Текст книги "Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4"

Автор книги: Джерри Олшен

Соавторы: Брэдли Дентон,Алексис де Токвиль,Стивен Атли,Татьяна Добрусина,Д. Уильям Шанн,Лариса Михайлова,Майкл Кэссат,Ольга Спицына
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Цитата 15.

«Среди вероятностных миров, порождаемых Искаженным Миром, один в точности похож на наш мир; другой в точности похож на наш мир во всем, кроме одной-единственной частности, третий похож на наш мир во всем, кроме двух частностей, и так далее. Подобным же образом один мир не похож на наш во всем, кроме одной единственной частности, и так далее».

Р. Шекли

«Искаженный Мир» – пожалуй, самый точный образ фантастики, имеющийся в ее массиве, самая откровенная формула самоопределения. Действительно, описываемая фантастикой реальность может очень сильно или совсем незначительно отличаться от действительности. Сюжет может развиваться на привычной Земле или в совершенно противоестественных условиях, в любом временном отрезке, а среди героев могут быть простые люди или самые невероятные существа. Причем самые непредставимые сюжеты в фантастике всегда изложены всерьез, то есть любая реальность представляется существующей в одном из вероятностных миров. Но – что роднит любые произведения фантастики между собой – о чем бы ни шла речь в них и кто бы их ни написал, всегда присутствует элемент инверсии, искажающей мир. Степень этой инверсии и зависит от воли автора, и является обязательной, чтобы создать «фантастичность».

Цитата 16.

«…поэтому содержание (если не сущность) нашей мысли лучше всего передается термином «зеркальная деформация»…»

Р. Шекли

«Зеркальная деформация» – общий метод современной фантастики, та самая суть ее, которая собирает разнородные тексты в единый целостный массив и резко отделяет его от прочих культурных явлений. Непрямое зеркало с разной степенью прозрачности и кривизной отражения – для нелинейного же, противоречивого мира, каков он в конце XX века. «Искаженный Мир» – это ведь и про нашу жизнь сказано, про изображаемый оригинал.

Недаром же в фантастических произведениях столь часто встречается самый мотив зеркала, явный или завуалированный. Это прежде всего экраны, с помощью которых осуществляется общение с другими мирами или с искусственным разумом компьютера. На экране «Театра теней» у К. Саймака герои создают себе подобных двойников. На экране видит собственную гибель актер – герой у Р. Шекли («Бесконечный вестерн»), А самым волнующим моментом в ставшей классической для нашей фантастики «Туманности Андромеды» И. Ефремова остался миг, когда на Землю из глубин космоса транслируют снимок нашей Галактики (!) со стороны.

Полупрозрачные перегородки разной степени проницаемости делят излюбленные фантастами параллельные миры или измерения во времени и пространстве. Одна из основных идей в творчестве К. Саймака – странствия по параллельным мирам, схожим и отличным от Земли.

Цитата 17.

«Он попробовал представить себе принцип, на котором строилась цепочка миров… «Предположим, я нахожусь на Земле-2, следующей за старой Землей, которую только что покинул… Допустим, топография обоих миров достаточно схожа, хотя и не идентична. Небольшие отличия станут заметны, может, только в девятом мире».

К. Саймак

… А герои Амберского цикла Р. Желязны вообще только тем и заняты, что странствуют по отражениям миров, сами их и создавая по мере необходимости для решения каких-то личных проблем. Сам же Амбер – мечта, родина, Идеал – суть тоже отражение некоего принципа, изначально видевшегося основателю правящей семьи Амбера. Любой Хаос можно первоначально упорядочить, просто отразив его в зеркале, отчего получившаяся картина в целом обретет симметрию.

Что еще можно увидеть в Зазеркалье? В Паравселенной А. Азимова («Сами боги») живут призрачные существа, с которыми у землян нет ничего общего, кроме потребности в энергии и эмоционального мира, и, однако, земным ученым оказалось проще договориться с «паралюдьми», чем со своим непосредственным начальством.

