Текст книги "Статистическая вероятность любви с первого взгляда"
Автор книги: Дженнифер Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Хедли стиснула подлокотники кресла. Самолет рвался в ночное небо, и огни внизу постепенно удалялись, превращаясь в ровные ряды крошечных пикселей. От перепада давления закладывало уши. Хедли прижималась лбом к стеклу, страшась того мгновения, когда они поднимутся выше облаков и земля совсем скроется из виду. Тогда не останется ничего, кроме огромного неба вокруг.
Здания и прямоугольники парковок уменьшались на глазах, все сливалось в причудливые узоры: оранжевые огоньки уличных фонарей, ленты автострад… Хедли выпрямилась, ощущая на лбу прохладу от плексигласа и стараясь не терять из виду город внизу. Страшен не полет – страшно оторваться от земли. Но пока они были еще достаточно низко, чтобы рассмотреть освещенные окна домов. И Оливер – рядом. С ним никакие грозы не страшны.
5
22:36
по Североамериканскому восточному времени
03:36
по Гринвичу
ЧЕРЕЗ ПАРУ МИНУТ Оливер решил, что с Хедли уже можно разговаривать. От его голоса у нее внутри словно кто‑то отпустил пружину. Хедли один за другим разгибала пальцы, стиснутые в кулак.
– Однажды, – сказал Оливер, – я летел в Калифорнию Четвертого июля… Хедли чуть‑чуть повернула голову.
– Была ясная ночь, и я видел, как внизу зажигались крошечные фейерверки, – в одном городе, в другом.
Хедли снова прислонилась к иллюминатору и с трепещущим сердцем посмотрела в темный провал. Огромное ничто. Хедли закрыла глаза и представила фейерверки.
– Наверное, если не знать, что там такое, картинка жутковатая, а так – просто красивый салют, только очень маленький и без звука. Даже не верится, что это те же громадные вспышки, которые мы видим с земли. Думаю, все дело в том, откуда смотреть, – прибавил Оливер, помолчав.
Хедли вновь обернулась и заглянула ему в лицо.
– Это что, мне чем‑то поможет? – спросила она без всякой враждебности, просто пытаясь понять, в чем же, собственно, мораль истории.
– Да нет, – ответил Оливер со смущенной улыбкой. – Просто я опять хотел тебя отвлечь. Хедли улыбнулась:
– Спасибо! Еще что‑нибудь расскажешь?
– Сколько угодно! Я могу трепаться, пока у тебя уши не отвалятся.
– Семь часов подряд?
– Запросто.
Самолет уже набрал высоту. У Хедли кружилась голова, и она постаралась сосредоточить взгляд на переднем сиденье. Ее занимал человек с большими ушами и редеющими волосами на макушке, не то чтобы лысина, скорее – предвестие начинающейся лысины. Словно читаешь карту будущего. Неужели у каждого можно найти такие вот признаки грядущих перемен? Например, догадывался ли кто‑нибудь, что их старенькая соседка будет когда‑нибудь смотреть на мир не ясными голубыми глазами, а словно сквозь мутную пленку? Или что человек, сидящий наискосок через проход, станет придерживать одну руку другой, чтобы она не тряслась?
На самом деле Хедли сейчас думала о своем отце, насколько он изменился.
Сухой и затхлый воздух в самолете щекотал нос. Хедли закрыла воспаленные глаза и задержала дыхание, как будто под водой, – это легко себе представить, пока они плывут по бескрайнему ночному небу. Моргнув, девушка резким движением опустила пластиковую шторку. Оливер выгнул бровь, но никак не прокомментировал это ее движение.
Вдруг нахлынуло непрошеное воспоминание. Они летели тогда с отцом – сейчас уже и не вспомнишь, сколько лет назад. Отец рассеянно дергал шторку – то закрывал, то снова поднимал, вверх‑вниз, вверхвниз, пока на него не начали коситься другие пассажиры, неодобрительно поджимая губы. Когда наконец разрешили отстегнуть ремни, он вскочил, быстро поцеловал Хедли в лоб. Потом вышел в проход между сиденьями и два часа метался по узкому коридорчику от туалетов до двери в салоне первого класса, то и дело останавливаясь возле Хедли и наклоняясь к ней, чтобы спросить: что она, как она, что читает. И тут же мчался дальше, словно человек, нетерпеливо дожидающийся автобуса.
