Текст книги "Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Быстрокрылый Голубь, однако, против своего обыкновения, отказался от отдыха и, покинув общество, отправился на разведку. Некоторое время он шел вверх по ручью, шагая по воде, чтобы не оставлять за собой следов, а затем повернул на запад, в сторону устья реки, и пересек прогалины. Бурдон же с друзьями, как всегда, поели и легли спать и проснулись за несколько часов до наступления темноты.

Пока что их трудноосуществимый замысел удавался как нельзя лучше. Выполняя редкостную по сложности задачу – сплавиться по реке, окруженной врагами, – они достигли не менее редкостного успеха, и все благодаря прозорливости Быстрокрылого Голубя, равносильной инстинкту. Он держал в голове карту Каламазу и ни разу не попал впросак при поисках облюбованной им заранее точки ландшафта. Правда, он еще ребенком исходил прогалины вдоль и поперек, а индеец редко оставляет без внимания те особенности местности, которые когда-нибудь могут оказаться ему полезны.

Марджери теперь преисполнилась надеждами, хотя бортника по-прежнему точил червь сомнений. Она была молода, счастлива, невинна, и ей все представлялось в розовом свете. Он же отдавал себе отчет в том, что именно сейчас наступает самый критический момент их эпопеи. Бурдон слишком хорошо знал, как бдителен американский дикарь, чтобы обманываться относительно угрожающей им опасности. За устьем ведется, разумеется, денно и нощно самое пристальное наблюдение, и, чтобы благополучно миновать вход в озеро, беглецам потребуются не только величайшая смелость и ловкость, но и благоволение Провидения. С его помощью, думал бортник, им, может, и удастся достичь недостижимого, хотя шансов на это очень мало.

ГЛАВА XXVIII

Да, мы нуждаемся в какой-нибудь поруке,

Чтобы надежды наши сберегла;

Нет в жизни средства от душевной муки,

Душе бессмертной вся Земля мала.

Душа горит и страждет день за днем,

Как эмигрант, мечтающий войти

Когда-нибудь опять в родной свой дом,

Пускай соблазнов много на пути.

Смерть вокруг нас кружит, ее зефир

Приносит, словно шторм, – и вечный мир!

Миссис Хеманс

Случилось так, что спустя некое время после пробуждения Марджери вышла за установленные Быстрокрылым Голубем границы их лагеря, желая взглянуть, что там происходит. Ею, вероятно, руководило врожденное влечение изведать неизвестное, то самое чувство, что считается отличительной чертой женского пола и побудило Еву поддаться искушению змия и нарушить наложенный Создателем запрет. Вела себя Марджери, однако, весьма осторожно и старалась, по мере возможности, оставаться под защитой растительности.

Она уже дошла до ее края и собралась было повернуть обратно, как вдруг совершенно неожиданное и неприятное зрелище заставило ее замереть на месте: футах в двадцати от нее на камне сидел индеец. Это не мог быть Быстрокрылый Голубь – тот направился в противоположную сторону, – да и со спины, обращенной к Марджери, этот дикарь казался гораздо выше и шире чиппева. За поясом у него виднелись томагавк и нож, рядом стояло прислоненное к камню ружье. Тем не менее Марджери показалось, что, в отличие от воинов, виденных ею в Круглой прерии, он не в боевой раскраске. Но не только это удивило Марджери – и поза, и поведение незнакомца произвели на нее странное впечатление. За те несколько минут, что она наблюдала за индейцем, не дыша от страха, но в то же время не в силах оторвать от него взора и уйти, он ни разу не пошевелил хотя бы ногой или рукой. Неподвижный, как камень, на котором он сидел, он олицетворял собой одиночество и раздумье.

