Текст книги "Поймайте мне колобуса (с иллюстрациями)"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

3. Родовые муки львицы

Уважаемый мистер Даррелл!

Меня зовут Мириам. Пишу вам, чтобы получить совет по следующим вопросам:

1. Могу ли я каким-нибудь образом приобрести львенка?

2. Если да, то где? И во сколько это примерно обойдется?

3. В каком возрасте можно его приобрести (отнять от матери)?

4. Где его лучше держать?

5. До какого возраста смогу я его держать?

6. Чем кормить совсем маленького львенка?

7. Какого роста он будет?

Что еще, по-вашему, мне нужно знать?

Заранее большое спасибо…

В любом крупном собрании диких животных не обойтись без болезнен и несчастных случаев, нередко с роковым исходом, ведь животные – такие же смертные существа, как и мы с вами. И одна из причин несчастных случаев, как ни прискорбно об этом писать, поведение рядового посетителя. Нашим мартышкам давали бритвенные лезвия, человекообразным – горящие сигареты и трубки. Чтобы предотвратить такие поступки, нужен бдительный надзор.

Взять, к примеру, наших попугаев ара по кличке Капитан Коу и Маккой. Красивые добродушные птицы; в хорошую погоду мы извлекали их из клетки и сажали на гранитный барьер возле Дома млекопитающих. Там они сидели на солнышке, чистили клювом свои яркие перья и окликали прохожих хриплыми голосами.

И вот однажды некая весьма тучная особа, очевидно утомленная прогулкой по зверинцу, решила присесть на барьер и отдохнуть. Хотите верьте, хотите нет, она плюхнулась прямо на Капитана Коу. Сесть на такую большую и яркую птицу – правда, невероятно?! К сожалению, Капитан Коу не сумел постоять за себя, хотя из всех попугаев ара наделены чуть ли не самым мощным клювом и мишень была достаточно крупной. Что поделать, он был попросту расплющен.

Свидетелем происшествия оказался наш слесарь, случайно проходивший мимо. Сама виновница явно не понимала, что натворила. Слесарь тотчас отнес попугая в контору. В это самое время в зоопарке находился ветеринар Томми Бегг, который раз в неделю осматривал всех животных. Он немедленно занялся Капитаном Коу и аккуратно наложил шины на сломанные ноги. Но, кроме ног, у попугая были повреждены ребра и грудина, причем несколько ребер поранили легкое, и, как мы ни старались спасти Капитана Коу, он скончался.

Больше всего в этой истории меня удручало поведение женщины. Ну хорошо, допустим, она по близорукости не разглядела на барьере большую птицу с красно-синим оперением. Но, посидев на попугае, она все-таки должна была понять, что ему от этого не поздоровилось. Так нет же, эта женщина не только не пришла в контору, чтобы извиниться и узнать, что стало с попугаем, – она даже не потрудилась позвонить по телефону и справиться о его состоянии! Это лишь один из примеров того, как ведут себя посетители. Я бы сказал, что у нас уходит в среднем до семидесяти процентов времени на то, чтобы охранять животных от публики, а не наоборот.

Как и во всяком серьезном зоопарке, посетителям у нас запрещено кормить животных. А то ведь сунут что-нибудь совсем неподходящее или перекормят каким-нибудь лакомством, после чего наш подопечный отвергает тщательно разработанную диету. Скажем, человекообразные обезьяны, совсем как дети, способны до тошноты объедаться шоколадом, и ужин, от которого было бы куда больше пользы, попросту им не лезет. К тому же неправильное питание чревато желудочными болезнями – возись потом, пока не вылечишь.

Тем не менее иные посетители пренебрегают висящими повсюду призывами «Просьба животных не кормить» и знай себе бросают в клетки шоколад и другие сладости. Поверьте мне, в большом зоопарке ветеринару хватает работы и без тех эксцессов, которые возникают по недомыслию, а то и по жестокости посетителей.