Он всегда был таким нервным? Трудно сказать.
Хедли повернулась к Оливеру:
– А твой папа часто приезжал тебя навещать?
Он вздрогнул и удивленно посмотрел на нее. Хедли и сама удивилась своему вопросу. Вообще‑то она хотела спросить Оливера о родителях: «Родители часто тебя навещали?» Слово «папа» вырвалось неосознанно.
Оливер, кашлянув, опустил руки на колени и принялся терзать ремень безопасности.
– Нет, только мама. Она приехала со мной в начале учебного года. Хотела помочь мне устроиться.
– По‑моему, это очень трогательно, – заметила Хедли, стараясь не думать о собственной ссоре с мамой. – Хорошая она у тебя.
Хедли ждала, что Оливер еще что‑нибудь скажет или, может быть, спросит о ее родителях – вполне естественная тема для разговора, когда людям несколько часов совершенно нечем заняться. Но он молчал, обводя пальцем вышитые буквы на спинке переднего сиденья: «ВО ВРЕМЯ ПОЛЕТА ПРИСТЕГИВАЙТЕ РЕМНИ».
Под потолком ожил телеэкран. Показывали мультфильм об утином семействе. Хедли его уже видела, хотя, услышав стон Оливера, готова была отречься от этого воспоминания. Но, преодолев себя, она критически посмотрела на Оливера:
– Ну и что тут плохого? Подумаешь, утки.
Он поморщился:
– Говорящие?
Хедли усмехнулась:
– Они еще и поют!
– Да что ты говоришь? Ты что, его уже видела?
Хедли показала два пальца:
– Дважды!
– Ты в курсе, что этот мультик рассчитан на пятилетних детей?
– От пяти до восьми вообще‑то.
– А тебе сколько, я запамятовал?
– Достаточно, чтобы оценить наших водоплавающих друзей.
– Да ты не в себе! Безумна, как шляпник! – рассмеявшись, заявил Оливер.
– Постой, постой! Это цитата… из мультика?!
– Нет, умница! Из классического произведения Льюиса Кэрролла. Лишний раз убеждаюсь в основательности американской системы образования.
– Эй!
Она толкнула его в грудь – жест настолько естественный, что Хедли спохватилась только тогда, когда уже было поздно. Оливер снисходительно улыбнулся, забавляясь ее смущением.
– Если не ошибаюсь, ты и сам учишься в американском университете!
– Верно, – согласился он. – Однако я восполняю его недостатки запасом чисто британского ума и шарма.
– Точно, шарма! Хотелось бы наконец на него посмотреть.
Уголки губ Оливера приподнялись:
– А кто тебе помогал тащить чемодан?
– Ах да, как же! Тот парень был просто замечательный. Интересно, куда он делся?
– Я как раз изучаю этот вопрос. – Оливер расплылся в улыбке. – Научная работа на лето.
– Какой вопрос?
– Раздвоение личности у восемнадцатилетних особей мужского пола.
– А, ну как же! То, что страшнее майонеза!
Неожиданно у самого ее лица пролетела муха. Хедли безуспешно попыталась ее отогнать. Секунду спустя мерзкое насекомое снова зажужжало над ухом, описывая круги над ее головой, словно упорная фигуристка.
– А она купила билет? – поинтересовался любопытный Оливер.
– Думаю, едет зайцем.
– Бедняга! Ей и в голову не приходит, что она окажется в чужой стране.
– Ага, где произношение у всех такое, что ни слова не разберешь.
Оливер махнул рукой, прогоняя муху.
– Ей, наверное, кажется, что она летает ужасно быстро, – задумчиво произнесла Хедли. – Знаешь, как на движущейся дорожке? Гордится небось!
–
Ты что, физику совсем не учила? – закатил глаза Оливер. – Теория относительности! Скорость движения мухи вычисляется по отношению к самолету, а не по отношению к Земле.
– Фу на тебя, отличник!
– Муха летает точно так же, как в любой другой день своей жалкой мушиной жизни.
– Не считая только, что она при этом попадет в Лондон.
– Ну да. – Оливер наморщил лоб. – Не считая этого.
В слабо освещенном салоне появилась стюардесса. В руках у нее была целая охапка наушников с болтающимися, словно шнурки от ботинок, проводками. Перегнувшись через спящую старушку, стюардесса громким шепотом спросила:
– Вам не нужно?
