Текст книги "Любовница Фрейда"

Автор книги: Дженнифер Кауфман

Соавторы: Карен Мак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 7

Несколько дней спустя, пока детьми занималась гувернантка, Минна решила посетить лекцию Зигмунда в университете. В конце концов, он сам ее приглашал, и хотя больше не упоминал об этом, она не сомневалась, что приглашение в силе.

Венский университет в пятнадцати минутах ходьбы от дома, и она вполне успеет, если не станет задерживаться. Минна пересекла окаймленную деревьями Рингштрассе, возле здания парламента свернула за угол и пошла мимо неоготических зданий престижного квартала неподалеку от ратуши. Было все так же не по сезону тепло, и, пока она добралась до университета, ее платье взмокло от пота, а шляпка съехала набок.

Несколько минут Минна бродила по студенческому городку, разыскивая медицинский факультет. Массивные университетские здания будто нарочно внушали ей страх своими громадными размерами. Особенно пугали гигантские претенциозные скульптуры персонажей греческой мифологии, установленные повсюду во славу сего благородного центра либерального образования. Пришлось подойти к группе студентов, чтобы спросить дорогу, и вскоре Минна нашла нужное здание. С трудом отворив тяжелую дверь, она собралась с духом и поднялась по лестнице в лекционный зал на втором этаже. Когда она вошла, Фрейд уже начал лекцию.

Аудитория была набита до отказа. Молодые люди стояли даже в проходах, многие были в темных сюртуках и ермолках. Общеизвестно, что большинство студентов-медиков были евреи, как и венские врачи. Кстати, личный врач императора вместе с Фрейдом состоял в организации Бнай-Брит, к ней же принадлежал и главный военный хирург Австрии.

Фрейд стоял на подиуме, его голос эхом разлетался по залу. Он казался расслабленным и даже веселым. Фрейд не обладал ни властным голосом, ни какой-то особенно внушительной внешностью. И все же, когда он говорил, Минна испытывала на себе его странный, поразительный магнетизм. Она заметила, что сейчас Зигмунд остроумнее, увереннее, и речь его исполнена неодолимой силы, словно воскресная проповедь евангелического священника. Лекция только началась, а студенты уже отложили конспекты, завороженные его анекдотами и шутками, которые, скорее всего, потом будут неоднократно пересказываться в кафе. В ее глазах он был великолепен.

– Мне вспоминается одна пара, кажется, я уже упоминал о ней. Эту семью терзали разнообразные противоречивые чувства и ошибочно интерпретируемые сигналы. И вот после недели общения с ними мне казалось, что мы совершили некий прорыв, но тут, – он сделал мелодраматическую паузу, – жена заявляет мужу: «Когда кто-то из нас умрет, я уеду в Париж».

Под дружный хохот студентов Минна пробиралась по залу, ища свободное место.

– Но я отвлекся. Как мы уже говорили на прошлой неделе, невроз есть прямое следствие отклонений в сексуальной жизни, и я считаю, что сексуальная подавленность является ключом к пониманию как невротических расстройств, так и человеческого поведения в целом.

Кто-то хихикнул. Теперь Фрейд приступил к изложению сути своего доклада под названием «Исследования истерии», посвященного сексуальной подавленности и ее воздействию на человека.

– Господа, я собираюсь спровоцировать у вас удивление. Такова моя цель.

Он считал, что в совершенстве владеет собой, но его лицо живо реагировало на малейшие перемены настроения. То Фрейд сверлил студентов свирепым взглядом, то веселился и словно обнимал аудиторию, посвящая ее в некое заветное знание.

– Мы не способны противостоять травматическим воспоминаниям нашего прошлого, воспоминания эти неизменно имеют сексуальную природу. Самые впечатляющие наши достижения запятнаны животной сущностью нашего естества. Такова наша судьба. И если вы сочтете, что это открытие, сделанное мной в одиночку, открытие мрачное, то будете совершенно правы. Уничтожающая сила, лежащая в основе моей теории, воздействием своим сравнима с эпидемией чумы.

