Текст книги "Таинственный замок"

Автор книги: Джеймс Кейбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Все же Флориан мучительно хотел раскаяться, хотя бы потому, что раскаяние казалось единственным способом обеспечить себе безоблачное будущее. Но чем больше размышлял он над своими прегрешениями от рождения до сегодняшнего дня, тем меньше поводов для раскаяния находил. Нет, надо следовать логике. А логика подсказывала, что при нынешнем божественном режиме у него остается лишь призрак надежды. Совесть герцога находилась в смятении: он не видел пользы в следовании религиозным догмам. Чем дальше в своих поисках углублялись они с Элайей, тем слабее становилось желание следовать примерам красоты и святости.

Глава 20
Дыма без огня не бывает

Лишь с наступлением весны Флориан покинул Отель де Пайзен и отправился в Бельгард, чтобы выполнить наконец свою часть сделки с Жанико. Герцог решил заехать в поместье погибшего брата – Сторизенд, где все еще оставался его старший сын и наследник. Флориан не был уверен, хочет ли встретиться с сыном, но Святой Хоприг обосновался поблизости от Бельгарда, и кто знает, чем окончится попытка убить Мелиор?

Герцог прибыл в Сторизенд без предупреждения, как делал всегда. Мадам Маргарита де Пайзен с детьми остались в своих комнатах, отказавшись выйти к нему. Отказ передал дворецкий, опустив особенно едкие эпитеты, которыми мадам наградила Флориана. Бедняга дворецкий, казалось, не знал как вести себя с великим пэром, недавно убившим его хозяина. Беспокойство помешало слуге в равной степени соединить вежливое отношение к герцогу с отвращением, которое большинство людей испытывают к братоубийцам.

Тем не менее отец желал знать, как идут дела у сына. Ему доложили, что месье герцог де Лайзарт покинул замок вскоре после завтрака и вернется не ранее вечерней трапезы. Пожав плечами, Флориан отобедал в одиночестве и вышел на южную террасу. Он спустился вниз – в сады, за которыми теперь никто, похоже, не ухаживал. Рауль совершенно запустил поместье и мало что осталось от былого блеска…

Флориан провел большую часть юности здесь, и сейчас на него нахлынули воспоминания. Стольких очаровательных девушек он любил в этих садах, теперь бесхозных и полузапущенных, и ни одну из них он не мог любить по-настоящему из-за безумной страсти к Мелиор. Только сейчас герцог понял, чего стоило ему это безумство. Его неприязнь к Мелиор – невыносимой болтливой идиотке – становилась все сильнее и сильнее.

Сколько женщин являлись для него лишь временными партнершами в постели, тогда как он мог сходить с ума о любви к ним, совершать безумства и просто быть счастливым! Он вспомнил похожий апрельский полдень в этом самом саду, незадолго перед первой женитьбой… Да, все случилось именно здесь.

Де Пайзен повернулся направо, оставив позади маленькое дерево с востока, которое казалось не выше, чем в детские годы. Герцог тяжело ступал по густым зарослям, когда-то являвшимся подстриженным газоном – Рауль довел сады до ужасного состояния. Человек, не способный как следует позаботиться о Сторизенде, не заслуживал унаследовать такую собственность. Как несправедливо, что отец оставил поместье Раулю! Впрочем, помнится, Флориан и сам всегда баловал брата.

Герцог подошел к камню фута четыре высотой, рядом с которым стоял валун поменьше с плоской поверхностью, использовавшийся вместо скамьи. Оба камня местами заросли серо-зеленым лишайником. Флориан посмотрел вниз. Напротив валуна, частью укрытые прошлогодней листвой, лежали два небольших камня примерно в фут длиной и около дюйма высотой. Два камня, которые Флориан так хорошо помнил.