– Нет, спасибо, – ответил за обоих Оливер.
Стюардесса отправилась дальше, а Оливер вытащил из кармана собственные наушники и отцепил их от плеера. Хедли, нашарив рюкзак под сиденьем, начала искать свои.
– Нельзя пропустить уток! – пыталась шутить она, но Оливер уже ее не слушал. Он с любопытством рассматривал стопку книг и журналов, которые Хедли сложила к себе на колени, роясь в рюкзаке.
– Я смотрю, ты иногда все‑таки читаешь хорошую литературу!
Оливер взял в руки потрепанный томик «Нашего общего друга». Бережно, прямо‑таки с почтением, начал перелистывать страницы.
– Люблю Диккенса.
– Я тоже, – откликнулась Хедли. – Но этот роман я не читала.
– Прочитай, – посоветовал Оливер. – Один из лучших.
– Да, говорят…
– Кто‑то его точно читал. Смотри, сколько загнутых страничек.
– Это папина книга, – нахмурилась Хедли. – Он мне ее дал.
Оливер, взглянув на девушку, закрыл книгу.
– И что?
– Вот, везу в Лондон, надо вернуть.
– Не прочитав?
– Не прочитав.
– Чувствую, тут что‑то непросто.
Хедли кивнула:
– Правильно чувствуешь.
…Папа дал Хедли «Нашего общего друга» во время той лыжной поездки, после которой они больше не виделись. Уже в аэропорту, по дороге домой, он вдруг вытащил из сумки толстый черный том с пожелтевшими страницами и загнутыми кое‑где уголками – словно из пазла выпали кусочки.
– Я подумал, тебе должно понравиться, – сказал папа.
В его улыбке проглядывало отчаяние. С тех пор как Хедли подслушала его разговор с Шарлоттой и все детали наконец‑то сложились в общую картину, она с ним почти не разговаривала. Она дождаться не могла, когда вернется домой, чтобы свернуться клубочком на диване, уткнуться головой в мамины колени и выплакать все слезы, которые она так долго сдерживала. Плакать, плакать и плакать, пока не останется больше поводов для слез!
А тут папа со своей непривычной бородой, в новом твидовом пиджаке, и сердце его где‑то там, за океаном, а рука уже дрожит от тяжести книги, которую он держит на весу.
– Не бойся, это не стихи, – робко улыбаясь, сказал папа.
Хедли в конце концов взяла книгу. Посмотрела на обложку. Никаких рисунков, только заголовок на черном фоне: «Диккенс. “Наш общий друг”».
Папин голос чуть заметно срывался:
– Я стараюсь не донимать тебя советами, что читать, но некоторые книги слишком хороши. Жаль было бы их потерять среди всего этого.
И он сделал неопределенный жест.
– Спасибо.
Хедли крепко прижимала книгу к груди, обнимала ее изо всех сил, – чтобы удержаться и не обнять папу. До чего же несправедливо, что у них только это и осталось – эта натужная встреча, это ужасное молчание! А все он виноват! И все‑таки ее злость на него – худшая разновидность любви, тоска и мука, терзающие сердце. Хедли никак не могла избавиться от ощущения, что оба они – два кусочка из разных головоломок, и ничто в мире уже не заставит их соединиться вновь.
– Приезжай в гости, ладно?
Папа сделал движение – обняться, и Хедли кивнула, утыкаясь ему головой в грудь, и только потом начала пятиться назад. Она знает: не приедет. Даже если бы она согласилась, на что надеются папа и мама, как чисто технически это осуществить? Проводить Рождество в Англии, а Пасху – в Америке? Видеться с папой пару раз на праздники да недельку в летние каникулы? Ловить обрывки его новой жизни, где ей, Хедли, нет места? При этом упуская драгоценные мгновения маминой жизни? А мама чем провинилась, чтобы ей оставаться совсем одной на Рождество?
Это не жизнь, считала Хедли. Если бы время было растяжимым или можно было находиться в двух местах одновременно… А еще лучше – если бы папа просто вернулся домой. Для Хедли не было компромисса: все или ничего. Нелогично, неразумно, хотя в глубине души она понимала, что ничего – это слишком тяжело, а все – невозможно.
