Текст книги "На суше и на море (сборник)"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

Глава XII

«Кризис», благодаря слепой случайности, совершил великий подвиг; случись это не в 1800 году, а в 1519, пролив, из которого мы только что вышли, получил бы название «пролива Кризиса».

Как сейчас помню то приятное ощущение, овладевшее мной, когда «Кризис» вошел в открытый океан. Громадные волны его мощно ударялись о берег, освещенный заходящим солнцем. Сердца всех нас были переполнены радостью. Ни одна команда не звучала еще так весело в моих ушах, как настоящее приказание капитана поднять все паруса, что было тотчас же исполнено, и мы торжественно поплыли по середине моря, счастливые тем, что благополучно миновали Огненную Землю и ее бурные воды.

Я не стану входить в подробности торговых операций, производимых «Кризисом» в течение пяти месяцев после его выхода из Магелланова пролива. Ограничусь тем, что скажу, что мы останавливались в различных местах, выгружали товары и нагружались новыми.

Несколько раз таможенные крейсеры пускались за нами в погоню, но мы отделывались от них благополучно.

Отчалив от испанских территорий, мы направились к северу в расчете произвести обмен стеклянных изделий, ножей, печей и прочей домашней утвари – на меха. Мы употребили еще несколько месяцев на торговлю, всегда извлекая для себя немалую выгоду.

Приблизительно на пятьдесят третьем градусе северной широты мы забросили якорь в одной из бухт ма– терика. К нам подъехал местный лоцман, предложивший подвезти нас к такому месту, где мы могли найти громадное количество мехов выдры. И он не обманул нас, хотя имел самую подозрительную наружность. Первым делом он указал нам очень удобную бухточку достаточной глубины, где мы и остановились.

В эту эпоху мореплаватели, пристающие к северо-западному берегу, должны были всегда остерегаться нападений со стороны туземцев. А потому, невзирая на то, что место для стоянки было удобное, нам все же следовало быть готовыми к борьбе с дикарями. Но так как предполагалось пробыть здесь недолго, только запастись мехами, то мы не особенно беспокоились.

Я никогда не мог запомнить варварских имен дикарей. Конечно, и у нашего лоцмана было свое имя, но христианский язык не поддавался на произношение его; а потому мы ему дали свое прозвище – «Водолаз», по той причине, что он сразу нырнул в море, как только Мрамор попробовал выстрелить в воздух, просто чтобы разрядить оружие.

Убедившись, что мы остановились в указанной бухте, Водолаз исчез; через час он уже подъезжал к нам в лодке, доверху нагруженной прекрасными мехами; его сопровождали три дикаря свирепой наружности. Тотчас же мы им дали прозвища, ради шутки: «Спичка», «Оловянный Горшок» и «Широкий Нос». Трудно определить, к какой расе принадлежали эти субъекты. Капитан сам не мог сообщить мне ничего определенного по этому поводу; все, что ему было известно относительно них, это что они очень ценили одеяла, бусы, порох, печки и старые кольца и охотно обменивали меха на эти вещи.

Мрамор на мой вопрос резко ответил мне, что, не будучи натуралистом, он ничего не знал об этих тварях, а также и о диких зверях.

Однако подобное приравнивание этих людей к животным, отнюдь не помешало нам вести с ними торговлю, которая, подобно нищете, не различает людей.

Мне часто приходилось видеть наших индейцев, имеющих сношение с белыми людьми и знакомых с употреблением рома, но дикарей, стоящих на такой низкой ступени развития, я встречал первый раз в жизни. Их можно было принять за готтентотов, поселившихся в Америке.

Водолаз и его спутники продали нам в тот же день сто тридцать шкур. Обе стороны остались довольны сделкой. Дикари дали нам понять, что, продолжив здесь наше пребывание, мы могли рассчитывать получить еще шесть раз такое же количество шкур. Капитан был в восторге и решился пробыть в этих краях еще день-другой. Лишь только это решение объявлено было дикарям, они выразили большую радость. Оловянный Горшок и Широкий Нос отправились на берег сообщить своим собратьям приятное известие, а Водолаз и Спичка остались с нами.