У Дж. Уиндема в «Поисках наугад» миры время от времени ветвятся, образуя равно реальные, отличные друг от друга линии. В одном из таких отражений у героя живы друзья, не погибшие на несостоявшейся второй мировой войне, а его собственный двойник женат на идеальной женщине. Вернувшись на свою сторону, герой отправляется на поиски оригинала этой женщины в своем родном мире, не будучи толком уверенным в ее существовании. Бывшая дочерью тех же родителей, но в силу обстоятельств жившая под другим именем и в другой стране, идеальная возлюбленная нашлась, герой вслед за двойником обрел счастье. Любовь оказалась абсолютом, не зависящим от альтернативности миров.

Зазеркалье фантастики – обширный причудливый мир, волею писателей населенный различными существами. Но и свойствам самих зеркал уделяется немалое внимание, так как они весьма интересны. Зеркальная грань – место встречи взглядов смотрящего и двойника-отражения, зеркало и соединяет и разделяет образ и наблюдателя. Именно так устроена Изгородь в одноименном рассказе К. Саймака.

Цитата 18.

«Это была, разумеется, не более чем оптическая иллюзия… казалось, будто, продвигаясь вперед, он уходил вбок, словно что-то гладкое и скользкое перед ним не давало пройти… Он застыл, а чувство, что за ним наблюдают, еще больше усилилось… Как будто там стоял кто-то невидимый и с улыбкой наблюдал за его тщетными попытками пробиться сквозь стену».

К. Саймак

И все же иногда оказывается необходимым прорваться сквозь зеркало и встретиться с двойником лицом к лицу.

Цитата 19.

«…Оба вы наги и безоружны, обстановка одинаково незнакома обоим, одинаково неприятна для обоих… Между вами барьер».

Ф. Браун

На Арене в одноименном рассказе Ф. Брауна решается исход столкновения двух цивилизаций, землян и пришельцев, равных по силе и поэтому взаимоисключающих. По условиям модельного поединка, противников, взятых наугад из противостоящих космических флотов, разделяет прозрачная перегородка, через которую сочатся волны ненависти и за которой каждый видит омерзительного антидвойника, как бы свое отображение с точностью до наоборот. Прорваться через Барьер – значит победить, ибо несовместимые враги убьют друг друга самим фактом пребывания в едином пространстве. К счастью, землянин успел раньше попасть на сторону противника, и в войне победила в тот же миг земная армия.

В «Цивилизации статуса» Р. Шекли на планете Омега, на другом конце единственного космического маршрута, развивается мир преступников, обратно-зеркальный миру Земли, ибо у ссыльных стерта память. Преодолев соблазны и опасности Зазеркалья Омеги, герой возвращается на Землю, к исходной точке, в свой дом. В зеркале на стене своего дома он видит врага и доносчика, сославшего его на тот конец, – свое отражение. К герою возвращается память, подвергнутое обработке подсознание порождает призраков – двойников, но герой наносит удар врагу – самому себе, – разбивает зеркало – и обретает настоящую свободу.

Есть, наконец, и антизеркала – слепые темные стены, вводящие в пагубное заблуждение и отгораживающие человека от истины и мира. Таков «Купол» у Ф. Брауна – энергетическая стена, за которой его герой укрылся в критический момент мировой истории и безнадежно утратил возникший в результате новый, яркий и счастливый мир.

А у Р. Брэдбери в «451° по Фаренгейту» люди замкнуты в четырех телевизионных стенах, заворожены призрачной псевдожизнью в этих антизеркалах, а потому разучились просто смотреть друг на друга и даже не замечают собственной гибели. Выживают только те, кто вовремя ушел в реальный мир, под открытое небо.

Цитата 20.

«Прежде всего мы должны построить фабрику зеркал. И в ближайший год изготовлять зеркала, зеркала, и ничего больше, чтобы человечество могло хорошенько разглядеть себя в них».

Р. Брэдбери

Этим, собственно, и занялась фантастика, и, кстати, тоже после войны – настоящей, а не придуманной автором. Так что даже самое искривленное изображение может оказаться пугающе правдивым. Самая страшная антиутопия века – «1984» Дж. Оруэлла, – доводя гротеск до абсурда, описывает вполне конкретную во времени и пространстве реальность и точна вплоть до мелких деталей.