Вернувшись домой, она засунула книгу в дальний угол книжной полки. Потом опять вытащила, спрятала под стопку других книг на письменном столе, потом перепрятала на подоконник. Толстый том скакал по всей комнате, словно камешек по воде, и, в конце концов, упокоился на дне платяного шкафа, где и пребывал до сегодняшнего утра…
И вот теперь Оливер его листает, перебирая страницы, которых никто не касался уже много месяцев.
– Это его свадьба. Папина, – тихо произнесла Хедли.
Оливер кивнул:
– А‑а…
– Угу…
– Как я предполагаю, книга – не свадебный подарок.
– Нет, – быстро ответила Хедли. – Скорее символ. Или, может быть, протест.
– Протест посредством Диккенса. Любопытно.
– Вроде того.
Он все еще переворачивал страницы, время от времени останавливаясь и проглядывая несколько строк.
– А не передумаешь?
– Захочу – возьму в библиотеке.
– Я не об этом.
– Я понимаю.
Одна из промелькнувших страниц внезапно зацепила взгляд Хедли, и она перехватила руку Оливера:
– Стой, подожди!
Он выпустил книгу, и Хедли опять переложила ее к себе на колени. Хмурясь, она перелистнула страницы.
– Кажется, там что‑то…
При виде подчеркнутой фразы дыхание у нее остановилось. Линия неровная, чернила выцвели. Просто подчеркнуто – никаких пояснений на полях, и угол странички не загнут. Одна‑единственная строка, спрятанная в глубине книги и отмеченная бледным чернильным росчерком.
После всего что было, всего сказанного отцу и так и не сказанного, несмотря на твердое намерение вернуть книгу (вот как надо, а не подчеркивать строчки в древнем романе!), все же сердце у Хедли затрепыхалось от мысли, что она все это время не замечала чего‑то, быть может, очень важного. И вот оно перед ней – черным по белому.
Оливер вопросительно посмотрел на нее, и Хедли вполголоса зачитала, проведя пальцем по чернильной линии, которую, скорее всего, оставил ее отец:
– «Что лучше – иметь и потерять что‑нибудь дорогое или никогда его не иметь?»
Их взгляды встретились на самое краткое мгновение, и тут же оба отвели глаза. На экране резвятся утки, брызгаясь в лужах, они счастливы в своем дружном семействе… Хедли, опустив голову, заново перечитала фразу, на этот раз про себя, а потом захлопнула книгу и убрала ее в сумку.
6
0:43
по Североамериканскому восточному времени
5:43
по Гринвичу
ХЕДЛИ СПАЛА. Точнее, дремала. Ей даже что‑то снилось. Там, в дальнем уголке сознания, пока ее усталое тело обмякло в кресле, она летит в другом самолете, в том самом, на который опоздала. Рядом с ней – пожилой пассажир. Он чихает и хмыкает, раздувая усы, и не произносит ни слова за весь перелет через Атлантику, а Хедли все сильнее нервничает и прижимает ладонь к стеклу, а за стеклом – ничего, совсем ничего…
Она резко проснулась и, открыв глаза, увидела – близко‑близко! – лицо Оливера. Он с загадочным видом молча смотрел на нее. Хедли в испуге схватилась за сердце, и тут до нее дошло: ее голова лежит у Оливера на плече!
– Извини, – пробормотала она, отодвигаясь.
В салоне было почти темно. Кажется, все вокруг спали, и даже экраны погасли. Хедли высвободила свое запястье, зажатое между нею и Оливером – затекшую руку словно покалывали иголочки, – и посмотрела на часы. Толку мало – на часах по‑прежнему нью‑йоркское время. Проведя рукой по волосам, Хедли покосилась на рубашку Оливера. Слава богу, хоть слюней не напустила, пока спала. А то она уже испугалась, когда Оливер протянул ей салфетку.
– Зачем?
Он кивком показал: посмотри. На салфетке был нарисован утенок из мультфильма.
– Это твоя любимая изобразительная техника? – невозмутимо поинтересовалась Хедли. – Шариковой ручкой по салфетке?
Оливер улыбнулся:
– Я добавил кеды и бейсболку, чтобы вид был более американский.
– Спасибо за заботу! Правда, у нас это называется кроссовки. – Хедли зевнула, и конец фразы получился неразборчивым. Она запихнула салфетку в сумку. – Ты что, не спишь в самолете?
Он пожал плечами:
– Сплю обычно.