В одном конце нашего зоопарка есть озерцо, где мы держали смешанную коллекцию водоплавающих птиц, в том числе кое-какие редкие виды. Несколько лет птицы благополучно здравствовали и плодились. Но как-то выдалось очень жаркое лето. Ручей, питавший озерцо, почти пересох, водоем обмелел, и мы начали находить мертвых птиц, причем вскрытие не давало ответа на вопрос, что их погубило. Однажды умерли сразу шесть птиц, из них две редкие. Скорбная картина, которую Томми Бегг узрел в понедельник утром, явившись с очередным визитом, озадачила его.

– Что такое с этим озером? – сердито воскликнул он. – Воду мы проверяли, и птицы вроде бы ничем не болели.

Вдруг его осенило.

– Вот только на глисты я их не проверял. Может, глисты виноваты?

Томми взял ближайшую тушку – шпорцевого гуся – и осторожно вскрыл скальпелем желудок. Ничего. Тогда он разрезал зоб – и нашел ответ на загадку. В зобу лежала изрядная порция свинцовой дроби. Исследуя остальных погибших птиц, мы у каждой нашли дробь, а у одной – даже металлический колпачок от патрона двенадцатого калибра. Зоб, можно сказать, заменяет птице зубы: вы увидите в нем песок, даже мелкие камешки, помогающие измельчать пищу. По мере того как песок и камешки истираются, птица заглатывает новую порцию, обзаводясь новыми «зубами».

Наши птицы где-то обнаружили свинцовую дробь и заглотали ее, очевидно, приняв за безобидные камешки. Конечно, дробь исправно выполняла функцию зубов, но она же, стираясь, вызывала свинцовое отравление.

Сами понимаете, как только тайна была раскрыта, мы выловили всех уцелевших птиц и принялись исследовать берег в поисках источника дроби. Судя по тому, как много ее было в зобах отравленных птиц, они где-то напали по крайней мере на ящик патронов, но, сколько мы ни искали, нам не попадалось ничего похожего. А тут еще заболела одна из выловленных птиц. И вновь явные признаки свинцового отравления… Мы попытались спасти ее внутривенным вливанием препарата кальция. Увы, противоядие не помогло.

Мы долго не могли понять, откуда в озере такая уйма дроби. Наконец выяснилось, что водоем появился тут лишь после войны. Была лощинка и ручеек, затем прежний владелец поместья, майор Фрэзер, сделал запруду, и возникло озерцо. Видимо, во время немецкой оккупации кто-то из жителей острова, боясь, что у него найдут боеприпасы, закопал их в этой самой лощине. Постепенно ил и вода разъели картонные гильзы, но дробь осталась. А необычная засуха, из-за которой озерцо обмелело, позволила гусям и уткам ворошить клювами ил в таких местах, где они обычно не доставали дна.

Да и мало ли в зоопарках происходит вещей, от которых просто невозможно уберечься.

Так было в тот раз, когда у наших африканских виверр появилось потомство. Событие незаурядное – не многим зоопаркам удавалось добиться приплода от виверр. Три дня роженица вела себя как образцовая мамаша, потом, неизвестно почему, набросилась на детенышей и сожрала их.

Или взять случай с сервалами. Эти стройные, длинноногие кошки с остроконечными ушами, коротким хвостом и оранжево-коричневой шкуркой в черную крапинку удивительно хороши собой, и мы чрезвычайно обрадовались, когда Тэмми окотилась. Она тоже проявила себя образцовой мамашей; с неделю малыш», что называется, жили припеваючи, хорошо сосали молоко, и Тэмми ходила с довольным видом. И вдруг, заглянув в ее клетку, мы увидели, что оба малыша мертвы. В чем дело?… Кожа не повреждена, значит, она их не кусала. Вскрытие все объяснило: они погибли от удушения. Очевидно, Тэмми ночью, переворачиваясь с боку на бок, придавила малышей и незаметно для себя задушила их. Такое случается с первым пометом у домашних кошек, прежде чем они усвоят все тонкости материнства.