Зеркало – медленное стекло «ретардит» – стало главным героем в «Иных днях, ином зрении» Б. Шоу. Зеркало, в силу чисто физических свойств (уменьшения в своей среде скорости прохождения световых волн) хранящее «свет былого», истинные образы минувшего, – может стать свидетелем, обвинителем, доносчиком, а может – освободителем. Когда вся Земля оказалась засыпана всевидящей зеркальной пылью, люди лишились возможности что-либо скрыть друг от друга, а потому стали, наверно, честнее и свободнее. И изобретатель ретардита чуть ли первым вырвался на свободу, преодолев все ложные и сложные ситуации собственной жизни.

И наконец, «Солярис» С. Лема. Планета, покрытая сплошной океанской гладью, своего рода огромное сферическое зеркало, висящее в космосе и соблазняющее поколения землян узнать его тайну, а себе цену. При этом зеркало нерукотворное, абсолютно нечеловеческое, и образы оно выдает по своему разумению. Но герой, испытав шок, страх и муки от встречи с таким своим отражением, в конце романа все прощает Океану. Недаром же сказано:

Цитата без номера

«Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Русская пословица

И еще один пример к вопросу о свойствах зеркал.

Цитата 21.

«Я живу в колодце. Я живу в нем подобно туману. Я не двигаюсь, я ничего не делаю, я только жду. Как мне объяснить, кто я, если я не знаю этого сам?»

Р. Брэдбери

Бесформенное нечто – или некто? – дух темного зеркала ждет на другой планете прихода человека. Когда человек наклонится над темной гладью воды в колодце, только тогда «тот, кто ждет», обретет форму, имя, жизнь, знание о самом себе. Так и любое зеркало, настоящее или мнимое, оживает только при свете и рождает образы только под человеческим взглядом. В темноте зеркала мертвы, без человека – пусты. А потому, как бы фантастика ни искажала образы реальности, она существует в этом мире, и создается людьми и для людей, и ничего, кроме нашего уже Искаженного Мира и нас, в нем живущих, в конце концов, не изображает.

Цитата 22.

«Они стояли под небом, которое отражало землю, которая отражала небо, и обсуждали зеркала и эффекты».

Р. Шекли

То же самое пытались делать и мы в нашем диалоге с цитатами – живым голосом самой фантастики – по поводу ее природы и сути. Небо отражает землю, а земля – небо, и еще очень давно в китайских «Девятнадцати древних стихотворениях», а именно в Третьем из них, сказано:

Цитата последняя.

«А живет человек между небом и этой землей…»

То есть между прозрачностью и твердью, на самой зеркальной грани, так как же ему не искать все новых и новых образов и отражений?

1991–1993

ИНВАРИАНТ

Фантастическая картина – рождение новой нации. Социальное устройство общества и его технологии составляют единство и могут быть противопоставлены только внешне и временно.

Фантастика, демократия, прогресс. Нации рождаются и развиваются при демократии (в пределах ойкумены своего времени). истощаются и предельно прозябают при деспотизме. Свобода нравственного личного творчества – неустранимое условие развития социума.

В предисловии к одному из сборников американской фантастики встретились слова: «О нашей демократии дешевле всего узнать, читая нашу фантастику». Писатель-фантаст может описать рождение космической нации. Или сложившиеся условия жизни на экзотической планете. А собственная история так ли уж знакома?

Когда пушки Наполеона безуспешно пытались «прожечь» косо поставленный Кутузовым фронт обороны русских войск на Бородинском поле, в Америке насчитывалось не более 10 миллионов жителей (в 1800 году – около пяти). К моменту начала работы над книгой «Демократия в Америке» в 1831 году по следам поездки, предпринятой Алексисом де Токвилем с целью описать бурно развивающуюся цивилизацию, уже можно было говорить, что число американцев превышает 13 миллионов. А что есть основание для бурного развития?

«Совершенно очевидно, что деспотизм разоряет людей, не давая им производить, не говоря уже о том, что он отбирает у них плоды производства; с почтением относясь к достигнутому богатству, он истощает сам источник богатства. Свобода же, напротив, создает в тысячу раз больше благ, чем разрушает. И поэтому у свободных наций народные средства возрастают значительно быстрее, чем налоги».