– А сегодня – нет?
– Нет, как видишь.
– Извини, – повторила Хедли.
Оливер отмахнулся.
– У тебя был такой умиротворенный вид!
– Что‑то я не ощущаю особого умиротворения. Но, наверное, хорошо, что я поспала. По крайней мере завтра на церемонии я уже точно не засну.
Оливер взглянул на часы:
– Сегодня.
– Да, все правильно. – Хедли поморщилась. – Я подружка невесты.
– Здорово!
– Не очень, особенно если я опоздаю на венчание.
– Ну, есть еще свадебный прием…
– Ага, точно. – Хедли снова зевнула. – Мечта всей жизни – сидеть в полном одиночестве и смотреть, как твой отец танцует с чужой теткой, которую впервые видишь.
– Вы что, с ней раньше не встречались? – Из‑за акцента у нее создалось полное впечатление, что фразу Оливера в конце словно вздернули кверху.
– Не‑а.
– Ну ничего себе… Выходит, вы не очень‑то ладите?
– С папой? Раньше ладили просто замечательно.
– А потом?
– А потом твоя дурацкая страна проглотила его с потрохами.
Смех Оливера прозвучал как‑то неуверенно.
– Он поехал на полгода преподавать в Оксфорд, – объяснила Хедли. – И не вернулся.
– Когда это было?
– Два года назад.
– Тогда он и встретил ту женщину?
– Угу.
Оливер покачал головой:
– Ужасно…
– Да, – подтвердила Хедли.
Слово слишком бледное, даже близко не передает, как это было страшно и как страшно до сих пор. И хотя она тысячу раз в подробностях рассказывала эту историю самым разным людям, почему‑то ей показалось, что Оливер может понять ее лучше всех. Может, потому, что он так внимательно смотрит на нее, словно прожигая взглядом крошечную дырочку в ее сердце.
Хедли прекрасно понимала: это ощущение обманчиво. Иллюзия доверительной близости. Тишины и полумрака… Ну и пусть. По крайней мере в эту минуту все кажется настоящим.
– Тебе, наверное, тяжело было. И маме твоей.
– Первое время – да. Она почти не вставала, целыми днями лежала в постели. Но, по‑моему, она пришла в себя быстрее, чем я.
– Как? – удивился Оливер. – Как можно прийти в себя после такого?
Хедли честно ответила:
– Не знаю. Она всерьез считает, что так лучше. У нее новое чувство и у него новое чувство – все прекрасно. Только я не в восторге, особенно от перспективы знакомства с его новым чувством.
– Даже несмотря на то что оно не такое уж и новое?
– Особенно поэтому! Так в сто раз хуже. Я постоянно представляю себе, как войду совсем одна, и все гости на меня уставятся. Интересно же: дочка из Америки не желает знакомиться с мачехой! – Хедли поморщила нос. – Мачеха… Господи боже.
Оливер нахмурился.
– По‑моему, ты храбрая.
– Почему это?
– Потому что все‑таки поехала. Не прячешься от всего происходящего, стараешься жить дальше. Это и есть храбрость.
– Что‑то непохоже.
– Просто ты смотришь на ситуацию изнутри. Ничего, потом поймешь.
Хедли заглянула ему в лицо.
– А ты?
– Что я?
– Небось не так трусишь перед своей церемонией, как я.
– Не будь в этом слишком уверена, – ответила Оливер и внезапно напрягся.
Он сидел, повернувшись к Хедли, почти вплотную, а теперь снова отодвинулся. Немного, но Хедли это заметила.
Он откинулся назад, а Хедли наклонилась вперед, словно их соединяла невидимая нить. Для нее тема папиной свадьбы тоже была не очень радостной. Но она же рассказала ему!
– Ну что, ты дома увидишься с родителями?
Кивок.
– Здорово! У тебя с ними близкие отношения?
Оливер открыл и снова закрыл рот: по проходу под звяканье банок и бутылок двигалась тележка с напитками. Миновав их ряд, стюардесса наконец‑то остановилась, ногой нажала на тележку и, обернувшись, стала ожидать заказа.
Все произошло так быстро, что Хедли едва успевала опомниться. Оливер вытащил из кармана джинсов монету и щелчком отправил ее в проход между сиденьями. Перегнувшись через спящую соседку, он поймал монету левой рукой, одновременно правой выхватил из тележки две миниатюрные бутылочки. Бутылочки вместе с монетой он спрятал в карман буквально за секунду до того, как стюардесса вновь обернулась к ним.