Он поднял их. На месте, где они лежали, земля казалась темной и сырой, со множеством углублений. Под первым камнем герцог увидел бесцветную сороконожку – потревоженное насекомое юркнуло в ковер из опавших листьев. Под вторым камнем оказалось множество муравьев. Они в спешке начали прятать свои маленькие белые личинки в отверстия в земле. Штук двадцать серых крылатых муравьев продолжали держаться вместе, не двигаясь. К камню прилипла свернувшая паутина – Флориан заметил оставшегося без крова паука, огромного и довольно неуклюжего на вид. Однако паук двигался с необычайной скоростью и скатился куда-то вслед за сороконожкой, подальше от назойливого человека.

Герцогу казалось, что никакая жизнь не может существовать здесь, даже жизнь насекомых выглядела неестественно среди руин, ставших прибежищем воспоминаний. Он положил камни под прямым углом на валун, в точности так, как он и девушка, уже не существовавшая, положили их восемнадцать лет назад. Булыжник зарос мхом, и камни не стояли так же ровно, как когда-то – между ними оставалось около фута пустого пространства. Флориан поднял из-под ног пять сухих веточек, сломал их, и положил между камнями. Из кармана герцог достал письмо от аббатисы де Шель, скомкал его и бросил сверху. Взяв кремень и огниво, он высек искру, попавшую прямо под ноготь большого пальца. Угрюмая задумчивость исчезла с лица герцога, он вскрикнул «Черт побери!» и сунул палец в рот. Затем Флориан сделал еще одну попытку и вскоре крохотный огонек затрепетал на камнях – точно такой же, какой он и темноволосая девочка однажды разожгли на этом самом месте.

Герцог сел, подкладывая новые и новые веточки и листья. Мысли пролетали в его мозгу, не заставляя сосредоточиваться на чем-то конкретном. Но этот огонек был для него целой поэмой. Так прошла юность, и, мало помалу, жизнь. Краткое тепло, неистовство и блеск, немного шума, а потом – дым и пепел: юность была позади, со всеми ее восторгами и суматохой. Тебе тридцать шесть: ты все еще получаешь любовные письма от аббатис королевской крови, но твое сердце превратилось к кучку пепла. Все, что произошло здесь, в садах, во многих других местах, не имело никакого значения для тебя. Возможно, оно не имело значения и для всех остальных, и никогда не имело. Да, подобно маленькому огоньку на камнях, прошла юность, и, мало помалу, жизнь…

– Какого черта! Кто здесь?

Кто-то разговаривал совсем рядом. Флориан поднял лицо, до странного изможденное, и встретил взгляд своего сына Гастона. Юный герцог Лайзарт был не один – возле него стояла темноволосая малышка крестьянка, удивленно глядя на герцога. Она довольно мила, свежа и аппетитна, что окупало отсутствие интеллекта. Шнуровка ее корсажа, как заметил Флориан, была не затянута. Ну, в конце концов, Гастону уже шестнадцать…

– Отец мой! Вот так сюрприз, месье. Мы увидели дым и решили узнать, кто же зажег огонь в парке… – в легком замешательстве заговорил юноша.

– Что ж, вы оказались очень наблюдательными…

Герцог размышлял, что не обязан оправдываться перед сыном за небольшой костер в весеннем лесу. Счастье для мальчика, что он не понимает поэзии огня… Флориан заметил, что девочка исчезла. Оставаться здесь было бы бестактно с ее стороны, ибо герцогу пришлось бы выразить неудовлетворение поведением сына… Оставалось только подняться, пожать руку наследника и вновь опуститься на камень.

Гастон имел довольно уродливое, но по-своему живописное лицо. Он бесчестил память своей бабки, ибо сильно походил на последнего короля Англии. Ходили слухи, что именно король и стал отцом матери Гастона. Но надо признать, Карола была довольно привлекательна. Сейчас Флориан вспоминал первую жену с гораздо меньшей неприязнью, чем та, которую он питал к ней годами. И все же – герцог признался себе – ему не особенно нравился юноша, стоявший напротив, весь в черном. Рауль очень любил племянника…

– Сын мой, я направляюсь в Бельгард. Там мне предстоит завершить одно очень неприятное дело, которое, возможно, будет стоить мне жизни. Думаю, мы видимся с тобой в последний раз, Гастон, – медленно произнес Флориан.

