Текст книги "На суше и на море (сборник)"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

Глава XXIV

Мне не трудно было исполнить свое желание. В Клаубонни имелся зал, которым пользовались хозяева дома в исключительных случаях. Чтобы предупредить Грацию, я сунул ей в руку записочку со словами: «Ровно в шесть, в семейном зале».

Надо было обдумать то, что я предполагал сказать ей и как начать столь щекотливый разговор. До сих пор мы с Грацией никогда не говорили о серьезных вещах.

Войдя в зал, я увидел, что Грация уже ждала меня. Она сидела на диване спиной к окну; в ее глазах выражалось любопытство. Я сел рядом с ней, обняв ее за талию, и привлек к себе. Опустив голову ко мне на грудь, она заплакала как ребенок. Я сам не мог овладеть собой от волнения, и так прошло несколько минут в глубоком молчании. Всякое объяснение было бы тут излишне; я видел насквозь мысли моей сестры, да и она понимала, какие чувства волновали меня. Наконец Грация подняла голову.

– Ты с «тех пор» никогда не был в этом зале? – спросила она.

– Нет, не был. И сколько лет прошло после того, особенно для нас!

– Милс, но ведь ты не бросишь Клаубонни? И мы никогда не разрушим эту священную комнату.

– Не беспокойся, Грация. Для меня Клаубонни теперь дороже еще, чем когда-либо, так как самые мои лучшие воспоминания связаны с ним.

Грация высвободилась из моих рук, и в то же время пристально и испуганно посмотрела на меня. Затем сказала, пожав мою руку: – Милый брат, ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать, – при этом я в первый раз заметил в ней такое грустное выражение лица, – слишком молод для мужчины; женщины – дело другое. Мне кажется, что нам всем суждено одно страдание.

У меня не хватило духу ответить, так как я подумал, что Грация сейчас станет говорить о Руперте. Несмотря на нашу нежную дружбу, мы никогда ни одним намеком не затрагивали наших отношений к Руперту и Люси. Итак, нам теперь предстояло заглянуть в самые сокровенные уголки наших сердец; но когда пришла решительная минута, мы заговорили о другом.

– О! Ты не знаешь жизни, Грация, – сказал я с напускным равнодушием. – Сегодня – всюду свет, а завтра – мгла. Я, вероятно, никогда не женюсь; а потому Клаубонни перейдет к тебе и твоим будущим детям. Тогда делайте с домом, что хотите.

– Но я надеюсь, что ты не стыдишься своего Клаубонни. А что касается твоей женитьбы, это вопрос еще не решенный. Мы не можем знать будущего.

Видя мое волнение, она добавила: – Станем лучше говорит!} о чем-нибудь другом. Скажи же, Милс, зачем собственно ты позвал меня сюда?

– Зачем? Ты ведь знаешь, что я уезжаю на будущей неделе, и мне надо кое-что сообщить тебе, чего я не могу сделать, когда ты вечно окружена посторонними людьми, как Мертонами и Гардингами.

– Посторонними, Милс! С каких это пор Гардинги стали для тебя чужими?

– Я хочу сказать, что я их не считаю принадлежащими к нашей семье.

– А нашу дружбу с ними с самого детства ты считаешь ни за что? Да я не помню того времени, когда бы я не любила Люси, как родную сестру.

– Я вполне разделяю твои чувства; Люси прекрасная девушка. Но теперь положение Гардингов изменилось с того момента, как миссис Брадфорт вдруг воспылала к ним страстью!

– Вдруг, Милс? Но ты забыл, что она их близкая родственница, что мистер Гардинг законный наследник миссис Брадфорт и что вполне естественно, что эта женщина оказывает внимание тем людям, которые имеют равные с ней права на ее средства.

– И Руперт тоже – в числе ее наследников?

– Мне кажется, и я боюсь, что сам Руперт слишком рассчитывает на это. Конечно, и Люси не будет забыта. Она – любимица миссис Брадфорт, которая мечтала даже удочерить ее, чтобы никогда с ней не расставаться. Ты сам знаешь, какая Люси добрая и преданная, ее невозможно не полюбить! Только мистер Гардинг не согласился отпустить от себя дочь, и миссис Брадфорт уступила с тем, чтобы Люси проводила у нее в Нью-Йорке каждую зиму. Руперт кончил изучение права, и теперь устраивается там в ожидании вступления в адвокатуру.

– И, конечно, как только стало известно, что Люси – наследница богатой тетки, ее шансы на приискание женихов возвысились?

– У Люси и без того слишком много достоинств, и хотя она не откровенничала со мной, но я догадываюсь, что она уже отказалась от одной партии два года тому назад и от трех – нынешнюю зиму.

