355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Фенимор Купер » Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами » Текст книги (страница 24)
Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 02:35

Текст книги "Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами"


Автор книги: Джеймс Фенимор Купер


Жанр:

   

Про индейцев


сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– И не только усталый, но – позволю себе сказать – расстроенный, – добавила Марджери, ставя блюдо на примитивный столик, установленный в этом месте для удобства тех, кто не привык к трапезам в определенные часы. – Ешьте, пожалуйста, – промолвила Марджери. – Я сама приготовила эту еду так, как вам нравится.

Индеец внимательно посмотрел на смущенную прелестную девушку, которая так старалась угодить его вкусу, и помрачнел еще больше. Усталый и голодный, он некоторое время жевал молча, если не считать немногословных изъявлений благодарности. Утолив голод, он отодвинул блюдо с остатками еды, и Марджери, старавшаяся предугадать каждое его желание, уже было собралась унести блюдо, но Питер пальцем поманил ее к себе, давая понять, что хочет что-то сообщить. Марджери безропотно повиновалась, хотя личико ее вспыхнуло всеми красками закатного неба. Но между этими двумя людьми установились настолько доброжелательные и доверительные отношения, что Марджери приблизилась к Питеру так же спокойно, как если бы он был ее отцом.

– Скажи, молодая скво, колдун сделать, как я велел, а? – спросил Питер, слегка улыбнувшись, впервые после своего возвращения.

– Кого вы имеете в виду под колдуном? – спросила новобрачная, зардевшись от непонятного ей самой смущения.

– Обоих. Один колдун говорить свою молитву. Другой брать молодую скво за руку и вести в свой вигвам. Вот я о чем.

– Нас с Бурдоном обвенчали, – ответила Марджери, опуская глаза долу, – если вас интересует это. Надеюсь, Питер, вы думаете, что у меня будет хороший муж?

– Тоже надеюсь, хотя никогда никто ничего не знать до поры до времени. Сначала все хорошо, индей хороший, и скво хорошая. Но это как погода. То идет дождь, то дует ветер, то светит солнце. Так с индеем, так и с бледнолицым. Без разницы. Видишь вон ту тучку? Сейчас она есть маленькая. Но как задует ветер, она расти, расти, и вот уже ничего нет – только сплошная туча. Но засияет солнце, и ее нет как нет. Над головой чистое небо. Вот так и с мужем надо себя вести.

– Мы с Бурдоном именно так и будем всегда жить. Когда мы вернемся к нашему народу, Питер, и устроимся как следует в вигваме для бледнолицых, будем есть их пищу, пить их напитки и пользоваться всеми удобствами быта, вы приедете к нам в гости, посмотреть на наше счастье, и поживете у нас. Мне бы хотелось, чтобы вы посещали нас каждый год, привозили оленину, а Бурдон взамен давал вам пороху, пуль, одеял, все, что захотите, кроме «огненной воды». Ее он поклялся ни одному индею никогда не давать.

– Больше не искать Источник Виски, а? – поинтересовался Питер, до глубины души тронутый искренним радушным приглашением молодой женщины. – Так лучше, так лучше. Пусть меда много-много, а «огненной воды» совсем нет. От нее вся погибель индеям. Приезжать – это ладно. Я приеду, если…

Здесь Питер прикусил себе язык, и никакие вопросы Марджери не могли заставить его закончить фразу. И смотрел вождь на посерьезневшее личико новобрачной так, что ею овладело чувство беспредельного беспокойства, чтобы не сказать – тревоги. Он так и не высказал свою мысль до конца. Марджери, однако, не отходила от него, стараясь, чем только могла, ублажить старика, словно она была его дочерью. Спустя некоторое время к ним присоединился Бурдон. Мужчины обменялись дружескими приветствиями, причем таинственный вождь косился на не менее таинственного бортника с явным уважением, граничившим с благоговением. Это не ускользнуло от внимания бортника, с ходу сообразившего, что повышением своего авторитета он обязан сцене, разыгравшейся в тот день в Круглой прерии.