Многие парадоксы власти и свободы, осуществления равенства (каждый свободен подавлять свободу другого…) раскрываются в прозрачных глубинах честной и смелой работы молодого французского аристократа Алексиса де Токвиля.

Предсказательная сила этого произведения удивительна. Однако, несмотря на ворчание специалистов о слишком смелых умозаключениях, основано оно на колоссальном фактическом материале. Никакой роман о космических империях не покажется занимательнее рядом с книгой Токвиля еще и потому, что автор в полной мере понимает важность побудительной силы духовного мира, того источника энергии, что обязательно должен пробиться наружу, чтобы жизнь не застаивалась, – той свободы духа, что служила оправданием существования аристократии, свободы, которая непременно должна сохраниться в демократической республике.

Нечасто напрямую соотносят фантастику и духовность. Но еще в древности установили: смысл дня отдыха не столько в отдохновении ото всех трудов, сколько в медитации, погружении во внутренний мир, что и дает основание созидательной деятельности, такой притягательной со стороны. В духовной и религиозной практике при этом крайне важно признание того, что «все люди в равной мере способны найти путь, ведущий на небеса».

Токвиль говорит о том, как естественно может вырастать аристократия – например, промышленная – из демократии. Не перекликается ли это с неисчерпаемостью сюжетов о новых космических империях и технократических тираниях? Но, уничтожив феодализм (кстати, какая революция отменила сословность в России?), демократия – показывает автор – имеет силу справиться с этими осложнениями. На промышленную аристократию нужна промышленная демократия, то есть превалирование представительной власти (именно так Америка вышла из Великой депрессии). Кстати, штампик библиотеки НКВД на фантастическом произведении Олафа Стейплдона, где описывались свыше десяти следующих за нашей цивилизаций, основанных на духовном прогрессе, указывает, кто еще интересуется подобными книгами. Aлекcuc де Токвиль заканчивает Введение фразой: «…их [политиков] интересует лишь завтрашний день, тогда как мне хотелось задуматься о будущем». И закончить введение к публикации этого произведения в «Сверхновой», лучше, чем словами самого Токвиля, нельзя.

Алексис де Токвиль (1805–1859)
ДЕМОКРАТИЯ В АМЕРИКЕ

Публикуется по изданию:

Алексис де Токвиль. Демократия в Америке.

М., «Прогресс», 1992.

Перевод В. Олейника

Предисловие автора
к двенадцатому французскому изданию

Сколь бы значительными и неожиданными ни были события, стремительно происходившие на наших глазах, автор настоящего труда имеет полное право заявить, что они не застигли его врасплох. Когда я писал эту книгу пятнадцать лет тому назад, мною владела одна-единственная мысль – о близящемся неизбежном наступлении демократии во всем мире. Перечитайте мою работу, и вы на каждой странице встретите торжественные предуведомления о том, что общество меняет свой облик, что человечество преобразует условия своего существования и что в недалеком будущем его ожидают перемены в судьбах.

Книгу предваряли следующие слова:

«Постепенное установление равенства есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию. Благоразумно ли считать, что столь далеко зашедший социальный процесс может быть приостановлен усилиями одного поколения? Неужели кто-то полагает, что, уничтожив феодальную систему и победив королей, демократия отступит перед буржуазией и богачами? Остановится ли она теперь, когда она стала столь могучей, а ее противники столь слабы?»

Человек, который написал эти ставшие впоследствии пророческими строки в то время, когда Июльская революция не столько потрясла, сколько укрепила монархию, может сегодня без боязни вновь привлечь внимание читающей публики к своей работе.

Ему позволительно будет добавить к этому и то, что нынешние обстоятельства возбудили к его книге живейший интерес и придали ей практическое значение, которого она не имела при первом появлении.

