Текст книги "Когда бессилен закон"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Затем Нора обратилась к присяжным с особой просьбой. Она, по ее словам, не могла сказать им почему, но просила их приговорить Дэвида к сроку не менее пятнадцати лет и одного дня. Она не могла объяснить им значение этого дополнительного дня. Затем она назвала им то, чего хотела в действительности: максимального наказания для обвиняемого. Двадцати лет тюрьмы.

Значение пятнадцати с одним днем заключалось в том, что человек, получивший пятнадцать лет или меньше, имел право оставаться на свободе под залог, пока его дело рассматривалось в апелляционном суде. Нора не могла объяснить этого присяжным, но она просила их проследить, чтобы осужденный был отправлен прямиком в тюрьму, пока Верховный суд не решит, честным ли был процесс по его делу. Мне хотелось крикнуть через весь зал: «Нет... Подарите ему эту малость, немного свободы хотя бы сейчас! Не забирайте его пока!»

На этот раз присяжным не понадобилось так много времени чтобы принять решение. Они дали Норе то, чего она хотела. Она приговорили Дэвида к шестнадцати годам тюремного заключения.

* * *

Лоис пришла той ночью ко мне в кабинет. Она, должно быть, решила, что раз я ее не ждал, то я ее и не вижу. Я сидел в самом глубоком из кресел. Мой стакан был пуст, и я сожалел, что не могу наполнить его, не двигаясь с места. Перед моими глазами неотступно стояло лицо Дэвида, обернувшегося к нам, когда бейлиф уводил его в тюрьму. Я подумал, что Дэвид выбросится из окна, но бейлиф уже закреплял наручники прямо на рукавах его синего костюма. Дэвид выглядел ошеломленным. Его глаза округлились. Он смотрел на меня, словно умоляя остановить все это. Его глаза. Его глаза были теперь повсюду.

– Что ты намерен делать? – спросила Лоис.

– Подам ходатайство о новом процессе.

– Судья дал разрешение?

– Нет.

Лоис подошла и встала прямо напротив меня.

– В таком случае, что ты сделаешь из того, что стоит предпринять?

Я не хотел поддерживать любительские надежды на меня, как на человека, способного даровать чудесное избавление. Лоис вела себя точно так же, как многие матери моих клиентов, которым я вынужден был говорить, что все кончено.

– Лоис, ничего больше сделать нельзя. Присяжные признали его виновным и приговорили к тюремному заключению. Я не могу изменить этого. Может быть, через апелляцию, но, честно говоря, я не нахожу ничего, что можно было бы обжаловать...

– Я говорю не об апелляции.

Наступила долгая пауза, хотя Лоис не двигалась. Я не поднимал на нее глаз.

– Что сделал бы ты, если бы считал его невиновным? – в конце концов спросила она.

В лице ее промелькнуло что-то, пробудившее во мне память о женщине, которую я когда-то знал. Она кого-то мне напомнила. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что этой женщиной была сама Лоис, только двадцать лет назад, когда она была молодой матерью. Словно холодная снежная корка застыла на том забытом уже лице.

– Я не считаю, что он виновен, – устало сказал я. – Но это не...

– Но ты не знаешь, что он невиновен. Марк, подумай о Дэвиде. Обо всей его жизни. О его первом свидании. Помнишь, как он говорил, что у него жар, и он не может прийти? Он женился на первой же девушке, с которой стал встречаться, потому что он боится девушек. Он не делал этого, Марк.

Я не думал, что мне когда-нибудь придется произносить подобную речь перед собственной женой, – это после всех тех моих стычек с истеричными клиентами, о которых я ей рассказывал. Ни одна из тех историй явно не задержалась в ее памяти.

– Лоис, знаешь, сколько раз я уже слышал это? Каждый божий день кто-нибудь говорит: «Он не мог сделать этого, он всегда был хорошим мальчиком».

Она почти закричала:

– Не говори мне об этом своем проклятом суде! Это не уголовное дело номер такой-то – это твой сын. Подумай, Марк, черт побери, подумай! Отключись от воспоминаний о том, что случается постоянно. Это мальчик, которого ты знаешь. Подумай о нем! Он-не-мог-сделать-этого. Неужели ты не понимаешь?

Почему я должна объяснять тебе, какой наш Дэвид? – продолжила она после паузы, став спокойнее, но не с меньшей настойчивостью. – Я понимаю, у тебя, должно быть, застряло в мозгу, что он виновен, но как же ты мог допустить, чтобы подобная мысль пустила там корни? Поверь мне, если ты не веришь ему. Я знаю, что Дэвид невиновен. Дина знает. Знаем так, как если бы обе были там.

Мы пристально смотрели друг на друга. Не было смысла говорить что-либо. Дом, казалось, погрузился в мертвенную тишину, как только затих ее назойливый голос. Я встал. Лоис не отступила, поэтому мне пришлось обойти ее, чтобы добраться до шкафчика со спиртным. Она следовала за мной по пятам. Когда она заговорила, голос ее был таким же, как всегда.

– Давай вернемся к моему вопросу. Что ты сделал бы, если бы был уверен в его невиновности?

– В любом случае сделать ничего нельзя. Если бы мы что-то могли...

– Я говорю не о законных способах. – Она обошла вокруг, чтобы заглянуть мне в лицо. – Что, если бы обвинение согласилось удовлетворить ходатайство о новом процессе?

– Они никогда не согласятся на это.

– Не они, Марк, а ты. Ты возглавляешь прокуратуру. Ты пригласил двух обвинителей со стороны, но именно твой департамент представил обвинение против него. Что, если бы ты удовлетворил это ходатайство?

Я на какое-то время задумался над этим. Нора наверняка заявит протест, это ее право, но она же не служит в прокуратуре. Я мог бы отстранить ее, как Никсон отстранил Арчибальда Кокса. Мне это будет стоить того же, что и Никсону, но какая разница? Вот только сработает ли это?

В конце концов я отрицательно покачал головой.

– Уотлин на это не пойдет. Он решит, что это будет выглядеть так, будто и он участвовал в заговоре.

– А не мог бы ты заставить его сделать это? Есть у тебя что-нибудь, чтобы нажать на него?

Я посмотрел на Лоис даже с некоторым восхищением. Я не понимал, насколько абсолютным было ее неуважение к системе, в которой я прожил всю свою жизнь.

– Следующее, о чем ты меня попросишь, – это подделать его подпись, – сказал я.

– Да. Да, попрошу. – Лоис стояла, вцепившись в мою руку. – Помнишь, как я спросила тебя, готов ли ты сделать все для того, чтобы спасти Дэвида? Солгать, смошенничать, нарушить закон? Ты сказал да. Я поймала тебя на слове. Это была твоя клятва. Я не освобожу тебя от нее. Будь увереннее, Марк. Если ты не чувствуешь уверенности, действуй так, как если бы знал наверняка, что Дэвид невиновен. Ты не допустил бы, чтобы с ним это случилось, не так ли? Ты не дал бы ему пережить это.

* * *

Через три недели мне позвонил шериф. Нельзя сказать, что мы были друзьями, но я всегда ладил с ним, когда занимался частной практикой, и к тому же он недолюбливал моего предшественника, что сблизило нас. Мы не раз обменялись с ним взаимными услугами по работе.

– Это насчет твоего парня, – сказал шериф после предварительного вступления. – Он включен в список для отправки в ТИК.

Техасская исправительная колония. Государственная тюрьма. Эта аббревеатура теперь вызывала во мне ужас, чего не случалось раньше.

– Ему не обязательно ехать туда, пока это моя забота. Я могу продержать его здесь до конца срока, если хочешь.

– Это доброе предложение, шериф.

– Ну, будет шум, когда проведает пресса, но меня это мало волнует. Ведь иначе им просто нечем заняться.

– Хорошо...

– Но дело в том, что для него это может быть не очень хорошо.

– Попасть в Хантсвилл было бы лучше?

– Да, ты ведь знаешь, что ему после приговора нужно получить зачет о хорошем поведении. По тем правилам, по которым там отпускают досрочно, он при хорошем поведении мог бы оказаться на свободе года через два. Но ты же знаешь, что время, отсиженное здесь, в округе, не защитывается.

– Я знаю об этом.

Шериф откашлялся.

– Словом, суть в том, что, чем раньше он сядет, тем раньше выйдет. От того, что мы держим его здесь, ему никакой пользы.

По-видимому, я молчал дольше, чем мне казалось, думая о Дэвиде и колонии. Шериф принял мое молчание за сомнение.

– Если ты беспокоишься насчет его безопасности, то мне неприятно это говорить, но ты знаешь, что у нас в тюрьме за этот год было два убийства. По сравнению с этим – точно мне неизвестно – в ТИК шесть или семь, но там и заключенных в двадцать раз больше, чем тут. Вряд ли подобное может случиться с твоим парнем. Но, в сущности, его шансы лучше... я имею в виду...

Он снова откашлялся.

– И вот еще что. Я держу его достаточно изолированно, но ты понимаешь, что у нас все переполнено, и ему порой приходится водить компанию. Думаю, некоторые достают твоего парня, чтобы заручиться его поддержкой. Ничего грубого, знаешь, а просто так – досаждают. Это потому, что им известно, кто он, вот они и думают, что он может их выручить. Не представляю, как это пришло им в голову, если он с ними в одной тюрьме... Но они доставляют ему некоторое беспокойство. В ТИК была бы большая анонимность, там сидят парни со всего штата.

Я едва не сказал ему того, что думал: «Ты больше не хочешь, чтобы он содержался в твоей тюрьме, шериф, не так ли?» Но в том, о чем он говорил, был свой смысл. Дэвид никогда не получит право на досрочное освобождение, если будет сидеть в окружной тюрьме. Для этого необходимо отправиться в ТИК. Если я буду держать его поближе к дому, то удвою ему тот срок, который он должен отсидеть, а может быть, и того хуже.

Если бы он поехал туда сейчас, то мог бы освободиться уже через пару лет. Два года. В суде такой срок считался просто ерундой. Обвинители произносили это с отвращением. Два года.

– Когда отправляется партия? – спросил я.

* * *

Я приехал туда, чтобы видеть его отъезд. Лоис со мною не было. Мне пришлось обмануть ее, чтобы удержать от этого. Не было бы ничего хорошего и для Дэвида, если бы его сотоварищи стали свидетелями прощального материнского поцелуя.

В партии их было двадцать человек. Сначала, когда я оглядел колонну, я пропустил лицо Дэвида. Теперь, во всем сером, он мало чем отличался от остальных. Немного тщедушнее, моложе, чем большинство из заключенных, но там были и такие же молодые и худощавые, как он. У Дэвида был все тот же тусклый, равнодушный взгляд. Он больше уже не казался ошеломленным. Лицо его было каким-то замкнутым и ничего не выражало. Я надеялся, что он стал тверже, отсидев почти месяц в тюрьме.

Шериф тоже был там. Он велел своим помощникам отделить Дэвида от группы, после чего они начали заталкивать остальных в автобус, пока я в сторонке разговаривал с сыном. Говорить-то нам, собственно, было не о чем. Мне хотелось обнять его, но я не мог сделать этого на глазах у других заключенных. Они потом могли бы еще больше осложнить жизнь Дэвида.

– Я вытребую тебя назад, когда будет слушанье по ходатайству о новом процессе.

Это было лучшее из всего, что я смог придумать, чтобы сказать ему. Я знал, что для заключенных штата такие вызовы в суд были желанным отпуском.

– Если у тебя будет возможность выбора, попросись на работу в типографию. Это совсем неплохо, ты увидишь. Они там печатают даже собственные сочинения. Там есть компьютеры. Это было бы для тебя лучше всего.

Он пристально посмотрел на меня и снова опустил глаза. Я почти готов был заплакать. Дэвид не мог позволить себе этого рядом с автобусом, где его уже ждали.

– Мистер Блэквелл, – уважительно обратился ко мне один из помощников шерифа.

