Текст книги "Пикник и прочие безобразия"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Воды, кирие? – спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько одобрения, сколько порицания.

– Воды, – сказал Ларри по-гречески. – Самую малость.

Бармен налил в стакан изрядную порцию прозрачной анисовой водки из толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана. Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока, и мы ощутили явственный запах аниса.

– Ух ты, крепкая штука, – заметил Лесли. – Возьмем и мы по стаканчику?

Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.

– Ну что ж, выпьем за “Марию Целесту” и всех тех дурней, что плавают на ней, – сказал Ларри, отпил добрый глоток… и тут же изверг его обратно, фыркая, словно умирающий кит, и сжимая горло одной рукой; из глаз его катились слезы.

– О-о-о! – взревел он. – Этот болван, черт бы его побрал, разбавил водку горячей водой!

Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих людей, но разбавлять свой национальный напиток кипятком – это уж было чересчур.

– Зачем ты налил горячую воду в анисовку? – воинственно осведомился Лесли.

– Потому что у нас нет холодной, – ответил бармен, удивленный тем, что Лесли оказался не в состоянии самостоятельно решить сию логическую загадку. – Потому же у нас нету льда. Это наш первый рейс, кирие, вот почему в баре есть только горячая вода.

– Невероятно, – судорожно вымолвил Ларри. – Невероятно! Первый рейс, и у судна, черт возьми, огромная дыра в корпусе, и оркестр состоит из семидесятилетних стариков, и в баре есть только горячая вода…

В эту минуту в баре появилась чем-то взволнованная мама.

– Ларри, мне нужно поговорить с тобой, – выдохнула она.

Ларри повернулся к ней.

– Ну что ты там обнаружила? Айсберг на твоей койке?

– В нашей каюте был таракан. Марго бросила в него пузырек с одеколоном, пузырек разбился, и теперь там пахнет, как в парикмахерской. И таракан, по-моему, остался невредим.

– Прекрасно, – отозвался Ларри. – Рад, что вы позабавились. Тебе осталось только отметить начало этого бурного плавания глотком раскаленной анисовки.

– Нет-нет, я вовсе не за этим пришла сюда.

– Неужели только за тем, чтобы рассказать мне про купающегося в одеколоне таракана? – удивился Ларри. – Решила превзойти эксцентричностью греков?

– Да нет же, все дело в Марго, – прошептала мама. – Она пошла сам-знаешь-куда и застряла, не может выйти.

– “Сам-знаешь-куда”? Это где же?

– В уборную, куда же еще. Ты отлично знаешь, что я подразумеваю.

– Ну и что ты хочешь от меня? Я не сантехник.

– Она пробовала вылезть оттуда через отдушины? – спросил Лесли.

– Пробовала, – ответила мама. – Ничего не получается. Оба отверстия, что над дверью, что внизу, слишком малы.

– Что ж, и то хорошо, что есть отдушины, – заметил Ларри. – По опыту знаю, что в греческих уборных воздух просто необходим, и мы сможем просовывать ей еду через нижний паз.

– Не говори глупостей, Ларри, – сказала мама. – Ты должен что-нибудь придумать.

– Попробуй сунуть еще одну монетку в щель автоматического замка, – предложил Ларри. – Иногда это помогает.

– Уже, – сообщила мама. – Я сунула лиру, все равно замок не открывается.

– Потому что это греческая уборная, она принимает только драхмы, – подчеркнул Ларри. – Попробовала бы лучше фунтовую бумажку. Курс обмена в нашу пользу.

– Ну вот что, – сказала мама. – Ступай и найди стюардессу, чтобы помогла Марго. Она уже целую вечность сидит там взаперти. Ты хочешь, чтобы она всю ночь там оставалась? Вдруг она ударится обо что-нибудь локтем и потеряет сознание, как это с ней всегда бывает!

Мама была склонна мрачно смотреть на вещи.

– Сколько я знаю греческие сортиры, – рассудительно произнес Ларри, – так люди, войдя туда, сразу теряют сознание, даже не ударяясь локтем.

– Ради Бога, сделай же что-нибудь! – вскричала мама. – Вместо того чтобы стоять здесь и накачиваться водкой.