– Большой Совет закончился, Питер? – осведомился Бурдон после непродолжительного молчания.

– Да, закончился. В Круглой прерии больше нет Совета.

– А вожди? Ушли восвояси своими тропами? Где мой старый знакомый Воронье Перо? Где все остальные, Медвежий Окорок, например?

– Все ушли. Сейчас больше нет Совета. Пришли к согласию, что делать, и разошлись.

– А краснокожие всегда выполняют свои решения? Всегда ли делают то, что обещают!

– Конечно. Каждый верен своему слову. У индея такой закон. А у бледнолицего не такой, а?

– У бледнолицых тоже такой закон, Питер, и закон этот очень хороший, но белые люди не всегда соблюдают свои собственные законы.

– Это плохо, Великому Духу это не нравиться, – с мрачным видом заверил Питер и медленно покачал головой. – Это очень плохо. Если индей говорить «я это сделаю», он сделает, если только сумеет. А сейчас, Бурдон, отошли скво, лучше скво не слышать, что говорят мужчины, хотя скво всегда хочет слышать.

Бурдон, рассмеявшись, повернулся к Марджери и повторил ей последние слова Питера. Молодая женщина покраснела и с такой готовностью поспешила к их огороженному пристанищу, как если бы обрадовалась возможности покинуть собеседников. Питер, выждав несколько секунд, огляделся вокруг, желая убедиться, что их никто не подслушивает. Лишь удостоверившись, что они здесь одни, Питер разомкнул уста.

– Ты был в Круглой прерии, Бурдон, видел там индеев, разных индеев – вождей, воинов, молодых людей, охотников, всех-всех.

– Да, был, Питер, всех их видел, и мне это красочное зрелище понравилось – боевая раскраска, значки, луки со стрелами, томагавки, всё знаки вашей храбрости.

– Понравилось, а? Да, глядеть приятно. А знаешь ли ты, Бурдон, что Совет собираться по моей просьбе? Знаешь, а?

– Я слышал, вождь, как ты говорил, что хочешь созвать Совет, значит, думаю, ты и созвал. Говорят, власть твоя над твоим народом велика, индеи тебя слушают и поступают, как ты велишь.

При этих словах бортника Питер помрачнел еще больше, и по его темному лицу мелькнуло изредка появлявшееся на нем выражение безграничной свирепости. Но он, как обычно, быстро овладел собой.

– Иногда так, иногда иначе, – ответил он. – Вчера было иначе. Есть там один вождь, он хотеть подмять Питера под себя. Он хотеть, но у него не получаться. Я уверен, потому что хорошо знать Питера и того вождя тоже хорошо знать.

– Это для меня новость, Питер, удивительная новость. Я-то думал, что даже у великого вождя Текумсе не было такой власти, как у тебя.

– Да, Питер довольно большой вождь, это правда. Но у индеев как? Говорить может каждый, и никто не знает, кого Совет слушать. Он слушать то одного, то другого. Ты, Бурдон, слышал, как говорил Дубовый Сук, а? Скажи мне, слышал?

– Вспомни-ка, Питер, ни одного из тех, кто выступал в Круглой прерии, я не слышал. И говорившего по имени Дубовый Сук не знаю.

– Большой негодяй! – выругался Питер по примеру обитателей гарнизонов, от которых он заимствовал свой английский. – Послушай, Бурдон. Лучше не становиться Питеру поперек дороги.

Бортник рассмеялся от всей души. Окрыленный собственным успехом вчерашнего сеанса черной магии и произведенным на зрителей бесспорным впечатлением, он вел себя с таинственным вождем куда более раскованно, чем прежде.

– Я тоже так считаю, Питер! – весело возопил молодой человек. – Я тоже так считаю! Что до меня, то я бы уж выбрал другую дорогу. Каждый идет своим путем, и умный не станет мешать другому идти так, как тот хочет.