– Что‑нибудь будете брать? – спросила она, окидывая взглядом ошарашенное лицо Хедли, раскрасневшуюся физиономию Оливера и бодро похрапывающую старушку.
– Мне ничего, – с трудом выдавила Хедли.
– Мне тоже, – подхватил Оливер. – Спасибо.
Стюардесса с тележкой направилась дальше. Хедли смотрела на Оливера, раскрыв рот. Он торжественно вручил ей одну бутылочку, со своей же, передергивая плечами, открутил крышечку.
– Прошу прощения, – произнес Оливер. – Просто я подумал: если уж мы решили беседовать о своих семейных делах, капелька виски будет не лишней.
Хедли заморгала, уставившись на бутылочку у себя в руке.
– И что, ты намерен их отработать или как?
Оливер усмехнулся:
– Десять лет каторжных работ?
– Я имела в виду мытье посуды, – постаралась отшутиться Хедли, возвращая ему бутылочку. – Или, может, переноску багажа.
– Это ты меня и так заставишь! Не волнуйся, потом оставлю десятку на сиденье. Просто не хотелось лишних споров, хотя мне уже восемнадцать и мы, наверное, ближе к Лондону, чем к Нью‑Йорку. Ты любишь виски?
Хедли помотала головой.
– А пробовала?
– Нет.
– Продегустируй! – Он протянул ей бутылочку. – Один глоток.
Хедли отвинтила крышку и поднесла бутылочку к губам, заранее морщась уже от одного запаха – резкого, чуточку отдающего дымком и чересчур крепкого. Жидкость обожгла горло. Слезы выступили на глазах. Прокашлявшись, Хедли вновь завинтила крышечку и отдала бутылочку Оливеру.
– Все равно что костер лизнуть, – сморщилась Хедли. – Ужас какой‑то!
Оливер со смехом прикончил свой виски.
– Ладно, принял.
– Теперь наконец‑то можно поговорить о твоей семье?
– Почему тебя это так интересует?
– А почему бы и нет?
Тяжкий вздох Оливера походил на стон.
– Так, значит… У меня трое старших братьев…
– Они все живут в Англии?
– Да. Трое старших братьев, и все живут в Англии. – Оливер открыл вторую бутылочку. – Что еще? Когда я выбрал Йель вместо Оксфорда, папа был очень недоволен, зато мама обрадовалась. Она тоже закончила университет в Америке.
– Он поэтому и не поехал с вами в начале учебного года?
Оливер страдальчески посмотрел на нее и одним глотком допил виски.
– Ты задаешь ужасно много вопросов.
– Я же тебе рассказала про своего отца – что он нас бросил, ушел к другой женщине и я больше года его не видела. Вряд ли твоя семейная драма это переплюнет.
– Ты не говорила, что вы так долго не виделись.
Я думал, ты с нейне встречалась только.
Тут пришла очередь Хедли ерзать на сиденье.
– Мы разговариваем по телефону. А встречаться я не хочу. Я все еще слишком злюсь на него.
– А он знает об этом?
– Что я злюсь?
Оливер кивнул.
– Конечно! – Хедли наклонила голову. – Вроде сейчас не обо мне речь.
– Просто я удивляюсь, что ты так откровенно об этом говоришь. У нас в семье постоянно кто‑нибудь на когонибудь злится, но все молчат.
– Может, лучше было бы высказаться.
– Может быть.
Хедли неожиданно заметила, что они с Оливером шепчутся, близко наклонясь друг к другу, в тени, которую отбрасывает желтый светильник. Конечно, можно представить, что они сейчас находятся наедине где‑нибудь в ресторанчике или в парке на скамейке, там, внизу, на твердой земле. Она сумела разглядеть крошечный шрам у Оливера над глазом, небольшую щетину на подбородке и невероятно длинные ресницы. Хедли, неожиданно даже для себя, отшатнулась. Оливер удивленно взглянул на нее.
– Извини! – Он выпрямился и убрал руку с подлокотника. – Я забыл про твою клаустрофобию. Тебе, наверное, жутко неприятно.
– Да нет… – Хедли покачала головой. – На самом деле мне не так уж и плохо.