Мы последовали за ней и нашли злополучную уборную. Лесли с видом эксперта подошел к двери кабины и подергал ее.

– Моя застрять, моя английски! – услышали мы голос Марго. – Твоя найти стюардесс.

– Знаю, знаю, балда, – прорычал Лесли. – Это я.

– Сейчас же выйди отсюда. Это женская уборная, – отозвалась Марго.

– Ты хочешь выйти из кабины или нет? – сердито спросил Лесли. – Если да, лучше помалкивай!

Ругаясь вполголоса, он принялся обрабатывать замок. Безуспешно.

– Прошу тебя, дорогой, выбирай слова, – сказала мама. – Не забывай, что ты в женской уборной.

– Там внутри, – обратился Лесли к Марго, – должна быть какая-то шишка, за которую нужно потянуть. Что-то вроде задвижки.

– Я уже за все тут тянула, – возмущенно откликнулась Марго. – Чем еще, по-твоему, я занимаюсь здесь битый час?

– Все равно, потяни еще раз, – предложил Лесли. – А я нажму на дверь с этой стороны.

– Хорошо, тяну, – сказала Марго.

Лесли напряг свои могучие плечи и бросился на дверь.

– Это напоминает мне детективный сериал, – заметил Ларри, глотнув анисовки, которую предусмотрительно захватил с собой и которая к этому времени успела остыть. – Ты уж поосторожнее, не то будет в корпусе еще одна пробоина.

– Бесполезно, – пропыхтел Лесли. – Слишком крепкая дверь. Придется нам поискать какого-нибудь стюарда.

И он отправился на поиски кого-нибудь, разбирающегося в механике.

– Нельзя ли поскорее, – жалобно произнесла Марго. – Здесь ужасно душно.

– Только не падай в обморок! – тревожно воскликнула мама. – Старайся ровно дышать.

– И не бейся ни обо что локтями, – добавил Ларри.

– Ларри, не выводи меня из себя, – взмолилась мама. – Когда ты только образумишься?

– Ладно, хочешь я принесу ей горячей анисовки? – предложил он. – Мы могли бы просунуть ей стаканчик под дверью.

Его спасло от маминого гнева появление Лесли, который привел с собой маленького раздраженного человечка.

– Эти леди постоянно так делают, – мрачно обратился человечек к маме, выразительно пожимая плечами. – Постоянно там застревают. Я покажу, все очень просто. И почему только женщины не могут запомнить?

Он подошел к двери, с минуту поколдовал над ней, и она распахнулась.

– Слава Богу, – сказала мама, увидев Марго, однако человечек не дал ей броситься в объятия родичей.

– Назад! – скомандовал он, сопровождая это слово решительным жестом. – Я научу вас.

Мы не успели даже рта раскрыть, как он затолкал Марго обратно в кабину и захлопнул дверь.

– Что он делает? – испуганно вскричала мама. – Что этот человечек задумал? Ларри, сделай же что-нибудь!

– Все в порядке, мама! – успокоила ее Марго. – Он показывает мне, как это делается.

– Что делается? – тревожно осведомилась мама.

Наступила долгая зловещая тишина, которую нарушил поток греческой брани.

– Марго, сейчас же выходи оттуда, – велела не на шутку обеспокоенная мама.

– Не могу, – отозвалась Марго. – Он запер нас.

– Мерзавец! – воскликнула мама. – Бей его, дорогая, бей. Ларри, сходи за капитаном.

– Я хотела сказать, что он тоже не может отпереть, – поспешила объяснить Марго.

– Пожалуйста, найти казначей, – простонал человечек. – Пожалуйста, найти казначей открыть дверь.

– А где его искать? – осведомился Лесли.

– Это Бог знает что, – сказала мама. – С тобой все в порядке? Держись от него подальше, дорогая.

– Вы найти казначей в кабинете казначей, первая палуба! – кричал несчастный узник.