Мы с Мрамором заметили, что лодка вошла в заливчик, образуемый бухтой. Так как нам нечего было делать на судне, мы попросили у капитана разрешения пойти осмотреть эту местность и в то же время ознакомиться с берегом. Сойдя в лодку с четырьмя людьми, хорошо вооруженными, мы отправились. Спичка, стоявший на палубе, внимательно следил за нашими движениями, и как только мы разместились в лодке, он одним прыжком очутился около нас и уселся на корме с таким спокойствием и достоинством, как будто он был капитаном.

– Как вы думаете, Милс,, – спросил меня Мрамор, – брать нам с собой этого костлявого орангутанга или столкнуть его в воду? Авось побелеет после холодной ванны?

– Оставьте его, прошу вас, господин Мрамор! Я уверен, что он хочет быть нам полезен, только не умеет высказать этого.

– Полезен?! Да он весь-то выеденного яйца не стоит! Мрамору показалось очень забавным его собственное сравнение. Он повеселел и позволил дикарю остаться с нами.

Спичка имел вид настоящего идиота. При обмене товаров он не проронил ни звука, предоставляя переговоры Водолазу; все время лицо его оставалось неподвижным. А между тем этот человек обладал душой, искрой того неугасимого пламени, которое отличает людей от животной твари!

Бассейн, в котором остановился «Кризис», был окружен лесом со всех сторон. Но нигде не виднелось признаков человеческого жилья. Мрамор заметил, что очень возможно, что дикари нарочно заманили нас сюда под предлогом торговли, чтобы напасть на нас.

– Нет, не может быть, – сказал один из офицеров, – тут даже нет ни одного вигвама. Это просто фактория и, к счастью для нас, без таможенных чиновников.

– Но зато здесь, наверное, промышляют контрабандисты, если назвать контрабандой похищение чужой собственности.

Мы продвигались медленно. Берега бухты, поросшие густым кустарником и массой деревьев, не позволяли рассмотреть землю. Мрамор предложил пристать в разных местах, чтобы лучше ознакомиться с местностью. Он сам с одним из матросов высадился на одном берегу, а я и Неб – на другом. Мы все были вооружены. Остальным приказали следовать за нами в лодке.

– Оставьте там Спичку, Милс! – крикнул мне Мрамор.

Я сделал знак дикарю не трогаться, но не успел я взобраться на берег, как он уже очутился подле меня. Неб предложил схватить старого негодяя и стащить в лодку. Но я счел благоразумнее избегать всякого рода насилия.

Мы вошли в густой лес. С той стороны бухты, по которой я шел, мне не встретилось ни одного человеческого следа. Мрамор тоже ни на что не набрел. Наконец, нас позвали из лодки, которая не могла более двигаться из-за мелководья. Спичка опять прыгнул на свое старое место.

– Я вам говорил не брать этого орангутанга. Я бы скорее согласился иметь дело с гремучей змеей, чем с подобным чудовищем.

– Это легче сказать, чем сделать: Спичка пристал ко мне, как пиявка. – Дурак, кажется, очень доволен своей прогулкой. У него еще ни разу не было такого радостного выражения лица.

– Я думаю, – сказал я, – что он сначала вообразил, что ему не удастся поесть. Теперь же он видит, что мы возвращаемся к судну, и очень доволен, рассчитывая, что не ляжет спать с голодным желудком.

Мрамор нашел мое предположение правильным, и разговор наш принял иной оборот.

Как только мы пристали, Неб, шедший впереди, вскрикнул. Мы схватились за оружие, но тревога была напрасна. Негр просто напал на человеческие следы: он нашел массу обгорелых деревьев. Тогда мы все принялись осматривать место. Мрамору первому посчастливилось; он натолкнулся на верхушку руля, который, по всем признакам, принадлежал судну в двести пятьдесят-триста тонн. Затем мы нашли много досок и различных частей от корабля, более или менее обгорелых и ободранных от металла. Отовсюду гвозди были повытасканы. Деревянные обломки состояли из дуба, кедра и акации; это доказывало, что погибшее судно имело известную ценность.

