Текст книги "Письма с острова Скай"

Автор книги: Джессика Брокмоул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Наше дерево (мы окрестили его Поули) понемногу прибавляет в росте. Мы еще можем победить в этой битве!

Я был потрясен, узнав, что Вы никогда не читали Марка Твена. Что за образование вам дают в Шотландии? Это такое упущение, которое я должен немедленно исправить. Пожалуйста, примите от меня этот экземпляр «Гека Финна» в качестве запоздавшего рождественского подарка. И простите за его потрепанный вид. Я нашел книгу в комиссионном книжном магазине, и мне показалось, что ее в свое время очень любили, хоть она и очутилась в конце концов в канаве. Я бы не мог дать ей новый дом, так как у меня над столом на полке уже стоит этот роман, но знаю, что Вам могу доверить дальнейшую судьбу этого славного томика.

До следующего раза,

Дэвид.

Остров Скай

9 апреля 1913 года

Дорогой Дэвид!

Усы у Вас роскошные!

О, я совершенно не умею угадывать возраст. Думаю, с этими круглыми щеками (Дэйви, так и хочется ущипнуть их!) и с прядью волос, ниспадающей на лоб, Вам можно дать лет восемнадцать или около того. Леди не пристало раскрывать свой возраст, но я не намного Вас старше.

Слушаюсь, сэр, попытаюсь выполнить Ваше задание. И обещаю быть честной, описывая себя.

Что я вижу, глядя в зеркало? У меня худое лицо и немного заостренный подбородок. Маленький нос, узкие губы. Волосы каштановые и прямые как палки. Я собираю их в узел на затылке как можно туже, но они такие тонкие, что сразу выбиваются и падают на лицо. Глаза у меня янтарного цвета, такого же, как солодовое виски па. Хоть махэр и пытается следить за моим внешним видом, я предпочитаю носить старые свитеры братьев и юбки – слишком короткие, чтобы быть модными. Не говорите никому, но я даже ношу брюки – перешитые по фигуре, – когда ухожу на дальние прогулки.

Итак, что Вы думаете? Можете теперь представить меня? Если бы я рисовала для Вас автопортрет карандашом, то обязательно округлила бы грудь.

Мешок белок? Ого, да Вы разбойник! А те бедные женщины… Но зачем устраивать все эти штуки, если они заканчиваются очередным визитом в превосходные медицинские заведения Урбаны?

Я с огромным удовольствием принимаю в подарок «Гекльберри Финна». Большой библиотекой я не могу похвастаться, и поэтому любая книга в любом состоянии приветствуется. Тут, на острове, долгими зимними вечерами книги читаются и перечитываются.

Элспет

Глава четвертая
Маргарет

Плимут

Среда, 19 июня 1940 года

Дорогая мама!

Можешь отчитать меня. Я умчалась, даже не попрощавшись. И за кем? За парнем, который до недавнего времени был всего лишь другом по переписке. Притом не лучшим другом, так как я неделями не получала от него писем. Но если бы ты видела его, когда он ждал меня на вокзале, такой милый и жалостный, ты бы тоже его простила!

Пол в порядке, но что-то с ним все-таки произошло. Обошлось несколькими царапинами и поврежденным запястьем. Он не говорит, что случилось, только повторяет, как рад видеть меня и что ему уже гораздо лучше.

Мне пока не назначили новую группу эвакуированных, и, если ты не против, я побуду тут еще. Пол не знает, когда ему опять дадут отпуск. Мама, я нужна ему.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

22 июня 1940 года

Моя Маргарет!

Ты не представляешь, как я волновалась. Ты ведь ехала одна до самого Плимута. Никогда ты не была так далеко от дома. Может, тебе не следует оставаться там дольше? Ты приехала, подбодрила своего друга и успокоилась сама, увидев, что он здоров. Даже привезла ему все, до последней крошки, бесценные пирожные, которые я купила на свои продуктовые талоны. Теперь пора бы домой. Возвращайся, прежде чем все станет слишком серьезно. Пожалуйста.

С любовью,

мама.