Оливер кивком указал на иллюминатор с опущенной шторкой…
– Все‑таки, по‑моему, лучше, если можешь выглянуть наружу. А так даже я чувствую себя закупоренным.
– Это папин фокус, – постаралась объяснить Хедли. – Когда со мной впервые случилось такое, папа приказал представить себе небо. Но это помогает, только если небо вверху, а не внизу.
– Ясно, – отозвался Оливер. – Логично.
Молчание явно затянулось. И ребята принялись разглядывать свои руки.
– Я раньше боялся темноты, – вдруг проговорил Оливер. – И не только пока был совсем маленький. Почти до одиннадцати лет!
Хедли не знала, что ответить. Лицо Оливера сейчас казалось совсем мальчишеским – черты словно смягчились, и глаза стали круглее. Хедли захотелось погладить его по руке, но она удержалась.
– Братья всегда меня дразнили. Выключали свет, когда я входил в комнату, а потом ржали как ненормальные. А папа сердился на меня. Но ни капли не сочувствовал. Помню, однажды я прибежал к нему в комнату среди ночи, и он меня отругал – сказал, что я веду себя как девчонка, еще начал пугать монстрами в шкафу, чтобы я перестал бояться, повторяя одно и то же: «Пора повзрослеть…» Блестяще, скажи?
– Родители не всегда бывают правы, – произнесла Хедли. – Просто иногда не сразу это понимаешь.
– А однажды я проснулся ночью, – продолжал Оливер. – Смотрю, он устанавливает ночник возле моей кровати. Наверняка думал, что я сплю, иначе ни за что не стал бы делать этого при мне. Я и виду не подал, просто подсматривал тихонько. Он воткнул вилку в розетку и нажал выключатель. Синий свет…
Хедли улыбнулась:
– Значит, все‑таки проникся?
– Да, по‑своему. Ты понимаешь, он ведь этот ночник, наверное, днем купил, так? Мог бы сразу мне показать, когда пришел из магазина, и подключить до того, как я лягу. Нет, ему обязательно нужно было тайком, чтобы никто не видел.
Оливер обернулся, и Хедли поразилась, какое грустное у него лицо.
– Сам не знаю, почему я тебе это рассказал.
– Потому что я спросила, – просто ответила Хедли. Оливер прерывисто вздохнул, и Хедли заметила у него на щеках красные пятна.
Спинка переднего сиденья вздрогнула – это пассажир поправил овальную подушечку под своей головой. В салоне повисла тишина, только гудел кондиционер, иногда шелестели страницы, и пассажиры шаркали ногами, пытаясь устроиться поудобнее. Время от времени самолет, попав в область турбулентности, слегка покачивался, словно корабль в шторм, и Хедли снова вспомнила все то ужасное, что она наговорила маме перед отлетом. Ее взгляд споткнулся о рюкзак на полу. И Хедли в который раз пожалела, что ей нельзя прямо сейчас позвонить домой.
Оливер протер глаза.
– У меня гениальная идея, – объявил он. – Не поговорить ли нам о чем‑нибудь другом, кроме семейных дел?
Хедли кивнула:
– Я – за!
И они опять замолчали. Прошла минута, другая. Пауза явно затянулась… Обоих разбирал смех.
– Боюсь, если ты не придумаешь какую‑нибудь интересную тему, придется беседовать о погоде, – заговорил Оливер.
Хедли выгнула брови дугой:
– Это я должна придумать?
– Конечно ты, – решительно подтвердил Оливер.
– Ну ладно. – Хедли внутренне сжалась от еще не произнесенных слов, но этот вопрос мучил ее уже несколько часов; ничего не остается, только задать его наконец: – У тебя есть девушка?
Щеки Оливера вспыхивают. Опустив голову, он улыбается с невыносимо загадочным видом. Хедли может представить себе только два возможных значения этой улыбки. Больше всего она боялась, что это улыбка жалости: чтобы она, Хедли, меньше смущалась из‑за того, что задала подобный вопрос, а особенно – из‑за предстоящего ответа. И в то же время в глубине души живет надежда: может быть – ну вдруг! – это улыбка понимания, знак безмолвного согласия между ними. Подтверждение, что сейчас, возможно, что‑то начинается.
Помолчав, Оливер покачал головой:
– Нет.
Перед Хедли словно открылась дверь! И она сразу растерялась, не зная, что говорить дальше.