Последующая сцена всякому, кто не знаком с греческим темпераментом и недоступной пониманию англосакса способностью греков до крайности усложнять элементарнейшую ситуацию, покажется невероятной. Такой же показалась она и нам, знающим греков. Лесли вернулся с казначеем, который добавил аромат чеснока к благоуханию женской уборной, похвалил Ларри за его любовь к анисовке, а Лесли – за знание греческого, вручил маме в утешение гвоздику, торчавшую у него за ухом, после чего обрушил на злополучного человечка, запертого вместе с моей сестрой, такой залп бранных слов, что я удивился, как не расплавилась стальная дверь. Отведя душу бранью, казначей принялся колотить дверь руками и ногами. Наконец повернулся к маме и поклонился.

– Мадам, – сказал он, улыбаясь, – не волнуйтесь. Ваша дочь может быть спокойна вместе с девственником.

Его слова повергли маму в смятение. Она обратилась за объяснением ко мне, поскольку Ларри, насмотревшийся подобных сцен, отправился в бар за новой порцией анисовки. Я объяснил маме, что казначей, видимо, хотел сказать, что девственности Марго ничего не угрожает.

– Ты что-то не так понял, – недоверчиво произнесла мама. – У нее двое детей.

Я слегка растерялся, как теряется всякий, общаясь с греками. Набрав полные легкие воздуха, я приготовился выдать маме обстоятельное разъяснение, однако меня избавило от этого труда появление трех пассажирок, трех тучных, грудастых, широкобоких, усатых деревенских жительниц, втиснутых в непомерно тесные, черные полушелковые платья и источающих в равных пропорциях ароматы чеснока, тошнотворных духов и пота. Они протиснулись между мной и мамой в уборную и при виде яростно колотящего дверь кабины казначея замерли, точно могучие боевые кони перед сражением.

Представители любой другой национальности выразили бы недовольство присутствием в женской святыне судового казначея, не говоря уже об иностранце в моем лице, но греки – люди особого склада. Три дамы тотчас уразумели, что речь идет о драматической ситуации, а какой же грек не обожает таковые. Что там перед таким волнующим эпизодом присутствие в дамской уборной трех мужчин (если учитывать человечка, запертого в кабине вместе с Марго).

Сверкая глазами и раздувая усы, они окружили казначея стеной волнующей плоти и потребовали доложить, что здесь происходит. Как обычно, когда возникают драматические ситуации, все говорили одновременно. Температура воздуха в женской уборной приблизилась к семидесяти градусам, а сила звука достигла такой величины, что в голове звенело, как если бы вы слушали “Полет валькирий”, сидя в железной бочке.

Поняв из слов изнуренного битвой с дверью казначея, в чем состоит суть ситуации, три могучих леди, сложением не уступающих профессиональным борцам, отодвинули его лопатами своих ручищ с красным маникюром, приподняли юбки и с оглушительным “Опа! Опа!” атаковали дверь кабины. Думаю, вес живого тарана составлял не менее четырехсот килограммов, однако сталь есть сталь, и три леди шлепнулись на пол, переплетясь конечностями. С трудом поднявшись на ноги, они принялись оживленно обсуждать возможные способы одолеть стойкую преграду.

Одна из них, весом полегче двух других, решила продемонстрировать придуманный ею способ – лучшего не бывает – на двери соседней кабины. К сожалению, эта дверь не была заперта, в результате женщина с поразительной скоростью влетела внутрь и сильно ушибла бедро, с ходу шлепнувшись на унитаз. Хотя ей не удалось доказать свою правоту, она нисколько не расстроилась, тем более что в эту минуту появился Ларри, сопровождаемый барменом, который нес уставленный напитками поднос.

Некоторое время мы дружно потягивали анисовку, желая друг другу здоровья, расспрашивали, у кого какая семья, сколько детей. Свежий интерес к ситуации пробудился, когда вернулся Лесли в сопровождении судового плотника, на поиски которого его отряжали. Тотчас все забыли про анисовку и обрушили на плотника свои варианты решения проблемы; все они были отвергнуты знатоком своего дела. После чего он с видом фокусника закатал рукава и подошел к нехорошей двери. В полной тишине он извлек из кармана крохотную отвертку и вставил ее в какое-то крохотное отверстие. Раздался щелчок, все восторженно ахнули, и дверь распахнулась. Плотник отступил назад на два шага и торжествующе вскинул руки.