– Да, так правильно, – с восхитительным прямодушием отозвался великий вождь. – Я не люблю, когда Питер говорит «да», а другой вождь говорит «нет». Так бизнес не делают. – Эта расхожая фраза белых торговцев была в большом ходу у индейцев, общавшихся с ними и перенявших их жаргон. – Скажу тебе одно, Бурдон: этот Дубовый Сук очень глупый индей, если ступать на мою тропу.

– Конечно, конечно, Питер, – поддакнул Бурдон, не отрываясь от своего занятия. Все это время он невозмутимо вертел в руках одно из своих профессиональных приспособлений, приводя его в порядок. – Кстати, как мне стало известно, я перед тобой в неоплатном долгу: говорят, что благодаря твоему совету моя скво попала в мой вигвам гораздо раньше, чем это случилось бы иначе. Ты, полагаю, знаешь – Марджери отныне моя жена. И я очень тебе благодарен за то, что смог жениться намного раньше, чем предполагал.

Тут Питер схватил Бурдона за руку и излил ему всю свою душу со всеми ее тайными надеждами, опасениями и помыслами. Он даже перешел на индейский диалект, один из тех, что, как он знал, были доступны пониманию бортника. Мы приводим его речь в свободном переводе, стараясь по мере возможности сохранить идиоматические особенности оригинала.

– Обрати ко мне свой слух, охотник на пчел и великий кудесник бледнолицых, и прислушайся к тому, что поведает тебе вождь, хорошо знающий краснокожих. И да войдут мои слова в твои уши, чтобы задержаться в твоем сознании. Эти слова несут вам добро. Выпустить такие слова на волю через то отверстие, в которое они вошли, будет немудро.

Мой молодой друг знает наши легенды. Из них не следует, что индеи были когда-то евреями; легенды гласят, что Маниту сотворил индейцев краснокожими. Они охотились в этих самых лесах с того момента, как земля была водружена на спину поддерживающей ее огромной черепахи. Бледнолицые утверждают, что земля движется. Если это действительно так, она движется не быстрее, чем шагает черепаха. А она не могла уйти далеко с тех пор, как Великий Дух снял с нее свои руки. Если земля движется, то вместе с ней движутся и леса, где охотятся наши племена. Может, при этом кто и потерялся, но только из числа бледнолицых, а индеи не терялись – здесь знахарь-проповедник заблуждается. Он так часто глядит в свою книгу, что ничего, кроме нее, не видит. Он не замечает ничего, что происходит пред его глазами, сбоку от него, сзади, вокруг. Я знавал подобных индеев; они способны видеть лишь одно. Бывает, олень перебежит дорогу такому индею, а ему и невдомек.

Таковы наши легенды. Они рассказывают, что земли эти были дарованы краснокожим, а не бледнолицым. И никто, кроме краснокожих, не имеет права охотиться здесь. Великий Дух установил свои законы и передал их нам. Они учат любить друзей и ненавидеть врагов. Ты этому не веришь, Бурдон? – спросил Питер, заметив, что бортник слегка поморщился, как бы не одобряя законов Маниту.

– Нам пастыри говорят иное, – ответил Бурдон. – Они уверяют нас, что Бог белого человека завещал любить всех людей, даже тех, что замышляют против тебя зло, и что к каждому следует относиться так, как ты желаешь, чтоб относились к тебе.

Питеру понадобилась почти целая минута, чтобы снова обрести дар речи, так поразила его эта доктрина. Правда, он в последнее время уже несколько раз слышал о ней, но она никак не укладывалась в его сознании.

– Таковы наши легенды, и таковы наши законы. Взгляни на меня. Пятьдесят зим старались сделать мои волосы белыми. Время может это. Но волосы – единственная часть индея, которая становится белой. В остальном он краснокожий. Это его цвет. По нему индея узнает дичь. По нему племена признают в нем своего. Все распознают индея по цвету его кожи. И он помнит, чем одарил его Великий Дух. Он привык к этим вещам, они его добрые друзья. А чужого он не любит. И чужеземцев – тоже. Белые люди – чужеземцы, индей не хочет видеть их на своей охотничьей тропе. Если они приходят поодиночке – убить несколько бизонов, отыскать немного меда, поймать бобра, – индей не против, индей охотно делится своим богатством. Но бледнолицые приходят иначе. Они не в гости приезжают, они являются как хозяева. Явятся и норовят остаться навеки. В каждый год из моих пятидесяти я слышал о новых племенах, изгнанных белыми с охотничьих угодий в сторону заходящего солнца.