Плимут

Четверг, 27 июня 1940 года

Мама!

Я знаю, ты меня любишь, но я достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения. Кроме того, все уже весьма серьезно. Пол попросил меня выйти за него замуж.

Маргарет

Эдинбург

1 июля 1940 года

Маргарет!

Не принимай скоропалительных решений. Не ради меня – ради себя. Прошло полгода с тех пор, как Пол уехал из города. До того вы все дни напролет только и делали, что препирались. И вдруг вся эта любовь, а теперь откуда ни возьмись – женитьба?

Это все война. Я знаю, я видела это. Они уходят, неуязвимые, непобедимые, и думают, что будущее лежит перед ними как серебристое озеро, и они готовы в него нырнуть. Потом что-то случается – бомба, растянутое запястье, пуля, которая просвистела слишком близко, – и вот они уже хватаются за все, что окажется под рукой. То серебристое озеро помрачнело, оно захлестывает их волнами, и они боятся, что утонут в нем, если не будут осторожны. Они цепляются изо всех сил и обещают все, что приходит в голову. Нельзя верить словам, сказанным в военное время. Эмоции так же мимолетны, как спокойная ночь.

Пожалуйста, береги себя. На прошлой неделе над нами пролетали самолеты. Один сбросил пять бомб и более сотни зажигательных снарядов в районе замка Крейгмиллар. На город ничего, слава богу, но бомбардировщики были прямо у нас над головой. Две ночи я провела в убежище в одной ночной сорочке, скорчившись, слушая вой сирен, рев моторов и выстрелы противовоздушных орудий. При этом понятия не имела, что происходит на самом деле. Это выматывает. Все, что я хочу, – это мою Маргарет рядом со мной.

Прошу тебя, не принимай решений, о которых позднее будешь сожалеть. Пожалуйста, не отдавай свое сердце бездумно, потому что, моя славная девочка, обратно ты его можешь не получить.

С любовью,

мама.

Плимут

Пятница, 5 июля 1940 года

Мама!

Ты всегда говорила, что нужно искать свое счастье и хватать его обеими руками. Другие матери подталкивали дочерей к поступлению в университет, или к работе на фабрике, или к разливанию чая в солдатских столовых. Ты – нет. Ты знала, что там я буду несчастна. Вместо этого ты нашла для меня работу с эвакуированными детьми, которых нужно сопровождать к местам нового проживания. Я смогла сбежать из города, когда там стало тесно от огневых точек, бомбоубежищ и занятий отрядов местной обороны в парках. Мои вылазки в Скоттиш-Бордерс и в Шотландское нагорье – истинное наслаждение.

Я же не написала, что приняла предложение Пола. Я сказала ему, что мне нужно подумать. Видишь? Вовсе не такая уж я опрометчивая. Но я счастлива. Чего ты всегда и желала мне. Скоро я буду дома.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

9 июля 1940 года

Думать – это хорошо. Способность думать отличает человека от таракана.

Мама

Плимут

Суббота, 13 июля 1940 года

Дорогая мама!

Ты будешь рада узнать, что Пола подлатали, он хорошо отдохнул и завтра возвращается на службу славной Британии. Я же двинусь на север, но когда приеду – не скажу, так как не могу поручиться за надежность железнодорожного сообщения.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

Четверг, 18 июля 1940 года

Пол!

Мама злится на нас. То есть по большей части на меня. Уму непостижимо! Ведь мы не совершили ничего плохого. В конце концов, это всего лишь кольцо. Кольцо и обещание.

Но из-за этого у нас с ней была ужасная ссора, и поэтому я здесь, на крыше, пишу тебе письмо и не знаю, как попросить у мамы прощения. По ее мнению, с моей стороны было глупо ответить «да» первому же парню, который сделал предложение. Но потом она сказала, что на войне счастье трудно отыскать. Я заметила ей, что она говорит глупости и пусть сначала сама со всем определиться. Что, если первый парень, сделавший мне предложение, и есть тот, кто даст мне счастье? Тогда она бросила в меня ложку и фыркнула, что у нее нет ответов на все мои вопросы.

