Текст книги "Когда бессилен закон"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Ваша честь. Я вынужден выступить с протестом. Это не связано с материалами, установленными следствием.

– Как и большая часть вашего заключительного слова, адвокат, – с тайным удовлетворением возразил Уотлин. – Я считаю, что это соответствующий ответ на ваше выступление. Протест отклоняется!

– Может быть, как предположил защитник обвиняемого, что-то действительно случилось ранее в тот день на работе, что-то, внушившее Менди чувство тревоги. Может быть, неожиданная встреча с самим обвиняемым. Возможно, это и было тем, что заронило в его мозгу семя абсолютно ошибочной идеи, что Менди поддалась его очарованию.

Слово «очарование» прозвучало в устах Норы, как нечто отвратительное.

– Это не было неудачной попыткой обольстить женщину, как убеждал вас адвокат. Но так ли это? Как назвал бы он те вызывающие, ядовитые намеки, которые, по свидетельству Менди Джексон, делал ей этот мужчина? Предложение массажа. Прикосновения к ее рукам, к ее шее. Нет, с точки зрения Менди, это не было попыткой соблазнить ее. Его прикосновения казались ей попросту гадкими. Но извращенному уму этого мужчины представлялось, что он обольщает ее.

Нора указала пальцем на Дэвида. В нас обоих жил Элиот Куин, бывший окружной прокурор, который превратил нас из студентов-юристов в судебных обвинителей. Нору и меня. Она указала на Дэвида и в тот же момент пригвоздила его своим взглядом.

– Почему его не беспокоило присутствие охранников? Почему он поступил так, зная, что в здании находится еще кто-то? Да потому, что он соблазнял ее. Потому что она должна была потерять голову от его тонких уловок и искусных подходов. На дверях имелись замки. В кабинете был диван. Ему незачем было волноваться из-за каких-то охранников.

И к тому времени, когда стало очевидно, что женщина не пришла от него в восторг, к тому времени, когда Менди Джексон ясно дала понять, что не разделяет планы подсудимого, он уже не думал об охранниках. Он не думал ни о ком другом, он думал только о ней. И ему уже было неважно, каким способом придется овладевать ею. Адвокат хотел, чтобы вы поверили, будто в такой момент обвиняемый мог думать о последствиях своего поступка или о каких-то мелочах, вроде не снятого галстука. Насильники не думают о таких вещах, друзья мои! Насильники думают только о том, чтобы получить то, чего они хотят, и для них не важно, кто встанет на их пути или кто пострадает. Не имеет значения и сопротивление жертвы, ее мольбы и слезы. Вы слышали это из его собственных уст: «Я полагаю, что просто не заметил, как она плакала». О! Он замечал немногое. Перед ним была не личность, а всего лишь объект.

Нора пересекла площадку для выступлений, чтобы подойти ближе к столу защиты, затем внезапно остановилась, словно опасаясь заразиться. Она снова обернулась к присяжным:

– И теперь защитник хочет, чтобы вы оправдали этого человека лишь потому, что его жертва недостаточно пострадала. Потому что ее влагалище не подверглось повреждениям. Но не позволяйте одурачить себя. Медицинский эксперт все объяснил. Многие жертвы, как засвидетельствовал он, не получают разрывов влагалища, так как они не оказывают сопротивления. Менди боролась, как напомнил вам адвокат, но вам следует вспомнить ее свидетельское показание полностью. Как только изнасилование началось, как только этот мужчина осуществил проникновение в се половые органы, она тоже прекратила сопротивление. В отчаянье она отказалась от дальнейшей борьбы. Она вспомнила о своих детях и лежала беспомощная, умоляя его остановиться, не делать их сиротами.

Теперь адвокат хочет обернуть отчаяние жертвы против нее же самой. Она прекратила борьбу слишком рано, потому она пострадала недостаточно, а значит – этот человек невиновен.

Нора с сомнением покачала головой. Произнося следующую фразу, она пересекла площадку и подошла к столу, где лежали вещественные улики.