Вот уже много сезонов, как я не перестаю об этом думать. Я пытался найти способ остановить бледнолицых. И понял – есть только одно средство. Или индеи воспользуются им, или все земли, на которых они испокон веков охотятся, отойдут к чужеземцам. Ни один народ не захочет по доброй воле отдавать свои земли. Они дарованы самим Маниту, настанет день, когда он может захотеть получить их обратно. Что же сумеет сказать ему в ответ краснокожий, который уступил свои владения бледнолицым? Нет, мы не допустим этого. Придется применить то единственное средство.

– Я, кажется, понимаю тебя, Питер, – сказал Бурдон, воспользовавшись наступившей паузой. – Единственное средство, о котором ты ведешь речь, – война. Война – индейский метод восстановления справедливости. Война против мужчин, женщин и детей.

Питер кивнул головой, не спуская с лица Бурдона горящего пристального взора, словно проникающего в самую душу бортника.

– Означает ли это, – продолжал последний, – что ты с твоими друзьями, вождями и их людьми, которых я видел в Круглой прерии, намерены начать с нас, шестерых белых, считая и двух женщин, по воле случая попавших вам в руки? Означает ли это, что первыми будут взяты наши скальпы?

– Первыми?! О нет, Бурдон, за многие годы рука Питера сняла множество скальпов. Слава о нем разошлась далеко, так что он теперь в селения белых ни ногой. И ищет он не янки, а любых бледнолицых. Повстречавшись в лесу или в прериях с бледнолицым, он старается заполучить его скальп. И так на протяжении ряда лет. Питер уже снял много скальпов.

– То, что я услышал от тебя, Питер, ужасно, лучше бы ты этого не рассказывал. Мне и раньше говорили о тебе нечто подобное. Но, после того как я оказался с тобой под одной крышей и мы вместе ели, пили, спали и ходили, я не то что вознадеялся, но даже уверовал, что это неправда.

– Это правда. У меня одно желание – извести всех бледнолицых. Сделать это необходимо, иначе они изведут всех индеев. Выбора нет. Или наш народ погибнет, или ваш. Я краснокожий. Мое сердце подсказывает мне, что умереть должны бледнолицые. Это они, а не краснокожие, живут на чужих землях. Они виноваты, мы правы. Но, Бурдон, у меня среди бледнолицых есть друзья, а с друзей не принято снимать скальп. Я не понимаю той веры, что велит возлюбить врагов своих и делать добро тем, кто чинит тебе зло, это странная вера. Я бедный индей и не знаю, что и думать о такой вере! И не буду знать, пока собственными глазами не увижу кого-нибудь, кто так поступает. А вот друзей надо любить, это справедливо. Твоя скво мне как родная дочь. Я зову ее дочкой, и ей это известно, а язык мой не раздвоен, как у змеи. Он говорит только то, что я думаю. Было время, я и твою молодую скво собирался оскальпировать, потому что она бледнолицая скво и может произвести на свет бледнолицых детей. А сейчас я не хочу ее скальпа, моя рука никогда не нанесет ей вреда. Моя мудрость поможет ей уйти из рук краснокожих, которые желают получить ее скальп. И тебе тоже поможет. Ты ее муж, ты великий колдун, повелевающий пчелами, и рука моя не поднимется причинить тебе зло. Открой уши пошире, пусть они вместят большую правду, что я поведаю тебе.