Тогда существовала королевская власть. Сегодня она уничтожена. Американские политические институты, вызывавшие лишь любопытство в монархической Франции, должны стать предметом углубленного изучения во Франции республиканской. Новую власть укрепляют не только сила, но и хорошие законы. Вслед за воином приходит законодатель. Один разрушает, другой закладывает фундамент. У каждого своя работа. Речь уже идет не о том, будем ли мы Францией королевской или республиканской; необходимо понять, будет ли эта Республика буйной или спокойной, упорядоченной или неупорядоченной, Республикой мирной или воинственной, либеральной или деспотической, той Республикой, которая угрожает священным правам собственности и семьи, или же Республикой, признающей и чтущей эти права. Чрезвычайно важная проблема, от решения которой будет зависеть судьба не только Франции, но и всего цивилизованного мира. Если мы спасаем себя, мы тем самым спасаем все окружающие нас народы. Если мы губим себя, мы губим всех вместе с нами. В зависимости от того, создадим ли мы свободную демократию или же демократическую тиранию, станет изменяться и облик мира, и можно сказать, что сегодня мы решаем, будет ли Республика наконец провозглашена повсюду или же повсюду она будет уничтожена.

А ведь эту проблему, только что вставшую перед нами, Америка решила более шестидесяти лет тому назад. Суверенность прав народа, которую мы лишь вчера провозгласили верховным принципом государственности, безраздельно господствовала там в течение шестидесяти лет. Этот принцип был проведен американцами в жизнь самым прямым, безоговорочным и безусловным образом. В течение шестидесяти лет народ, сделавший этот принцип общим источником всех своих законов, беспрестанно рос числом, заселял новые территории, богател и, обратите внимание, в течение этого периода был не только самым преуспевающим из народов, но и жил в самом стабильном государстве на земле. Когда все нации Европы оказались опустошенными войной или истерзанными гражданскими раздорами, американцы были единственным народом во всем цивилизованном мире, сохранявшим полное спокойствие. Почти вся Европа содрогалась от революций, а Америка не знала даже волнений. Республика оказалась не возмутительницей порядка, но охранительницей прав людей. Индивидуальная собственность была у них лучше защищена гарантиями, чем в любой другой стране мира, и анархия, равно как и деспотизм, были им неведомы.

Что еще способно в большей степени укрепить наши надежды и из чего мы сможем извлечь более полезные уроки? Обратив наши взоры на Америку, не станем, однако, рабски копировать те институты, которые она создала для себя, но лучше постараемся понять в ней то, что нам подходит, не столько заимствуя примеры, сколько просто набираясь ума, и уж если станем занимать, – то сами принципы, а не частные детали их законов. Законы Французской Республики во многих случаях могут и должны отличаться от тех, которые определяют жизнь Соединенных Штатов, но те принципы, на которых основывается законодательство американских штатов, принципы, обеспечивающие общественный порядок, разделение и уравновешивание власти, подлинную свободу, искреннее и глубокое уважение к закону, – эти принципы необходимы любой Республике, они должны быть общими для всех республиканских государств, и можно заранее предсказать, что там, где их не будет, Республика вскоре прекратит свое существование.

1948

Введение

Среди множества новых предметов и явлений, привлекших к себе мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, сильнее всего я был поражен равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на все течение общественной жизни. Придавая определенное направление общественному мнению и законам страны, оно заставляет тех, кто управляет ею, признавать совершенно новые нормы, а тех, кем управляют, вынуждает обретать особые навыки.

Вскоре я осознал, что то же самое обстоятельство распространяет свое воздействие далеко за пределы сферы политических нравов и юридических норм и что его власть сказывается как на правительственном уровне, так и в равной мере в жизни самого гражданского общества; равенство создает мнения, порождает определенные чувства, внушает обычаи, модифицируя все то, что не вызывается им непосредственно.

Таким образом, по мере того как я занимался изучением американского общества, я все явственнее усматривал в равенстве условий исходную первопричину, из которой, по всей видимости, проистекало каждое конкретное явление общественной жизни американцев, и я постоянно обнаруживал ее перед собой в качестве той центральной точки, к которой сходились все мои наблюдения.

Затем, когда мысленным взором я обратился к нашему полушарию, мне показалось, что я и здесь могу выделить нечто подобное тому, что я наблюдал в Новом Свете. Я видел равенство условий, которое, не достигая здесь, в отличие от Соединенных Штатов, своих крайних пределов, ежедневно приближалось к ним. И мне представилось, что та самая демократия, которая господствовала в американском обществе, стремительно идет к власти в Европе.