– В том числе и Дреуэтту? – спросил я с такой поспешностью, что Грация удивилась и грустно улыбнулась.

– Думаю, что нет. Иначе он не считался бы ее женихом. Люси слишком правдива, чтобы поселять в душе человека сомнения. А ухаживания мистера Дреуэт-та начались совсем недавно, так что она еще не имела времени ему отказать. Кстати, тебе, конечно, известно, что мистер Гардинг пригласил его сюда?

– Сюда? Эндрю Дреуэтта? Зачем это?

– Я слышала, как он сам просил у мистера Гардинга позволения приехать. А ведь наш опекун – сама доброта и кротость; конечно, он не мог отказать; тем более, что он очень любит мистера Дреуэтта; и, по правде сказать, это действительно достойный и талантливый молодой человек. Одна из его сестер, выходя замуж, породнилась с лучшими семьями, живущими на той стороне Гудзона; каждое лето он навещает ее и теперь, без сомнения, воспользуется соседством, чтобы приехать в Клаубонни. Я негодовал в душе; но вскоре рассудок взял верх. В самом деле, мистер Гардинг имел полное право приглашать к нам кого угодно до моего совершеннолетия.

– Знала ли ты тех господ, которым отказала Люси? – спросил я спокойным тоном, помахивая тросточкой и даже посвистывая.

– Да ведь я тебе сказала, что Люси не поверяла мне своих тайн. Миссис Брадфорт шутила иногда со мной насчет претендентов Люси, но и она тоже не знала ничего положительного.

– А, вы смеялись! Прекрасно. Хороша шутка над несчастным человеком, который мучается.

– Твое замечание справедливо, Милс, – сказала Грация, переменив тон. – Но все-таки мне кажется, что мужчины в этом отношении менее чувствительны, чем женщины.

– Миссис Брадфорт помешана на свете, а мы не привыкли к этому обществу.

– Ты прав, Милс. Но наш добрый мистер Гардинг, как мог, подготовил нас для вступления в свет, а потом я удостоверилась, что чем выше стоят люди в общественном положении, тем они менее требовательны и менее склонны к осуждению.

– А претенденты Люси и она сама?

– Что, «она сама»?

– Да, как ее принимали? Ухаживали ли за ней? Обращались ли с ней, как с равной? А тебя лично?

– Люси была всюду принята, как бы родная дочь миссис Брадфорт; а обо мне, кажется, наверное, не знали, кто я такая.

– Дочь и сестра капитанов торговых судов! – сказал я с горечью.

– Да, и я этим очень горжусь, – с чувством ответила Грация.

– Грация, я хочу предложить тебе один вопрос, даже считаю это своей обязанностью.

– Если это так, то будь уверен, что получишь немедленный ответ.

– Не было ли между этими прекрасными господами и слащавыми дамскими ухаживателями таких, которые предлагали тебе руку и сердце?

Грация рассмеялась и вся раскраснелась. О! Как она была хороша в эту минуту; я не сомневался, что и она отказалась не от одной партии. Я торжествовал при мысли, что она показала этому «бомонду», что недостаточно попросить руки девушки из Клаубонни, чтобы тотчас же и добиться ее. Замешательство Грации говорило красноречивее слов.

– Ну, хорошо, я не стану приставать к тебе, раз тебе так трудно ответить, я сам догадываюсь. Но вот ты мне что скажи; каковы состояние и положение этого мистера Дреуэтта?

– И то, и другое порядочные, судя по тому, как рассказывают. Он даже слывет за богача.

– Слава тебе, Господи! По крайней мере, хоть этот-то добивается руки Люси не из корыстных целей.

– Да, это так естественно полюбить Люси ради нее самой. Даже искатели приданого не устояли бы против ее обаяния. Но мистер Дреуэтт – выше подобных расчетов.

– Но ты мне ничего не сказала, Грация, благосклонно ли относится Люси к ухаживаниям этого господина?

– Но что я могу тебе ответить, Милс? – сказала она. – Который раз я тебе повторяю, что я положительно ничего не знаю об ее сердечных делах.

Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

– Грация, – сказал я, наконец. – Я вовсе не завидую Гардингам, что им предстоит богатство. Но мне кажется, что не будь этого, наши отношения с ними были бы гораздо сердечнее и мы все чувствовали бы себя счастливее.

Моя сестра вся задрожала и побледнела.