Весь его вид красноречиво свидетельствовал о том, что он, подобно нашим беглецам, избегает своих соплеменников. Хотя он не пытался спрятаться в кустах, выбранная им ложбинка укрывала его от любопытных глаз сзади и по бокам на чуть большее расстояние, чем отделяло его от Марджери, а спереди защитой ему служили кусты, росшие вдоль ручья. Вряд ли Марийnote 159Note159
  Марий Гай (156 – 86 гг. до н. э.) – крупный древнеримский полководец и политический деятель. Происходя из бедного рода, доступ к вершинам власти получил после женитьбы на патрицианке Юлии из влиятельного рода Цезарей. Несколько лет избирался консулом. В 109 и 107 – 106 годах до н. э. командовал армией, направленной против африканского царя Югурты. Война закончилась полной победой римлян. Один из путей к району боевых действий лежал через развалины Карфагена.


[Закрыть], размышляющий на развалинах Карфагена о превратностях судьбы, являл собой более внушительное зрелище, чем неподвижная фигура незнакомца. Наконец индеец слегка повернул голову, и Марджери, к ее великому удивлению, узнала в гордом, резко очерченном профиле краснокожего привычные черты лица Питера.

В тот же миг страха Марджери как не бывало; она приблизилась к своему другу и положила руку ему на плечо. Неожиданный жест не застиг Питера врасплох: он медленно повернул голову и при виде очаровательной новобрачной расплылся в радостной улыбке. Он не вскочил с места, не вскрикнул, ничем не выразил своего удивления. Напротив, судя по его виду, можно было подумать, что он не только очень доволен встречей со своей молодой приятельницей, но и считает ее вполне естественной.

– Это вы! Какое счастье, Питер! – на одном дыхании выпалила Марджери. – Наконец-то Бурдон успокоится, а то он все боится, что вы ушли к нашим врагам – Медвежьему Окороку и его людям.

– Да. Ушел к ним. Так лучше. Пусть думают, Питер на их стороне. Но ты, Юный Цветик, все время у меня в голове.

– Я верю вам, Питер. Потому что всем своим нутром чувствую – вы наш верный друг. Как удачно, что мы тут повстречались!

– Удачи нет. Пришел специально. Быстрокрылый Голубь мне сказать, где вы, вот я и пришел. Так вот.

– Значит, вам было известно, что мы спрячемся здесь! А что вы скажете о наших врагах?

– Их много, очень много. Все у устья реки. И здесь, на прогалинах, и в лесах тоже. Больше, чем можно сосчитать. И думают лишь о том, как бы взять твой скальп.

– О Питер! Почему краснокожие так желают нашей погибели? И зачем вы убили миссионера, этого истого христианина, который радел исключительно о вашем добре?

Питер потупился и с минуту не произносил ни слова. Но по лицу, отражавшему малейшие движения его души, было видно, что он сильно взволнован.

– Послушай, Цветик, что я тебе скажу, – промолвил он наконец. – Я буду говорить как отец с дочерью. Ты – моя дочь. Уже раз это тебе говорить, а что индей сказать один раз, он потом повторять всегда. Индей бедный, знает мало, но как он сказать, так он и делать. Да, ты моя дочь! Медвежий Окорок если обидеть тебя, обидеть и меня. Бурдон твой муж, ты его скво. Муж и скво идти рядом, по одной тропе. Это правильно. Но, Цветик, слушай. Есть Великий Дух. Индей верит в это, как и бледнолицый. Это так. Но есть также и Великий Злой Дух. Знаю это, ничего не могу поделать. Двадцать зим подряд Злой Дух был со мной рядом. На одно мое ухо он класть свою руку, а к другому прикладывать свой рот. И шептать, шептать, шептать, день и ночь шептать, без остановки. Велеть убивать мне бледнолицего, где только встречу его. Обязательно убивать. А если не убью бледнолицего, бледнолицый убивать индея. И ничего с ним не поделать. Велеть убивать стариков и юношей, скво, детей, всех-всех. Разбей, говорит, яйца и разори гнездо. Вот что он шептать, день и ночь, двадцать зим подряд. И так много шептать, что начинать ему верить. Плохо, когда тебе в ухо шептать одно и то же, одно и то же. И вот я захотел снимать скальп. И все мне было мало. Брать много скальпов. Как встречать бледнолицых, так брать скальп. Сердце ожесточилось. Убить бледнолицего было большой радостью. Так я, Цветик, чувствовал, пока не увидел тебя. Почувствовать сразу – ты моя дочь, я – отец, – твой скальп не хотеть. Сам удивляюсь, почему, но так чувствовать. Такова моя натура. А других бледнолицых скальп хотеть по-прежнему. И скальп Бурдона тоже.