Но, пожалуй, самая сложная ветеринарная проблема у нас возникла, когда забеременела Шеба, наша львица. Все вроде бы шло хорошо, и оставалось ждать совсем немного, но именно в это время мне понадобилось съездить в город, повидать друзей. А чтобы меня можно было тотчас разыскать, если случится что-нибудь непредвиденное, я по обыкновению оставил адрес и телефон ресторана, где была назначена встреча. Только мы управились со вторым завтраком, как меня вызвали к телефону. Оказалось, что у Шебы начались роды, но плод застрял на полпути и не выходит, сколько она не тужится. Судя по всему, детеныш мертв. Я поймал такси, домчался до зоопарка, и мы с Джереми обсудили положение. Схватки длятся уже около двух с половиной часов, голова львенка безвольно болтается, он явно мертв, но львица никак не может его вытолкнуть и сильно мучается…

– Прежде всего, – заключил Джереми, – надо перевести ее в клетку поменьше. Может быть, тогда удастся ей как-то помочь.

Но, чтобы перевести Шебу в клетку поменьше, надо было войти в большую клетку и заставить львицу покинуть ее, а я не осмеливался на такой риск. И тут меня осенило. Я знал, что в Лондонском зоопарке есть специальный пистолет, который заряжается иглой, выполняющий роль шприца: попав, скажем, в лопатку зверя, она впрыскивает тот или иной препарат – наркотизатор, антибиотик и так далее. Что, если позвонить им и попросить, чтобы прислали самолетом чудо-пистолет? Попробуем усыпить Шебу.

Я поспешил к себе в кабинет и вызвал Лондонский зоопарк.

Надо ли говорить, что дело происходило в субботу; неприятности такого рода непременно случаются по субботам. Когда я наконец дозвонился до Лондонского зоопарка, мне подтвердили, что пистолет действительно есть, но пользоваться им разрешено только главному ветеринару зоопарка, доктору Оливеру Грэму Джонсу. Полиция строго следит за этим и не допустит исключений.

Я не один год знал Оливера Грэма Джонса и не сомневался, что он постарается что-нибудь придумать. «Можно мне поговорить с доктором?» – «Весьма сожалеем, но он дома, отдыхает». – «В таком случае нельзя ли получить его домашний номер?» – «Пожалуйста». Я записал номер, дозвонился до Оливера и объяснил ему ситуацию. Он всей душой посочувствовал мне.

– Но, понимаешь, дружище, – сказал он. – Во-первых, я не могу отправить тебе пистолет без разрешения полиции. А во-вторых, если ты незнаком с устройством, можешь бед натворить. Надо правильно рассчитать заряд, не то игла из шприца превратится в пулю, и, вместо того чтобы вылечить животное, ты его, чего доброго, убьешь. Это очень коварная штука.

– Нельзя так нельзя, – ответил я. – Попробуем перегнать Шебу в клетку поменьше. Скажем, с помощью горящих факелов.

– Ради бога, только не это! – Мои слова явно потрясли Оливера. – Да она может всех вас убить, особенно в таком состоянии. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ну, а что же нам тогда делать? Оливер немного поразмыслил.

– Сколько времени мне понадобится, чтобы добраться до Джерси?

– Все зависит от расписания самолетов, – сказал я. – Наверно, около часа.

– Так вот, если ты берешься заказать билет, я поеду в зоопарк, заберу пистолет и прилечу к вам.

– Замечательно! – обрадовался я. – Сейчас же свяжусь с транспортным агентством, а потом позвоню тебе еще раз.

Дело осложнялось тем, что был разгар отпусков, новобрачные и отдыхающие забронировали чуть не все места в самолетах, вылетающих на Джерси. Я обратился в транспортное агентство – а надо сказать, там нас любили – и объяснил ситуацию. Нельзя ли достать один билет на ближайший самолет, вылетающий с Хитроу на Джерси? Мне обещали выяснить и позвонить. Полчаса я как заведенный мерил шагами кабинет; наконец – звонок. Из транспортного агентства сообщили: есть одно место, вылет с аэродрома Хитроу в семнадцать тридцать. Я попросил забронировать это место для доктора Оливера Грэма Джонса, потом позвонил Оливеру.

– Силы небесные, – воскликнул он, – мне надо торопиться! Ладно, постараюсь успеть.