Мне оставалось только вылезти на крышу и дуться тут в одиночестве. Наконец мама высунулась в окно и призналась, что это война расстроила ее. Она уже пережила одну войну, но эта – совсем другая, с постоянным присутствием страха, с ночами, когда объявляют воздушную тревогу, и с такими, что проходят без сирен. «Война импульсивна, – сказала мама. – Не потрать остаток жизни на поиски призраков». Я спросила, о чем она вообще говорит, но мама молча отвернулась.

– Это ты о моем па?

– Я уже объясняла, что тебе не нужно ничего о нем знать.

– Почему же? Он ведь мой па.

Тебе все это известно, Пол. Ты уже наслушался моих бесконечных жалоб на то, что мать ни слова не рассказывает об отце, на то, что она уклоняется от расспросов и говорит только, что прошлое в прошлом. И я понимаю, что она имеет в виду. Да, понимаю. Она сама вырастила меня и хочет, чтобы я была этим удовлетворена. Чтобы я дорожила временем, которое мы прожили вдвоем. Но не знать своих корней, не знать, как я появилась на этом свете… ну, ты в курсе моих вопросов.

Я высказала ей все это, пока она выглядывала из окна спальни. Но мама постаралась отделаться шуткой. «Первый том моей жизни распродан и больше не переиздавался», – любит она повторять.

Но в этот раз я не сдалась и продолжала давить. Сожаления? Призраки? Раньше я от нее ничего подобного не слышала.

– Почему ты не желаешь говорить о нем? – спросила я. – Что в нем такого отвратительного, что ты хочешь стереть его из своей памяти?

Я думала, что мама начнет метаться и заламывать руки, но она, наоборот, замерла.

– Я никогда не прощу его, – наконец произнесла она. – Но буду помнить ради нас обеих. – Ее глаза горели, когда она ушла.

Мне слышно, как мама гремит на кухне посудой. Попытка приготовить что-нибудь – это (к сожалению) ее способ извиняться. Уж не знаю, что она затеяла, но пахнет ужасно. Даже не хочу гадать, какие овощи она сейчас портит.

Пожалуй, пора спуститься и попросить прощения за то, что назвала ее глупой. За то, что начала эту ссору. За то, что вообще заставляю ее рассказать об отце, о сожалениях, о призраках. Я знаю, мама желает мне добра, устала и элементарно скучает без меня. Она старается. Я действительно дорожу временем, которое мы прожили вместе.

Может, уговорю ее выйти прогуляться. До заката еще пара часов. Мы можем дойти до Холируд-парка, побродить среди зарослей утесника. Поболтать ни о чем конкретном. А может, сейчас она как раз захочет говорить. Не знаю…

О боже мой, Пол, я уже и не помню, о чем хотела тебе написать. Сейчас случилось нечто невероятное. Я услышала гул самолетов и только успела спрятать под блузку блокнот, как рядом взорвалась бомба. Мама писала о воздушных налетах и бомбардировщиках, но я и вообразить не могла, что это такое на самом деле. Знаю, для тебя все иначе: ты провел уже немало ночей, разорванных самолетами и сиренами. Но для меня… Бомба? На улице, где я девочкой прыгала со скакалкой?

Я видела, как она падает… Она врезалась прямо в тротуар. Я нырнула за мансарду как раз вовремя. Все засыпало камнями и пылью. Только что на улице была мостовая, и вот уже там дымящаяся яма. Не знаю, как я удержала равновесие и не свалилась с крыши от ударной волны. Все случилось очень быстро, даже сирены не было.

Первая мысль о маме. Окно спальни разбилось, оттуда не доносилось ни звука. Я позвала ее. Мне было не пролезть в комнату, так как в раме торчали осколки стекла. Внутри все было вверх дном. Кровать отбросило к дальней стене, ночной столик опрокинулся. Булыжник с мостовой, залетевший в окно по идеальной траектории, пробил стенную панель. Из дыры в стене высыпались какие-то бумажные листки.