– Нет, у нас не особенно много медицинских свидетельств изнасилования. Да и обычно их не бывает много, как уже сказал вам доктор. Но там было это. – Она показала фотографию. – И еще вот это. И это. Взгляните на эти вещи. Они являются уликами. Вы возьмите их с собой в совещательную комнату. Рассмотрите их. Станет ли женщина делать с собой подобное? Будет она царапать собственное тело? Будет сама себя избивать? Если бы вы даже на минуту могли поверить в такую нелепость, то все равно не смогли бы ответить на вопрос: «Как частицы ее кожи оказались под его ногтями, если все это сделала сама Менди?»

– Я протестую, ваша честь!

В голосе Генри прозвучала нотка гнева. У него не было другой возможности опровергнуть этот аргумент, кроме как с помощью протеста.

– Это неверная характеристика вещественного доказательства. То, что засвидетельствовал он, было...

Уотлин проговорил, обращаясь к присяжным:

– Вам следует помнить свидетельские показания в том виде, в каком вы слышали их, а не так, как запомнил их для вас кто-нибудь из адвокатов.

– Да, доказательства подкрепляют свидетельские показания Менди, – продолжала Нора. – Или, в худшем случае, они являются недостаточно убедительными. Разумеется, не существует ничего, что подкрепило бы рассуждения адвоката о том, что Менди было известно намерение обвиняемого работать в тот день допоздна, или предположения о том, что у нее имелся какой-то неизвестный сообщник, который должен был помочь ей в организации шантажа. Словом, это само по себе оставляет две версии. Одна из них, принадлежащая Менди, является последовательной; она ужасающа, она описывает такой вид жестоких преступлений, которые случаются каждый день. Это преступление кошмарно, но, к несчастью, в нем нет ничего необычного.

И еще есть версия обвиняемого. – Нора вновь указала пальцем на Дэвида. Она подошла к нему поближе. – Ее охарактеризовал перед вами его собственный адвокат. «Сумасшедшая история» – так он назвал ее. Это мягко сказано. И вдобавок он намекнул, что, если бы обвиняемому пришлось выдумывать себе легенду, он выдумал бы что-нибудь получше.

Но что мог он выдумать? Его схватили на месте преступления. Вошел охранник и все увидел. Он увидел Менди Джексон, лежавшую на полу; одежда ее была изорвана, грудь в царапинах и подтеках, лицо в слезах. Какого же рода историю может предложить насильник, чтобы объяснить все это? Только грязную историю. Лучшего он не сумел выдумать в тот момент. Но не допустите ошибки, думая, что невероятность делает ее правдивой. Истиной является лишь история, которая объясняет то, что увидел охранник, а насильник просто вынужден был предложить нам иное объяснение.

Но оставим рассказы свидетелей и взглянем на мотивы. Вы помните, как во время подбора присяжных я сказала вам, что существует единственный способ понять, кто говорит правду. Это рассмотреть причины, побудившие их говорить то, что они сказали. Что могло побудить Дэвида Блэквелла сказать неправду? Да самый понятный из всех мотивов! Он обвиняется в совершении преступления. Его сейчас здесь судят. Ему угрожает обвинительный приговор, унижение и тюремное заключение за все то, что он сделал. Если вы можете придумать лучший мотив для лжи, я бы с удовольствием его выслушала.

Теперь Менди Джексон. Что двигало ею? Деньги? Где эти деньги? Что улучшится в ее жизни с сегодняшнего дня по сравнению с тем, что было у нее до того, как это случилось? Все, что она выиграла, – принародное унижение, стыд от необходимости рассказывать обо всем в присутствии полного зала незнакомых людей, огласка через газеты и телевидение. Словом, она стала еще и подлинной жертвой скандального общественного внимания. Она пошла на то, чтобы ее дети слышали унизительные подробности происшедшего с их матерью. Как может Менди Джексон что-то выиграть от этого? Поможет это ей накормить своих детишек?