– Я встречу тебя в аэропорту

– Превосходно. Теперь только бы не застрять где-нибудь с машиной по пути в Хитроу.

Я встретил Оливера на Джерсийском аэродроме и поспешно увлек его к машине. По пути в зоопарк я рассказал ему, как обстоят дела. Плод все еще не вышел, и Шеба по-прежнему мучается. Оба наши ветеринара на месте, необходимые инструменты приготовлены, поскольку Оливер предупредил меня по телефону, что, возможно, придется делать кесарево сечение, чтобы спасти львицу.

Ветеринары нас ждали; рядом с львиной клеткой уже стоял стол, над ним укрепили светильники. Не очень-то роскошный операционный зал, но за такой короткий срок лучшего не оборудуешь. Оливер посмотрел сквозь решетку на пациентку. Исстрадавшаяся львица лежала в углу и жалобно ворчала.

– Н-да, – заключил он, – тут каждая минута дорога. Счастье, что я поспел на самолет.

Он осторожно распаковал пистолет, зарядил иглу наркотизатором, тщательно прицелился и выстрелил С глухим хлопком игла вонзилась в бок Шебы. Львица дернулась, мотнула головой – и только. Когда наркоз начал сказываться, она встала, пошатываясь, сделала несколько шагов и снова легла. Принесли длинную палку, легонько потрогали Шебу – никакой реакции. Значит, усыпили, можно вытаскивать львицу.

Зайдя с другой стороны, мы подняли дверцу клетки. Я хотел войти первым, чтобы связать Шебе ноги, но Оливер не пустил меня – усыпленное животное, объяснил он, может на несколько секунд очнуться, и этого достаточно, чтобы основательно помять человека. Оливер вошел в клетку первым, засунул впасть львицы чурку и крепко связал ей морду. Такой способ позволял Шебе свободно дышать и одновременно страховал нас от неожиданностей, если пациентка вдруг очнется. Затем мы связали львице ноги и выволокли ее из клетки. Понадобились объединенные усилия шести человек, чтобы поднять на стол тяжеленного зверя. Оливер учтиво, как водится среди медиков, спросил Блэмпида и Бегга, не желают ли они произвести операцию. Оба не менее учтиво ответили, что эта честь принадлежит человеку, который любезно согласился проделать столь долгий путь.

Первым делом предстояло удалить плод. С этим мы справились без труда. Нашим глазам предстала странная картина: львенка как будто накачали воздухом из насоса. Кости – дряблые, мягкие, морда искажена скопившимся под кожей газом.

Далее предстояло осторожно выбрить участок живота Шебы, где намечалось сделать надрез. Мы использовали электрическую машинку, припасенную Блэмпидом. Оливер вымыл и продезинфицировал руки; можно оперировать. Поскольку начало темнеть, мы включили светильники – и только тут обнаружили, что у клетки собрались все сотрудники зоопарка. Каждому хотелось проследить за ходом операции. Я спросил Оливера, не будет ли он возражать, если они войдут в клетку, чтобы лучше видеть, и он охотно согласился. Тогда они расположились полукругом около стола, и Оливер приступил к делу, комментируя вслух свои действия.

Он сделал продольный разрез, и, как только нож вскрыл брюшину, живот опал с шипящим звуком и распространился отвратительнейший запах. Пальцы Оливера двигались быстро и уверенно. Невзирая на зловоние, от которого кое-кто из зрителей слегка побледнел, он расширил разрез, осторожно проник руками в брюшную полость и одного за другим извлек еще двух львят. Они были такие же вздутые, как и первый. Мы поместили все три плода в ведерко, с тем чтобы потом исследовать, что же все-таки произошло. Тем временем Оливер удалил плаценту, промыл полость и зашил брюшину и кожу. Наружный шов густо присыпали антибиотиком; кроме того, в профилактических целях Шебе сделали инъекции пенициллина и стрептомицина. Она дышала неглубоко, но ровно. Вся операция проводилась под наркозом, на морде львицы лежала маска, за которой следила миссис Блэмпид.