И Питер рассказал, как пытался выгородить Бурдона и Марджери и тем споспешествовать их уходу в селения белых и как его усилия потерпели полный крах. Не скрыл он и того, что именно его, Питера, деятельность на протяжении всей , жизни так распалила индейцев, что теперь он и сам не в состоянии остудить их воинственный пыл. Короче говоря, он как на духу выложил Бурдону все, что происходило на Совете – читателю это уже известно, – и в заключение изложил свой план спасения Бурдона и Марджери от гибели, которую он совсем недавно с такой радостью предвкушал. Питер не стал также замалчивать одно обстоятельство, наполнившее Бурдона таким ужасом и отвращением к собеседнику, с величайшим хладнокровием рассуждающему на эту тему, что разговор грозил прерваться, поставив этим исход всей затеи в зависимость только от силового решения, которое, разумеется, означало бы гибель для всех белых. Дело в том, что Питер по простоте душевной дал понять, что печется о спасении лишь Бурдона и Марджери, спутникам же их по-прежнему желает смерти, ничуть не отличаясь этим от прочих индейцев.

ГЛАВА XXIV

Был женщиной рожден ты и пришел,

О Святый, в этот мир греха и тьмы

Не в грозном всемогущем одеянье;

Блеск молний не сверкал

Над страдною тропой,

И гневом не пылал перед тобой твой путь.

Но, ясли грубые найдя,

Безгрешное дитя

Твоя святая дева-мать

Там уложила спать.

Итак, Питер деловито, ничего не утаивая, изложил свои соображения по поводу предстоящей операции Бурдону, который почувствовал, что у него кровь стынет в жилах от ужаса, хотя лично ему она ничем не угрожала. Оценив по достоинству после всех речей фанатичного дикаря его непритворное желание спасти самого Бурдона и Марджери, а искренность Питера не могла вызывать сомнений после его кровожадных заявлений, изложенных с ледяным спокойствием, Бурдон все же не мог себе представить, каким образом он со своей очаровательной женой смогут вырваться из окружения краснокожих врагов. Мысль о том, что он попытается спасти жизнь себе и Марджери, бросив на произвол судьбы товарищей, была ему невыносима. За все годы бортничества, полные приключений и риска, Бурдон ни разу не ощущал угрозу смерти столь близко от себя и не был этим так подавлен.

И тем не менее наш герой не утратил мужества. Он с первых же слов Питера понял, сколь велика нависшая над ними опасность, отчетливо представил себе, какая страшная участь уготована им, если они действительно попадут в руки воинов, старающихся превзойти друг друга в изобретении изощреннейших пыток для бледнолицых, и все же, не переставая ужасаться в душе, со стоическим спокойствием, делающим ему честь, выслушал великого вождя до конца.

А Питер говорил так, что и без того страшная перспектива становилась еще страшнее. Правдивая, предельно откровенная, деловитая, если можно так выразиться в данном случае, манера изложения придавала его рассказу чуть ли не графическую выразительность. Сочтя свою задачу выполненной, таинственный вождь с достоинством поднялся и направился к рощице, где миссионер и капрал, лежа на траве, строили предположения, что в ближайшем будущем предпримут собравшиеся поблизости отряды краснокожих. Но при виде приближающегося Питера одержимый своей идеей священник стал сетовать на то, что так и не сумел уговорить индейцев признать себя потомками евреев.

– Устали – лежите днем, как больная скво, а? – насмешливо произнес индеец. – А погода такая хорошая, лучше вставать и идти со мной говорить с другими вождями.

– С большим удовольствием, Питер. – Миссионер проворно вскочил на ноги. – Там я смогу еще раз попытаться доказать твоим друзьям истинность своих слов.

– Да, индей любить слышать правду, ненавидеть слышать ложь. Можешь сказать им все, что хочешь. Он тоже идти, а? – Питер ткнул пальцем в сторону капрала, который продолжал лежать, всем своим видом показывая, что он не в восторге от предложения таинственного вождя.

– Я отвечу за моего друга: да, он тоже идет! – весело откликнулся доверчивый миссионер. – Веди нас, Питер, мы идем за тобой.