Хорошо, обвиняемый сказал, что она, возможно, намеревалась потребовать с него денег. Тогда почему она этого не сделала? У нее было четыре месяца. У нее была куча времени, чтобы обратиться к обвиняемому за деньгами и потом свести свое обвинение до каких-нибудь мелочей. Неужели вы думаете, что мы могли бы притащить ее на свидетельское место, если бы она сказала, что не хочет этого? Если бы она действительно получила все, что ей было нужно, и больше не хотела, чтобы этого человека судили.

– Протест, ваша честь! Обвинение обладает правом вызова по повестке, и они могли заставить ее дать показания.

– От вызовов по повесткам можно уклониться. И неужели вы всерьез думаете, что мы могли позволить себе строить обвинение на показаниях свидетельницы, которая не желает выступать? Уголовные дела то и дело закрываются. Он знает об этом. – Нора указала на Дэвида. – Он не новичок в вопросах, касающихся системы уголовного права. Он точно знает, как обращаться с этим. Его отцу это хорошо известно.

– Протест! Это выходит за рамки данного процесса.

– Поддерживается, – сказал Уотлин. – Леди и джентльмены, не принимайте во внимание последнее замечание обвинителя.

– Он знает – я сейчас говорю о Дэвиде Блэквелле – он знает, что даже нелепая история могла бы спасти его. Ему известно, что положение, связанное с бременем доказательства, на его стороне. Обвинение обязано доказать выдвинутые положения, исключить сомнения. Если обвиняемый сумеет заронить такое сомнение хотя бы в одного из вас – он выиграл. Он делает все, что может. Отрицать, отрицать, отрицать! Не признавать ничего! Запутать фактические обстоятельства дела! Кто-нибудь, может быть, все же начнет сомневаться.

Но здесь нет места для сомнений. Не может быть.

Нора отступала все дальше и дальше, пока не зашла за спину Дэвида. Присяжные не могли теперь смотреть на нее без того, чтобы не видеть одновременно и обвиняемого. Нора подошла к нему ближе. Голос ее понизился.

– Мистер Келер просил вас взглянуть на его клиента и сказал, что подсудимый не мог сделать того, в чем его обвиняют. Хорошо, взгляните на него! Он выглядит достаточно безобидным. Здесь, на публичной сцене. А как же еще он может выглядеть? Он вовсе не дурак. Не мог же он предстать перед вами брызжущим слюной развращенным зверем. Посмотрите, и вы увидите, как старательно он подготовился к присутствию на публике.

Нора снова показала фотографию Менди Джексон. Я не видел, что она прятала этот снимок в руке. Это был тот самый снимок, который запечатлел царапины на груди жертвы. Дэвид тоже взглянул на него и отвел глаза в сторону.

– Но один человек знает, каков этот человек не на людях.

Нора медленно двинулась к присяжным, держа фотографию над головой, словно факел. Присяжные подняли глаза вверх. По мере приближения, Нора опускала снимок все ниже, пока не положила его перед ними на перила барьера.

– Вот человек, который сделал это! Вот человек, совершивший все то, о чем рассказала вам Менди Джексон. Именно он избил эту женщину, изнасиловал и внушил ей страх за ее жизнь.

Теперь только вы можете заставить его расплатиться за это!

Никто не шевельнулся в течение долгой безмолвной минуты. Как в таком большом и полном людей помещении могло быть до такой степени тихо? Впервые за все время я почувствовал вокруг себя присутствие окружавших. Я повернулся, и глаза мои встретились с глазами Лоис. Я протянул ей руку, она уже протягивала свою в ответ. Дина сидела между нами. Ей не следовало бы слышать все это. Она утратила прежнее выражение жадного, голодного любопытства к судебному процессу. Теперь она выглядела испуганной. Я почувствовал, как она дрожит. Наши с Лоис руки встретилась перед грудью Дины. Мы удержали ее на месте, иначе, думаю, Дина вскочила бы со своего места и что-нибудь крикнула. Она склонилась к нашим соединенным рукам.

– Папа, – прошептала она.