Затем Шебу осторожно перенесли на импровизированные носилки и поместили в специальную клетку, которая позволяла ей вставать на ноги, но ограничивала подвижность, чтобы от резкого поворота не разошлись швы. Во избежание пневмонии важно было держать львицу в тепле, поэтому мы накрыли ее одеялами и обложили грелками. Кроме того, от наркоза язык и пасть Шебы пересохли, их надо было увлажнять водой с глюкозой. И Джефу – он у нас надзирал за львами – пришлось дежурить всю ночь, менять грелки и смачивать Шебе пасть. Среди ночи ему вдруг показалось, что она зябнет, тогда он сходил за собственной периной и укрыл ее.

Утренний осмотр показал, что все идет нормально. Зрачки Шебы реагировали на свет, и сознание к ней возвратилось, хотя и не настолько, чтобы она могла броситься на нас.

Мазки из брюшной полости львицы были исследованы в университетской лаборатории, и специалисты обнаружили своеобразный газообразующий микроорганизм – Clostridium sordellii. Эта бактерия водится в почве, и ею нередко заражается скот, но у представителей семейства кошачьих ее до сих пор не находили.

После операции, прежде чем отвезти Оливера в гостиницу, я пригласил всех ветеринаров к себе на стаканчик виски.

– Скажи-ка, – обратился ко мне Оливер, – сколько сотрудников зоопарка присутствовали на операции?

– Все до одного, – ответил я. – Включая тех, у кого сегодня выходной.

– Силы небесные! Хотел бы я видеть такой энтузиазм у себя в Лондоне. Боюсь, там на операцию вообще никто не пришел бы. А ты всех ухитрился собрать.

– Я их не собирал, они сами пришли.

– Чудеса, – сказал Оливер. – Ты уж постарайся, чтобы они всегда оставались такими.

– Да уж постараюсь, – ответил я.

Надеюсь, что мне это удалось.

Когда Шеба совсем оправилась, мы решили, что ей следует не меньше полугода пожить отдельно от Лео; нельзя, чтобы после такой серьезной операции она вскоре опять забеременела. Наконец разлука кончилась, состоялось радостное свидание, и вот уже Шеба снова понесла. Разумеется, мы очень волновались за нее, но к этому времени я выписал пистолет из Штатов – теперь, если что, не обязательно беспокоить Оливера, вызывать его из Лондона.

Шеба благополучно произвела на свет двух кругленьких, здоровых львят, и мы облегченно вздохнули. Слава богу, пронесло! Однако ее драма на этом не кончилась.

Как только львята подросли и можно было отнимать их от матери, Шеба вновь забеременела. После нормальных родов мы не. сомневались, что и на сей раз все будет в порядке. Но в последний момент Шеба опять подцепила злополучных микробов, и пришлось нам повторить всю процедуру. Мы зарядили пистолет, усыпили львицу, Блэмпид и Томми Бегг сделали ей кесарево сечение и извлекли двух львят, таких же вздутых, как и львята первого помета. Наложили швы, влили пенициллин и все такое прочее и поместили Шебу в хорошо знакомую ей специальную клетку. И все вроде бы шло благополучно вплоть до того дня, когда львица, к нашему ужасу, сделала то, чего мы больше всего боялись. Как ни узка была клетка, Шеба могла в ней встать и сделать шаг-другой. Но однажды ночью она, судя по всему, попробовала повернуться; в итоге швы разошлись.

Снова – наркоз, снова – швы. На этот раз задача осложнялась тем, что ткани вокруг раны были порваны, и, чтобы новые швы держали, пришлось делать их очень широкими, до десяти-двенадцати сантиметров. После операции мы вспрыснул» Шебе положенную дозу антибиотиков и вернули ее в клетку. На другое утро она уже поднимала голову, выпила немного воды с глюкозой. Мы добавили пенициллина, установили капельницу. Однако среди дня Шеба стала задыхаться. Сердечное лекарство не помогло, и вскоре она умерла. Надо ли говорить, как мы горевали. Оставалось утешаться тем, что для ее спасения было сделано все; просто организм львицы не выдержал третьей операции.