Я опять окликнула маму и потом увидела ее в тени у двери. Она медленно шагнула внутрь, отодвинув синим атласным шлепанцем бумаги. Но к окну не пошла, а осталась стоять там и смотреть на проломленную стену и бумажный снегопад.

Дотянувшись рукой до шторы затемнения, я сорвала ее, обмотала тканью ладонь и очистила подоконник от стекла, чтобы пробраться внутрь.

Мама по-прежнему молчала. Она упала на колени и подхватила охапку листков. Я наклонилась и подобрала одну страницу. Это было письмо, пожелтевшее и смятое, адресованное кому-то по имени Сью. И ты знаешь, Пол, оно как будто написано тобой, и поэтому я цитирую его здесь.

Чикаго, Иллинойс, США

31 октября 1915 года

Дорогая Сью!

Знаю, ты сердишься. Пожалуйста, не надо. Даже если оставить разговоры о «долге» и «патриотизме» в стороне, неужели ты правда думаешь, что я смог бы отказаться от такого захватывающего приключения?

Моя мать бродит по дому с красными глазами и всхлипывает. Отец по-прежнему не разговаривает со мной. И тем не менее я чувствую, что поступаю правильно. У меня ничего не вышло в колледже, ничего не вышло с работой. Черт, даже с Ларой не получилось. Я уже начал думать, что в мире нет места человеку, чье наивысшее достижение сводится к мешку с белками. До сих пор никому не потребовались моя удаль и импульсивность. Сью, ты же понимаешь, это дело мне подходит. Ты всегда знала, что хорошо для меня, еще до того, как я это сам осознавал. И сейчас ты знаешь: это хорошо.

Я выезжаю в Нью-Йорк уже завтра, поэтому пришлось попросить маму отослать это письмо. Когда ты станешь читать его, я буду на корабле где-то посреди Атлантики. Плыть на судне «Французской линии» было бы дешевле, но мы с Харри направляемся в Англию. Его там ждет Минна. А я… У меня есть ты. Словно рыцари прошлого, мы не можем пойти в бой, не получив от наших прекрасных дам символ их любви.

Мы высадимся в Саутгемптоне где-то в середине ноября и оттуда двинемся к Лондону. Сью, скажи, что на этот раз ты встретишь меня. Конечно, мне легко просить, гораздо легче, чем тебе покинуть свое убежище на Скае. Не дай мне уйти на фронт, не прикоснувшись к тебе в первый раз, не услышав, как твой голос произносит мое имя. Не дай мне уйти на фронт без твоего образа в моем сердце.

Твой… всегда и навечно,

Дэйви.

– Это мои письма. – Мама собирала другие листки, разбросанные вокруг. – Ты не имеешь права читать их.

Я спросила, что это за письма, кто такая Сью, но она не ответила. Она сидела там с мокрыми глазами и неловкими руками складывала в стопку пожелтевшие странички. За окном наконец-то взвыла сирена.

– Уйди, – простонала мама, прижимая к себе конверты. – Сейчас просто уйди.

Под звуки сирен и зенитных орудий я вышла из дома и, спотыкаясь, пошла в укрытие. Я знала, что мне нужно закончить это письмо тебе, потому что у меня больше нет никого, кому я могла бы рассказать о сегодняшнем вечере. О том, как все, что случилось, кажется теперь абсолютно нереальным.

У меня никогда не было секретов от матери. Ты это знаешь. Но когда я пристроилась в убежище и достала из-под блузки блокнот и вложенное в него письмо Сью, меня мучил один вопрос: что мама от меня скрывает?

Маргарет

Глава пятая
Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

17 июня 1913 года

Дорогая Сью, я закончил!

Простите, что так долго не отвечал, но я откладывал до того момента, когда смогу сообщить, что я совершенно и полностью свободен. Ах, какое наслаждение – приняться за письмо без гложущей мысли о недочитанных учебниках! Сейчас сижу в доме родителей, окно распахнуто, летний ветерок раздувает кружевные занавески, и меня не ждет ничего более зловещего, чем недочитанная газета. Можно откинуться на спинку стула, глотнуть прохладного лимонада и писать Вам – непередаваемая роскошь!