Бейлиф выводил присяжных из зала. Они опустили головы, снова смутившись общим вниманием. Или, может быть, преисполнившись чувством ответственности перед предстоящим. Двери за ними закрылись прежде, чем кто-нибудь из присутствующих шевельнулся.

* * *

Только новички дожидаются в зале возвращения присяжных. Даже самое короткое заседание длится не менее часа. Эти присяжные по истечении часа обратились с просьбой прислать им сэндвичи. Я пошел разыскивать Уотлина, Линда была со мною. «Марк», – все, что сказала она, как только впервые после ухода присяжных увидела меня. Я кивнул. Линда не смогла бы прикоснуться ко мне, пока в суде присутствуют моя жена и дети. Ей было очень трудно не делать этого. Все, что могли, мы вложили в наши взаимные кивки. Линда последовала за мной в боковой коридор. Там было пусто.

Нора огибала угол коридора впереди. Увидев меня, она делано улыбнулась. Я поспешил за ней вдогонку. Нора остановилась, тоже не боясь конфронтации.

– Ты, как всегда, великолепно поработала, Нора. Но почему у меня было такое чувство, что Дэвид вовсе не тот человек которого тебе хотелось бы обвинять?

В выражении ее лица присутствовало какое-то особое самообладание. Я никогда не видел, чтобы Нора выглядела сомневающейся.

– Я обвиняю того, кто есть, – сказала она.

– Я по-прежнему сожалею, что ты используешь такое мастерство не для службы окружного прокурора. Мне не хотелось терять тебя.

Улыбка Норы блеснула удивлением.

– Разве она не сказала тебе, в чем дело?

Я объяснила ей.

Она смотрела на Линду. Я тоже взглянул на нее. На смуглых щеках Линды вспыхнули яркие красные пятна. Она ответила Норе долгим пристальным взглядом.

– Я объяснила ей, – повторила Нора, – что мне не нравится то, что должна делать женщина, чтобы продвинуться по службе в твоей администрации.

Погрузив нас в напряженное молчание, Нора пошла прочь.

* * *

Присяжные отсутствовали в течение четырех мучительных часов. Мучительных потому, что они усилили наши надежды. Это было то, что заставляет адвоката защиты испытывать – в известной мере – чувство триумфа. «Я продержал их целых четыре часа!» Но для нашего дела это было не особенно хорошо. Генри выглядел попросту жалким. Мы все уселись кружком в моем кабинете и пустились в бесполезные рассуждения. Обычно считается, чем дольше отсутствуют присяжные, тем вероятнее, что они вынесут вердикт о невиновности. Если присяжные не могут прийти к согласию, то это означает, что у кого-то из них имеются сомнения. Но присяжные отсутствовали уже достаточно долго, для того чтобы разрешить всякие сомнения. Я все думал о том, что образ Дэвида, каким нарисовал его Генри, как очень молодого, испуганного, не способного совершить такой ужасный поступок был всего лишь мысленным. В то время как присяжные унесли с собою в совещательную комнату овеществленные образы избитого тела Менди Джексон.

Четыре часа. Я никогда не смогу понять присяжных. Как можно обсуждать что-то в течение четырех часов? У них должны были сохраниться разногласия, иначе они вернулись бы с вердиктом к ленчу. Если они затянули обсуждение на четыре часа, значит, кто-то из них колеблется. Они верили в одно, но позволяли, чтобы их убедили поверить в нечто другое. При подборе присяжных один из обычных вопросов – станет ли человек упорно стоять на своем, если обнаружит, что он единственный, кто голосует не так, как остальные? Всегда стараешься найти таких людей, которые скажут да. Но в реальной жизни все они отступают перед враждебно настроенным большинством.

Четыре часа – слишком много как для двенадцати человек, запертых в одной комнате, так и для тех, кто ожидает их возвращения. После двух часов поглядываний друг на друга и по сторонам – на стены, потолок и в газету – моя группа распалась. Генри и Линда сослались на дела. Дэвиду просто хотелось выйти из этой маленькой комнаты. Мне пришла в голову мысль: уж не думал ли он о побеге? Нет. Я точно знал, что он думает на этот счет.