Студенты заерзали на стульях, улыбаясь. Они уже привыкли к гиперболам Фрейда.

– Мы, человеческие существа, инфицированы нашим прошлым. Сложность для вас, друзья мои, состоит в том, чтобы понять эту революционную теорию и использовать ее в будущем для исцеления многих пациентов с ошибочным диагнозом.

Минна улыбнулась украдкой. Эта определенность пронизывала его письма к ней многие годы. Предвечернее солнце сочилось сквозь длинные узкие окна, Минна освободилась от тяжелого пальто и стянула серые кожаные перчатки. Стараясь быть незаметной – дело нелегкое, ведь на медицинский факультет принимали только мужчин, – она держала пальто в одной руке и сумочку в другой и, вытягивая шею, пыталась высмотреть свободное сиденье. Молодой человек слева заметил ее и, удивившись поначалу, вежливо встал и предложил ей свое место. Минна поблагодарила и села, избавившись наконец от широкополой шляпы с пером (наверное, для такого случая она выбрала не самый удачный головной убор). Ей не хотелось толкаться в проходе, создавая суматоху. И так уже студенты начали перешептываться о том, что «в классе дама». Фрейд продолжал рассказывать о происхождении своей теории.

– Все началось с пациентки по имени Анна О. двадцати одного года, дочери состоятельной четы из Вены, которая обратилась к моему коллеге, доктору Йозефу Брейеру по поводу необъяснимого паралича правой руки. Несколько недель спустя симптомы усугубились. Постоянный кашель, онемение в конечностях, бред и даже неспособность говорить на родном языке. Доктор Брейер диагностировал истерию и применил лечение гипнозом, но оно не подействовало.

Зигмунд говорит так же, как писал Минне в своих письмах – ясно, убедительно, очень подробно, и, к ее удивлению, он ни разу не заглянул в свои записи.

– Анну посещали глубоко трагические, но прекрасные фантазии и болезненные дневные сновидения. В одном из них змея пыталась напасть на ее больного отца, когда Анна сидела у его постели. Она попыталась убить змею, но не смогла двинуть правой рукой. Пальцы превратились в маленьких змеенышей, а потом всю руку парализовало. А теперь я расскажу вам суть открытия, – объявил Фрейд, спускаясь с подиума.

Он явно смаковал свое влияние на слушателей. В аудитории воцарилось молчание, его низкий баритон эхом отражался в обшитых деревом стенах.

– Анна начала пересказывать свои сновидения и преследующие ее страхи по-английски, но все я вам пересказывать не стану, не дождетесь, – произнес Фрейд, отмахнувшись от засмеявшихся студентов. – Потом ее симптомы ослабли и практически исчезли. В чем причина исцеления? Истерические больные страдают от своих воспоминаний. Воспоминаний о трагических происшествиях, случившихся в глубоком детстве и, повторюсь, имеющих сексуальную природу. Но рассказы о них, или, как очаровательно назвала это Анна, «прочистка дымохода», помогают изгнать демонов.

Минна представляла, до чего нелепой поначалу может показаться теория, утверждающая, будто неврозы возникают на сексуальной почве. Но теперь, выслушав его аргументацию, она была заинтригована. А Фрейд перешел к анализу других случаев и теорий.

Минна понимала, что он оттачивает свое мастерство общения с аудиторией, в огромной степени опираясь на литературу, философию, науку, осознание различия полов и таинства взаимоотношений между людьми. Он был далеко не красавцем, но когда говорил, его слова и жестикуляция подкупали и притягивали, вызывая восторг, заставляя сердца молодых людей биться сильнее. Минна видела это по их глазам. В воздухе витала атмосфера творчества, Фрейд открывал перед слушателями новые возможности, оригинальные способы мышления. Заставлял их смеяться. Их завораживали его странности, противоречивый нрав и… величие.

Воздух становился совсем спертым в этом мужском святилище. Минна стянула шаль. Она бросила взгляд на кафедру, и Фрейд улыбнулся, кивнув ей. Она поймала его взгляд. Как ей хотелось заморозить в своем сознании это неожиданное и тайное удовольствие. Лишь на мгновение встретились их глаза, но ей показалось, будто это заставило его умолкнуть. Огромный лекционный зал, заполненный студентами, вдруг стал для нее таким же уединенным, как небольшая комната, где накрыт обеденный стол на двоих.