Тихий вздох ужаса, который и восклицанием-то не назовешь, вырвался у его собеседницы и заставил индейца замолчать. Они внимательно взглянули друг на друга, и глаза их встретились. Марджери, однако, не заметила в глазах Питера тех проблесков жестокости, что так часто беспокоили ее в первые недели их знакомства; в них скорее читалось скрытое волнение, серьезная обеспокоенность, говорившая о непреодолимом стремлении постигнуть до конца великую тайну, к которой в последнее время были обращены все его мысли. Одного этого проникновенного взгляда стало достаточно, чтобы наша героиня вновь обрела столь необходимую ей уверенность в Питере, а он ощутил прилив отеческих чувств к сидящей рядом молодой красивой женщине и ответственность за ее судьбу.

– Но сейчас вы думаете иначе, Питер, и больше не хотите снять с Бурдона скальп, – поспешно заметила Марджери. – Раз он мой муж, значит, он ваш сын.

– Так-то оно так, – возразил индеец, – но не в этом дело, Цветик. Ты права. Я больше не хочу иметь скальп Бурдона.

Это правда. Но я не хочу вообще никакого скальпа. Сердце стало мягкое, сейчас в нем нет жестокости.

– Ах, Питер, если бы вы только знали, как я рада это слышать! Я никогда не верила, что вы способны причинить зло лично мне, но, признаюсь, порой мне казалось, что жуткие рассказы о вашей жестокости к бледнолицым не совсем лишены оснований. И вот вы говорите мне, что белый человек вам друг, что вы больше не желаете ему гибели. Да будут благословенны ваши слова, Питер. Я смиренно благодарю Господа Бога через Его благословенного Сына за то, что мне довелось услышать эти слова.

– Это Сын Его сделал меня таким, – серьезно ответил Питер. – Да, да, именно так. Сердце мое было жестоким, пока я не услышать от знахаря-проповедника легенду о Сыне Великого Духа, о том, как Он умирать за все племена и народы, пока не услышать, как он, пастырь Аминь, просить Отца своего сделать добро тем, кто его убивать. Это замечательная легенда, Цветик! Она звучать в моих ушах песней крапивника, лучше даже, чем поет пересмешник, когда очень стараться. Да, легенда замечательная. И правдивая тоже. Вот ведь знахарь-проповедник просить своего Маниту благословлять индея, как раз когда индей поднимать томагавк убивать знахаря. Я это видел своими глазами, слышал своими ушами. Да, да, это было замечательно!

– В этом, Питер, бедному мистеру Аминь помог Дух Божий. И Дух Божий учит нас видеть и чувствовать красоту такого поступка. Без помощи Святого Духа мы были бы бессильны, как дети, а благодаря ей могущественны, как гиганты. Меня не удивляет, что добрый миссионер, находясь на краю гибели, испуская последний свой вздох, был способен молиться за своих врагов. Силы на это ему ниспослал Бог.

Марджери говорила ото всей души, очень серьезно, подчеркивая каждое свое слово. Лицо молодой женщины пылало от охватившего ее религиозного чувства, и Питер взирал на нее с уважением и восторгом. Она была скорее миловидной, чем красивой, и главный секрет ее очарования заключался в необычайной выразительности лица, возраставшей в минуты душевных волнений. Вот и сейчас, когда щеки ее разгорелись, а глаза под стать им сверкали, она стала так хороша собой, что, право же, ищи не ищи, а равную ей было бы не легко сыскать среди белого населения Америки. Но Питера, искренне восхищавшегося молодой женщиной, в первую очередь трогала не ее красота. Он был потрясен могуществом невидимого, но вездесущего Святого Духа, а речь Марджери, горячность, с которой она говорила, подстегнули и без того большой его интерес к этому предмету.

– Никогда не слышал, чтобы индей так поступать, – медленно, раздумчиво произнес Питер. – Нет, нет, никогда не слышал. Индей всегда ругать, ненавидеть свой враг, особенно если терять его скальп. Тогда больше всего хотеть рубить врагов томагавком. Тогда больше всего их ненавидеть. А знахарь-проповедник совсем другой. Молиться за индеев. Просить Великий Дух сделать им как можно лучше. И это когда индей уже замахнуться на него! Нет, это чудо, настоящее чудо, самое большое чудо, по-моему. Ты, Цветик, знаешь Питера. Он твой отец. Он тебя брать в дочери. Его сердце к тебе доброе, Цветик. Но он всего лишь бедный индей, хотя и великий вождь. Что он знать? Бледнолицые детишки знать больше, чем этот индейский вождь. Это тоже идет от Великого Духа. Ему так угодно, так оно и есть. Наши вождь говорят, что Великий Дух любит индея. Может, оно и так. Думаю, он любить всех. Но он не может любить индея так же, как бледнолицего, иначе не допустил бы, чтобы индей знал так мало. Не счесть вигвамов, городов, каноэ, свинца и пороха, что есть у белых, и это все доказывать любовь к ним Великого Духа. У бледнолицего всего этого больше, чем у индея. Так я вижу и знаю, так я чувствую. Но это не важно. Индей привык быть бедным, бедность ему нипочем. Это когда богатый становится бедным, ему трудно. А так – все привычка. Индея бедность не беспокоить. Его беспокоить то, что он мало знать. Я – воин, я – охотник, я – великий вождь. Ты – скво, ты – молодая, а знаешь, будто ты скво вождя. И даже еще больше. Я стыжусь, что знаю так мало. Хочу знать больше. А главное, хочу знать, как Сын Великого Духа умер за все племена и молил Своего Отца благословить тех, кто его убивать. Вот что Питер желать теперь узнать более всего!

– Ах, Питер, как бы я хотела помочь вам в этом! Но вы сильно преувеличиваете мои возможности. Тем же малым, что я знаю, я с вами, конечно, поделюсь. Ни за какие сокровища я бы не согласилась от вас отвернуться, ибо верю – Святой Дух тронул ваше сердце и вы станете новым человеком. Христиане верят, что всем надлежит переродиться и стать новыми людьми, тогда в ином мире они будут жить поблизости от Бога.

– Как это так? Питер вскоре быть стариком, как же старик может опять становиться молодым, а?

– Мы должны начать чувствовать иначе, настолько иначе, что становимся как бы другими людьми, вот что это означает.

То, что любили, – возненавидим, что ненавидели или, во всяком случае, не замечали, – возлюбим. Ощутив эту перемену в своем сердце, мы можем надеяться, что любим и почитаем Святого Духа и что Он простирает на нас Свою священную опеку.

Питер слушал Марджери со вниманием послушного и вежливого ребенка. Если смирение, скромность, желание постичь истину, благоговение перед Творцом можно считать достаточными признаками «перерождения», то справедливо утверждать, что наш дикарь и в самом деле «родился вновь». Он, бесспорно, уже не был прежним в нравственном отношении и сам ясно осознавал эту перемену в себе. И не переставал удивляться чуду, благодаря которому внезапно произошла эта великая метаморфоза! Это особенно хорошо видно из его ответа Марджери.

– Индей – как дитя, – тихим голосом произнес он. – Ничего не знать. Даже бледнолицая скво знать больше, чем великий вождь. Никогда не чувствовать, как сейчас. Сердце мягкое, как у молодой скво. Больше не испытывать ненависти. Ни к кому. Хочу всем добра – всем племенам, людям разных народов и разного цвета. Нет ненависти к англичанам; нет ненависти к янки; к чироки – и то нет ненависти. Всем желаю добра. Вот только не знаю, так ли сильно мое сердце, чтобы просить Великого Духа о добре для тех, кто возжелает мой скальп, – может, это слишком много для бедного индея? Но мне самому ничей скальп больше не нужен. Вот какой я, по-моему, стал.

– Воистину так, Питер. А если вы еще преклоните колени и вознесете к Богу ваши мысли и молитвы и попросите Его укрепить вас в благих намерениях, Он, уверена, вам не откажет и сделает так, что вы станете уж совсем новым человеком.

Питер задумчиво посмотрел на Марджери, а затем потупился. После непродолжительных размышлений он снова поднял взор на собеседницу и с детской непосредственностью промолвил:

– Не умею, Цветик. Слышал, слышал, как молился знахарь-проповедник бледнолицых, но бедный индей не знает, как разговаривать с Великим Духом. Ты, Цветик, обратись к Великому Духу заместо меня. Он, Цветик, твой голос знает и склонит ухо к твоим словам. А Питера, который так долго ненавидеть своих врагов, он слушать не станет. Может, даже рассердится, услышав голос Питера.

– Здесь вы заблуждаетесь, Питер! Уши Господа Бога неизменно открыты для наших молитв, если только они искренни, а в вашей искренности я не сомневаюсь. Вы уже знаете с моих слов, что я собираюсь сказать Богу, и сейчас я помолюсь вместе с вами и за вас. Чем раньше вы начнете обращаться к Всевышнему, тем лучше.

Марджери медленно повторила слова молитвы. Она разъяснила Питеру ее историю, а также значение некоторых выражений, которые иначе остались бы им не поняты, хотя Питер довольно бегло говорил по-английски, особенно усовершенствовавшись в этом языке за последние несколько недель общения с его белыми носителями. Труднее всего Питеру далось понятие прегрешения, но Марджери, проявив незаурядное упорство, не успокоилась до тех пор, пока ее ученик не составил себе относительно верного представления о значении каждого термина. Затем она предложила индейцу опуститься на колени, и впервые за всю свою жизнь этот сын прогалин и прерий пал ниц и возвысил голос, обращаясь к Богу.

Истины ради следует заметить, что Питер и прежде в душе часто обращался к своему Маниту с просьбами, но все они носили чисто земной характер, да и Великого Духа, к которому он тогда адресовался, он наделял совсем иными чертами, чем обладал, по его нынешним представлениям, Господин неба и земли. Бога он молил совсем о другом. Мы этим вовсе не хотим сказать, что наш индеец уже целиком и полностью обратился в христианство: это учение содержит много догматов, о которых Питер имел весьма смутное понятие; но всем своим существом он сделал первый шаг в направлении к этому великому духовному преобразованию, и его гордыня уступила место смирению, а сознание своей силы – сознанию собственной слабости. И он видел верный знак изначальной любви Создателя в том, что сам испытывал такое же чувство ко всем творениям рук Его.

С доверчивостью ребенка, внимающего наставлениям любящей матери, Питер повторял следом за Марджери неспешно произносимые ею слова молитвы. Но вот она замолчала, и он поднялся с колен. Физически он остался таким же, каким был всегда: крепким мужчиной, испытывающим после утомления новый прилив сил, способным вынести, как в самые трудные дни войны, и голод и усталость; но в нем произошло огромное изменение нравственного свойства. Отличавшая этого вождя несокрушимая уверенность в себе и в справедливости соблюдаемых им традиций уступила место смиренным сомнениям в собственных суждениях. В результате он уже не решался в вопросах морали руководствоваться своими личными взглядами, а уж во всем, что касалось религии, вел себя как настоящий ребенок. Окажись Питер в хороших руках при более благоприятных обстоятельствах, он мог бы достичь поразительного нравственного преображения; а пока что, не погрешив против истины, мы можем лишь утверждать, что при тех условиях, в коих он находился, он пребывал лишь в начале этого преображения, пусть и весьма многообещающем.

Питер и Марджери настолько отдались своему религиозному чувству и воплощению его в молитву, что напрочь забыли о необходимых мерах предосторожности. Когда они поднялись на ноги, солнце уже клонилось к заходу. И тут Питер сделал открытие чрезвычайной важности: за ними наблюдали два молодых воина из числа потаватоми; он сразу понял – это следопыты, разосланные Медвежьим Окороком во все стороны на поиски беглецов.

В иное время Питер без малейших колебаний направил бы дуло своего ружья на непрошеных свидетелей; но, находясь в новом для него состоянии духа, он поступил совершенно иначе. Марджери завел в кусты и спрятал там, а молодых воинов жестом руки подозвал к себе и велел им отправляться восвояси. Прежде он бы, не испытывая угрызений совести, обратился к обману и, направив молодых людей на ложный путь, избавился от них; но сейчас его душа восстала против подобной лжи. Как только молодые люди, исполняя приказ Питера, поспешили в свою сторону, он следом за Марджери направился в лагерь. Она еще не успела досказать Бурдону о только что происшедшем, как Питер появился рядом с ней.

– Индейцы узнали о нашем лагере! – вскричал бортник, едва завидев Питера.

– Именно так. Потаватоми видеть скво, идти и говорить своему вождю. Это точно, – подтвердил Питер.

– Что же делать? Сражаться за спасение наших жизней или бежать?

– Садитесь как можно скорее в каноэ. Молодые люди дойдут до вождя не раньше чем через полчаса. За это время мы должны уплыть как можно дальше. Здесь оставаться не хорошо. Индей приходить примерно через час.

Бурдон достаточно хорошо знал местность, чтобы понимать правоту Питера. Но немедленному бегству мешало несколько серьезных препятствий. Прежде всего, отсутствовал Быстрокрылый Голубь, а бортнику в силу многих причин не хотелось уплывать без него. Кроме того, еще не стемнело, а сплавляться по реке при дневном свете казалось Бурдону таким же безумным шагом, как по доброй воле идти в лапы ко льву. К тому же бортника по-прежнему смущал Питер. Его внезапное появление, которое не прояснил сбивчивый и далеко не исчерпывающий рассказ Марджери, а главное – его странное предложение плыть днем пробудили в бортнике прежние подозрения, мешавшие ему принять план вождя. Но одно не вызывало сомнений: их местонахождение недолго останется тайной, ведь Марджери собственными глазами видела двух наблюдавших за ней с Питером индейцев, и вот-вот все воинство бросится их искать. Нашему герою пришлось волей-неволей согласиться с Марджери – она не уставала твердить, что необходимо прислушаться к словам Питера, – и все погрузились в лодки.

– Мне эта затея не по душе, Питер, – признался Бурдон, вытягивая свое легкое суденышко из ручья в русло реки. – Остается лишь надеяться, что вопреки мрачным перспективам все чудом уладится и вам удастся уберечь нас от рук врагов. Что ни говори, но сейчас ясный день, а в двух-трех милях ниже нас полно краснокожих.

– Да, я знаю. Но идти надо. Здесь тоже скоро будет полно индеев. Да, да, надо идти. Почему бы, Бурдон, тебе не спросить пчелу, что сейчас лучше делать, а? Самое время узнать у нее, как правильно поступать, пусть скажет, что знать, а?

Бортник ничего не ответил, но его хорошенькая жена невольно подняла руку, как бы умоляя индейца замолчать. Питера этот жест немного удивил: он еще не понимал, что вера в колдовство не вполне совместима с представлениями о Божьем Провидении. Но был ли он в своем невежестве хуже лучших представителей нашей расы? Какой человек, находясь в своем уме, после досконального ознакомления с действиями сомнамбулы станет отрицать, что в них сокрыта некая тайна, не доступная нашему пониманию? Все, кто интересуется этим предметом, не могут не признать, что воздействие сомнамбул различается по своей силе, что наряду с сомнамбулами истинными существуют и выдающие себя за таковых, то есть ложные. Мы в свое время также принадлежали к числу скептиков, высмеивавших сомнамбул, но впоследствии нам довелось увидеть такое, что не поддается объяснению никакими известными научными законами, но и обманом не является, по нашему глубокому убеждению, – иначе, став его жертвами, мы бы немедленно обнаружили мошенничество. Отвергать показания наших чувств – куда больший недостаток, чем верить в наличие тайн, связанных с нашей духовной и с нашей физической сущностью, о которых мы, при всей нашей мудрости, пока что ничего не знаем. Мы порицаем отсутствие мужества у тех, кто отказался от своих заблуждений и обрел новые, иные убеждения, но воздерживается в этом признаться из опасения быть осмеянным. Так неужели они духом не слабее тех, кто держится прежней веры?

Мы твердо знаем – сомнамбула прочитала и истолковала наши мысли при обстоятельствах, которые исключают возможность утечки какой-либо информации понятными нам путями. И что бы ни думали по этому поводу другие, мы, повторяем, ничуть не сомневаемся в том, что мошенничества не было, да и не могло быть. Почему же в таком случае заслуживает презрения бедный индеец, провинившийся лишь тем, что он воображает, будто Бурдон способен общаться с пчелами? При этом мы находимся в выигрышном положении, так как информированы значительно лучше, чем он. Кроме того, не исключено, что некоторые существа владеют законами зоологического магнетизма – сокрытыми пока что для нас, но известными им, – и ясно осознают наши ошибки и ложные толкования в этой области, что опять же недоступно в настоящее время нашему пониманию из-за отсутствия соответствующих средств. Так следует ли удивляться тому, что Питер, находясь в крайне затруднительном положении, вспомнил о пчелах и вознадеялся на их помощь, а Марджери вышеозначенным образом упрекнула его молча в проявленной слабости?

Каноэ вошли в реку, когда было еще светло, но солнце клонилось к закату. К счастью для беглецов, берега по-прежнему были покрыты густым лесом, а река здесь достигала такой ширины, что скорее напоминала небольшое озеро, так что и обнаружить их, пока они не достигли устья, было бы нелегко, даже если лес где-то уступил бы место зарослям дикого риса и камышей. Подходящих укрытий, однако, на их пути не предвиделось. Поэтому, отгребя достаточно далеко от ставшего известным места последней стоянки, откуда их могли бы обнаружить, явись они, следопыты, гребцы сблизили лодки бортами, подняли весла и доверились полностью попутному ветерку, надеясь, что он не подгонит их к устью реки, прежде чем на него ляжет ночная тьма. Вокруг царил полный покой, ничто, казалось, не нарушало их одиночества, каноэ медленно, но верно скользили вниз по реке, и в груди беглецов снова загорелась искра надежды. Даже бортник уверовал в возможность спасения.

В ходе завязавшегося разговора Питера спросили, чем он был занят во время своего отсутствия, которое вызывало столько подозрений у Бурдона. Будь вождь абсолютно откровенен, он бы признался, что добрую половину его мыслей наяву занимает смерть Сына Божьего, молитва миссионера о снисхождении к врагам и связанная с христианской религией высокая нравственность. Но Питер не мог, вернее сказать, не умел пока что вдаваться в обсуждение подобных вопросов, мысли его путались, он не всегда делал правильные выводы, но в чем ему никак нельзя отказать – так это в искренности и благоговении перед Великим Учением. Питер не стал распространяться о своих переживаниях, а ограничился лишь сухим изложением фактической стороны своей жизни в последние несколько дней. Он все время находился рядом с Медвежьим Окороком, Вороньим Пером и остальными вождями, чтобы быть в курсе происходящих событий и суметь употребить свое влияние, если, к несчастью, бледнолицые попадут в руки тех, кто с таким рвением их разыскивает. Ничего такого, что требовало бы его вмешательства, не произошло. Воины пребывали в полном недоумении: они не могли понять, каким образом потенциальным жертвам удалось ускользнуть из их рук. Теперь все их надежды были связаны с устьем Каламазу, которого, по убеждению индейцев, белые не могли миновать до прибытия первых двух или трех отрядов молодых воинов, отправленных туда с заданием устроить засаду.

Питер также сообщил Бурдону, что его тайник найден и вскрыт, а все запасы разграблены. Серьезный удар для нашего героя, в иное время он бы принял его близко к сердцу. Но сейчас, когда на карту были поставлены куда более важные вещи, он почти ничего не сказал по поводу понесенной потери и тут же выкинул ее из головы. Более всего он был обеспокоен тем, что, по словам Питера, Медвежий Окорок отрядил человек десять – двенадцать юношей на каноэ в район устья, с тем чтобы они, рассыпавшись, подобно змеям в траве, по зарослям дикого риса, денно и нощно не спускали глаз с подходов к озеру.

Поглощенная этим разговором, компания незаметно для себя поравнялась с началом зарослей тростника и дикого риса и оказалась в опасной близости от критической точки их плавания. Поскольку было еще светло, Питер предложил завести каноэ в самую гущу растений и там выждать наступления темноты. Все последовали его совету, и через пару минут легкие суденышки оказались в надежном укрытии.

Возник естественный вопрос: а не заметили ли их уже враги, но ничем не выдали себя, желая дать беглецам подойти, ибо каждый фут пройденного расстояния приближал их к засаде? Питер не скрыл своих опасений на этот счет: ему казалось маловероятным, чтобы в столь ответственный момент на участке близ устья отсутствовали выставленные посты. Как впоследствии выяснилось, он был прав: следопыты здесь стояли, но заметившие Питера и Марджери воины подняли тревогу, известие о том, что белые нашлись, было передано по цепочке, и часовые покинули свое место, чтобы присутствовать при задержании белых. Так Провидение с помощью непредсказуемых удачных действий часто приходит на помощь тем, кто находится под его особым покровительством, разрушая злонамеренные замыслы против них своим спокойным вмешательством в ход событий.

Бортнику не терпелось плыть дальше. Едва прошло полчаса, как он счел за благо вывести каноэ в один из многочисленных открытых проходов между обособленными островками растительности и, двигаясь по таким водным коридорам, продолжить путь. Питеру, у которого как у истинного индейца запас терпения был неизмеримо больше, этот шаг показался преждевременным. Но Бурдон, по-прежнему питавший к своему спутнику известное недоверие, настоял на своем, велел Гершому плыть за ним и, энергично работая веслами, вышел на чистую воду. Решительные действия бортника поставили остальных беглецов перед выбором – последовать за Бурдоном или лишиться его общества. Они предпочли первое.

И напрасно! Будь у Бурдона больше самообладания, выжди он еще немного, им бы, возможно, посчастливилось избежать серьезной опасности, нависшей над ними сейчас. Дело в том, что хотя протокам, соединявшим тростниковые кущи, не было числа, кое-где они отсутствовали как раз на нужном направлении, и, чтобы не терять его и продолжать идти вниз по течению, приходилось пробиваться напролом сквозь зеленые чащи. Верхушки растений, раздвигаемых лодками, приходили в движение, что не укрылось от внимания одного из наблюдателей, которыми кишели оба берега. При помощи условного сигнала он сообщил о своем открытии следопыту, сидевшему в каноэ, тот в свою очередь поднял тревогу, и весть о случившемся достигла всех выставленных постовых, а также вождей, находившихся ниже по течению, начиная от хижины бортника и кончая местом впадения Каламазу в озеро. После того как белых так долго не удавалось найти, новость была встречена с рвущейся из груди буйной радостью, и окрестности огласились воплями и визгом, доносившимися не только с берегов Каламазу, но и с самой реки.

Услышав этот гвалт, все белые тут же поняли, что вот теперь-то их погибель неминуема. Один Питер не потерял присутствия духа и не впал в панику. В отличие от Бурдона, который был близок к отчаянию, Питер напряг все свои способности и прежде всего слух, стараясь по доносящимся звукам определить, из какой точки речной поверхности исходит шум. Берега его не беспокоили. Угроза могла исходить только от каноэ. Своим чутким ухом Питер сумел установить, что на плаву находятся четыре каноэ и что единственный путь к спасению пролегает между ними. Он также уяснил себе, что все четыре укрылись в зарослях риса – по два на каждой стороне реки, – возможно, в ожидании того, что беглецы пожелают спрятаться там же.