Дверь на три четверти приоткрылась, и вошла Лоис, она остановилась, явно удивленная тем, что нашла меня одного.

– Где Дэвид?

– Он повел Дину в буфет, чтобы напоить ее кока-колой, но это было час назад. Вероятно, они попросту бродят сейчас по коридорам.

Лоис опустила свою сумочку на кресло. Она расстегнула жакет, сняла его, аккуратно повесила на спинку того же кресла, разгладила складки, затем подняла руки к волосам, направившись к стене так, как если бы собиралась посмотреться в зеркало, но изучив вместо этого мои сертификаты и фотографии, повернулась ко мне. Не заметно было, что она нервничает, но она не могла найти ничего достаточно ценного, что заняло ее дольше, чем на минуту.

– Как Генри сумел отговорить тебя вмешаться в это? – спросила она.

– Сказав мне правду. Что никакой пользы от этого не будет.

А вред не исключен.

– Он отлично поработал. Три часа.

Да. Это было достаточно долго, чтобы у меня снова появилась надежда. Надежда, если не на оправдательный приговор, то на то, что присяжные не придут к единому мнению. Если они не достигнут согласия, это будет означать повторный судебный процесс. Раз один состав присяжных не смог решить, виновен ли Дэвид, теперь обвинителям придется подумать над предложением. Скорее всего, они предложат условное освобождение. Дэвид пойдет на это. После такого опыта он за это ухватится.

– Три часа – это долго? – спросила Лоис.

– Похоже на то.

– Господи!

В конце концов она позволила своим рукам сомкнуться.

– Тебе было бы хуже, не имей ты возможности предпринять что-то для этого процесса.

Она закрыла глаза. На какое-то мгновение лицо ее расслабилось, обозначились складки вокруг глаз, носа и рта. Голос ее был приглушенным.

– Если бы три месяца назад кто-то сказал мне, что это так затянется, я бы подумала, что не вынесу...

Она находилась всего в нескольких футах от меня. Мне достаточно было лишь наклониться вперед и встать с кресла, чтобы Лоис оказалась совсем рядом. Я обнял ее за плечи, и она крепко прижалась ко мне. Я подумал, что она начнет плакать. Я говорил тихо, почти беззвучно – успокаивающий напев без слов.

Лоис обнимала меня так крепко, как она вряд ли делала это когда-нибудь в жизни. Долго. Дверь позади нее оставалась приоткрытой. Через какое-то время она распахнулась и вошла Линда. Она остановилась, совсем как недавно Лоис. Мне следовало что-то сказать, чтобы сгладить для нее неловкость, но я ничего не придумал и продолжал молчать и после того, как Линда быстро вышла, притворив за собою дверь.

Ничего. Ничья верность не абсолютна, подумал я. Всегда к ней что-то примешивается.

Лоис, казалось, не заметила Линды. Она немного отстранилась от меня, по-прежнему держа мои руки и глубоко дыша, но не заплакала.

– Если все сработает, этот путь будет лучшим, – сказала она. – Вот такое публичное оправдание. В этом ты был прав. Куда лучше, чем какие-нибудь закулисные интриги.

– Если все сработает... Но это не то, что имел в виду я.

Лоис кивнула.

– Как ты выдерживаешь такое ожидание? – вздохнула она.

– Ты лучше других знаешь как...

Она в последний раз сжала мою руку. Мы с нею обошли кабинет.

Через некоторое время пришел Генри. Вернулась и Линда. Все молчали. День постепенно перешел в ранний вечер. Я не представлял, что еще могли решать присяжные или какой путь избрать для решения. Существовало одно компромиссное решение, и они пошли на него.