Маленький узник и Марго вырвались на волю, точно беженцы из черных кварталов Калькутты. Казначей набросился на несчастного коротышку и принялся тузить и трясти его, осыпая бранью. Затем слово взял плотник: как-никак, это он открыл дверь. Мы почтительно слушали описание хитроумного устройства замков вообще и данного в частности. Осушив стаканчик анисовки, плотник заговорил таким возвышенным стилем, что сразу стало понятно – замки его хобби. Мы узнали, что он берется открыть любой замок – хоть отверткой, хоть шпилькой, хоть согнутым гвоздем, даже куском твердого пластика. В подтверждение своих слов он взял за руки своих двух товарищей, втащил их в кабину, точно барашков на заклание, и, не давая нам опомниться, захлопнул дверь. Семейство Дарреллов и три тучные леди затаили дыхание. Послышались какие-то щелчки и странный скрежет. Короткая пауза, затем из-за двери обрушился град нехороших слов на эксперта по замкам, который робко извинялся и оправдывался.

Мы неприметно удалились в ту минуту, когда три леди приготовились к новому штурму. Так закончился первый акт первого рейса.

Не стану описывать растущего раздражения моих родичей, вызванного тем, что в силу не совсем понятных правил греческого этикета обед в столовой не мог быть подан до полного освобождения казначея, а сия процедура затянулась, так как непрестанные атаки на злополучную дверь окончательно испортили замок, и пришлось отрывать боцмана от какой-то пирушки на берегу, чтобы он распилил петли. Устав ждать, мы сами сошли на берег, кое-как перекусили и вернулись в свои каюты в мрачнейшем расположении духа.

На другое утро мы направились в столовую с твердым намерением позавтракать. Годы милосердно стерли в нашей памяти впечатления от греческой стряпни. Конечно, в Греции есть места, где можно вкусно поесть, но их надлежит терпеливо искать, поскольку они не менее редки, чем единорог. Страна располагает почти всеми необходимыми ингредиентами, однако ее обитатели обычно слишком заняты препирательствами, чтобы твердо стать на пути, ведущие к высотам кулинарного искусства.

Четверка молодых официантов в столовой “Посейдона” не составляла исключения; они предались междоусобной словесной баталии, напоминая стаю сорок, спорящих из-за лакомого кусочка. Декор столовой (если это слово тут годится) не уступал убранству бара, который, как мы успели выяснить, носил гордое название “Найт-Клуб”. Преобладал мореный дуб. Медные детали были начищены без ярко выраженного стремления придать им ослепительный блеск, потускневшие скатерти изобиловали следами пятен, устоявших против всех попыток некой прачечной в Пирее справиться с ними. Мама неприметно, но решительно протерла платком свои ложки и вилки и настояла на том, чтобы мы сделали то же. Поскольку мы с утра оказались единственными клиентами, официанты не посчитали нужным прекратить свой диспут; кончилось тем, что Ларри, потеряв терпение, рявкнул “Се паракало!” с такой силой, что мама уронила на пол прибор Марго. Тотчас какофония смолкла, и официанты окружили наш стол с выражением предельного подобострастия на лице. Мама, к своей радости, обнаружила, что один из них, обворожительный молодой человек, какое-то время жил в Австралии и обладал элементарным знанием английского языка.

– Так вот, – обратилась она к нему с улыбкой, – мне, если можно, хороший чайничек с горячим чаем. Проследите, чтобы воду как следует вскипятили, и ради Бога, обойдемся без этих мешочков с заваркой, от них меня всегда бросает в дрожь.

– Лично я каждый раз вспоминаю Брамапутру после эпидемии, – вставил Ларри.

– Ларри, дорогой, умоляю – воздержись от воспоминаний за завтраком, – сказала мама и снова обратилась к официанту. – А еще принесите мне гренки с обжаренными помидорами.

Мы подобрались, ожидая, что последует дальше. Годы горького опыта так и не излечили маму от трогательной надежды найти когда-нибудь грека, способного понять ее запросы. Само собой, официант пропустил мимо ушей указания мамы относительно чая. Для него чай рос в мешочках для заварки, и всякая попытка пойти против природы грозила самыми тяжелыми последствиями для всех. Однако мама сильно осложнила его жизнь, заговорив о какой-то неведомой пище.