Капралу не оставалось ничего иного, как по примеру пастора Аминь последовать за вождем, решительным шагом двинувшимся к роднику на низинной полянке, где происходило ранее описанное нами совещание Совета вождей. Место это, находившееся милях в двух от укрепленного дома бортника, в силу своего расположения было сокрыто от глаза и уха постороннего. Продолжая шагать рядом с миссионером за великим вождем, капрал, однако, недовольно ворчал по поводу этой затеи.

– В такие времена, как это, – говорил осмотрительный солдат, – лучше, мистер Аминь, оставаться в нашей крепости. Крепость есть крепость: коли она правильно построена, коли защищают ее смельчаки, индеям с ней нипочем не справиться. Им нужна бы артиллерия, без нее они как без рук, атака их захлебнется.

– К чему, капрал, толковать о войне, когда мы среди друзей! Разве Питер не наш старый испытанный товарищ, с которым мы с тобой уже проделали длинный путь? Разве среди вождей, к которым мы идем, у нас нет друзей? Господь Бог привел меня в этот отдаленный дикий край, чтобы я нес здесь Его слово и славил имя Его. И я был бы плохим, недостойным служителем Господа Бога, если бы боялся приблизиться к тем, кого призван наставлять. Нет, нет, нам нечего опасаться. Помни, ты с человеком, которого ведет Бог и который идет вперед, будучи уверен, что он во власти Провидения.

Пламенный энтузиазм миссионера возымел свое действие, капрал воздержался от дальнейших возражений и покорно поплелся рядом с миссионером за Питером, который, не сворачивая ни влево, ни вправо, вел их прямиком к роднику. Медовый замок скрылся из виду, половина пути уже осталась позади, и тут в густом подлеске, вернее на краю его, миссионер, к своему удивлению, заметил притаившегося в укрытии Быстрокрылого Голубя, явно вышедшего снова на охоту. Он совсем недавно вернулся с вылазки подобного рода, и миссионер не мог взять в толк, почему он так скоро опять отправился в лес. Да и час был для него необычайно ранним. В это время он обычно отсыпался. И тем не менее сомнений не оставалось – это был Быстрокрылый Голубь и никто другой, взиравший на проходившую мимо компанию. Но вид у Быстрокрылого Голубя был при этом глубоко равнодушный, взгляд, которым он скользнул по проходившим, такой же безучастный, так что никто не взял бы на себя смелость поручиться, что виденное дошло до его сознания. Убедившись, что его друга, бортника, нет рядом с Питером, чиппева безучастно отвел глаза в сторону и принялся внимательно изучать ложе своего ружья. Поведение Быстрокрылого еще более подбодрило капрала: где ему было знать, что человек способен проявлять подобную безмятежность, когда рядом замышляется злодейство!

А Питер все так же решительно продолжил путь к полянке в долине ручья, о которой мы уже писали выше. Она кишела дикарями. Одни стояли, другие сидели группами и с серьезным выражением лица переговаривались. Большинство, однако, возлежало на зеленой траве в излюбленной позе индейского воина на отдыхе – вытянувшись во весь свой рост. Появление Питера вмиг изменило картину, которую являла собой поляна. Лежавшие и сидевшие разом вскочили на ноги, к ним присоединились индейцы, сбежавшиеся из окружающего леса, и бледнолицые очутились в кольце, насчитывавшем человек двести, а то и триста.

– Вот, – мрачно проговорил Питер, враждебно поглядывая на индейцев, особенно на Дубового Сука и на Унгкве. – Вот ваши пленники. Делайте с ними что хотите. А тем, кто обвинял меня в измене, следует признать, что они лжецы.

Приветствие не отличалось дружелюбием, но дикари привыкли к прямодушным заявлениям такого рода. Дубовый Сук вроде бы почувствовал себя не совсем в своей тарелке, а на лице Унгкве выразилось недовольство, только-то и всего. Последний, однако, будучи искусным актером, поспешил скрыть свои чувства под маской равнодушия. Что же касается всей толпы, то широкие красные лица осветились дикой радостью. Пронесся шепот одобрения, а Воронье Перо, не сходя со своего места, обратился к индейцам, плотной стеной окружившим двух несчастных, ставших жертвами чудовищного замысла, но еще не до конца это понявших.