– Почему?
Оливер пожал плечами:
– Наверное, пока не встретил ту, с которой хотелось бы провести вместе пятьдесят два года.
– В Йеле, наверное, миллион девчонок.
– Думаю, тысяч пять‑шесть.
– По большей части американки?
Оливер улыбнулся и слегка толкнул ее плечом:
– А мне нравятся американки. Правда, я ни с одной близко не общался.
– Это не входит в тематику твоей летней научной работы?
– Не‑а… Если только девушка не боится майонеза – как ты знаешь, я веду исследования именно в этой области.
– Ага, – усмехнулась Хедли. – А в школе у тебя была девочка?
– В средних классах была. Очень славная. Обожала компьютерные игры и пиццу с доставкой.
– Очень смешно.
– Ну, не у всех же в столь нежном возрасте бывает большое и светлое чувство.
– И что с этой девочкой стало?
Оливер откинул голову на спинку сиденья:
– Да то же, что всегда. Мы закончили школу. Я уехал. Жизнь продолжается. А что стало с мистером Пиццей?
– Знаешь, он ведь не только пиццу разносил.
– Еще и сухарики?
Хедли скорчила гримаску:
– Вообще‑то он первым решил со мной расстаться.
– Что же случилось?
Хедли, вздохнув, перешла на философский тон:
– Да то же, что всегда. Он увидел, как я болтала с другим парнем на баскетбольном матче и приревновал. И сообщил по имейлу, что расстается со мной.
– Ага, – подытожил Оливер. – Большое и светлое чувство в трагическом воплощении.
– Вроде того, – согласилась Хедли и поймала на себе пристальный взгляд Оливера.
– Дурак он.
– Верно. Задним числом я понимаю, что он вообще был придурком.
– И все‑таки…
Хедли благодарно улыбнулась.
Как раз после их разрыва и позвонила Шарлотта – другого времени она конечно же не нашла – и потребовала, чтобы Хедли приехала на свадьбу со своим мальчиком.
– Вообще‑то мы не приглашаем посторонних, – объяснила она, – но тебе, наверное, будет веселее со знакомым.
– Ничего, я и так обойдусь, – возразила Хедли.
– Нет‑нет, зачем же! – настаивала Шарлотта, явно пребывая в блаженном неведении. – Это очень даже удобно. – Она заговорщически понизила голос: – Я слышала, у тебя есть поклонник?
На самом деле всего три дня прошло, с тех пор как Митчел ее бросил, и сплетни по этому поводу преследовали Хедли в школе с упорством невидимых чудищ. Ей совсем не хотелось это обсуждать, тем более с будущей мачехой, с которой она ни разу в жизни не встречалась.
– Неправильно слышали, – отрезала Хедли. – Я и одна отлично доберусь.
На самом деле, если бы даже они все еще были вместе, уж куда‑куда, а на папину свадьбу Хедли никого тащить не собиралась. Пережить целый день в кошмарном платье, наблюдая за резвящимися взрослыми, и так задача не из легких, а в обществе знакомого парня – совсем беда. Наверняка будет масса неловких моментов, когда папа с Шарлоттой станут целоваться под звон бокалов, кормить друг друга свадебным тортом и произносить умильные речи.
Хедли тогда подумала, что во всем мире не найдется человека, настолько ей ненавистного, чтобы подвергнуть его подобному испытанию. А сейчас она смотрела на Оливера и думала: а ведь, пожалуй, она была не права. Может, на самом деле во всем мире не было человека, который бы ей настолько нравился и которому бы она достаточно доверяла, чтобы позволить ему присутствовать при мучительном для нее событии. Ни с того ни с сего перед ее мысленным взором возник образ Оливера в смокинге. И хоть это просто смешно – свадьба‑то предполагалась неформальной! – у Хедли в животе начинали трепыхаться бабочки. Она усиленно заморгала, прогоняя ненужные мысли.
Оливер оглянулся на старушку, та все еще похрапывала, время от времени дергая уголком рта.
– Вообще‑то мне надо бы в уборную, – признался Оливер.
Хедли согласно кивнула:
– Мне тоже. Наверное, можно как‑нибудь протиснуться.
Оливер отстегнул ремень безопасности и рывком встал, при этом стукнулся о спинку переднего сиденья, чем навлек на себя гневный взгляд потревоженной попутчицы.