– Отчасти ты прав, Милс, – сказала она после маленькой паузы, – но надо быть справедливым. Зачем нам желать, чтобы наши старые друзья, те, которые так близки нам, дети нашего бесценного опекуна, были бы менее богаты, чем мы? Ведь им только не хватало одних денег, чтобы занимать в стране первенствующее место. Неужели же мы такие эгоисты, чтобы завидовать их счастью? Да в каком бы положении Люси ни была, она всегда останется той же Люси, а Руперту, столь щедро одаренному природой, явится возможность выдвинуться из толпы!

В Грации было столько веры и нравственной чистоты, что я не решился разочаровывать ее. Она начинала сомневаться в своем кумире, это было очевидно; но ее чистая и правдивая душа не допускала, чтобы ее мог обманывать тот, кого она любила так долго.

Обменявшись еще несколькими фразами, мы с Грацией расстались еще большими друзьями, чем прежде.

Никогда еще сестра моя не казалась мне столь дорогим существом, достойным самой искренней привязанности.

Настала вторая половина недели. Я целыми днями пропадал в полях, чувствуя себя неловко в обществе Люси. Мистер Гардинг взялся занимать майора; оба старика сразу понравились друг другу. Они почти во всем сходились во взглядах. Оба любили святую епископальную церковь, оба не любили Бонапарта, – майор ненавидел его, но мой опекун никого не мог ненавидеть, он только не одобрял действий Бонапарта. И тот, и другой высоко ставили Питта и верили, что французская революция произошла вследствие пророчеств и вмешательства дьявола.

Однажды, возвращаясь с Небом от мельницы, я спросил его, намеревается ли он отправиться со мной на «Веллингфорде», а затем идти в плавание на «Авроре».

– Конечно, хозяин. Как же это вы могли думать отправляться в море, а негра оставлять дома?

– Ладно, Неб, я согласен, но это в последний раз. Сделавшись же совершеннолетним, я тебе вручу акт, дающий вам свободу.

– Какой акт?

– Акт, который даст вам право быть самому хозяином, свободным человеком. Разве ты ничего не слышал о свободных неграх?

– Да, несчастные люди они. Когда вы захотите сделать Неба свободным негром, скажите мне об этом.

– Странно, Неб. А я полагал, что все невольники жаждут свободы.

– Может быть, да, может быть, и нет. Какая же выгода, хозяин, в свободе, когда и сердце, и тело довольны так, как они есть? Сколько лет род Веллингфордов живет здесь?

– Сколько? Сто лет, приблизительно; для большей точности, ровно сто семь лет.

– А род Клаубонни с каких пор?

– На этот вопрос мне труднее ответить. Пожалуй, лет восемьдесят, а может быть, и все сто.

– И что же? Разве за все это время нашелся хоть один из Клаубонни, который захотел бы свободы? Ну, представьте меня свободным, что вам из этого? Нет, нет, хозяин Милс, я принадлежу вам, а вы – мне, и мы оба принадлежим друг другу.

Вопрос этот пока был решен, и я больше ничего не сказал. Отдав Небу приказание приготовить все к завтрашнему дню, я пришел проститься с моими друзьями. Уже третий раз покидал я кровлю своих предков. Майор с Эмилией предполагали пробыть здесь до июня, а затем отправиться на воды. С мистером Гардингом я провел целый час; на прощанье он, по обыкновению, благословил меня, пожелав всех благ земных. Я не решился подойти к Люси и поцеловать ее, как прежде; в первый раз мы расставались так холодно. Все же она протянула мне руку, которую я крепко пожал. Грация же разрыдалась у меня на груди; с майором и его дочерью мы обменялись дружеским рукопожатием, обещаясь встретиться в Нью-Йорке по моем возвращении. Руперт проводил меня до шлюпки.

– Пишите, Милс! – сказал мне друг детства. – Меня крайне интересует Франция и французы, очень возможно, что скоро я и сам побываю там.

– Вы сами! Если вас так интересует Франция, поедемте со мной? У вас там дела?

– Нет, я поеду ради удовольствия. Моя прелестная кузина находит, что путешествие придает некоторый вес в обществе, и, кажется, она хочет сделать из меня атташе посольства…

Руперт Гардинг, не имевший когда-то ни одного су за душой, говорил теперь о путешествии, о видном месте! У меня даже закружилась голова. К счастью, он скоро ушел, и я тотчас же распустил паруса. Плывя вдоль берегов нашей бухты, я посматривал на кусты, не увижу ли среди них хотя Грацию. Надежда не обманула меня. Она пришла вместе с Люси на стрелку, которую мы должны были объехать. Как только они увидели шлюпку, то замахали платками, я же посылал им воздушные поцелуи; на большом расстоянии делаешься более смелым.