– Теперь мои братья и молодые люди видят, что у вождя «Лишенного племени» сердце индея, – сказал потаватоми. – В его груди бьется сердце не бледнолицего, в его груди бьется сердце индея. Кое-кто из наших вождей подумал было, что после продолжительного пребывания в компании чужеземцев он забыл предания наших отцов и поверил тому, что ему напел проповедник-знахарь. Были и такие, кто полагал, что он числит себя евреем, потерянным евреем, а не индеем. Это не так. Питер знает, на какую тропу он стал. Он знает, что он краснокожий, а все янки ему враги. Он снял с них столько скальпов, что их и не сосчитать. И готов снять еще. Вот двое, он отдает их вам. А когда мы покончим с этими пленниками, приведет следующих. И будет приводить до тех пор, пока бледнолицых не останется так же мало, как оленей на их прогалинах. Такова воля Маниту.

Миссионер, понявший все от слова до слова, обомлел. Впервые до него дошло, что он в опасности. Этот благонамеренный, преданнейший слуга Церкви настолько свыкся с мыслью, что его оберегает всевидящее око Провидения, что боязнь своих собственных страданий, которая могла бы помешать его действиям, если и влияла на них, то весьма редко. Он числил себя среди тех, чьей судьбой особенно озабочен Всевышний, хотя признавал, что не доступная человеческому разумению мудрость может распорядиться так, что последуют события, как бы идущие вразрез с естественным ходом вещей. В этом, как, впрочем, и в остальном пастор являл собой образец покорности, твердо веруя, что все происходящее есть воплощение великого плана возрождения рода человеческого и его конечного спасения.

Иное дело капрал. Привыкший воевать с краснокожими, а следовательно, узнавший их с наихудшей стороны, он с самого начала заподозрил предательство и последовал за Питером с известной долей неохоты, хотя умолчал о своих опасениях. Сейчас, однако, он встревожился не на шутку и насторожился. Из сказанного Питером он понял не больше половины, но и этого было достаточно, тем более что он видел вокруг себя врагов, а может, и палачей.

– Мы с вами, пастор Аминь, угодили в своего рода засаду! – вскричал капрал, гремя оружием, которое он поспешно приводил в боевую готовность. – Сейчас нам самое время принять меры. Будь нас четверо, мы бы образовали каре. Но как нас только двое, лучше всего нам встать спиной к спине, так, чтобы один наблюдал за левым флангом и передним краем противника, а второй – за правым флангом и тылом. Прижмитесь-ка покрепче к моей спине и не спускайте глаз с левого фланга. Плотнее, дорогой сэр. Мы должны стоять прочно, как деревья в земле, иначе нам грош цена.

Удивленный миссионер занял указанную ему позицию, хотя понимал бесполезность их действий. Индейцев же повелительная манера капрала и бряцание его оружия заставили отступить на несколько шагов, хотя никаких признаков тревоги они не проявляли. В результате, однако, пленники выиграли небольшое пространство для маневра и передышку, правда очень кратковременную. Но и эти скромные успехи показались капралу важным достижением и сильно воодушевили его. У него даже мелькнула мысль о возможности отступления, не уступающего своей почетностью победе.

– Спокойно, пастор Аминь, держитесь плечом к плечу, внимательно следите за вашим флангом. Движение начинаем с вашего левого фланга, все зависит от него. Даю вам мой шатык, а то вы совершенно безоружны и мой тыл не защищен.

– И не помышляй об оружии для меня, брат Флинт! В моих руках оно бесполезно. Да и будь мы увешаны мушкетами с ног до головы, против этой орды они бессильны. Мои средства обороны дарованы мне свыше: броней мне служит вера; единственное мое оружие – молитва. И я без колебаний применю его сейчас, как применял всегда и везде.