4. Мистер и миссис Д

Уважаемый мистер Даррелл!

На днях ко мне в холл залетел дятел и принялся долбить клювом дедушкины часы. Можно ли этот случай считать необычным?

Кажется, это Эдгар Уоллес сказал: если у человека одно прозвище, значит, его еще чтят, но если прозвищ два или больше, значит, его не любят. Насколько мне известно, у нас с Джеки есть только одно прозвище, если это вообще можно назвать прозвищем: сотрудники зоопарка называют нас мистер и миссис Д. А придумал это, сдается мне, Шеп Мэлит.

Кудрявый, голубоглазый, с обворожительной улыбкой, Шеп, вне всякого сомнения, – самый красивый среди наших мужчин. На его совести столько разбитых сердец, что я потерял им счет. Ни одна из девушек, работавших в отделе птиц, не могла устоять против его чар. А одна влюбилась так сильно, что пришла к Джереми и заявила: ей невмоготу работать в зоопарке, если Шеп не ответит на ее чувство. И так как на это рассчитывать не приходится, она вынуждена уйти. В разгар беседы с Джереми она вдруг простонала: «О, мистер Молинсон, я так его люблю, что мне сейчас будет дурно!» С этими словами она выскочила из кабинета, и в коридоре ей впрямь стало дурно. При крещении Джон Мэлит получил второе имя – Жуан, и я часто спрашивал себя, почему мы не прозвали его «Дон Жуан». Но он был и остается Шепом, и на его попечении находятся все наши птицы, а их у нас немало.

Вообще-то птицы вроде бы не отличаются таким сильным характером, как звери, однако у нас побывало немало птиц, наделенных яркой индивидуальностью. Пожалуй, лучшим примером мог бы служить Трампи, серокрылый трубач из Южной Америки. Серокрылые трубачи – крупные птицы, с курицу величиной, у них высокий выпуклый лоб, что считается признаком ума, и большие чистые глаза. Трампи был совсем ручной, и ему разрешалось вольно ходить по зоопарку. Свою свободу он использовал, в частности, для того, чтобы помогать обжиться новичкам. Это выражалось в том, что Трампи целые сутки простаивал около клетки новичка, а то и в самой клетке. И уходил только после того, как убеждался, что новый жилец перестал нервничать.

В то время у нас жили два пингвина. И вот он затеял перелетать через загородку и изводить их. Долго пингвины терпели его выходки, наконец в один прекрасный день перешли в наступление, и удачный удар поверг Трампи в пруд. Непривычный к воде, он оказался в их власти. Когда мы выловили его, он был весь в крови. Мы решили, что нашему Трампи пришел конец, и зоопарк погрузился в траур. Однако нам удалось залечить его раны; уже на следующий день Трампи, потеряв несколько перьев и приобретя несколько шрамов, важно расхаживал по территории и всех приветствовал.

Тот же Трампи всегда провожал последних посетителей. Один раз он даже сел с ними в автобус, чтобы удостовериться, что они не собьются с пути. Кончина Трампи была внезапной и глубоко потрясла Шепа, потому что именно Шеп был в ней повинен. Как-то, взвалив на спину большой и тяжелый мешок с опилками, он направился в Дом млекопитающих; Трампи по привычке семенил за ним. Шеп подошел к нужной клетке и, ничего не подозревая, сбросил мешок прямо на трубача. Трампи был убит наповал. Все мы сильно расстроились, но позднее нам удалось приобрести еще двух трубачей, которым тоже позволено свободно расхаживать по территории зоопарка. Правда, им пока далеко до Трампи, но мы не теряем надежды.

Еще один пример яркой индивидуальности – наша корнуоллская клушица Дингл. Черное оперение этого своеобразного представителя вороновых сочетается с красными ногами и длинным, немного изогнутым ярко-красным клювом. Выкормленный людьми, Дингл был совсем ручной, и первые дни мы держали его у себя в квартире. Но после того как он разбил восьмой стакан, я решил, что лучше выдворить его в открытый вольер.