* * *

За долгие годы я подметил в судье Уоддле одну особенность. Бейлиф приносил ему вердикт, и судье необходимо было заглянуть туда, прежде чем документ опять передавался старшине присяжных для прочтения вслух. Когда судья одобрял решение присяжных, он обычно говорил: «Прочитайте вердикт!» – тем самым как бы принимая в этом участие. Приговор выносился в его суде – значит, частично он принадлежал и ему. Когда же решение присяжных ему не нравилось, судья, как правило, говорил так: «Прочитайте ваш вердикт», – и этим как бы отгораживался от подобного решения. Юристы, знакомые с системой, берут на заметку такие моменты. Однако, чтобы понять реакцию Уотлина, всегда нужно знать, как он относится к самому делу.

Когда Уотлин получил этот вердикт, он слегка прихрюкнул. Его почти кислое выражение лица стало еще кислее. Он не посмотрел на меня и не сказал ни слова, а просто вернул документ бейлифу. Когда же вердикт снова оказался в руках старшины присяжных, Уотлин кивнул. Старшина начал читать, голос его заскрипел на первой паре слов, затем заметно окреп.

Внешние приличия были забыты. Судебный зал взорвался ревом. Дэвид слушал вердикт стоя. Я увидел, как он покачнулся – и в следующий момент каким-то образом оказался рядом с ним. Должно быть, я перепрыгнул через перила барьера. Дэвида я подхватил как раз в тот момент, когда он падал.

Глава 8

На той фазе судебного процесса, когда выносится приговор, всякая риторика стихает. Часто единственным по-настоящему спорным является вопрос о строгости наказания. Дело бывает вынесенным на суд только потому, что обвинение и защита не смогли достичь согласия. Первая фаза судебного процесса – это пробный выстрел обвинения, и лишь затем начинается реальный суд. Однако в деле Дэвида предварительная договоренность сторон в расчет не принималась. Спорным был вопрос о том, виновен подсудимый или невиновен. И ни одна из сторон не была удовлетворена тем, как присяжные этот вопрос решили.

Присяжные вроде бы пришли к решению в пользу Дэвида, найдя, что он был попросту спровоцирован. И в то же время они признали его виновным в совершении менее тяжкого преступления – обычного сексуального нападения. Другими словами, присяжные пришли к заключению, что он изнасиловал Менди Джексон, но не под угрозой смерти или серьезных телесных повреждений.

По существу это означало, что кто-то из присяжных сдался. Кто-то, может быть, и не один, голосовал за невиновность подсудимого несколько раз в течение дня, пока в конце концов кто-то другой не предложил компромисс – признать Дэвида виновным в совершении менее тяжкого преступления. Кто-то считал, что подсудимый невиновен, однако вместе с другими голосовал за его виновность. Я ненавижу присяжных. Я искал среди них лицо, выражающее недовольство и смущение собственной уступкой, но не сумел его найти.

Вердикт ограничивал возможное наказание двадцатилетним сроком. Досудебное предложение обвиняющей стороны оказалось теперь лучшим, чего они могли достичь. Я был уверен, что Нора ненавидела присяжных не меньше моего. Единственной ее надеждой добиться максимально сурового приговора была попытка убедить их в том, что Дэвид совершил самое жестокое из возможных преступлений. У обвинения не было доказательств необходимости вынесения именно такого приговора. Они явно даже не смогли отыскать свидетеля, который подтвердил бы плохую репутацию Дэвида как незаконопослушного гражданина.

Обвиняющая сторона завершила свое выступление, не предоставив каких-либо новых улик.

Дэвид был в шоке. Ночь, прошедшая после вынесения вердикта, по-видимому, была для него ужасной. Он полулежал в кресле, словно полотенце, брошенное для сушки. Генри не смог бы вызвать его сегодня в качестве свидетеля, даже если бы захотел.