– Но, месье, если вам угрожает опасность, вспомните – в следующем месяце мне исполняется семнадцать лет, и я стану совершеннолетним. Скажу вам, мне уже дважды приходилось участвовать в дуэлях. Хоть никто из моих соперников не погиб, но оба получили серьезные раны. Быть может, я смогу помочь вам в вашем деле?

– Так ты согласен защищать меня на дуэли, Гастон?

– Несомненно, месье.

– Но с какой стати ты обязан? Будем логичны, сын мой! Ты любил своего неуклюжего красавца дядю, а вовсе не меня, как следовало бы ожидать от сына. А я недавно убил его. Твоя чертова тетка наверняка говорила, что я не любил твою мать и убил и ее тоже. Наконец, у тебя есть повод желать мне смерти, ведь ты мой наследник. Я слишком скромен, чтобы видеть у себя некие привлекательные черты, способные вызвать твою симпатию.

Мальчик молчал несколько мгновений.

– Нет. Любви между нами не было. Мне постоянно говорят, что вы безнравственны. Но я буду драться за вас. Я не знаю, почему.

Флориан улыбнулся. Он кивнул головой, словно одобряя слова сына.

– Мы принадлежим необычной расе, сын мой. Вот почему ты готов драться за меня. И по той же причине мы можем говорить откровенно.

– Разве откровенность возможна между отцом и сыном?

Флориану понравился вопрос мальчика. Он произнес:

– Все эксцентричное возможно для нашей расы. Многие хроники подтверждают мои слова, ибо де Пайзены частенько совершали странные поступки. Сегодня я де Пайзен. Завтра им станешь ты. Я сижу здесь у крошечной кучки горящих веток, наполовину превратившихся в золу. А ты стоишь, ожидая моего ухода. Я не спрашиваю, насколько терпеливо.

– Я отношусь к вам, месье, со всеми подобающими сыновними чувствами. Но вы, должно быть, понимаете, что я имею в виду.

– Я прекрасно понимаю тебя. В таких делах мы логичны. Это недостаток нашей расы – никогда никого не любить всем сердцем. И уж конечно мы не настолько неблагоразумны, чтобы расточать обожание на всех окружающих. Наша судьба в постоянном поиске своей мечты, но мы не всегда знаем, что это за мечта. И в этом тоже есть логика, Гастон: мы, де Пайзены, непередаваемым образом, но совершенно точно знаем, что мечта должна воплотиться в жизнь. Такие желания, сын мой, не дают нам ни минуты отдыха, не позволяют жизни превратиться в обычную дремоту…

– Мне рассказывали, месье, что эта особенность перешла к нам от великого Юргена, нашего предка, и от высокого Мануэля, чья кровь течет в наших жилах.

– Я не знаю. Не так давно мне довелось говорить с месье Горвендилом. Он тесно общается с тем, кто является автором бесконечной Биографии жизни, которая, в свою очередь, использует нас как маски и временные одежды в своих целях… Но я не знаю. Зато я уверен, что жизнь дана мне моим отцом, хотя и без указаний, как правильно использовать сей непрошеный дар. Я знаю также, что сам передал его тебе на тех же условиях. Так делай же с данной тебе жизнью все, что захочешь. Предчувствие говорит мне, что я вижу тебя в последний раз, но ты не услышишь от меня совета. Я не стану даже внушать тебе, где добро, а где зло, ибо сам я являюсь живым примером и того и другого. Нет, я лишь чувствую сострадание к тебе, но не более. В целом, меня не волнует твое будущее, Гастон. Поэтому я не даю советов.

– Но тогда, месье, вы пренебрегаете обычными отцовскими чувствами.

– Нет. Я вижу тебя в твои шестнадцать уже дерущимся на дуэлях и любезничающего с девицами в весеннем лесу; я избавляю тебя от обычных отцовских поучений. С одной стороны, я сам в твоем возрасте, несмотря на зов плоти, собирался начать тихую семейную жизнь с твоей матерью. С другой стороны, я не увижу последствий твоего поведения. Мне ясно лишь, что я сижу здесь, у крошечной кучки горящих веток, наполовину превратившихся в золу. И я знаю – со временем ты со своими страстями, соперниками и пухлыми девчушками превратишься в горку пепла, ни для кого ничего не значащего. Здешние леса будут по-прежнему молоды, но никто и нигде не вспомнит ни твоих промахов, ни добрых дел. Впрочем, моих тоже. Но когда бы ни наступал апрель – здесь всегда будут цвести анемоны, – ответил герцог.

– Месье, у меня свой распорядок дня…

– Да, суетного, бесполезного и неспокойного дня де Пайзена. Это твое право и логическое наследие. Что ж, де Пайзены ведут свой род от великого Юргена и унаследовали от него основные фамильные черты. Я тоже учился от него, получая синяки и затрещины, уважать великий закон бытия. Да, де Пайзены всегда проходили такую школу, по очереди выучивая урок. Но сейчас, в конце, я не вижу, какое это имеет значение.

– Мосеньор, что же говорит великий закон бытия?

Флориан молчал некоторое время. Он видел неподалеку маленькое дерево с востока, уже покрывшееся нежной зеленью почек. Герцог вспомнил, как четверть века назад другой мальчик задавал тот же самый вопрос, стоя на том же самом месте. И жизнь показалась Флориану довольно бессмысленной штукой. Человеческие переживания и устремления приводили нас в никуда. Колесо завершило полный круг, и это все. Слишком огромное, чтобы осмыслить принцип его действия, колесо повернулось неспешно и неотвратимо. Человека затягивало в его оборот подобно насекомым. Итак, колесо совершило полный круг. Теперь уже не Флориан, а его сын спрашивал отца: «Что означает великий закон жизни?» Существовал лишь один возможный ответ, уклончивый и малодушный. И Флориан ответил. Надо следовать логике и всегда слушать ее голос.

– Не греши против ближнего своего, сын. По крайней мере, не слишком часто и не слишком открыто. Мои слова не означают, что надо ограничивать себя. Но, будучи осмотрительным и соблюдая тайну, человек может добиться исполнения любых желаний.

– Да, но, месье, я не понимаю…

Флориан посмотрел на сына с приветливой, но печальной улыбкой:

– Нет. Конечно же, ты не понимаешь. Как можешь ты, безвестный обольститель юных крестьянок, понять? Ни один юнец не верит таким словам. И тем не менее, сын, если ты нарушишь закон бытия, тебя ждет крах во всем. И будь уверен, что следуя ему – с известной долей скрытности и в хорошей компании – ты получишь все, что захочешь, и никто не встанет на твоем пути. Мудрый человек будет избегать ради своей же пользы чрезмерных желаний во всем… Вот то знание, которое каждый отец должен передать по наследству сыну независимо от того, извлек ли он сам пользу из этого знания.

Мальчик утвердительно покачал головой.

– Я понял вас, месье. Но смысл – я не вижу…

Глава 21
О замужней Мелиор

Вернувшись в Бельгард, Флориан столкнулся с проблемой каждого женатого мужчины – переходом от сводящей с ума страсти к отцовству. Его расколдованную принцессу с трудом можно было узнать. Лицо Мелиор стало тестообразным, нос неестественно раздулся, а над налитыми кровью глазами появились отвратительные желтые пятна. На ее раздавшееся тело герцог и вовсе не мог смотреть спокойно. Увидев жену, Флориан почувствовал сильнейшее отвращение к стоящей перед ним безобразной женщине.

Возможно, размышлял он, виной тому его теперешние чувства к Мелиор, непомерно преувеличивавшие все ее физические недостатки. В общем, вид беременных женщин всегда вызывал у герцога приступы тошноты. Но сейчас перед ним находилась награда, к которой он так долго и страстно стремился, ради которой пожертвовал всем самым дорогим на земле и утратил утешение религией… Ради той Мелиор, обладавшей безупречной и несравненной красотой. Он приобрел за непомерно высокую цену ее совершенное тело, чтобы вскоре узнать, что это ее единственное достоинство. А теперь она утратила даже тень очарования. Хуже того – красота, которой он поклонялся с детства, не существовала более нигде. Ради нескольких часов сомнительного удовольствия он сам уничтожил эту красоту…

– Любовь моя, если бы я был тщеславен, то мог бы надеяться, что месяцы разлуки прошли для вас столь же тускло, как для меня, – обратился герцог к супруге.

Он нежно поцеловал Мелиор. Даже дыхание женщины стало теперь неприятным. Флориану казалось, что ничего не осталось от прежней принцессы.

– Ах, не утруждай себя пустой болтовней. Флориан, мне кажется, в то время, когда я имею право ожидать от мужа особенной заботы и внимания, ты мог бы вернуться домой пораньше. Мало того, что ты оставил на мне управление поместьем, так стоит мне войти в комнату, как соседи делают вид, что вовсе не говорили минуту назад о твоей дуэли с братом… – прервала его Мелиор.

– Да, да, я и сам ужасно сожалею обо всем! Но, дорогая, разве что-то случилось в Бельгарде?

– И он еще спрашивает! В моем положении, со всеми вытекающими из него заботами, ты даешь мне лишний повод для волнения. Я имею в виду герцога Орлеанского. Зная тебя наизусть, Флориан, я понимаю, что премьер-министр значит для тебя не больше, чем муха или блоха. Но ты должен понимать, что бы я почувствовала, если бы тебе отрубили голову…

– Ну, давай поговорим об этом в другой раз и оставим пока мою голову в покое. Хочешь ли ты сказать, что была нездорова?

– У тебя что, нет глаз, что ты только и делаешь, что огорчаешь меня? Я прекрасно вижу – ты стараешься не смотреть на меня теперь, когда я превратилась в жуткое страшилище. Все вы, мужчины, таковы. Но имей смелость признать, что в моем положении есть большая доля твоей вины, дорогой.

– Но радость моя, я прекрасно вижу обоими глазами, и ты вовсе не представляешься мне страшилищем. Не спорь со мной. Будем же логичны! Ну, я согласен – ты немного бледна. Но любимая, в остальном ты выглядишь прекраснее, чем когда-либо. Я просто не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я имею в виду, глупец, что мне плохо, я несчастна оттого, что в любой день могу родить.

Флориан испытал шок. Он не мог припомнить ни одного случая из своего богатого опыта, чтобы женщина вот так напрямик сообщала подобные новости. Оглядываясь в прошлое, он вспоминал, как вела себя его первая жена в тех же обстоятельствах. Герцогу показалось, что женщины определенно деградируют. Жена, обладающая хоть какой-то чувствительностью, спрятала бы лицо у него на плече, как Карола, и с трепетным шепотом сообщила ему свою догадку, что небеса вскоре подарят им маленького ангелочка. Но эта грубая идиотка, казалось, лишена всяких чувств. «Глупец, я в любой день могу родить!» Это не лучший способ объявить мужу о приближении его освобождения.

Однако лицо Флориана приняло выражение безграничного счастья, и он благоговейно прикоснулся губами к руке супруги. Затем герцог скользнул на подушку у ее ног и, стоя на коленях, принялся шептать Мелиор о своей любви, о том, как священно для него ее положение. Она слушала: он видел, что Мелиор было приятно, и продолжал пространные романтические излияния.

Флориану действительно хотелось сделать ей приятное. Герцог преисполнился решимости забыть на время недавнее разочарование и смириться, насколько было возможно, с недостатками жены. А ведь к ее природной глупости и болтливости теперь прибавилась и отвратительная внешность…

Продолжая ворковать, де Пайзен заметил, что центральный бриллиант в волшебном кольце Мелиор стал абсолютно черным, словно оникс. Убеждая супругу в безграничном обожании, приходилось закрывать его рукой. Плохой знак, даже предзнаменование, сообщавшее о вступлении в конфликт со своим небесным покровителем. Флориану казалось, что центральный камень в кольце стал столь же черным, ярким и враждебным, как маленькие глазки Мари-Клер. Герцог чувствовал недоумение: ведь он не собирался причинять вред самой Мелиор, находившейся под охраной магии кольца.

Как только она родит ребенка, де Пайзену придется выполнить свою часть договора с Жанико, договора, который он считал делом сугубо личным. Хоприг не должен интересоваться такими вещами – это демонстрация дурного тона. Затем Мелиор исчезнет – Флориан не знал, как именно, но он не нес ответственности за ее будущее… Согласно логике, кольцо не должно оповещать о грозящей ей опасности. Даже Святой Хоприг признал бы это. Так что Флориан оставил на время свои дурные предчувствия и внушал себе, что в любом случае уже совсем скоро он избавится от своей отвратительной женушки навсегда. Подобные размышления вдохновили его на еще большее красноречие и доброту, которую герцог всегда испытывал к своим женам в последние часы их жизни.

Глава 22
Жены герцога

Флориан смотрел на Мелиор с неподдельной заботой. Жена оставалась невозмутимой и вела себя в своей обычной сводящей с ума манере. Герцогу казалось, что она не могла не заметить перемену в кольце, а значит, была способна на потрясающее двуличие… Хоть что-то в ней вызывало уважение.

А Мелиор говорила, и говорила, и говорила – как всегда перемежая глупое самодовольство необычайной проницательностью – о новый ливреях на слугах месье д’Агремона; о том, что они того же цвета, что и старый парик мадам де Роше, в котором она однажды попала под дождь по дороге сюда; об ужасной грозе, разразившейся в прошлый четверг ни с того ни с сего; о том, что Мари-Клер снова смотрела на Мелиор тем возмутительным взглядом – надо запретить ей вызывать гром и насылать порчу на коров.

Да, конечно от молока полнеют, и она собирается ограничить себя в нем, но уж если ты предрасположен к полноте, то тут уж ничего не поделаешь. Это все равно как одни лысеют раньше других, и никакой парикмахер им не поможет, даже самовлюбленный Франсуа из Манневиля. Флориан наверняка помнит сам! Он приходил к ним два или три раза прошлой осенью, а потом оказалось, что он то ли гугенот, то ли янсенист – что-то в этом роде. Люди тогда просили архиепископа быть как можно осмотрительнее вне дома, а ведь бедняга так часть болеет, что никогда не знаешь, где его в очередной раз застанет простуда…

Ее слова бежали нескончаемым потоком, а Флориан смотрел на жену – ставшую такой отталкивающей на вид – и размышлял: «И ради нее я бесстрашно снял заклятие с таинственного места, погубил столько прекрасных монстров! Ради нее я пожертвовал беднягой Филиппом и моим дорогим Раулем!»

Наступление ночи спасло его от болтовни супруги, но не лишило благоразумной бдительности.

Той ночью герцог проснулся, почувствовав, что Мелиор встала с постели. Из-под полуопущенных век Флориан увидел, как она достала из шкафа тот самый покрытый таинственными надписями посох, когда-то принадлежавший ее сестре Мелузине. Некоторое время женщина в нерешительности рассматривала его, потом положила на место. Взяв с покрытого зеленым бархатом столика у кровати ночник, она вышла из комнаты.

Герцог с минуту лежал неподвижно, затем встал, накинул халат, надел тапочки и последовал за ней. Мелиор свернула во второй коридор и вышла в огороженный внутренний дворик. Обогнув родник, женщина скрылась под сводами родовой часовни. Флориан бесшумно двигался по ее следам. Плиты дворика под ногами оказались довольно холодными. Ветка плюща оцарапала щеку герцога в темноте.

Внутри часовни перед алтарем горели три висячие лампы, словно красные звезды, не дававшие света. Де Пайзен наблюдал, как Мелиор поставила свою желтую лампу в альков, где находились могилы его прежних жен. Женщина встала на колени. Без сомнения, она взывала к помощи сующего нос в чужие дела Хоприга. Флориан был заинтригован. Интерес его удвоился, когда внезапно пространство заполнилось пульсирующим бледно-голубым сиянием. Фигуры на могилах жен герцога изменились – лежащие мраморные статуи зевали и поднимались на ноги.

Уж точно это работа кольца Хоприга, так любящего безвкусные избитые чудеса, вроде воскрешения мертвых и кары на голову Коморра Проклятого, как в старых нянюшкиных сказках. Герцог плотнее запахнул халат и встал в тень могилы своего великого деда, в то время как четыре его прежние жены уселись на надгробиях и сочувственно смотрели на Мелиор.

– Будь осторожна, бедное прелестное дитя – похоже, Флориан собирается убить и тебя тоже, – произнес признак Аурелии.

– Я и сама так думаю, иначе он вряд ли привез бы домой меч Фламберж, – ответила Мелиор.

Она поднялась с колен, и то спокойствие, с которым она дружески уселась рядом с призраком Каролы на край ее могилы, Флориан нашел восхитительным. С тем же восхищением вспомнил он невинное и беззаботное выражение лица жены, когда она расспрашивала его о «таком замечательном старинном мече»…

– Да, моя дорога, ты позволила ему устать от себя. Из-за той же оплошности погибли мы все, – подтвердила Карола.

– Но у меня нет времени на исправление человеческой глупости сейчас, когда я жду ребенка, – заявила Мелиор с нескрываемым раздражением.

– Ищи защиты у Святого Хоприга, – посоветовала Гортензия.

– Но как она может спастись, когда лакеи Флориана шныряют повсюду, а волкодавы охраняют выходы из замка? – спросила Марианна.

– Она может дать им тот сладко пахнущий яд, который погубил меня. Но все ворота Бельгарда вскоре закроют. Как же может она спуститься вниз с неприступных стен внешней башни? – спросила Карола.

– С помощью прочного шелкового шнура, которым он задушил меня, – ответила Марианна.

– Но кто проводит ее в темноте до колдовского Верхнего Морвена?

– Расплавленный свинец, который он влил мне в ухо, будет освещать ее путь подобно свече, – ответила Аурелия.

– Пусть возьмет с собой эбеновую трость, которой он убил меня. Сегодня творимые им преступления перешли всякие границы и его собственная судьба уже решена – орудия убийства обратятся против него самого, – произнесла Гортензия.

– Вы рассказываете ужасные вещи, дорогие мои. Однако ваши советы пригодятся мне. Да, вы совершенно правы – я должна как можно скорее покинуть Бельгард, не дожидаясь, пока он убьет и меня тоже. Самый простой путь для этого – использовать посох моей несчастной сбившейся с пути сестры. Но эбонит, знаете ли, абсолютно черный…

– О каком посохе ты говоришь?

– Но, дорогие! Даже малые дети в Бранбелуа знают, что его подарил Мелузине один из самых ужасных и безжалостных демонов, живущий в Красном море. Сестра никогда не расставалась с ним. Я видела демона лишь однажды, будучи совсем ребенком. У него такие ужасные клыки и чешуя – просто мороз по коже. Даже кошачья голова не сглаживает впечатления. Так вот, Мелузина ездила на нем верхом…

Флориан размышлял о том, с каким невинным видом она лгала ему о посохе.

– Да, но… – начала было Аурелия.

– Конечно, он был ненадежен, но когда Мелузина творила какое-нибудь особенно важное заклинание и хотела выглядеть значительнее, она сидела именно на нем. Мелузина достигла совершенства в таких делах, никто не отрицает, но я все равно люблю ее как сестра. Но она всегда держала все вещи в жутком беспорядке – даже семейные драгоценности – а поскольку она старшая из принцесс, отец ужасно баловал ее, а матушка никогда не заставляла одеваться надлежащим образом. Так что однажды я совершенно случайно наткнулась на посох в старом шкафу, словно это поношенная вещь…

– Да, но… – начала Марианна.

– …Тогда я укладывала свои вещи перед отъездом из Бранбелуа. Я не люблю противоречить людям, но посох тогда имел совершенно явный красный оттенок, а значит, не мог быть эбонитовым. А после того, как выяснилось, что заклятье над замком – дело рук Мелузины, мне показалось, что батюшке будет неприятно видеть ее колдовской посох. Да и Хоприг питал подозрения на счет Флориана. Но даже если бы он оказался не прав, замужество все же, как я часто думаю, похоже на лотерею…

– Да, но, но, но, но! Надо же уметь пользоваться посохом! – вставила наконец Гортензия.