– Обжатые помидоры? – озабоченно справился он. – Что это?

– Обжатые помидоры? – эхом отозвалась мама. – Я сказала – обжаренные. Понимаете – гренки с обжаренными помидорами.

Официант уцепился за единственное в мире разумное понятие – гренки.

– Мадам желает гренки, – твердо сказал он, силясь удержать маму на верном пути. – Чай и гренки.

– И помидоры, – внятно произнесла мама. – Обжаренные помидоры.

На лбу официанта выступили капли пота.

– Что такое “обжатые помидоры”, мадам? – завершил он хождение по кругу.

Мы все заранее сделали заказ и теперь спокойно сидели, наблюдая, как собирается с силами мама.

– Ну, – выговорила она наконец, – это, гм, помидоры… такие красные плоды, похожие на яблоки. Нет-нет, я хотела сказать – на сливы.

– Мадам желает сливы? – озадаченно спросил официант.

– Да нет же – помидоры, – ответила мама. – Вы, конечно, знаете, что такое помидоры?

Лицо юного грека просветлело.

– Да, мадам, – сказал он, улыбаясь.

– Так вот, – торжествующе молвила мама, – принесите гренки с обжаренными помидорами.

– Слушаюсь, мадам, – покорно произнес официант и удалился в угол столовой, чтобы посовещаться с казначеем.

Греческая жестикуляция отличается особенным пылом и выразительностью. Мама сидела спиной к казначею и официанту, мы же могли в полной мере насладиться зрелищем “боя с тенью”. Судя по всему, казначей нашел убедительные доводы, объясняя официанту, что тому надлежит самому выяснить у клиента, что такое “обжатые” помидоры. Несчастный парень снова вернулся к маме.

– Мадам, – мрачно осведомился он, – как приготовляются обжатые помидоры?

До этой минуты мама пребывала в убеждении, что ей удалось проломить солидную брешь в воздвигаемых против нее греческих барьерах. Теперь ее уверенность в победе сильно поколебалась.

– Что такое “обжатые”? – спросила она. – Я не говорю по-гречески.

Официант опешил. Как-никак, мадам сама заговорила о помидорах, и с ее стороны нечестно в чем-то винить его. Мадам заказала “обжатые” помидоры, кому же, как не ей, черт возьми, знать, что это такое?

– Мадам желает помидора, – начал он все сначала.

– На гренках, – повторила мама.

Он уныло побрел обратно к казначею, и завязалась новая перепалка, завершившаяся тем, что тот отправил его на кухню.

– Честное слово, – сказала мама, – сразу видно, что мы вернулись в Грецию, от них невозможно добиться толка.

Мы принялись ждать следующего раунда. Находясь в Греции, главное, – настроиться на то, что все будет делаться шиворот-навыворот, и с легкой душой воспринимать любой исход.

Наконец официант появился снова. Он принес наши заказы, поставил на стол перед мамой чайничек с чаем и тарелку с куском хлеба и двумя разрезанными пополам помидорами.

– Но это не то, что я заказывала, – пожаловалась мама. – Помидоры сырые, и это не гренки.

– Помидоры, мадам, – упрямо молвил юный грек. – Мадам сказала: помидоры.

– Но обжаренные, – возразила мама. – Понятно?

Он молча смотрел на нее.

– Послушайте, – сказала мама, словно обращаясь к дебилу, – сперва вы поджариваете ломтики хлеба, понятно? Получаются гренки.

– Да, – уныло произнес официант.

– Так вот, – продолжала мама. – Потом кладете на гренки помидоры и обжариваете их. Понятно?

– Да, мадам. Вы не желаете этого? – Он показал на тарелку с хлебом и помидорами.

– В таком виде – нет. Надо поджарить.

Официант унес тарелку и опять затеял перепалку с казначеем, крайне озабоченным тем, что в столовой появилась требующая внимания группа греческих пассажиров во главе с уже знакомыми нам тремя тучными леди.

Затаив дыхание, мы смотрели, как наш официант ставит на стол тарелку с помидорами и хлебом и расстилает рядом бумажную салфетку с видом фокусника, намеревающегося исполнить сложнейший трюк. Заметив наши напряженные взгляды, мама и Марго обернулись в ту самую минуту, когда официант аккуратно поместил хлеб с помидорами в центр салфетки.