Лекция длилась два часа. Фрейд описывал встревоженных пациентов, которые приходили к нему с травматическими историями о сексуальных фантазиях, сновидениях и чувством вины за недопустимое поведение. Рассказал о юноше, имевшем связь с проституткой и проявлявшем впоследствии неестественные, параноидальные симптомы. О молодой женщине, подвергшейся нападению со стороны отца и страдавшей истерией и нервными срывами. О людях с параличом конечностей, нервным кашлем, головными болями, речевыми расстройствами, ужасающими галлюцинациями. Количество симптомов и психических состояний, возникших в результате сексуальной травмы, просто поражало. Больные были настолько возбудимы, что им приходилось прописывать хлоралгидрат, морфин и хлороформ от бессонницы, или же им надевали металлические браслеты на руки и на ноги и подвергали электротерапии.

После лекции Минна наблюдала, как студенты, многие из которых казались такими юными, что вполне бы сошли за хористов из «Венского хора мальчиков», проталкивались вперед и, окружив Фрейда, засыпали вопросами. Временами зал оглашали взрывы хохота, а Минна медленно двигалась к задней двери. Она была уже почти у порога, спиной к подиуму, когда почувствовала на себе чей-то взгляд.

– Фройляйн Бернайс, – позвал Фрейд, и звук его голоса внезапно покрыл гомон в зале, – не будете ли вы так любезны задержаться на минутку?

Минна обернулась и кивнула. Она уже надела пальто, перчатки и шляпу, и ей было неловко и жарко. Стоя у дверей, она переминалась с ноги на ногу. Фрейд сошел с подиума, закурив сигару, и едкий запах дыма потянулся в ее сторону.

– Надеюсь, я не заставил вас скучать…

Мгновение Минна колебалась, высказывать ли свои впечатления, но потом, как обычно, решила ковать железо, пока горячо:

– Вы полностью владели залом, студенты вас обожают, должна признать, но к вашему утверждению, что все проявления истерии возникают на сексуальной почве, они отнеслись… несколько скептически.

Он окинул ее оценивающим взглядом.

– Нет, моя дорогая. Я сказал вовсе не это. Первопричину истерии надо искать в сексуальности.

– Наверное, я прослушала.

– В это трудно поверить, – усмехнулся Фрейд.

– Во всяком случае, вы же не станете отрицать, что порой истерии возникают в результате страха, смерти или отказа.

– Я достаточно ясно изложил свои доводы.

– Видимо, я запуталась, – промолвила Минна, и слова ее прозвучали не так уверенно, как она хотела. – Тот ваш больной – двенадцатилетний мальчик, который отказывался есть… совершенно ясно, что он подвергся насилию. Причину и следствие легко сопоставить. Но в других случаях будет сложно найти связь.

– «Сложно» не означает «невозможно».

– То есть исключений никаких?

– Никаких, достойных внимания, – ответил Фрейд, наклоняясь к ней поближе. – Кое-кто скажет, что я стою на позиции доктрины.

– Вероятно.

– И он будет… что? – игриво спросил Фрейд.

– Неоправданно суров, мой друг.

– Правильный ответ.

– Я так и думала, – улыбнулась она, собираясь уходить.

– Подожди! – попросил он, как-то странно глядя на нее.

Минна ждала, что Зигмунд добавит еще один пункт для подкрепления своей аргументации, но вместо этого он спросил, не будет ли она свободна сегодня ближе к вечеру. Минна удивленно приподняла брови, но тут же вспомнила, что этим вечером, как и всеми прочими субботними вечерами, Фрейд играет в тарок [11]11
  Карточная игра.


[Закрыть] с тремя коллегами по больнице. Один из партнеров заболел и в последний момент прислал свои сожаления и извинения. Очевидно, у него случился не просто кашель, а осложненная бронхиальная инфекция.