Все, кроме Дэвида, были уже на местах. Я отступил. Полицейский коснулся руки Дэвида и тот сразу же направился к автобусу. У него была шаркающая походка человека, уже привыкшего ходить скованным в колонне.

Автобус ожил, затарахтел. Это был старый школьный фургон с осевшими амортизаторами. Окна его, разумеется, были закрыты. Внутри салона, казалось, было сумрачно от испарений. Я не мог разглядеть голову Дэвида среди других, видневшихся в окнах. Многие сидели отвернувшись.

Подошел шериф и встал рядом со мной.

– У него все будет о'кей. Я послал весточку паре тамошних надзирателей, своих дружков, чтобы они за ним присматривали. Его поместят в блок для тех, кто имеет первую судимость. Там должно быть неплохо.

Автобус тронулся. Его движение почти оторвало мои ноги от земли, словно он потащил меня за собой. Когда он миновал ворота и повернул на улицу, я уже бежал к своей машине. Она была припаркована почти за полквартала, но мне не составило труда догнать фургон, старую тихоходную развалину. Я держался почти вплотную за ним, вряд ли более чем в десяти футах. Двое или трое заключенных с любопытством оглянулись. То же самое сделал и помощник шерифа, сидевший за рулем. Я видел, как он смотрит на меня в большое боковое зеркало. Двое других полицейских из машины сопровождения тоже не спускали с меня глаз всю дорогу до самого Хантсвилла.

Глава 9

От Сан-Антонио до Хантсвилла больше двухсот километров. При такой тихой езде у меня было четыре часа на то, чтобы обдумать, что я делаю. Но я думал не о будущем: взгляд мой был устремлен назад, на всю минувшую жизнь сына. Ни один из его поступков не мог подготовить меня к происшедшему. Теперь все это выглядело так, будто он всегда был чересчур опасно свободен или в конце концов слишком устал от необходимости сдерживаться. После того как я увидел Менди Джексон на свидетельском месте, мне стало намного труднее поверить в существование заговора против Дэвида. Однако время, на которое выпал его арест, совпавшее с началом моей работы в новой должности, по-прежнему казалось мне слишком уж странным совпадением. Мне пришла в голову мысль, что время это было выбрано самим Дэвидом. Я думал о нем, как о взрослом человеке, но, может быть, именно из-за того, что он так быстро вырос, в нем еще оставалось что-то от ребенка. Не мог ли он совершить такого ребячества, попытавшись привлечь мое внимание тем единственным способом, который был ему доступен?

Нет. Я снова отбросил мысль о том, что Дэвид мог быть виновен. Но слишком уж много мыслей посетило меня за те двести с лишним километров дороги. Сознание вины тяжело навалилось на меня, словно переполнив собой даже мой пустой автомобиль. Я не мог избавиться от чувства, что Дэвид расплачивается теперь за любовь, которой он не дополучил в детстве.

* * *

Когда автобус с грохотом вкатил в циклопические ворота в заборе, по верху которого проходила спираль из колючей проволоки, я повернул к административному зданию Техасской исправительной колонии. Дэвид, как я знал, какое-то время будет находиться в диагностическом центре. Может быть, в течение недели. Там проведут тестирование осужденных, проверят их сопроводительные документы, подберут тюремные блоки для размещения. Очень редко заключенные остаются прямо здесь же – печатают на машинках, подстригают кустарники или даже работают за стенами тюрьмы в домах надзирателей. Один из таких надзирателей однажды сказал мне, что самая лучшая прислуга получается из бывших убийц. «Этот ваш среднестатистический убийца, положим, убил свою жену, или своего брата или лучшего друга – и это был единственный случай в его жизни, так что для всякого, кто не является его родственником, он опасности не представляет. Большинство из них к тому же по своей природе вполне добродушные парни. Плюс к этому они обычно имеют долгие сроки, так что не приходится через два года тратить время, чтобы обучать новых. Теперь возьмем, к примеру, вора. Ты ни за что не заставишь его работать на тебя. Вор будет лгать даже своему адвокату. И он обязательно снова что-нибудь стащит. Его нельзя держать в своем доме». Мне хотелось, чтобы Дэвид оказался здесь таким же привилегированным, как те добродушные убийцы.