– Что он там делает? – спросила мама.

– Выполняет некий древний греческий ритуал, – объяснил Ларри.

Тем временем официант обернул хлеб с помидорами салфеткой и покинул угол столовой.

– Он что, собирается подать мне их в таком виде? – удивилась мама.

Словно завороженные, мы смотрели, как официант важно прошествовал в центр столовой и опустил свою ношу на металлическую доску большой керосиновой печки. Несмотря на весну, стояла прохладная погода, поэтому печь топилась и распространяла приятное тепло. Предвидеть, что задумал этот парень, было несложно, и все же нам не верилось, что такое возможно на самом деле. На глазах у нас он осторожно опустил салфетку с хлебом и помидорами на раскаленную плиту и отступил на два шага, наблюдая за процессом. Не прошло и нескольких секунд, как салфетка вспыхнула, следом за ней загорелся и хлеб. Встревоженный тем, что его новый способ приготовления пищи не оправдал себя, официант схватил с ближайшего стола другую салфетку и бросил ее на плиту, пытаясь потушить пожар. Салфетка, как и следовало ожидать, тоже загорелась.

– Не знаю, что у греков называют деликатесами, – сказал Ларри, – но это блюдо выглядит вполне деликатно, притом оно приготовлено почти у самого столика клиента.

– Этот парень, должно быть, сошел с ума! – воскликнула мама.

– Надеюсь, теперь ты не станешь этого есть, – заметила Марго. – Гигиеничным это блюдо не назовешь.

– Единственный по-настоящему пикантный способ жарить помидоры, – возразил Ларри. – Представляешь, сколько удовольствия ты получишь потом, выковыривая зубочисткой кусочки обугленной салфетки.

– Оставь свои отвратительные шутки, – возмутилась мама. – Будто ты и впрямь думаешь, что я стану это есть.

Еще два официанта присоединились к своему товарищу, и втроем они принялись тушить пламя салфетками. Кусочки помидоров и горящего хлеба летели во все стороны, приземляясь на всех столах и людях без разбора. Одной из тучных леди достался сочный шлепок шматком помидора, а одному престарелому джентльмену, только что занявшему свое место за столом, красный уголек пришпилил галстук к рубашке, точно раскаленная индейская стрела. Вынырнувший из кухни казначей мгновенно оценил ситуацию, схватил кувшин с водой, подбежал к плите и вылил на нее всю воду. Конечно, пламя погасло, зато ближайшие столы были окутаны облаками пара, который распространился по всей столовой, неся с собой смешанный запах помидоров, горелого хлеба и жженой бумаги.

– Узнаю запах овощного супа с вермишелью, – заметил Ларри. – По-моему, мама, ты просто обязана отведать немного после таких стараний юного официанта.

– Что за чушь ты городишь! – воскликнула мама. – Они тут все сумасшедшие!

– Нет, – вступил Лесли. – Они тут все греки.

– Синонимы, синонимы, – заключил Ларри.

Почему-то один официант ударил кулаком другого; тем временем казначей схватил виновника суматохи за лацканы пиджака и честил его нехорошими словами. Ко всему этому прибавились негодующие крики пострадавших. Угрожающие жесты, толчки и сочная брань являли собой увлекательное зрелище, но у всякого удовольствия есть свой предел, так и здесь все кончилось тем, что казначей влепил нашему официанту добрый подзатыльник, в ответ на что тот сорвал с себя не первой свежести форменный пиджак и швырнул в лицо казначею, а тот швырнул его обратно и велел парню убираться из столовой. После чего сердито приказал оставшимся официантам навести порядок и направился к нашему столу, извиняясь налево и направо перед другими пассажирами. Подойдя к нам, остановился, выпрямился во весь рост, достал из петлицы пиджака свежую гвоздику и подал маме одной рукой, беря другой ее правую руку и запечатлевая на ней галантный поцелуй.

– Мадам, – сказал он, – примите мои извинения. Мы не можем подать вам обжаренные помидоры. Любое другое блюдо, какое пожелаете, только не обжаренные помидоры.

– Это почему же? – полюбопытствовал Ларри.

– Потому что наш гриль не работает. Понимаете, – продолжал он объяснять, – это наш первый рейс.

– Представляю себе второй, – съязвил Лесли.

– Скажите, – не унимался Ларри, – почему ваш официант задумал жарить на той плите?

– Это очень глупый парень, – ответил казначей. – У нас на судне только опытный персонал. Его демонтируют в Пирее.

– Расскажите, как вы демонтируете официантов? – не выдержал Ларри.

– Ларри, дорогой, – поспешила вмешаться мама, – господин казначей – очень занятой человек, не будем его задерживать. Пусть мне сварят яйцо.

– Благодарю, – с достоинством произнес казначей, поклонился и отступил на кухню.

– На твоем месте я довольствовался бы сырыми помидорами, – сказал Ларри. – Сама видела, как они их обжаривали. Страшно подумать, что они сделают с вареными яйцами.

– Ерунда, Ларри, – отозвалась мама. – Вареное яйцо при всем желании не испортишь.

Она ошиблась. Когда ей через десять минут принесли два яйца, они не только были сварены вкрутую, но и тщательно очищены заботливыми, однако немытыми пальцами.

– Смотрите! – воскликнул Ларри. – Какое блюдо! Сварено на совесть и покрыто пальцевыми отпечатками, которым сам Шерлок Холмс позавидовал бы!

Пришлось маме спрятать эти странные реликвии в сумочку и после завтрака незаметно выбросить их за борт, чтобы, сказала она, никого не обидеть.

– Одно я скажу, – произнес Ларри, глядя, как яйца летят в воду, – три дня питания одной только горячей анисовкой, и мы сойдем на берег худые, как щепка, и веселые, как Бахус.

Однако он тоже ошибался.

Вечерняя трапеза была, по греческим меркам, почти эпикурейской. Нам подали три блюда: первое – холодное по закону, поскольку речь шла о закусках, два остальных – холодные потому, что их подали на холодных тарелках препирающиеся, как обычно, друг с другом официанты. Тем не менее все было съедобно, и единственное недоразумение возникло, когда Марго в своих закусках обнаружила маленький глаз каракатицы. Мы не устояли против соблазна приналечь на вино и поднялись из-за стола, слегка покачиваясь, в чудном настроении.

– Вы пойти ночной клуб? – осведомился казначей, кланяясь у выхода из столовой.

– А что, – подхватил Ларри эту идею. – Пошли, устроим оргию среди пальм. Ты не забыла фигуры кадрили, мама?

– И не подумаю выставлять себя на посмешище, – гордо возразила мама. – Но от кофе и от рюмочки бренди, пожалуй, не откажусь.

– Тогда – вперед, в порочные объятия осененного пальмами ночного клуба, – сказал Ларри, не совсем уверенно ведя маму за руку, – туда, где нас ждут возбужденные опиумом восточные девы. Мы не забыли захватить драгоценный камень, чтобы украсить пупок Марго?

Поскольку мы засиделись в столовой, веселье в ночном клубе было уже в полном разгаре. Под звуки венского вальса три тучных леди вкупе с другими пассажирами сражались за жизненное пространство на крохотной площадке для танцев, напоминая бьющийся в неводе косяк рыбы. Все неудобные роскошные диваны, кресла и столы, похоже, были заняты, однако вынырнувший откуда-то ретивый стюард указал на почетные места за самым ярко освещенным столом, сообщив, что они специально зарезервированы для нас капитаном. Нисколько не обрадованные этим известием, мы возразили, что предпочли бы столик в каком-нибудь темном уголке, но тут появился сам капитан – смуглый умильно-романтический грек, чья полнота, как это присуще левантинцам, лишь усиливала привлекательность его внешности.

– Мадам, – с ходу пустился он в комплименты, – я счастлив видеть вас и вашу прелестнейшую сестру на борту нашего корабля во время его первого рейса.