Мне кажется, Вы будете горды мной. Я открылся отцу. Наверное, Вы удивляетесь, как я набрался смелости, чтобы сказать ему такое. Помогла моя плохая успеваемость! Он глянул на мои оценки и фыркнул. «Как ты собираешься поступать в медицинскую школу с такими результатами?» – спросил он. «Я не собираюсь, – ответил я. – Не собираюсь и не хочу туда поступать». Он чуть не подавился своим утренним кофе. «Что значит не хочешь?» – «Именно это и значит, отец. Я никогда не хотел учиться в медицинской школе. И теперь слишком поздно переубеждать меня». Он встал из-за стола, с грохотом отодвинув стул, и с тех пор отказывается говорить со мной. Думаю, только благодаря стараниям мамы он не вышвырнул меня из дома.

Моя сестра тоже здесь, проводит у родителей часть лета, и потому мне проще переносить недовольство отца. К тому же у меня появилась возможность получше узнать свою племянницу Флоренс. В одной из комнат в задней части дома есть такое место, куда солнечный свет падает особенным образом. Мы с Флоренс садимся в этот круг света и смотрим друг на друга. Когда ей надоедает смотреть на меня, она забирается ко мне на колени, хватается за подтяжки и просит: «Дя Дэй! Сказку!» Ну как я могу отказать в такой просьбе? Я рассказываю ей сказку и наблюдаю за тем, как в страшных местах ее и без того огромные голубые глаза становятся еще больше и как они искрятся, когда Флоренс смеется. Восхитительно наблюдать за безыскусной игрой чистых эмоций на лице ребенка. Дети не пытаются спрятать чувства или выдать одну эмоцию за другую. Мы с племянницей будем хорошими друзьями, я уже сейчас вижу это.

Еще новость: у меня появилась девушка, Лара. Она очень милая, изучает в колледже немецкую литературу. Познакомились мы на вечеринке – на одном из тех утомительных светских мероприятий, от которых иногда никак не отвертеться. Я пошел, чтобы не огорчать маму. Мы с Ларой познакомились и, поговорив, поняли, что она «знает» моих родителей. Это один из тех запутанных случаев, когда ее мама играет в бридж с тетей лучшей подруги моей матери или что-то вроде этого. Какова бы ни была степень знакомства, оно означает, что мои родители одобряют девушку.

Итак, видите, удача наконец-то улыбнулась мне. В моей жизни теперь целых две девушки, а еще комната в полном распоряжении и БОЛЬШЕ НИКАКИХ ЭКЗАМЕНОВ!

О, та ночь, когда я подбросил в женское общежитие белок, была классикой! Можете ли Вы придумать лучшую комбинацию, чем опасный подъем по стене, стая разъяренных белок и вопящие женщины в полураздетом виде? Должен сказать, что подобные эскапады не так уж часто заканчиваются больничной койкой. Но именно вероятность того, что они могут к этому привести, делает такие выходки столь привлекательными. Вот откуда у меня это прозвище. Парни называют меня Мортом, намекая на латинское «mors», потому что убеждены, что эти мои затеи однажды доведут меня до смерти. Чудные друзья, Вы не находите?

А как идут Ваши дела на Скае? Должно быть, Вы повеселели, когда сошел снег. Я представляю, как Вы радостно топаете по холмам в брюках и шляпе, под мышкой зажат блокнот, за ухо заткнут карандаш. Ах, лето!

Кстати, Вы не угадали мой возраст. Мне уже двадцать один! Теперь Вы понимаете, почему я так стремился отрастить усы…

Расслабленный и спокойный,

Дэвид.

P. S. На этой фотографии я в полном облачении – в академической робе и квадратной шляпе. Гордое деревце рядом со мной – это Поули. Мы оба – и дерево, и я (как ни удивительно!) – пережили этот учебный год!

Остров Скай

7 июля 1913 года

Дорогой Дэвид!

У Вас такой ликующий вид! Не могу сказать, кто выглядит более гордым и прямым – Вы или Поули. Я рада, что у Вас все так удачно сложилось.