Луис Терман был третьим директором Техасской исправительной колонии за последние четыре года. Его предшественник был приглашен со стороны и никогда не пользовался поддержкой подчиненных. Но Терман оказался из тех парней, что прошли путь от рядового надзирателя. Я надеялся, что он окажется человеком, с которым можно договориться.

То, что он не заставил меня долго ждать в приемной, я воспринял как хороший знак. Я успел пройтись только туда и обратно по комнате, как он уже появился в дверях, приветствуя меня улыбкой и крепким, сильным рукопожатием.

– Мистер Блэквелл? Удивлен, удивлен! Надеюсь, вы здесь не для слушания по поводу досрочного освобождения? Этим занимаются в Остине, знаете ли. Да вы знаете, конечно. Кстати, мои поздравления в связи с победой на выборах. Вас ведь, помнится, избрали почти в одно время с моим повышением? Красивый город Сан-Антонио. Я езжу туда каждый год.

Этот поток дружелюбной болтовни сопровождал нас в течение всего пути в кабинет, до того, как мы расположились по обе стороны письменного стола. Посетительское кресло оказалось жестким и узким, не поощряющим к тому, чтобы долго засиживаться. Директорский стол был массивным, со столешницей не менее тридцати квадратных футов. Он был сделан из какого-то темного дерева и сверху накрыт стеклом. Бумаги и папки на нем были разложены стопками различной величины, что, должно быть, имело какой-то особый стратегический смысл. Расположение их заставляло меня думать о военной карте, расстеленной между нами. Кресло директора выглядело куда удобнее моего. Его обитая спинка на добрый фут возвышалась над головой Луиса Термана.

Это был сухопарый мужчина. Он походил на ковбоя из Западного Техаса – тот же жестковатый, прямой взгляд дальнозорких глаз. Вместо формы Терман носил белую рубашку и галстук. Подозреваю, что он всю жизнь мечтал поменять на них униформу.

– Чем мы можем быть вам полезны? При всей прелести Хантсвилла, он мало походит на туристический центр. Обычно сюда приезжают с определенной целью, особенно те, кто имеет отношение к вопросам соблюдения законности.

Я не ожидал, что приветственные речи этого славного парня так скоро закончатся. Мне хотелось не спеша перейти к своему делу, а не выкладывать его как ответ на прямой вопрос. По мере того как молчание затягивалось, взгляд директора становился все более пронзительным. Он поднял руки и заложил их за голову, и пока я колебался, застыл в этой позе, словно лежал на земле, прислушиваясь к подозрительному шелесту травы слева от себя.

– Мне бы следовало еще раньше приехать и познакомиться с вами, – сказал я, надеясь реанимировать тон недавней шутливой беседы. – Но вы знаете, как это бывает, когда займешь новый пост, – всегда оказывается слишком много дел, чтобы найти время выбраться из города. Находясь, так сказать, на противоположном конце линии связи, я должен был еще прежде написать вам, чтобы представиться. До сих пор мы с вами, похоже, общались только посредством писем «Прочти и перешли дальше!»

Это была шутка, сынок, сказал я себе.

Кожа вокруг глаз и рта Термана сморщилась, изображая признательность. Было похоже, что он сморщился от боли.

– Однако я не назвал бы свой приезд визитом вежливости, – сказал я. – Мне жаль, что это не так. Фактически это, может быть, наихудший день в моей жизни.

Казалось, в моих словах было откровенное приглашение к ответу. Но его не последовало. Терман выжидал.

– Я только что привез сюда своего сына.

Он опустил руки на стол.

– Вашего сына? – Он посмотрел через мое плечо так, будто дверь кабинета вот-вот откроется. – Где же он? Где-нибудь в здании? Почему же вы не...

– Нет. Он не со мной. По сути, это помощники шерифа привезли его сюда. Он... он осужден в Сан-Антонио. В настоящий момент он находится в диагностическом центре.

Терман поднялся.

– Сан-Антонио, – сказал он. – Все правильно. Кто-то говорил об этом, но я подумал, что он шутит. Я читал об этом в газете, но я полагал, что вы продержите его в округе Бексар до конца срока.

– Я бы так и сделал, если бы... да, если бы не зачет отсиженного времени, освобождение под честное слово и все такое. Ему рано или поздно пришлось бы приехать сюда. Я решил встретиться с вами, потому что... ему здесь не место, мистер Терман. Он не из тех парней, которые постоянно попадают в неприятные истории, потому что их отцы работают в прокуратуре. С ним ничего подобного не случалось. Он женат, имел хорошую работу. Ему не место здесь. Я со своей стороны работаю над этим, но даже кассация, по-видимому, потребует не меньше года. Может быть, ему даже придется остаться здесь до тех пор, пока он не получит право на досрочное освобождение. Я хочу облегчить ему это, насколько возможно.

– Все хотят, – сказал Терман. – Я имею в виду родителей, которые приезжают сюда, если они есть, что однако ни черта не значит. «Платите деньги в комиссариат, – вот что я им всем говорю, – и приезжайте навещать своих чад в приемные дни. Это очень помогает».

Я кивал, словно бы находя этот совет полезным. Когда Терман кончил говорить, я глубоко вздохнул и держал в себе воздух, пока мог.

– Я хочу большего, чем это. Я хочу, чтобы он с первого же дня обрел себе покровителя. Он заслуживает того, поверьте мне. Он может выполнять любую работу, которую вы ему назначите. Он работал с компьютерами, он может... Но что-нибудь за тюремными стенами было бы лучше всего. Я знаю, что у некоторых надзирателей есть работники по дому. Это было бы идеальным вариантом для Дэвида. Вам не придется тревожиться...

– Не придется тревожиться, поселив насильника в одном доме с моей женой и детьми, в то время как я каждый день нахожусь здесь? Да уж я читал об этом деле! Хотя вам в любом случае не повезло. Здесь больше нет никаких домашних работников. Разве они не знают этого? Я прекратил это маленькое мошенничество в первую же неделю, как только вступил в свою должность.

Кто это они? – подумал я. Терман, казалось, по-прежнему смотрел куда-то поверх моего плеча. Он словно прилип к углу стола, стоя неподвижно как столб.

– Вы думаете, что заслуживаете особого отношения, потому что являетесь окружным прокурором? Можете даже не рассчитывать на это. Половина окружных прокуроров штата грозятся возбудить против меня дело из-за того, что я, видите ли, недостаточно быстро принимаю их осужденных. А мы в это время трещим по швам, и на шее у нас висит бешеный федеральный судья, который сразу же начинает пыхтеть, стоит нам принять хотя бы одного заключенного сверх того, что нам положено. А теперь вы хотите, чтобы я взял одного из них за ручку, позволил ему спать в моем доме и возить моих ребятишек в кино, пока он отбывает свой срок? Вы что, за дурака меня принимаете? Возвращайтесь назад и скажите им, что это не сработало. Луис Терман не оказывает любезностей. Луис Терман все делает по закону. Вы скажите им...

– Да забудьте вы наконец об этой глупости, – почти прокричал я. – Посмотрите на меня. Я не шпионю. Это вовсе не какая-нибудь дурацкая проверка вашей честности. Если бы я пытался склонить вас к совершению чего-нибудь дурного, это в любом случае было бы понятно. Я приехал сюда по личной инициативе. Это была моя собственная идея. Ни на каком крючке вы не висите.

– Нет, я не собираюсь на него попадаться. Вы что, за дурака меня держите? Я прямо скажу вам, что сделаю для вашего сына. Ровным счетом ничего. Это то, что я делаю для всех. Он получит то, что заслужил. Что заслуживает любой насильник. А теперь убирайтесь вон из моего кабинета, и если вы оглянетесь раньше, чем выйдете отсюда, я отправлю вас в камеру. Вам просто повезло, что вы не упомянули о деньгах. Вы бы у меня мигом схлопотали срок...

– Послушайте, то, о чем я прошу вас, вовсе не преступление. Это просто свидетельство уважения, которое один служитель закона...

Он надавил на кнопку селекторной связи.