Милейшее существо на свете, Дингл больше всего любил, когда ему чесали голову. Припадет к земле или к вашим коленям, зажмурится, крылья дрожат от наслаждения…

Ему нравилось также сидеть на плече Джеки и тихонько перебирать клювом ее волосы, как бы отыскивая букашек. А однажды, сидя на моем плече, он улучил минуту, когда я отвлекся, и засунул мне в ухо клочок бумаги, да так глубоко, что его пришлось извлекать пинцетом. Не иначе, вообразил, будто мастерит гнездо.

Переселение в вольер нисколько не ожесточило Дингла, он охотно спускается поговорить с вами и подставляет голову, чтобы вы могли ее почесать.

Вообще пернатых любителей поговорить у нас хватает. Когда гасят свет на ночь, попугай Суку говорит сам себе: «Спокойной ночи, Суку». А горная майна Али явственно произносит: «Где Триггер?» и «О-о-о, какой славный мальчуган!» Но, пожалуй, самый лучший оратор – майна более мелкого вида, по имени Тапенс. Подойдите к клетке Тапенса и попробуйте с ним заговорить. Он сразу рассмеется, а если вы просунете внутрь палец и погладите ему животик, зажмурит глаза и примется бормотать: «Ой, как здорово! Ой, как здорово!»

Множество людей спрашивают меня, понимают ли говорящие птицы слова, которые произносят. Не берусь дать определенный ответ. Возьмите того же Тапенса. Вероятно, прежние владельцы, когда почесывали его, приговаривали: «Ой, как здорово!» – и он воспроизводит эти звуки, потому что они для него связаны с приятной процедурой. Впрочем, однажды Тапенс почти убедил меня в том, что говорит осмысленно.

Подстригая кусты рядом с клеткой майны, наш престарелый и весьма уважаемый садовник мистер Холли вдруг прокашлялся и сплюнул на землю. Тотчас раздался отчетливый, звонкий голос Тапенса:

– Старый неряха!

Мистер Холли был страшно доволен и весь день посмеивался про себя.

Про. попугаев рассказывают много историй, и большинство из них отнюдь не вызывает доверия. Но мне известны два случая, когда попугаи явно не ограничивались воспроизведением заученных звуков.

У моих друзей, живших в Греции, был попугай; каждый день они выносили его клетку на воздух и ставили в тени под деревьями. Однажды местный крестьянин привязал за оградой своего осла, а тот, как это заведено у ослов, неожиданно вскинул голову и исполнил скорбное соло, завершив его обычным протяжным храпом. Попугай внимательно слушал, наклонив голову набок, и, когда осел кончил реветь, отчетливо произнес вопросительным тоном:

– В чем дело, милый?

Второй случай. Мои афинские друзья держали африканского серого попугая. Он знал довольно много слов – греческих, естественно, – и хозяева очень им гордились. У них было заведено раз в неделю устраивать «день открытых дверей», когда все их друзья могли зайти на чашку чая. В один из таких дней главной темой беседы был попугай и его лексика. Кто-то из гостей утверждал, что попугаи вообще не могут говорить, они лишь издают нечленораздельные звуки. Гордый владелец серого африканца тотчас возразил – дескать, послушайте моего попугая, он знает такие-то и такие-то слова. Тогда гость, держа чашку с чаем в одной руке и кусок торта в другой, подошел к попугаю, уставился на него и сказал: «Попочка, ведь ты не умеешь говорить, правда?» Попугай несколько секунд глядел на гостя, затем, перебирая лапками по жердочке, пододвинулся к нему поближе, наклонил голову набок и внятно молвил: «Поцелуй меня в зад». Гости оцепенели. Прежде попугай ни разу не произносил этих слов и потом никогда их не повторял. Однако факт остается фактом, все отчетливо слышали его реплику. Забавно реагировал пострадавший: он поставил чашку, положил торт, взял свою шляпу и трость и, бледный от гнева, удалился, заявив, что и не подумает оставаться в доме, где оскорбляют гостей.

Так повелось, что зимой птицы доставляют нам больше хлопот, чем все остальные обитатели зоопарка, вместе взятые. Особенно это касается тех птиц, которых содержат на открытом воздухе: надо внимательно следить, чтобы они не простудились или, того хуже, не обморозились. Ведь если фламинго или другая нежная птица сильно обморозится, дело доходит до ампутации пальцев.