– Собственно, друг мой, это Марта предложила. Она напомнила мне, как ты ловко управляешься с картами и легко могла бы заменить недостающего игрока.

Минна припомнила, как в студенческие годы они играли в карты за столиком в кофейне.

– Это было сто лет назад…

– Но я помню, как вы нас просто разгромили однажды.

– Только однажды?

– Ну, хорошо, несколько раз.

Фрейд вернулся к нетерпеливо ожидающим студентам, а Минна отправилась домой. Несколько недель назад она была в полном смятении, влача одинокую жизнь с крадеными удовольствиями. Работала в стольких домах, совершенствуя умение припрятывать еду или выпивку, читая ворованные книги и ссорясь с домашней прислугой, не упускавшей возможности вставить ей палки в колеса. Теперь же Минна была свободна и жила со своей семьей. Перебегая Рингштрассе, она ощутила прилив оптимизма. Пусть это не навсегда, но сейчас ей так необходима передышка.

Глава 8

Карточная игра всегда проходила одинаково. Почти обряд. Ровно в семь часов доктор Эдвард Cильверштейн звонил в дверь, и слуга сопровождал его в маленькую гостиную, где он, дружески похлопав Фрейда по плечу, сразу направлялся к столу с закусками. На него всегда можно было рассчитывать, чтобы создать уютную обстановку обжитой комнаты, и на сей раз он сразу потянул с серебряного подноса огромный кусок торта Захера, обильно кроша на ковер.

– Как дела, Зигмунд? – спросил Эдвард, садясь в кресло.

Вытянув ноги, он извлек из жилета слегка помятую бледно-бурую сигару марки «Мария Манчини» и уставился на нее в восхищении, будто разглядывал женщину.

– Вот благородное, изящное тело, которое я люблю, – сказал доктор Сильверштейн с очаровательной улыбкой. Он зажег сигару и затянулся с преувеличенным удовольствием. – Ах, капризная, но сговорчивая, – добавил он, перелистывая газету.

Фрейд добродушно кивнул коллеге, единственному холостяку в их компании, но все-таки провозгласил преданность своей толстой, простоватой «Трабуко».

– Не так легкомысленна, не столь темпераментна… с ровной, надежной затяжкой. Можешь оставить себе своих «Марий». Нет, с ними слишком много возни.

Доктор Иван Скекель явился вторым, снимая побитое ветрами пальто с обычными извинениями за опоздание – переполненные омнибусы, жена, опухшие суставы и прочее. Он разгладил квадратную бороду, расправил шерстяной жилет на объемистом животе и тоже направился к столу с закусками, чтобы откупорить бутылку вина. Новый гость уже собирался зажечь за компанию третью сигару, когда дверь отворилась, и в комнату вошла Минна.

Она переоделась в белую, отороченную кружевами блузу, приоткрытую на шее, набор гребней украшал волосы, собранные в нежные волны, от нее исходил тонкий аромат лавандового мыла. Минна помедлила, смущенная тем, как взгляд Фрейда блуждал по ее лицу. «Интересно, видит ли он?» – подумала она. Видит ли он ее напряженные плечи, разрумянившиеся щеки и то, как тщательно она накрашена?

Зигмунд всегда заметно преображался при ее появлении. Его пристальный, ясный взгляд смягчался, спадало постоянное напряжение. Он брал Минну за руку, шептал приветствие и снова смотрел в лицо долгим взглядом. Неужели эта интимность – плод ее воображения?

Чуть раньше, когда она переодевалась, сестра была сама неземная доброта, словно мать, собирающая дочь на бал. Тогда почему Минна ощущала, что делает за спиной Марты нечто неподобающее? Если ей нечего скрывать, почему она чувствует себя виноватой?

– Позвольте мне представить вам мою свояченицу, фройляйн Минну Бернайс, – произнес Фрейд, встал с кресла и взял Минну за руку. – Она будет сегодня четвертой. А это Эдуард Сильверштейн и Иван Скекель.

Минна сразу поняла, что Зигмунд не озаботился заранее сообщить партнерам об ее участии в игре. