце.

– Все это делает вам честь, прелестная Марджери, но все же я не перестану удивляться… а вот и мое каноэ, видно как на ладони любому, кто войдет в устье реки: надо бы его спрятать на всякий случай, даже если индейцы и не придут.

– Всего в нескольких шагах то место, откуда все хорошо видно. Вот там, под дубом. Я целыми часами сидела здесь, шила, пока Гершом пропадал на прогалинах.

– А Долли где была, пока вы сторожили здесь?

– Бедняжка Долли! Я уверена, что она почти все время простояла под тем буком, где вы впервые ее увидели, высматривая, не возвращается ли мой брат. Какое тяжкое бремя для жены – непутевый муженек!

– Надеюсь, вас такая беда никогда не постигнет, милая Марджери, да это и невозможно.

Марджери не отвечала; но она не пропустила мимо ушей слова молодого человека, хотя он и сказал это едва слышно: иначе отчего бы прелестная девушка потупилась и покраснела? На счастье, они уже подошли к дереву, и разговор вновь зашел, естественно, о тех делах, которые привели их сюда. Они увидели все три каноэ недалеко от берега, но все же на таком расстоянии, что некоторое время трудно было сказать, в какую сторону они направляются.

Поначалу бортник сказал, что они медленно идут к югу; но так как при нем была заветная подзорная труба, то вскоре он увидел, что дикари плывут по ветру и правят к устью реки. Это была очень грозная новость, и пока быстроногая девушка побежала сообщить ее брату и сестре, Бурдон подошел к своему каноэ и стал осматриваться в поисках места, где его можно было бы спрятать. Нужно было принять во внимание целый ряд обстоятельств, чтобы надежно укрыть оба каноэ – и свое и Гершома. В устьях почти всех рек и на заливных низинах почти всех рек в этой части штата Мичиган растет самосевом растение, которое зовут диким рисомnote 51Note51
  Дикий рис (или канадский рис) – цицания водяная (Zizania aquatica).


[Закрыть] и которое, видимо, родственно обычному рису, только не избаловано возделыванием почвы. Поблизости были густые заросли этого «риса», и бортник, сев в свое каноэ и взяв второе на буксир, погнал их в самую гущу стеблей, пользуясь естественным каналом, возникшим по прихоти природы, который так петлял в зарослях, что вскоре скрыл обе лодки и гребца. Таких каналов здесь великое множество, и все они крайне извилисты; и бортник, достигнув твердого берега и привязав лодки, тут же взобрался на дерево и некоторое время всматривался в узор проток, пока не запомнил их направление и особые приметы. Позаботившись об этом, он поспешил вернуться в хижину.

– Ну, Гершом, вы решили, куда двигаться? – спросил бортник прямо с порога хижины, где собралась вся семья Склада Виски.

– Нет еще, – отвечал глава семьи. – Сестра умоляет бросить хижину, индейцы, говорит, вот-вот нагрянут; а жена считает, что теперь с ней ничего не стрясется, раз уж я дома.

– Тогда жена твоя неправа, а сестра – права. Если хочешь послушать моего совета, прячь свои пожитки в лесу и уходи отсюда как можно скорее. Индеи ни за что не пропустят это жилье и обязательно уничтожат подчистую все, что не смогут уволочь с собой. Вдобавок, если найдут хоть иголку, принадлежащую белому человеку, они бросятся за нами в погоню; ведь скальпы в Монреале скоро станут хорошим товаром. За полчаса мы успеем перетащить все в заросли – по счастью, до них рукой подать: а если поискусней затушить огонь и хорошенько замести следы, мы сумеем придать хижине заброшенный вид, и дикари нипочем не догадаются, что мы тут были.

– Стоит им войти в реку, Бурдон, и они не станут разбивать лагерь, раз им подвернется вигвам; а когда они сюда доберутся, что им помешает напасть на наш след?

– Ночь, и только ночь. А к рассвету они сами так наследят, что ничего не заметят. К счастью, мы все обуты в мокасины – сейчас это великое преимущество. Но дорога каждая минута, пора браться за дело. Пусть женщины возьмут кровати и постели, а мы с тобой понесем вон тот сундук. Ну, взяли – пошли!

Гершом уже подпал под влияние своего товарища и беспрекословно повиновался, хотя были у него некоторые возражения, каковые он и высказал, пока они выносили вещи. Имущество Склада Виски постепенно уменьшалось в количестве и теряло ценность в течение последних трех лет и теперь практически ничего не стоило. Однако у него оставалось еще два сундука – большой и поменьше. В последнем хранилось все, что осталось от расточаемого имущества семьи на долю Марджери, первый же содержал общий гардероб мужа и жены да несколько предметов, считавшихся ценными. Среди прочего там было полдюжины очень легких серебряных чайных ложечек, доставшихся Гершому при разделе фамильного серебра. Вторая половина дюжины была тщательно завернута в бумагу и спрятана в тайнике сундучка Марджери, как принадлежащая ей часть указанного имущества. Американцы, как правило, не обременены фамильным серебром, хотя время от времени встречаются и очевидные исключения; люди скромного достатка редко вкладывают свои сбережения в драгоценности, хотя обычно одеваются в костюмы, которые им явно не по карману. Для сравнения, европейские женщины того же класса и положения часто владеют маленьким состоянием в виде массивных золотых украшений, а одеваются неприглядно, как диктует им убогий вкус, в бесформенные нижние юбки и платья из грубых тканей.

С другой стороны, замужняя американка, у которой нет набора – а именно полдюжины – серебряных чайных ложечек, являет собой пример крайней бедности и, по сути дела, не может претендовать даже на звание хозяйки дома. Заботами бережливой матушки и Гершом, и его сестра были обеспечены упомянутой полудюжиной; и их хранили скорее как священные реликвии минувших лучших дней, чем как нужные в хозяйстве предметы. Вообще хозяйственные принадлежности Уорингов были немногочисленны скорее из-за постоянных переездов, чем из-за бедности.

Две простые кленовые кровати были разобраны и вынесены, а с ними и постели и постельное белье. Бьющейся посуды почти не было, ее заменяла оловянная да жестяная; стул же был только один, да и тот оказался креслом-качалкой – изобретением Новой Англии, мало-помалу наводнившим всю страну, наперекор насмешкам, муштре школ-пансионатов, едким замечаниям пожилых дам старой школы, фырканью сиделок – короче говоря, всему, что диктует освященный веками свод правил благопристойности; в конце концов этот предмет домашнего комфорта не только прочно завоевал буквально каждый дом в Америке, но и многие дома в Европе!

Всего около двадцати минут понадобилось на то, чтобы вынести из хижины все до мелочей, которые могли бы выдать индейцам присутствие белого человека. Мебель отнесли на достаточное расстояние, где ее обнаружить можно было только после тщательных поисков; при этом старались не проторить тропинку, которая привела бы дикарей к этой временной кладовой. Она представляла собой просто густой кустарник, куда был проделан тесный, но удобный лаз, с той стороны, куда индейцы вряд ли стали бы заглядывать. Покончив с делами, все четверо пошли на свою наблюдательную вышку – поглядеть, насколько приблизились индейские каноэ. Оказалось, что они примерно в миле от хижины и, подгоняемые ветром и попутными волнами, а также ударами весел, которых было ровно столько, сколько живых душ в каждой лодке, несутся к берегу. Через десять минут они наверняка окажутся возле песчаной отмели в устье, а еще через пять – уже в самой реке. Следовало немедленно решить, где скрыться, пока дикари обоснуются здесь на стоянку. Долли, как и следовало ожидать от хозяйки дома, хотела бы остаться поближе к своему имуществу, да и прелестная Марджери тоже склонялась к тому же, руководимая извечным женским инстинктом. Но мужчины единогласно высказались против. Было бы слишком рискованно подвергать все и всех опасности быть обнаруженными в одном месте; поэтому было принято предложение бортника, которое он не замедлил изложить.

Как вы помните, Бурдон перевел каноэ в заросли дикого риса и достаточно надежно спрятал их у берега. Оба каноэ, в сложившихся обстоятельствах, могли послужить прекрасным временным убежищем, во многих отношениях более безопасным, чем любое другое убежище на суше. Они не протекали; раскинув меха, в которых у Бодена недостатка не было, можно устроить удобные постели для женщин, а от холодного ночного воздуха и росы их защитит ковер, перекинутый через планширnote 52Note52
  Планшир – здесь: продольное крепление корпуса шлюпки.


[Закрыть]. К тому же в каждом каноэ были вещи, которые могли понадобиться, а в каноэ бортника хранился солидный запас еды и разные предметы первой необходимости для людей в подобном положении. Но самое бесспорное преимущество каноэ, по мнению Бурдона, было в том, что они могли послужить не только жильем, но и средством для поспешного бегства. Он не льстил себя надеждой, что бдительность индейцев будет обманута надолго и что они не расшифруют множество следов, оставленных в спешке беглецами; он предвидел, что с рассветом может возникнуть необходимость спасаться, украдкой покинув ночное укрытие. Он надеялся и даже был уверен, что при соблюдении достаточных мер предосторожности можно будет уйти под прикрытием зарослей риса. Обе лодки он заранее разместил с таким расчетом, чтобы их не было видно со стороны хижины, да и вообще с любого места, куда могли забраться индейцы. Бурдон быстро изложил все эти соображения своим спутникам, и они все вместе поспешили туда, где стояли каноэ.

Бортник проявил превеликую мудрость, избрав местом для прибежища заросли дикого риса. К этому времени те поднялись достаточно высоко, чтобы скрыть от глаз любой предмет не выше роста человека, конечно, если не смотреть с какого-либо возвышения. Вдоль устья тянулись главным образом низменные земли, а немногие места повыше бортник принял во внимание, когда уводил сюда каноэ. Но в ту самую минуту, когда Гершом занес ногу над бортом своего каноэ, готовясь помочь жене перебраться в него, он отступил и вскричал, словно пораженный наиважнейшим открытием:

– Вот тебе и раз! Да я ведь позабыл про свои бочки! Дикари наложат на них лапы, и начнется такая попойка, что все полетит в тартарары! Дай пройти, Долли; я должен сию же минуту бежать за бочками.

Пока жена нежно удерживала мужа, бортник спокойно спросил, о каких бочках тот говорит.

– О бочках с виски, – был ответ. – У меня пара бочек под навесом за хижиной, а виски там хватит, чтобы все племя нечистых перебесилось. Вот уж не думал, что виски у меня из головы вылетит!

– Это знак великих перемен, друг Уоринг, и перемены эти к добру, а не к худу, – невозмутимо отвечал Бурдон. – В предвидении опасности я сбросил бочки с обрыва, они разлетелись в щепки у ручья, и твое виски уже давным-давно вылилось в озеро в виде грога.

Уоринг стоял как громом пораженный: он был так озадачен, что не заподозрил правды. Хватило и того, что драгоценный напиток был безвозвратно потерян; но это все же лучше, чем если бы краснокожие вылакали обе бочки, не заплатив ни цента. Несколько минут Гершом оглашал воздух стонами и причитаниями, а затем стал помогать остальным принимать те меры предосторожности, которые Бурдон считал благоразумными, если не обязательными.

Бортник решил разделить свой груз на два каноэ, чем вся компания и занялась. Таким образом он, во-первых, облегчил свое каноэ на случай бегства, а во-вторых, разделив припасы пополам, дал возможность пассажирам каждой лодки иметь все необходимое, чтобы чувствовать себя удобно и спокойно. Как только это новое предприятие было завершено, Бурдон побежал к подходящему дереву и мигом взобрался наверх по сучьям, так что оттуда ему было видно устье реки и песчаная отмель. При убывающем свете он заметил в вечерних сумерках четыре лодки, идущих вверх по течению: а это было на одну больше, чем видела Марджери: она говорила, что мимо прошли только три лодки.