По Вашим описаниям я влюбилась в Вашу племянницу. Вам повезло, что Вы можете проводить с ней столько времени, сколько хотите. Когда несколько лет назад погиб мой брат Аласдер, его вдова переехала в Эдинбург вместе с детьми. И с тех пор я не видела ни Крисси, ни племянницу, ни племянников.

Два других моих брата, Финли и Уилли, еще живут дома, поэтому с их стороны детей ждать пока не приходится (по крайней мере, на это надеется махэр!), хотя у Финли есть девушка, к которой он весьма серьезно относится. Может быть, и не придется ждать слишком долго. Кейт славная, и мы все скрестили за них пальцы.

Раз Вы не будете учиться в медицинской школе, то чем собираетесь заполнить время? Вы уже поступили в труппу русского балета? Научились играть на корнете? Начали писать Великий американский роман?

Я уверена, что теперь, когда Ваши вечера не отдаются целиком учебе, Вам гораздо легче ухаживать за Вашей девушкой. Вы написали, что Лара учится в университете. Это обычное дело для американских женщин? Все девочки, с которыми я ходила в школу, мечтали только о замужестве, выборе занавесок и особенно о том, чтобы как можно скорее освободить свои головы от знаний, что в них вкладывали десять-двенадцать лет. Они считали меня сумасшедшей только за то, что я хотела прочитать книгу, не включенную в школьную программу, что уж говорить о реакции на мое желание поступить в университет.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

27 июля 1913 года

Дорогая Сью!

Нет, я не вступил в труппу русского балета. Сказать по правде, я понятия не имею, что делать дальше. Пожалуй, я чувствовал себя более уверенно, когда мое будущее было распланировано отцом. Сейчас просматриваю объявления в газетах, прикидывая, чем можно было бы заняться. Пока даже не знаю, в каком направлении искать. Моя мать находит крайне неприличным тот факт, что я устраиваю свою карьеру с помощью газет, и осторожно наводит справки среди своих партнеров по бриджу на предмет более «респектабельных» вариантов.

Не думаю, что учеба женщин в колледже такое уж обычное явление в Америке. В Университете Иллинойса учились девушки, но немного, а на факультете естествознания их почти вовсе не было. Поступая в колледж, они обычно ограничиваются более «женскими» сферами науки, такими как современные языки, литература, домашняя экономика.

Боюсь, ни одного геолога среди них мне не встречалось!

Дэвид

Остров Скай

14 августа 1913 года

Дорогой мальчик!

И почему это такие предметы, как языки и литература, считаются «женскими»? Дэвид, говорю это не в укор Вам. Знаю, Вы повторяете общепринятое мнение – спорное, на мой взгляд.

Мы живем в эпоху, когда женщинам открылись профессии, ранее недоступные. Хотя примеры пока немногочисленны, но дамы уже показали себя компетентными врачами, учеными, предпринимателями. Теперь, когда двери распахнулись, почему туда не рванулось больше женщин? Вместо этого они говорят себе: «Кому интересно получать Нобелевскую премию, как Мария Кюри? Куда важнее научиться правильно варить курицу». Да, каждый должен заниматься тем, что ему интересно, и я допускаю, что есть особы, которые искренне не желают изучать ничего, кроме варки кур или домашней экономики. И почему леди, которая занимается химией или геологией, менее подходит на роль спутника жизни, чем та, которая выбрала литературу? Я не суфражистка, однако, когда речь заходит о женщинах и образовании, неизменно горячусь.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

4 сентября 1913 года

Дорогая Сью!

Наконец-то, наконец-то я получил оплачиваемую работу! Меня приняли учителем биологии и химии в частную школу прямо здесь, в Чикаго. Лара говорит, что к концу семестра все девочки влюбятся в меня, а все мальчики будут стремиться подружиться со мной.