Откуда было капитану знать, что его слова произведут отнюдь не приятное впечатление. Мама заключила, что он относится к разряду, как она довольно смутно выражалась, “тех мужчин”, а по лицу Марго было ясно, что при всей ее любви к маме она все же видела некую разницу между маминым восьмым десятком лет и своим цветущим тридцатилетним возрастом. Несколько секунд судьба капитана висела на ниточке, потом мама решила простить его – как-никак, иностранец, а Марго последовала ее примеру, потому что он был весьма недурен. Лесли подозрительно смотрел на капитана, полагая, что пробоина в корпусе – свидетельство его довольно низкой квалификации; Ларри достиг той благостной степени опьянения, которая располагает ко всем относиться снисходительно. С обходительностью профессионального метрдотеля капитан разместил нас вокруг столика и сам сел между мамой и Марго, обнажив в улыбке золотые коронки, сверкающие, словно светлячки, на его смуглом лице. Распорядившись, чтобы нам подали напитки, он, к ужасу мамы, пригласил ее на танец.

– О нет! – воскликнула она. – Боюсь, время моих танцев давно прошло. Предоставляю такого рода развлечения моей дочери.

– Но, мадам, – настаивал капитан, – вы моя гостья. Вы должны танцевать.

Это было сказано таким властным тоном, что мама, к нашему удивлению, словно загипнотизированный кролик, поднялась и позволила ему проводить ее на танцевальную площадку.

– Но мама не танцевала с тех пор, как в двадцать шестом году умер папа! – ахнула Марго.

– Она сошла с ума, – мрачно заметил Лесли. – У нее будет разрыв сердца, и нам придется хоронить ее в море.

Впрочем, это вполне отвечало пожеланиям мамы, которая немало времени отводила выбору места для своих похорон.

– Вы посмотрите на тех трех великанш, – сказал Ларри. – Мама рискует, что ее там затопчут насмерть. Как можно было подвергать себя такой опасности, это же все равно что выходить на арену, битком набитую взбесившимися слонами.

На площадке и впрямь царила такая теснота, что вальсирующие пары вращались в черепашьем темпе. Капитан, используя маму как таран и напирая своими широкими плечами, ухитрился втиснуться в сплошную массу плоти, и они очутились в самой гуще танцующих. Коротышку-маму совсем не было видно, однако время от времени нашим взорам являлось лицо капитана с искорками золотых коронок. Но вот отзвучали последние певучие ноты “Сказок Венского леса”, и запыхавшиеся потные танцоры очистили площадку. Сияющий капитан не столько привел, сколько отнес к нашему столику помятую, багроволицую маму. Она опустилась в кресло, обмахиваясь веером, не в силах вымолвить ни слова.

– Отличный танец вальс, – заметил капитан, опрокидывая стаканчик анисовки. – Не только танец прекрасный, но и отменное упражнение для мускулов.

Кажется, он не заметил, что тяжело дышащая мама, чей цвет лица все еще был далек от нормы, выглядела, словно человек, вырвавшийся из смертельных объятий Кинг Конга.

Настал черед Марго, но относительно молодой возраст и большее, чем у мамы, проворство позволили ей благополучно выдержать испытание.

Когда она вернулась к столику, мама горячо поблагодарила капитана за гостеприимство, однако добавила, что после столь хлопотного дня вынуждена удалиться в свою каюту и лечь спать. В самом деле, она целый день провела на палубе, завернувшись в одеяло в шатком шезлонге и жалуясь на качку и холодный ветер. Итак, мама грациозно удалилась. Лесли вызвался проводить ее до каюты, и к тому времени, когда он вернулся, Марго, пустив в ход свое неоспоримое обаяние, сумела убедить капитана, что, хотя венский вальс в самом деле хорош для укрепления мускулов, греческое судно (тем более совершающее первый рейс) не вправе пренебрегать культурным наследием Греции, выраженным в ее национальных танцах. Капитан находился под сильным впечатлением от самой Марго и от ее суждений, и не успели мы сами толком переварить ее идею, как он взялся отстоять национальное наследие Греции. Подойдя твердым шагом к престарелым музыкантам, он громко вопросил, какие старые, прекрасные, чисто греческие мелодии они знают. Народные, крестьянские мелодии. Воспевающие красоту страны и доблесть ее народа, величие ее истории и красоту архитектуры, изысканность мифологии и блеск, поразивший мир, мелодии, заставляющие вспомнить Платона и Сократа, говорящие о славном прошлом, настоящем и будущем Греции.