Продолжая осматривать окрестности покинутого лагеря, мы увидели тропинку, ведущую к морю, но с противоположной стороны от того места, через которое нас провел Водолаз. С «Кризиса» невозможно было видеть этот лагерь. Мы нашли еще болты, кильсоны и прочее. Очевидно, катастрофа произошла именно здесь; но по нашим находкам мы еще не могли ничего уяснить себе. Наконец, я присел на камень, торчащий из-за кустов. Так как мне было неловко сидеть, я начал устанавливать камень; он упирался обо что-то твердое; оказалось, что это была дока корабельного стола, на которой что-то было написано. В одну минуту мои спутники очутились подле меня, сгорая от нетерпения узнать в чем дело. Грустная надпись гласила следующее: «Американский бриг, «Морской Бобр», капитан Джон Сквайр, завлеченный обманом в эту бухту 9 июня 1777 года и застигнутый дикарями утром 11. Капитан, первый лейтенант и семь человек матросов убиты наповал».

«Бриг был сначала ограблен, потом доставлен сюда и сожжен дотла, дабы можно было извлечь из него железо. Шестеро из нас остались в живых, но одному Богу известно, какая нам предстоит участь. Пишу эти слова в надежде, что моим друзьям попадется на глаза этот камень и они узнают, что с нами случилось».

Мы с изумлением смотрели друг на друга. Капитан и Мрамор вспомнили, что они действительно слышали о гибели без вести в этих краях брига «Морской Бобр».

– Завлеченный обманом! – повторил капитан. – Да, теперь я начинаю понимать, как было дело. Будь у нас, господа, попутный ветер, я бы выехал отсюда в эту же ночь.

– Нам теперь нечего бояться, капитан, – ответил лейтенант, – раз мы можем принять меры предосторожности. И потом, я убежден, что в настоящее время здесь нет дикарей. А Водолаз и его друзья добросовестно ведут с нами дела. Наконец, Спичка слишком спокоен относительно наших открытий следов «Морского Бобра», значит, тогда разбойничала другая шайка дикарей.

Все эти доводы подействовали на нас успокоительно.

Мы возвратились на судно, захватив с собой исписанную доску. Решено было усилить вахту и держаться настороже.

Признаюсь, я провел неприятную ночь. Неизвестный враг всегда страшен. Я предпочел бы открытый бой тому положению, в котором мы находились: среди небольшой бухты, окруженной со всех сторон густыми непроходимыми лесами.

Но пока все было мирно и тихо; Водолаз и Спичка, поужинав с аппетитом, заснули мертвым сном. К рассвету мы почти все поддались усталости, однако ничего не случилось. Выглянуло солнце, позолотив верхушки деревьев, бухточка наша заблестела, озаренная его сиянием, и мало-помалу радость при виде такого зрелища рассеяла все наши тревоги. Мы пробудились в бодром настроении духа, почти равнодушные к судьбе, постигшей «Морского Бобра».

Глава XIII

Спичка и Водолаз вели себя весь день как нельзя лучше.

Казалось, все их мысли сосредоточились на мясе, свинине и хлебе, свободное же от еды время они проводили в непрестанном сне. Нам в конце концов надоело следить за этими животными. Капитан Вильямс, окончательно успокоившись, решил еще подождать двое суток, пока привезут новую партию мехов. С девяти часов все принялись за работу, и к полудню судно совсем разоблачилось – все снасти были сложены.

На ночь «Кризис» предоставили охране капитана и трех лейтенантов.

Моя вахта начиналась с двенадцати часов ночи, далее следовала очередь Мрамора с двух до четырех часов, а затем все должны были быть на ногах для поднятия мачт.