– Синди, быстро вызови ко мне двух конвоиров. Им предстоит произвести задержание.

– Хорошо, хорошо, – отступил я. – Просто забудьте об этом, забудьте, что я здесь был. Я ухожу, уже ушел.

Чего я все еще желал часом позже, так это того, чтобы Терман действительно забыл о моем визите. Я только мог надеяться, что он не станет разыскивать Дэвида. Я только испортил дело.

Позвонив шерифу Маррзу в Сан-Антонио, я сумел выяснить имя одного из надзирателей, с которым шериф говорил о Дэвиде, – того, с кем они, по его словам, были приятелями. Этот надзиратель, Эд Престон, оказался того же склада, что и шериф, он выглядел типичным техасцем, но говорил, подолгу взвешивая и обдумывая каждое слово. Благодаря этому ум доброго старого парня работал, как положено, отыскивая яркие фразы и определения, вместо того чтобы полагаться на словесные клише.

– Все правильно. Терман слышит крик подступающего к нему безумия, – сказал Эд Престон. – Мы все знаем, что он тронулся, когда еще работал простым надзирателем, но, к сожалению, с нами не посоветовались. В то время никто не принимал его всерьез, и вот теперь он отыгрывается. Тем не менее, сейчас он на дне своего последнего бункера. Гоняет полицейские машины по своей колонии. К Дню благодарения он испечется точно так же, как и другие подобные ему индюки. Между тем, однако, вы правы: навестив Термана, ничего хорошего своему парню вы не сделали. Жаль, что вы прежде не переговорили с Джеком и вместо этого не пришли сразу ко мне. И все же не давайте повода Терману схватить меня за руку в этом деле, иначе для вашего парня это будет так же плохо, как то, что сделали вы. Не обижайтесь! Постарайтесь не волноваться. Я присмотрю за ним. И поставьте Джеку Маррзу бутылку пива от моего имени.

«Постарайтесь не волноваться!» Если бы во мне сохранилась хотя бы малейшая способность смеяться, я, должно быть, рассмеялся бы. Я поблагодарил его сдержанно, как судья. И задумался над тем, какой же ответный ход придумает вывихнутый ум директора Термана.

В следующий раз я увидел Дэвида неделей позже уже сквозь стекло и решетку. Это был первый посетительский день в его постоянном теперь тюремном блоке. Блок был вовсе не со щадящим режимом для тех, кто имел первую судимость. Это был Эллис – один из самых суровых блоков. Терман явно приложил к тому свою руку. Эд Престон уже сказал мне, что сможет организовать перевод, только не сейчас, а позднее.

Эллис, как и большинство блоков, был предназначен для работающих в поле. Заключенные трудились на полях в течение всего дня: сажая, обрабатывая и собирая. Главным образом, хлопок. Ногти Дэвида почернели, в костяшки его пальцев въелась грязь, а некогда мягкие ладони покрылись волдырями. Я даже не стал спрашивать про синяк, появившийся у него под глазом.

Тот слабый налет твердости, который появился на лице Дэвида в тюрьме округа Бексар, бесследно исчез. Я надеялся, что это было только в моем присутствии. Дэвид едва сдерживал слезы.

Сначала он украдкой поглядывал по сторонам, на других заключенных, но как только убедился, что все они заняты собственными разговорами, забыл о них. Остались только мы двое с его ужасной судьбой.

– В первый раз я от него отбился. Во второй раз он вернулся уже с товарищами. Я думал, что если буду драться и подниму крик, то кто-нибудь придет, но никто не пришел. Двое из них были из Сан-Антонио. Они знали, кто я. Они шутили насчет тебя, пока делали это. Окружной прокурор затолкал их сюда, а теперь...

– Ты знаешь их фамилии? Узнай, как их имена. Я выдвину против них обвинение. Может быть, после...

Дэвид грустно рассмеялся.

– У них у всех пожизненный срок Что их может волновать? Ты не понимаешь. Здесь никто не боится закона. Закон уже сделал с ними все, что мог. Это похоже на ад. Дальше некуда падать.

Днем еще не так плохо, – продолжал Дэвид. – В поле тяжело и жарко, но у тебя есть пространство, ты можешь уединиться. Солнце попросту выжигает из тебя всякие мысли. Но когда начинает смеркаться, то я... думаю только об этом, боюсь возвращения домой. Домой! – Он содрогнулся. – Это как жить с... я не знаю. Но там нет отдыха. Это и убивает меня – постоянно находишься под надзором. – Теперь Дэвид плакал. – Тебе хочется просто умереть от усталости, но ты не можешь. Почему они не устают? Может быть, к этому тоже привыкают? Господи! Привыкнуть к этому!

Охранник ходил вдоль ряда, сообщая людям о том, что их время истекло. Дэвид увидел его краешком глаза и оцепенел. Он вытер слезы ладонями и постарался вернуть себе прежнее бесстрастное выражение.

– Что-то должно случиться. Никто не смог бы выдержать это двадцать лет, – проговорил он.

Плечи его снова затряслись.

– Скажи маме... я не знаю. Скажи ей, что все здесь не так плохо, как я ожидал. – Он нашел в себе силы улыбнуться. – Не говори ей, что оказалось намного хуже.

– Она будет тут на следующей неделе. Я увижусь с надзирателем, как только уйду отсюда. Выясни их фамилии. Дэвид, мы сумеем что-нибудь предпринять. Здесь пока еще действует закон.

Дэвид снова рассмеялся. Охранник коснулся его плеча, и он кивнул. Затем, шмыгнув носом, он постарался придать своему лицу соответствующее выражение. Может, он думал, что ему снова удалось обрести тот же вид. Но он выглядел до смерти напуганным. Я взглянул на других, тех, что поднялись со стульев вокруг. Дэвид был прав: с ними со всеми что-то случилось. Все они выглядели именно так, как я и ожидал от заключенных: спокойные покорные, – люди, возвращающиеся в свои бараки или на производственную линию. Один из них бросил взгляд на Дэвида, потом на меня. Я подумал о том, кого здесь можно подкупить или убить.

– Я сделаю, что смогу, Дэвид. Скоро ты вернешься на слушание по новому процессу. На этот раз мы продержим тебя там подольше.

– До свидания, па.

– Мы напишем, сын. Дэвид...

Он не оглянулся.

* * *

Каждая ночь дома была для меня долгой, полной дум о Дэвиде, о том, в безопасности ли он. Полночь. Мысль, что все они, должно быть, спят, потому что впереди их ожидает тяжелый день. До тех пор, пока я не убеждал себя, что Дэвид спит, я не мог уснуть сам. Сидя на кровати, я думал. Думал о тех людях, которых послал в тюрьму – и как обвинитель и как адвокат защиты, – о том, как много раз я говорил: «Двадцать лет – хорошее согласие в таком деле, как ваше. Я бы на вашем месте принял предложение». И в то время я реально не представлял себе, что такое тюремный срок. Однажды, пятнадцать лет назад, когда я еще был молодым обвинителем, мне довелось совершить экскурсию в государственную тюрьму. Там нам показали блок под названием «Стены» – старейший из блоков системы, в котором помещались самые старые заключенные. Я почти не встретил там обитателей моложе средних лет. Это было в те дни, когда люди действительно отсиживали в тюрьмах те громадные сроки, которые им присуждали. Все заключенные казались нам совершенно мирными существами – мужчины курили в кулак сигареты, стоя в кружок во внутреннем дворе, который выглядел, как школьная площадка для игр. Надзиратель показал нам кафетерий и ряд пустых камер – бетонные стены с картинками, вырванными из журналов и прикрепленными над металлическими койками. Как защитник, я два или три раза побывал в приемной комнате тюрьмы, когда получал информацию для исковых заявлений, которые кто-нибудь желал подать. Но о жизни в ТИК изо дня в день и ночь за ночью я почти не имел представления и никогда особенно не задумывался над этим. Теперь я обнаружил, что не знаю деталей, на которых я мог бы основать свои размышления о Дэвиде. Только воображение да лицо Дэвида, когда он рассказывал мне свою историю.