В этот период у меня и созрела мысль написать данную книгу.

Мы живем в эпоху великой демократической революции; все ее замечают, но далеко не все оценивают ее сходным образом.

Одни считают ее модным новшеством и, рассматривая как случайность, еще надеются ее остановить, тогда как другие полагают, что она неодолима, поскольку представляется им в виде непрерывного, самого древнего и постоянного из всех известных в истории процессов.

Я мысленно возвращаюсь к той ситуации, в которой находилась Франция семьсот лет тому назад: тогда она была поделена между небольшим числом семейств, владевших землей и управлявших населением. Право властвовать в то время передавалось от поколения к поколению вместе с наследственным имуществом; единственным средством, с помощью которого люди воздействовали друг на друга, была сила; единственным источником могущества являлась земельная собственность.

В тот период, однако, стала складываться и быстро распространяться политическая власть духовенства. Ряды духовенства были доступны для всех: для бедных и богатых, для простолюдина и сеньора. Через Церковь равенство стало проникать внутрь правящих кругов, и человек, который был бы обречен влачить жалкое существование в вечном рабстве, – став священником, занимал свое место среди дворян и часто восседал выше коронованных особ.

В связи с тем, что со временем общество становилось более цивилизованным и устойчивым, между людьми стали возникать более сложные и более многочисленные связи. Люди начинали ощущать потребность в гражданском законодательстве. Тогда появляются законоведы. Они покидают свои неприметные места за оградой в залах судебных заседаний и пыльные клетушки судебных канцелярий и идут заседать в королевские советы, где сидят бок о бок с феодальными баронами, облаченными в горностаевые мантии и доспехи.

В то время как короли губят себя, стремясь осуществить свои грандиозные замыслы, а дворяне истощают свои силы в междоусобных войнах, простолюдины обогащаются, занимаясь торговлей. Начинает ощущаться влияние денег на государственные дела. Торговля становится новым источником обретения могущества, и финансисты превращаются в политическую силу, которую презирают, но которой льстят.

Мало-помалу распространяется просвещенность; пробуждается интерес к литературе и искусству; ум становится одним из необходимых условий успеха; знания используются в качестве средства управления, а интеллект обретает статус социальной силы; просвещенные люди получают доступ к делам государства.

По мере того как открываются новые пути, ведущие к власти, происхождение человека теряет свое значение. В XI веке знатность считалась бесценным даром. В XIII веке ее уже можно было купить. Первый случай возведения в дворянство имел место в 1270 году, и равенство наконец проникло в сферу власть имущих с помощью самой аристократии.

В течение минувших семисот лет иногда случалось так, что дворяне, сражаясь против авторитета королевской власти или соперничая между собой, предоставляли народу возможность пользоваться значительным политическим влиянием.

А еще чаще мы видим, как короли открывали доступ в правительство представителям низших классов с целью унизить аристократию.

Во Франции короли играли роль самых активных и самых последовательных уравнителей. Когда они бывали честолюбивыми и сильными, они старались поднять народ до уровня дворянства; будучи же сдержанными и слабыми, они позволяли народу самому брать над ними верх. Одни из них помогали демократии своими дарованиями, другие – своими недостатками. Людовик XI и Людовик XIV заботились о том, чтобы у трона не было никаких соперников, уравнивая подданных сверху, а Людовик XV в конце концов сам со всем своим двором дошел до полного ничтожества.

С того времени, как граждане получили право землевладения не только на условиях ленной зависимости и накапливаемые ими движимое имущество и состояния в свою очередь стали придавать владельцам общественный вес и открывать им доступ к власти, любые изобретения в области ремесел и любые усовершенствования в торговле и промышленности не могли одновременно не порождать новых факторов, способствовавших упрочению равенства людей, начиная с этого момента все технологические открытия, все вновь рождающиеся потребности и все желания, требующие удовлетворения, становятся этапами пути, ведущего ко всеобщему уравниванию. Стремление к роскоши, любовь к войне, власть моды – все самые мимолетные, как и самые глубокие страсти человеческого сердца, казалось, объединились для того, чтобы сообща способствовать обнищанию богатых и обогащению бедных.