Когда я взошел на палубу, я нашел лейтенанта разговаривающим с Водолазом, который, выспавшись, намеревался, по-видимому, провести всю ночь в курении.

– Давно эти индейцы на палубе? – спросил я у лейтенанта.

– Все время, как я на вахте.

Будучи вооруженным, я бы покраснел со стыда, если бы выказал трусость перед безоружными дикарями. К тому же Водолаз покуривал трубочку с важным видом философа. Как он в эту минуту походил на обезьяну! А у Спички, казалось, не хватало ума даже для курения. Он слонялся по палубе с бессмысленным видом.

Я начал вахту в волнении. Спокойствие, царившее на борту, казалось мне неестественным; однако ничто не давало повода к тревоге. Правда, два дикаря могли наброситься на меня, задушить и выбросить в море, но какая для них могла быть выгода в одной моей гибели, раз они безнаказанно не могли бы отделаться от всего экипажа?

Звезды на небе светили ярко, это обстоятельство значительно умаляло опасность; ни одна лодка не могла пристать к судну, не будучи мной замечена. Эти рассуждения успокоили меня, и мои мысли приняли иной оборот.

Воображение перенесло меня в Клаубонни… Я стал припоминать все события своей жизни, мечтать о будущем, строя воздушные замки…

У Люси был такой приятный голос, бывало, целыми часами она напевала чувствительные мелодии, ласкающие слух.

Облокотясь на перила судна, я тихонько запел, стараясь припомнить один из ее любимых мотивов, и так живо она представилась мне в эту минуту. В Клаубонни она часто закрывала мне рот своими маленькими ручками, говоря: «Милс, не искажайте этой хорошенькой арии. Вы в музыканты не годитесь; с песнями забудете, пожалуй, свою латынь». Иногда она незаметно подкрадывалась ко мне. И теперь, стоя у перил, я чувствовал, будто она подошла ко мне и положила тихонько свою руку на мои губы, мешая мне продолжать пение. Ощущение было так осязательно, что я хотел взять эту ручку, чтобы поцеловать, но вдруг я почувствовал что-то твердое, оказавшееся у меня между губами и стиснувшее меня так сильно, что я не в состоянии был произнести ни звука. В ту же секунду мои руки были схвачены сзади и сжаты как в тисках. Повернувшись, насколько я смог, я почувствовал дыхание Спички, который затягивал на мне кляп, а сзади орудовал Водолаз. С необыкновенной ловкостью и проворством они сделали меня своим пленником.

Защищаться и позвать на помощь не было никакой возможности. Связав мне руки и ноги, меня бережно посадили в сторонку, на шкафуте. По всей вероятности, я был обязан жизнью Спичке, желавшему сохранить меня как невольника. С этого момента Спичка преобразился, не осталось и следа его обычного тупоумия. Он сделался главным распорядителем и душой всех действий своих сообщников. Будучи безмолвным свидетелем всего, что происходило передо мной, я почувствовал, в каком ужасном положении мы оказались. Меня мучил стыд, что все произошло во время моей вахты, по моей собственной вине.

Первым делом меня обезоружили. Затем Водолаз, взяв фонарь, зажег его и приподнял. Получив немедленно ответ на данный сигнал, он потушил фонарь и стал в ожидании расхаживать по палубе.

Через несколько минут начали вскарабкиваться на судно зловещие лица, которых я насчитал до тридцати человек. Приступ велся с такой осторожностью, что я их заметил лишь тогда, когда они очутились около меня. Все они были вооружены, только у немногих имелись ружья; большая же часть из них запаслась топорами и луками со стрелами. У каждого был нож, а у некоторых томагавки. К моему отчаянию, я увидел, как четверо дикарей бросились к лестницам, ведущим вниз, и захлопнули выходы, единственные, через которые наш экипаж мог подняться на палубу.

Я невыразимо страдал от кляпа и веревок, стягивавших все мои члены. Но я забывал о своей боли, думая о том, что произойдет.