Всего тяжелее была для нас зима 1962/63 года, невиданная в истории Джерси. Снежный покров достигал полуметра, и почва промерзла примерно на столько же. Мало того, что мы дрожали за собственных питомцев, нам еще без конца несли истощенных диких птиц. Скворцы, малиновки, дрозды… Оставалось только одно: закрыть для посетителей Дом пернатых (в такую погоду их почти что и не было) и размещать в нем приносимых птиц. Там хоть было тепло, и мы не скупились на корм. Помню случай, когда у нас одновременно собралось сорок лысух, двадцать пять куропаток, два лебедя и одна выпь, не считая всякой мелюзги. И все это в одном птичнике.

Как раз в ту лютую зиму в мой дом однажды постучались. Открыв наружную дверь, я увидел типичного хиппи. Давно не бритый, с длиннейшими баками, волосы грязные, нечесаные, одет в заношенное тряпье и, похоже, за все свои девятнадцать лет ни разу не умывался. Он держал под мышками двух лысух.

– Слышь, приятель, – обратился он ко мне. – Помог бы ты этим беднягам, видишь, кровью истекают!

Крайне удивленный, я взял птиц, осмотрел их и убедился, что они подранены из ружья, правда, раны не опасные, быстро заживут, но птицы совсем тощие и слабые. Я укоризненно посмотрел на хиппи.

– Что, поохотился?

– Да нет, – ответил он, – это не я, какой-то французик. Он при мне подстрелил этих бедняг, да не насмерть, ну, я и подобрал их. Потом отнял ружье и хорошенько его взгрел. Не скоро его опять на охоту потянет…

– Ладно, не беспокойтесь, – сказал я, – постараемся что-нибудь сделать. Ты молодец, что принес их. У нас уже сорок штук есть.

– Это уж твоя забота, приятель, – весело произнес он. – Большое спасибо, бывай!

И он побрел прочь по глубокому снегу. Провожая его взглядом, я думал о том, как неверно судить о людях по внешности. Ну кто бы подумал, что под столь неопрятной оболочкой бьется золотое сердце!

А какая угроза нависла над нами, когда затонул танкер «Торри-Кэньон» и газеты забили тревогу, обращая внимание публики на опасности, которыми чревато загрязнение моря, в частности для морских птиц! Мы с волнением ловили все новости о перемещении разлившейся нефти. И вот, к нашему ужасу, ветер и течение погнали ее на Нормандские острова. Я отлично понимал, что нефть способна погубить все колонии бакланов и тупиков на островах, а также что нам, чего доброго, придется оказывать помощь сотням, если не тысячам морских птиц, освобождая их от нефтяного плена. Между тем в зоопарке при всем желании можно было разместить от силы сорок-пятьдесят птиц. Надо было что-то предпринимать, притом срочно. Я позвонил в местную организацию, которая выступает против жестокого обращения с животными, и поделился своими опасениями. Выяснилось, что эта организация тоже может взять на себя не больше сорока-пятидесяти птиц. Да, с такими силами не справишься с надвигающейся катастрофой… Тогда я позвонил Сэрэнн Колторп и попросил ее приехать ко мне – попробуем вместе разработать какой-нибудь план. Она приехала и – что твой генерал! – в два счета мобилизовала всех обитателей острова.

Мы повесили в конторе большую карту острова Джерси. Разноцветные булавки обозначали пляжи и бухты, которые предстоит регулярно обследовать поисковым отрядам, а также пункты сбора птиц и места, где мы сможем их содержать. Царило всеобщее воодушевление. Обязанности патрулей выполняли скауты и взрослые, располагавшие свободным временем. Несколько владельцев грузовых и легковых машин составили транспортную бригаду; для размещения птиц мы взяли на заметку множество сараев и амбаров. Директор одного отеля любезно разрешил нам занять плавательный бассейн – обнеси его сеткой, и будет пруд для сотни-другой птиц.