У него было множество других свидетелей. Те же, кто во время процесса свидетельствовали о Дэвиде как о заслуживающем доверия человеке, вернулись теперь, чтобы подтвердить, что он является достойным кандидатом на условное освобождение. Еще один момент, который Генри необходимо было усилить, состоял в том, чтобы показать, что Дэвид заслуживает такого приговора. Для этой цели он вызвал Лоис. Как и я, она изменила свою позицию по отношению к участию в процессе. Она сидела в свидетельском кресле, сжимая свою сумочку, и выглядела старше чем вчера. Когда Генри спросил ее, не обвинялся ли когда-нибудь Дэвид в уголовном преступлении, Лоис ответила:

– Он никогда и ни в чем не обвинялся. Его ни разу ни за что не арестовывали. Он никогда и ни в какие истории не попадал.

Она выпрямилась и взглянула в сторону обвинителей, как бы приглашая их попытаться опровергнуть сказанное.

Нора вступила в перекрестный допрос со словами:

– Итак, миссис Блэквелл, вы засвидетельствовали, что ваш сын никогда не имел каких-либо дел с полицией?

– Совершенно верно.

– Но ведь Дэвид не живет с вами, не так ли?

– Да.

– Он живет отдельно уже нескольких лет?

– Да.

– В таком случае вполне возможно...

Джавьер заставил себя вмешаться и наклонился ближе к Норе. Он положил свою ладонь на ее руку. Нора что-то прошептала ему в ответ, рука Джавьера напряглась. Было видно, как побелели костяшки его пальцев. Нора стряхнула его руку, нахмурилась, но сказала:

– У меня больше нет вопросов.

Единственным спорным моментом мог быть только вопрос о том, чего заслуживало данное преступление. Присяжные могли согласиться на условное освобождение лишь в том случае, если бы они приговорили Дэвида не больше, чем к десяти годам. Я опасался, что они придут на максимум. Я уже тысячу раз видел, как такое случалось. Присяжные обвиняют кого-то в менее серьезном преступлении, затем приходят в бешенство, узнав, что могут дать за это всего лишь двадцать лет. Словом, именно столько они ему и дали – двадцать.

Во время перерыва я прошел за барьер и положил руку на плечо Дэвида. Впервые за это утро я находился к нему так близко. Он поднял ко мне свое помертвевшее лицо, и в первый раз после объявления вердикта на нем появилось какое-то выражение. Дэвид зло посмотрел на меня.

– Почему ты допустил, чтобы я прошел через все это? – сказал он.

Меня буквально отбросило назад. Я отдернул руку от его плеча.

– Это невозможно было остановить, – ответил я.

Но Дэвид на меня уже не смотрел. Вид его снова стал отрешенным.

Я опять занял свое место, чтобы наблюдать за тем, как стороны выступают с аргументами по наказанию. От обвинения первым выступил Джавьер. Казалось, он сам разделял изумление Дэвида. Во время процесса Джавьер, как всегда, был в великолепной форме. На перекрестном допросе он сумел представить нелепой версию Дэвида, неплохим было и его заключительное слово. Тем не менее теперь он, казалось, утратил былой энтузиазм. Джавьер выглядел рассеянным. Он словно стряхнул с себя гнет судебного процесса и осознал, что натворил. Его финальное выступление прозвучало неубедительно. Максимального наказания в двадцать лет тюрьмы он запросил как-то даже небрежно.

– Максимум!? – воскликнул Генри.

Он сразу же вскочил, ошеломленный безрассудством обвиняющей стороны.

– Максимум? Для кого предусматриваем мы максимальный срок наказания? Для рецидивистов. Для людей, которые явно не способны к исправлению. Для тех, кого мы попросту хотим упрятать на такой долгий срок, на какой только возможно.

Он остановился напротив стола обвинителей. Аргумент Генри скорее был направлен против них, чем в защиту Дэвида.

– Представили они вам какое-нибудь доказательство того, что Дэвид не способен исправиться? – обратился Генри к присяжным. – Привели они вам какой-нибудь довод, почему вам нельзя присудить условное освобождение по данному делу?

Вы знаете, что нередко случается на судебных процессах? Присяжные голосуют за чью-то виновность, даже несмотря на то, что у них долгое время имелись сомнения по поводу версии подсудимого, а затем, когда наступает та часть процесса, которая связана с определением наказания, неожиданно выясняется, что у него были уже три судимости за подобные проступки. Они...

– Протест, – сказала Нора. – Адвокат приводит доводы лежащие за пределами доказательств по настоящему делу.

– Поддерживается. Оставайтесь в пределах протокола.

Генри чрезвычайно легко сменил аргументацию.

– Почему специальная часть судебного процесса отведена определению наказания? Для того чтобы обвиняющая сторона смогла привести новые доказательства, почему следует вынести подсудимому самый строгий приговор.

– Протест. Снова отступление от протокола.

– Отклоняется. Это аргумент.

Это было замечание, особенно любимое судьей, – объяснить свое решение, сделав несоответствие довода делу очевидным.

– Обвинение имело все возможности, – продолжал Генри. – Оно не смогло ничего сделать в течение основной части процесса, но на этом этапе могло бы собрать все самое плохое о моем клиенте. Можно было доказать наличие у него прошлых судимостей за другие преступления. Можно было доказать, что мой клиент имеет дурную репутацию незаконопослушного гражданина. Но разве обвинители сделали это? Разве они что-нибудь вам предъявили? Нет. Это именно тот случай, который просто взывает к условному освобождению...

Генри перефразировал свое собственное доказательство для этой части процесса, продемонстрировав тем самым, что если бы Дэвид на самом деле совершил такое преступление, то это пришло бы в полнейшее противоречие со всей его прошлой жизнью. Он не заслуживал того, чтобы его отправили в тюрьму вместе со злостными преступниками. При этом Генри ловко намекнул на то, как много времени понадобилось самим присяжным, чтобы вынести обвинительный вердикт. У присяжных, должно быть, тоже имелись некоторые сомнения. И с такими сомнениями в виновности Дэвида они вдруг отправят его в тюрьму? Могут ли они решиться на такое?

Генри убедил меня. Мне подумалось, что он убедил и присяжных. Пока не начала говорить Нора. Она медленно, словно держа на плечах непомерную ношу, поднялась со своего места. Но этой ношей была вовсе не необходимость утверждать что-то, чему она сама не верила. Тяжесть ноши заключалась в том, чтобы убедить присяжных сделать то, что, по ее мнению, было необходимо. Она говорила медленно, но постепенно голос ее набирал силу.

– Настоящее дело основано на двух показаниях, одинаково данных под присягой. Менди пришла сюда и рассказала вам, что этот человек ее изнасиловал. Он расцарапал ей кожу, покрыл синяками ее лицо, разорвал на ней одежду и потом набросился на нее и взял силой. Она собрала все свое мужество, пришла сюда и рассказала вам, что он сделал с ней наихудшее, что только мужчина может сделать с женщиной. И затем этот человек, этот добропорядочный гражданин, возлюбленный сын и ценный работник – этот обвиняемый поднялся на свидетельское место и заявил, что он не делал этого, что Менди попросту выдумала сумасшедшую историю.

Хорошо, вы решали, кому из них верить. Своим вердиктом вы сказали: «Мы верим тебе, Менди. Мы верим, что он изнасиловал тебя. Мы верим, что ты была избита, запугана, опозорена и оскорблена».

Ну а теперь, что вы собираетесь сказать ей вашим вердиктом уже на этой стадии процесса? Неужели вы намереваетесь заявить: «Мы верим, что он сделал с тобой это, но мы считаем, что его преступление заслуживает лишь условного осуждения. Мы думаем, что за такой поступок он должен будет раз в месяц являться к чиновнику, надзирающему за условно осужденными, должен будет заплатить небольшой штраф и уже никогда не совершит преступления, поскольку мы сделали все, что необходимо, чтобы удержать его от этого?» Неужели вы собираетесь сказать ей: «Мы думаем, что он сделал это с тобой, Менди, но мы хотим дать ему возможность выбраться из столь сложной ситуации, всего лишь заплатив за это штраф и внося ежемесячную пошлину, как за какую-нибудь просроченную библиотечную книгу?»...