Как только все дикари взобрались на борт, Спичка принялся командовать ими. Этот идиот выказал в своих распоряжениях удивительную ловкость и сообразительность.

Сначала он их попрятал по углам, так чтобы вошедший случайно на палубу не мог бы догадаться ни о чем. Затем воцарилась мертвая тишина. Я даже закрыл глаза от страха, пробуя молиться.

– Эй, кто там на баке? – раздался голос капитана.

Я отдал бы все на свете, чтобы предупредить его об опасности, но был не в силах сделать этого. Я только простонал, и, кажется, капитан услышал мня, так как, выйдя из своей каюты, он обратился ко мне: – «Господин Веллингфорд, да где же вы?» – Без шляпы и не совсем одетый, он просто вышел посмотреть, все ли благополучно. И сейчас я не могу вспомнить без содрогания о том ударе, который обрушился на его обнаженную голову.

Бык, и тот от такого удара свалился бы; конечно, капитан не выдержал. Дикари придержали его, чтобы падающее тело не наделало шуму, затем бросили в воду, которая тут же поглотила его.

Так погиб капитан Вильямс, добрый и честный человек, и в то же время прекрасный моряк!

Покончив с капитаном, дикари принялись за закупорку выходов; таким образом, весь экипаж был у них в плену.

Тогда они подошли ко мне, развязали все веревки, стягивающие меня, и сняли кляп, затем повели меня к задней лестнице и знаками дали понять, что я мог разговаривать с товарищами, сидящими внизу. Спичка продолжал всем руководить. Я сообразил, что получил пощаду благодаря ему; но по каким мотивам? – это для меня оставалось загадкой.

– Господин Мрамор! – закричал я громким голосом.

– Да, да. А это вы, мистер Милс?

– Да, я. Будьте осторожны, господин Мрамор. Дикари хозяйничают у нас на палубе, я их пленник. Они все здесь, стерегут выходы.

Внизу послышался свист, который объяснялся беспокойством, овладевшим командой.

Я решил говорить правду, несмотря на то, что рисковал быть понятым дикарями. Я не сомневался в том, что многим из них был знаком английский язык.

– Капитана Вильямса нет с нами, – начал Мрамор. – Не знаете ли, где он?

– Увы! Он уже более не в силах оказать услуги никому из нас.

– Да что с ним? – вне себя от волнения вскричал Мрамор. – Говорите скорее.

– Ему размозжили голову дубиной и выбросили за борт.

За моими словами последовало тяжелое молчание, длившееся с минуту.

– Значит, теперь я должен решать, что предпринять. Милс, вы свободны? Можете ли вы сказать, что вы думаете?

– Меня теперь держат два дикаря. Но» они дают мне разговаривать, хотя я боюсь, что некоторые из них понимают нас.

Опять настало молчание; должно быть, внизу советовались, как быть.

– Слушайте, Милс; мы друг друга знаем хорошо; будем говорить обиняками, авось дикари не поймут нас'. Сколько вам лет там наверху, на палубе?

– Около тридцати, господин Мрамор. И лета все здоровые.

– Снабжены ли они серой и пилюлями, или же у них только детские игрушки, которыми забавляются наши дети?

– Первого сорта, пожалуй, наберется с полдюжины, порядочно второго сорта, но зато много острого железа.

Водолаз выказывал нетерпение, знаками заставляя меня выражаться яснее. За мной следили. Надо было удвоить осторожность.

– Я – понимаю вас, – медленно проговорил Мрамор, – нам следует принять свои меры. Как вы думаете, не хотят ли они спуститься к нам?

– Ничто не предвещает этого в настоящую минуту, но понимание всеобщее, и нельзя говорить ничего, что приходится скрывать. Мой девиз таков: «миллионы для защиты и ни одного доллара в виде дани».