– Моя дорогая! Тебя ведь зовут Гортензия, не так ли? Флориан много рассказывал о тебе. Хотя сейчас я думаю, что большая часть его рассказов далека от истины. Даже если твоя манера прерывать человека на полуслове вошла в привычку, я знаю множество женщин, которые просто не замечают, насколько это раздражает окружающих…

– Я тоже так думаю, но…

– О, я вовсе не в обиде на тебя, дорогая. Так вот, Гортензия, как я и говорила, моя сестра Мелузина являлась одной из могущественнейших волшебниц в мире. Она была безумно предана своему увлечению, и редкий день проходил у нее без упражнений. А я частенько играла в куклы или строила домики из кубиков в ее кабинете. Если бы я рассказала вам хоть половину того, что мне довелось увидеть, вы ни за что не поверили бы. Да, Мелузина бесспорно достигла совершенства в колдовстве. А вы же знаете, как часто дети удивляют взрослых своей наблюдательностью, когда вам кажется, что они вовсе не обращают на вас внимания. Да, я часто думаю, что полезно иметь хороший слух…

– Но если ты знаешь, как действует посох наверняка…

– Да, но всем известно – если это не заклинание Эман хетан, то наверняка Тхут а ту или Хорс и хэтток. Надеюсь, вы понимаете мое отношение ко всему этому. Все же, хоть ваши советы и разумны, но мне в моем деликатном положении вовсе не хочется скользить вниз по канату, отравлять слуг, не говоря уже о собаках – ведь животные не в ответе за дела хозяев – а потом еще идти бог знает сколько миль в темноте. Я попаду к Хопригу более безопасным путем и гораздо быстрее – с помощью волшебного посоха демона. Досадно, но я не помню его имени. Уверена только – там есть буква З, она всегда казалась мне романтичной, и что у него были огромные когти, словно у орла. Точно не Бембо, или Целерри, или Эль-Габал. Нет, оно совершенно вылетело из памяти. В любом случае, я очень признательна вам за все. Несомненно, как только я перестану пытаться вспомнить его, оно само придет на ум…

– Так, разговаривая, Мелиор поднялась с могилы и в раздумьях покинула часовню. Последовало недолгое молчание, прерванное Марианной:

– Бедный Флориан!

– Конечно, у него есть свои недостатки. Но он такой чуткий – ему достаточно было одного беглого взгляда, чтобы сказать, в порядке ли мои юбки… – согласилась Гортензия.

Флориан вышел вперед настолько величественно, насколько возможно в домашних тапочках, как раз в тот момент, когда его жены вновь принимали облик мраморных статуй – каждая в своей позе.

– Дорогие дамы, с прискорбием вижу, что даже смерть не способна умерить вашу страсть к бесполезной болтовне, – произнес герцог.

– О, о! Мерзкий убийца! – закричали женщины, вновь поднимаясь.

– Черт возьми, кошечки мои, что вы в конце концов имеете против меня? Разве вы не счастливее в своем теперешнем положении, чем когда жили со мной?

– Да уж, наверное, так! А куда, собственно, ты предполагаешь, мы попали? – воскликнула Карола.

– Не интересуюсь. Ни один проницательный супруг не задает себе таких вопросов – он лишь старается быть оптимистом. Итак, будем же логичны! Вполне естественно для вас четверых жаловаться на меня и даже затаить злобу на то, что я так быстро уставал от вашего общества. Но в итоге я лишь учетверил свое горе. Карола, ты действительно веришь, что будучи однажды обласканным твоей любовью, можно получить настоящее удовольствие от Мелиор?

– Честно говоря, я не вижу в ней ничего особенного. И я даже думаю, Флориан…

– Я тоже, так же как и любой здравомыслящий человек. Ради твоего же блага, Флориан, скажу откровенно… – поддакнула Аурелия.

– Хотя, бог свидетель, ни одна из нас не завидует бедной идиотке, что ей довелось стать твоей женой…