В это время мимо нас прошла лодка на парусах, в ней стоял господин, который тоже махал платком, пока я целовал свои пальцы. Я сразу узнал в нем Эндрю Дреуэтта; он направил лодку прямо на стрелку, и минуту спустя я видел, как он вышел на землю и затем раскланивался с Грацией и Люси. Лодка его поехала дальше, по всей вероятности, с багажом своего хозяина, и когда я их потерял из вида, Дреуэтт со своими спутницами направлялся в Клаубонни.

Глава XXV

Роджер Талькотт не дремал в мое отсутствие. На «Авроре» все было готово, и весь экипаж – в сборе; оставалось только поднять паруса, что я и сделал в тот же день.

Это было третье июля. «Аврора» снялась с якоря и направилась к Бордо. Воспользовавшись попутным ветром и отливом, мы прошли через целый флот, состоявший из сорока парусных судов. Прекрасная погода, красота пейзажа и благоприятные для меня обстоятельства, при которых началось мое плавание, в торговом отношении, все это заставило меня на минуту забыть мое личное горе и наслаждаться зрелищем, открывающимся перед моими глазами.

Хотя мне вовсе не улыбалось брать пассажиров, но я не мог отказать моим прежним судовладельцам принять к себе мистера Бригама, Валласа Мортимера Бригама, который хотел ехать во Францию с женой и свояченицей, а оттуда – в Италию для поправления здоровья жены.

Не успели мы выйти из бухты, как мои пассажиры обнаружили свой милый характер. Они были только тогда счастливы, когда могли позлословить насчет своих ближних и порыться в их тайнах.

Я забыл назвать имена дам: Сара и Жанна. Кого только они не затронули и на кого только не насплетничали!

– Валлас, – сказала Жанна, – не правда ли, что Джон Винер отказал своему зятю в двадцати тысячах долларов, и вследствие этого отказа он теперь объявлен банкротом?

– Конечно. Об этом вчера весь день говорили на Уолл-стрит, и все верят этому слуху. Но все Винеры таковы. Слава Богу, у нас всякий знает, что это за люди.

– Здесь нет ничего удивительного, – возразила Жанна. – Я слышала, что отец этого самого Джона Винера пробежал во всю прыть через весь Бостон, чтобы избавиться от одного из кредиторов своего сына.

– Это было не совсем так, – запротестовал Валлас. – Ведь у этого Джона всего одна нога, значит, бежать он никак, не мог.

– В таком случае, несомненно, что пробежала лошадь, – добавила Жанна, не смущаясь. – Ведь бежал же кто-нибудь, а то откуда бы взяться этой истории?

Мне было известно о банкротстве Винера из уст одного из его кредиторов. А в том, что рассказывали мои пассажиры, не было ни одного слова правды.

– Вы уверены, мистер Бригам, – спросил я, чтобы восстановить истину, – что банкротство Винера и К° произошло именно при тех обстоятельствах, о которых вы говорите?

– Еще бы! Мне известны все их дела.

Что было на это ответить? Кого только еще не перебрали они, скольких семейств не затронули! Я решил не слушать их возмутительные сплетни и собрался уже было откланяться, как вдруг до моего слуха долетело имя миссис Брадфорт.

– Доктор Гозак думает, что ее песенка спета! – вскричала Жанна в восторге, что может заранее похоронить кого-нибудь. – У нее рак; это решено, и она в прошлый вторник составила духовное завещание.

– Только еще во вторник! А мне говорили, что оно было составлено год тому назад в пользу Руперта Гардинга в надежде, что он женится на ней.

– Но, миссис Бригам, – сказал я с улыбкой, – вы так уверены в том, что миссис Брадфорт рассчитывала выйти замуж за Руперта Гардинга?

– Я их не знаю настолько близко, чтобы утверждать это, но все-таки…

– Как же вам этого не знать, милая Сара, – вмешалась Жанна. – Ведь мы же очень дружны с Гринами, а они друзья-приятели с Винтерами, которые – соседи миссис Брадфорт. Лучшего способа трудно и желать, чтобы знать, что делается у людей.

– И никто так не следит, как мы, за тем, что происходит в Нью-Йорке, – продолжала сплетница. – И мне еще говорили, что миссис Брадфорт предпочла бы себе в мужья старика, пастора Гардинга. Но все это теперь не важно, так как она скоро помрет. Мне это сказала миссис Джон Фут, а ей сообщил доктор Гозак все подробности болезни.

– Я и не подозревал, что такой почтенный доктор выдает тайны своих пациентов.

– Да он, собственно говоря, ничего и не сказал, этот доктор – хитрая лисица, но миссис Фут еще похитрее его и сумела поймать его и выведать все, что нужно.

Это просто удивительно: иностранцы, проведшие в Нью-Йорке всего одну ночь, чтобы найти судно, узнали о людях больше, чем они знали сами о себе! Но это еще одни цветочки, ягодки были впереди.

– Мне думается, – начала опять мисс Жанна, – что мисс Люси Гардинг тоже перепадет кое-что после смерти миссис Брадфорт, и она и Эндрю Дреуэтт поженятся, как только кончится траур.

На этот раз имена оказались точны, и факты, если не достоверны, то вероятны. Было мне о чем призадуматься, особенно при моем настоящем настроении духа. Но каким образом до них дошло о склонности Дреуэтта к Люси?

Я чувствовал себя глубоко несчастным. Как я ненавидел этих сплетников! Какое зло могут сделать люди, болтающие зря направо и налево! Несмотря на все мое отвращение к ним и мою твердую решимость не давать им пищи для новых сплетен, мне не удалось вполне отделаться от их назойливых вопросов. Эти люди неумолимы. Кончилось-таки тем, что они выведали от меня, что мистер Гардинг – мой опекун, что мы с Рупертом воспитывались вместе, что Люси осталась у нас в момент моего отъезда. Эти сведения только разожгли их ненасытное любопытство. Но видя, что от меня больше ничего не добиться, они переменили тактику и пристали к Небу.

Я полагаю, что читателю теперь ясно, что за люди были мои пассажиры. Но они добились цели, усилив мои беспокойства и заставив вторично пережить все муки ревности. Всегда так случается: честные люди ни за что, ни про что страдают от дураков и плутов.

Между тем «Аврора» вступала в открытое море.

Я был в восторге от своего судна, которое оказалось на ходу еще лучше, чем я предполагал. Десять дней мы плыли по океану благополучно. Единственно, что мне отравляло существование, – это бесконечные сплетни моих пассажиров.

Но вот начал дуть сильный юго-западный ветер несколько часов сряду, подгоняя нас на одиннадцать узлов в час. Погода стояла ясная и теплая, так что ветер и минутные порывы бури только приятно освежали нам головы. Вечером, приказав убавить парусов, я спустился к себе в каюту; в случае малейшей опасности велел позвать себя. Ночь прошла благополучно, но утром Талькотт пришел за мной и сказал: – Не мешало бы вам подняться наверх, капитан, у нас шквал, я один не знаю, как быть.

Когда я поднялся на палубу, на «Авроре» оставались только фок и фор-марсель со всеми рифами. Я тотчас же велел убрать его. Вдруг судно потрясло до самого киля. Каким-то чудом устояла главная мачта; мы еле-еле смогли свернуть полотно.

Ветер свистел с такой яростью, что на палубе нельзя было разобрать, что кричали матросы с мачты. Талькотт сам вскарабкался на рею; он жестикулировал, указывая вперед; но волны вздымались так высоко, что заслоняли собой горизонт. Взобравшись на заднюю мачту, я рассмотрел какое-то судно с восточной стороны, делающее отчаянные скачки и идущее прямо на нас. Издали казалось, что оно взлетает на воздух. Мы быстро надвигались друг на друга.

Громадные волны, набегающие на «Аврору», сильно накреняли ее то на один, то на другой бок или же вдруг переворачивали ее задом наперед. Мачты и лик-тросы дрожали. Вдруг «Аврора» очутилась между внезапно выросшими горами воды. Весь экипаж дружно принялся за работу; и когда, наконец, судно вышло из этой пропасти, буря обрушилась на него со всей яростью, рванула последний парус и унесла его, оставив одни лохмотья.

Это несчастье совсем сразило меня: с того судна все могли видеть.

Но теперь было не до самолюбия; безопасность судна – прежде всего. Как только на «Авроре» не осталось больше ни одного паруса, мне стало легче рассмотреть, что за судно виднелось перед нами; оно, по-видимому, принадлежало англичанам и порядком-таки было нагружено.

Оба судна одновременно погружались в воду; наш сосед ежеминутно исчезал из вида; мы и не заметили, как он вдруг стал нам поперек дороги. Две кареты, влекомые взбесившимися лошадьми друг на друга, не произвели бы того ужасающего впечатления, как представившееся нам зрелище.

Еще одна минута, и мы со всего размаху разбили бы носом английское судно. К счастью, новый порыв ветра разъединил нас; в противном случае общая гибель была бы неминуема. И в тот самый момент, как оба судна понеслись в противоположные стороны, раздался неистовый крик Талькотта. И вдруг я увидел, что с кормы англичанина мне машет шляпой наш друг – Моисей Мрамор!