Так как эта последняя фраза вошла в поговорку у американцев, будучи употреблена по случаю войны с Францией, я был уверен, что Мрамор меня понял. Мне позволили отойти от лестницы и сесть на курятнике. Несмотря на ночь, звезды так сияли, что я ясно различал загорелые лица дикарей, которые шныряли по палубе там и сям, время от времени останавливаясь перед самым моим носом, чтобы посмотреть на меня в упор.

До самого восхода солнца я оставался все в том же положении. Спичка не хотел ничего начинать до рассвета. Он ожидал подкрепления; и действительно, едва успели показаться первые лучи солнца, как с нашего судна дикари начали испускать рычания, на которые как эхо ответили из лесу, казавшегося наполненным дикарями. Затем из заливчика выехали лодки. Я насчитал теперь до ста семи человек этих разбойников; вероятно, они тут были все, так как более их уже не показывалось. Сообщаться с нашими я пока не мог и терялся в догадках относительно их образа действий.

Меня поражало обращение со мной дикарей. Мне позволили как бы для моциона погулять по баку, затем ' допустили вылить ведро воды на то место, где оставалась лужа крови и клок волос несчастного капитана Вильямса. Что касается моих чувств, то после нравственных мучений мной овладело странное равнодушие к участи, предстоящей мне. Но даже в ожидании смерти я не столько думал о раскаянии в грехах своих, сколько о мщении.

По мере того как день надвигался, дикари, предводимые Спичкой и Водолазом, принялись за грабеж. Водолаз, приблизившись ко мне, громовым голосом сказал: – Считай! – Я сосчитал. Всего было сто шесть дикарей, не считая их вождей.

– Скажи им, туда вниз, – сказал Водолаз, указывая на нижние этажи.

Я позвал Мрамора, и когда он взошел на лестницу, то между нами произошел следующий разговор.

– Что нового, мой милый Милс? – спросил он.

– Мне приказано сообщить вам, господин Мрамор, что индейцев всего сто восемь человек, меня сейчас нарочно заставили сосчитать их.

– Пусть бы лучше их была целая тысяча, мы сейчас взорвем палубу, и они все взлетят на воздух. Как вы думаете, в состоянии ли они понять мои слова?

– Водолаз понимает, когда вы говорите медленно и отчетливо, но, судя по его выражению, сейчас он понимает вас наполовину.

– Что, этот негодяй теперь слышит меня? Где он?

– На левом борту.

– Милс, – нерешительно позвал он меня.

– Ну, я вас слушаю, господин Мрамор.

– Если я выстрелю в верхушку лестницы, что тогда будет с вами?

– Обо мне-то нечего беспокоиться, все равно они убьют меня; но, вообще, от вашего выстрела нельзя ожидать хороших последствий, не пришлось бы нам раскаяться. Все-таки, если хотите, я сообщу им ваше намерение взорвать их; быть может, это заставит их призадуматься.

Мрамор согласился, и я исполнил поручение как мог. Мне пришлось прибегнуть ко всевозможным знакам. В конце концов Водолаз понял меня и сообщил о наших планах Спичке; старик выслушал его с большим вниманием и полнейшим равнодушием. Страх для этих людей – неведанное чувство; влача столь жалкое существование, они привыкли пренебрегать жизнью. А между тем самоубийство у них – неслыханная вещь. Оно привилось у людей, пресыщенных удовольствиями: из десяти человек девять эпикурейцев скорей покончат с собой, чем один бедняк, доведенный до этого крайней нищетой.

Меня просто поразило выражение обезьяньего лица Спички, когда он слушал своего друга. Его взгляд выражал недоверие, ни один мускул не дрогнул от беспокойства.

Очевидно, угроза не произвела на дикарей никакого впечатления. Спичка с Водолазом, не теряя более времени, начали действовать.

Первым делом стали бросать в шлюпку большое количество веревок и горденей от лиселей. Затем посредством двух-трех канатов шлюпку потянули к берегу. Индейцы устроили так называемый моряками буксир, привязав один конец веревки к дереву, а другой прикрепив к судну. Расчет их оказался верным: шлюпка могла таким образом двигаться взад и вперед.