У меня нет четкого ответа на вопрос, почему некоторые предметы считаются в большей степени подходящими для женщин. Вы правы, мы движемся к более просвещенному обществу, но пока еще далеки от него. Появляется много университетов совместного обучения, и женщина может поступить в любой колледж и изучать все, что захочет. Она даже может пойти дальше и найти себе «радикальную» работу, став, например, ученым или преподавателем. Но до сих пор предполагается – даже ожидается, – что она откажется от всего этого, как только станет матерью. Педагогика и Равенство всегда уступают Материнству.

Должен заметить, что женщины в целом гораздо лучше воспитывают детей, чем мужчины. Взять, к примеру, моего отца: вот бы наломал он дров, если бы занялся этим. Но дети вырастают, покидают дом. Почему бы женщине не заняться карьерой на этом этапе жизни?

Но Вы указали на очень важный момент. Лично я надеюсь найти такую жену, которая сможет говорить о чем-то более интересном, чем варка кур. Такую, которая читает то же, что и я, задается теми же, что и я, вопросами. Или даже такую, у которой обо всем абсолютно противоположное моему мнение, но при этом она не боится жарких споров и любит меня, несмотря ни на что.

Дэвид

Остров Скай

30 сентября 1913 года

Дэвид!

Что, мой дорогой мальчик, заставляет Вас думать, будто женщины превосходят мужчин в воспитании детей? Насколько я понимаю, Ваша племянница обожает Вас, и значит, Вы правильно ведете себя с малышкой. Или Вы сомневаетесь в своей способности заниматься ребенком дольше пяти минут, которые требуются, чтобы рассказать одну сказку?

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

17 октября 1913 года

Дорогая Сью!

А разве Вы не согласны с тем, что женщины от природы одарены чем-то таким, что делает из них матерей? Я не совсем уверен, правда, что это такое. Женщины куда более самоотверженны, чем мужчины. Они обладают терпением и щедрой душой. Женщина может получить все возможные степени в науке домашней экономики, но и без этого, даже не проведя в колледже и дня, она все равно способна прекрасно вести хозяйство и быть матерью.

Дэвид

Остров Скай

31 октября 1913 года

Дэвид!

Сначала Ваши письма просто вызывали раздражение, а теперь приводят меня в негодование. Никакие природные качества не делают нас женами, матерями или хозяйками. Или мы рождены с особенными свойствами, которые помогают нам готовить или штопать носки? Вы думаете, что Господь всемогущий предвидел, что потребуется от хозяйки двадцатого века, и зарезервировал часть женского мозга для выпечки пирогов? В качестве доказательства своей правоты привожу в пример саму себя: ничего этого я не умею. Ни готовить, ни печь пироги, и уж точно меня не заставишь заштопать хотя бы один носок. Может, я родилась только с половиной мозга и во мне не хватает чего-то существенного? Вы это предполагаете?

Вы говорите, что женщины, особенно матери, должны быть самоотверженны. Но они не рождены такими, этого от них ожидают. Никто не укорит мужчину за то, что он выпьет пинту после рабочего дня, или за то, что он вытянет ноги перед огнем, или за то, что по утрам он сидит и читает газету. Но если мать захочет погулять полчасика, выпить чашку чая в спокойной обстановке или (не дай бог!) сходить к подруге, все сразу возмутятся. Это недопустимо, чтобы матери хотели делать что-то, не имеющее отношение к детям. Считается, что они должны быть всегда и во всем самоотверженны. Хорошая мать никогда не съест последний кусок пирога.

Не уверена, хочу ли я заводить детей. Такая самоотверженность выше моих сил. Если за мою юбку будет цепляться ребенок, я не смогу отправиться на одну из своих прогулок по горам. Не смогу часами смотреть на волны, сочиняя стихи. Не смогу готовить только сосиски и рождественский пудинг, не смогу до самого утра наблюдать за движением звезд по небу, не смогу вставать до рассвета, чтобы взобраться на холм и поймать момент, когда над горизонтом взорвется солнце. Вы же не станете убеждать меня, будто возможно заниматься всем этим и одновременно растить детей. И я никогда и ни за что не откажусь от последнего куска пирога. Независимость делает женщин эгоистками.

Элспет