С тех пор как работа интеллекта превратилась в источник силы и богатства, всё развитие науки, все новые знания, всякую новую идею можно рассматривать в качестве зародыша будущего могущества, вполне доступного для народа. Поэтическая одаренность, красноречие, цепкость памяти, светлый ум, огонь воображения, глубина мысли – все эти дары, розданные небесами наугад, приносили пользу демократии даже тогда, когда ими овладевали ее противники, они все равно работали на демократию, наглядно воплощая идею природного величия человека. Таким образом, торжество цивилизации и просвещения одновременно знаменовало собой победоносное шествие демократии, а литература была открытым для всех арсеналом, где слабые и бедные ежедневно подбирали для себя оружие.

Когда пробегаешь глазами страницы нашей истории, в ней трудно встретить сколь-либо значительные события, происходившие в течение последних семисот лет, которые не сыграли бы своей благотворной роли для установления равенства.

Крестовые походы и войны с Англией опустошают ряды дворянства и приводят к разделу их земельных владений; институт городских коммунальных советов внедряет практику демократической свободы в самой цитадели феодальной монархии; изобретение огнестрельного оружия уравнивает простолюдина с дворянином на полях сражений; изобретение книгопечатания обеспечивает равные возможности для умственного развития людей; созданная почтовая служба доставляет средства просвещения как к порогу хижины бедняка, так и к парадным дворцов. Протестантизм утверждает, что все люди в равной мере способны найти путь, ведущий на небеса. Америка со времени ее открытия предоставляет людям тысячу новых способов сколачивать состояния, позволяя даже никому не известным авантюристам обретать богатство и власть.

Если вы станете рассматривать с интервалом в пятьдесят лет все то, что происходило во Франции начиная с XI века, вы не преминете заметить в конце каждого из этих периодов, что в общественном устройстве совершалась двойная революция: дворянин оказывался стоящим на более низкой ступени социальной лестницы, а простолюдин – на более высокой. Один опускается, а другой поднимается. По истечении каждой половины столетия они сближаются и скоро соприкоснутся.

И этот процесс показателен не только для Франции. Куда бы мы ни кинули наши взоры, мы увидим все ту же революцию, происходящую во всем христианском мире.

Повсеместно самые различные события, случающиеся в жизни народов, оказываются на руку демократии. Все люди помогают ей своими усилиями– и те, кто сознательно содействует ее успеху, и те, кто и не думает служить ей, равно как и люди, сражающиеся за демократию, а также люди, провозгласившие себя ее врагами. Все они бредут вперемешку, подталкиваемые в одном направлении, и все сообща трудятся на нее: одни – против своей воли, а другие – даже не осознавая этого, будучи слепыми орудиями в руках Господа.

Таким образом, постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию.

Благоразумно ли считать, что столь далеко зашедший социальный процесс может быть приостановлен усилиями одного поколения? Неужели кто-то полагает, что, уничтожив феодальную систему и победив королей, демократия отступит перед буржуазией и богачами? Остановится ли она теперь, когда она стала столь могучей, а ее противники столь слабы?

Итак, куда же мы идем? Никто не может сказать, ибо нам уже не с чем сравнивать нашу современность: условия существования людей в христианских нациях в настоящее время стали более равными, чем они бывали когда-либо в какой-либо стране мира. Поэтому уже достигнутая нами ступень величия не дает возможности предвидеть то, что еще может свершиться.

Вся эта предлагаемая вниманию читателей книга была целиком написана в состоянии своего рода священного трепета, охватившего душу автора при виде этой неудержимой революции, наступающей в течение столь многих веков, преодолевающей любые преграды и даже сегодня продолжающей идти вперед сквозь произведенные ею разрушения.

Богу вовсе не нужно возвышать свой собственный глас для того, чтобы мы обнаружили верные приметы его воли. Для этого нам достаточно наблюдать за привычными природными процессами и улавливать постоянно действующую тенденцию развития событий. Даже не слыша гласа Творца, я знаю, что звезды движутся в небесном пространстве по тем орбитам, которые были начертаны его перстом.