Затем они отправились в камбуз искать топор, которым хотели разрубить якорные канаты. Я решился известить об этом Мрамора, даже рискуя жизнью.

– Индейцы привязали к острову веревки, они хотят отрезать нас от якорей и притянуть к берегу на то место, где погиб «Морской Бобр».

– А ну их! Пусть делают, что хотят, мы будем тоже готовы! – Это было все, что мне ответили.

Между тем дикари, найдя топор на дне шлюпки, принялись рубить канаты.

– Милс, – закричал Мрамор, – эти удары отдаются мне в самое сердце. Неужели негодяи так-таки отрывают нас от якорей?

– Да, уж левый якорь оторван, они теперь рубят канат правого… Ну, вот теперь все кончено!… Судно держится только на буксире.

– Есть ли ветер, мой мальчик?

– В бухте – ни капли, хотя поверхность воды немного колышется.

– А течение прибывает или убывает?

– Отлив кончается, они не смогут дотащить судна до той скалы, куда завлекли «Морского Бобра» до тех пор, пока вода не поднимется по крайней мере на десять-одиннадцать футов.

– Слава тебе, Господи!

– Точно нам это не все равно, господин Мрамор! Разве у Нас может быть теперь какая-нибудь надежда одолеть их, раз их так много и мы лишены свободы действия?

– Что же делать, Милс, надо попытаться спасти экипаж во что бы то ни стало! Если бы я не боялся за вас, я бы полчаса тому назад сыграл бы с ними злую шутку.

– Прошу вас, забудьте обо мне. Все произошло вследствие моей оплошности, за которую я должен ответить. Делайте все, что вам велят долг и осторожность.

Несколько минут спустя послышался шум, заставивший меня предположить, что пробовали взорвать палубу. Затем раздались крики и стоны. Выстрелы были пущены из иллюминаторов каюты и попали в две лодки, подъезжавшие к нам. Троих убили на месте, остальные были смертельно ранены. Тотчас же на меня набросились. Но вмешательство Спички спасло мне жизнь. Вне всякого сомнения, он имел на меня особенные виды.

Большая часть дикарей бросилась в лодки и наш ялик, чтобы подобрать тела умерших и раненых. На борту осталась только половина неприятелей и при этом ни одной лодки. Чтобы как-нибудь выместить свою злобу, они принялись тащить «Кризис» к земле, но вследствие сильного напряжения при большом расстоянии судна от берега кончилось тем, что веревка, привязанная к дереву, разорвалась.

Я в это время стоял у руля, а Спичка – рядом со мной. Отлив все еще продолжался. Естественно, судно следовало своему прежнему направлению, по веревке к дереву. Я тотчас же повернул руль из опасения, что «Кризис» мог разбиться о скалы. Дикари были заняты своими ранеными; никто не обращал на меня внимания, и на пять минут движение судна зависело исключительно от меня. Пройдя вход в бухту, оно вступало в открытое море.

Дело приняло неожиданный оборот. Во мне мелькнул слабый луч надежды. Дикари не могли сообразить, от чего зависел ход корабля, хотя они понимали действие отлива. Ими овладела паника. Около половины из них бросились в море и пустились вплавь к острову. Я уж обрадовался, думая, что и все последуют примеру товарищей. Но человек двадцать пять не двинулись с места по той простой причине, что не умели плавать. В числе их остался и Спичка. Воспользовавшись всеобщим смятением, я подошел к лестнице и уже собирался снять баррикаду. Но тут Спичка грозно сверкнул на меня глазами и схватился за нож, блестевший в его руках. Волей-неволей пришлось сдаться. Наше дело еще не было выиграно, а Спичка оказался не так-то прост, как я раньше предполагал. При всей его невзрачной внешности в нем скрывался недюжинный ум, который при иных обстоятельствах сделал бы из него героя. Этот Спичка дал мне урок никогда не судить о людях по их наружности.