И сгрудившихся вкруг него любопытствующих дикарей, безусловно охваченных одним лишь стремлением – как можно быстрее расправиться с миссионером и его белыми товарищами, – пастор призвал присоединиться к его молитве, обращенной к престолу Всемилостивейшего Бога. Пастор на диалекте краснокожих – он неизменно пользовался им в проповедях и совместных с индейцами молитвах – просил Божественное Провидение оказать ему и его брату пленнику милость и не гневаться на его врагов, и слова эти сильно смягчили их ненависть. Он молил Всевышнего простить его преследователей, смилостивиться над ними, наглядно демонстрируя перед собравшимися великие догматы христианства, призывающие благословлять возводящих на нас хулу и молиться за тех, кто в злобе своей использует нас ради своей корысти. Питер впервые в своей жизни был потрясен нравственным совершенством этого учения, которое при верном изложении, как правило, оказывает свое действие даже на самые неразвитые умы. Пробудившийся у Питера интерес к молитве пригвоздил его к месту, он ни на миг не спускал глаз с пастора, хотя до этого намеревался, выдав белых, холодно повернуться спиной к своим краснокожим братьям и гордо удалиться, предоставив пленников их участи. Он и прежде неоднократно слышал от миссионера упоминания об этой заповеди Всевышнего, призывающей к всепрощению, но одно дело слышать, а другое – видеть воочию ее воплощение в жизнь.

Те индейцы, кто не был полностью заворожен словами пастора, желали, чтобы он поскорее кончил молиться. Одни не переставали изумляться необычайным зрелищем происходившего перед ними, другие находились во власти колебаний, но никто не мог бы с уверенностью сказать, как следует вести себя при столь странных обстоятельствах. Посередине толпы, тесно прижавшись спиной к спине товарища, стоял капрал с мушкетом на взводе, всем своим видом выказывая полную боевую готовность. На другой стороне этой картины миссионер воздевал руки к небу, громко вознося молитву к престолу Всевышнего. С каждой секундой капрал накалялся все больше. Время от времени с его уст слетали громогласные команды и похвалы пастору, которые сливались со словами молитвы.

– Огонь не прекращать, мистер Аминь! – орал солдат во всю силу своих легких. – Стреляйте по канальям, вы делаете чудеса, их фронт дрогнул! Еще один залп вроде последнего, и мы сможем продвинуться вперед! Внима-а-а-ние! К броску готовьсь! Как только враг дрогнет, идти на прорыв! Левым флангом вперед!

Но враг так и не дрогнул. Индейцы, бесспорно, были удивлены, но страха не испытывали ни малейшего и вовсе не помышляли о том, чтобы дать пленникам уйти. Напротив, на Медвежьего Окорока, который выступал в данном случае в роли главнокомандующего и сохранял подобающее его положению хладнокровие, молитва миссионера не произвела большого впечатления, и он прислушивался к ней лишь в надежде услышать мольбу о пощаде или другие проявления слабости. Вскоре, однако, волнение капрала, достигшее, казалось, вершины, вывело присутствующих из бездействия. Попытка капрала совершить прорыв «левым флангом вперед» завершилась тем, что его «оборонительная линия» была прорвана, и, не получая никакой помощи со стороны пастора Аминь, продолжавшего изливать свою душу в молитве, Флинт, пытаясь вернуться в исходное положение, оказался вдруг окруженным и обезоруженным. С этого момента капрал изменил свою тактику. Пока он пользовался относительной свободой действий и держал в руках оружие, он думал только о сопротивлении. Теперь же, лишившись и того и другого, Флинт собрал всю свою волю в кулак, твердо решив вынести все ужасы плена так, чтобы не бросить тень на свой полк. Капрал Флинт в третий раз оказался в плену у индейцев и, хорошо зная их нравы, никак не рассчитывал на снисхождение. Предчувствия были у него самые мрачные, но изменить он ничего не мог, значит, оставалось одно – вынести все мужественно и твердо. В эту страшную минуту его жизни голова капрала Флинта была занята одной мыслью – как бы ему не обесчестить свою воинскую часть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю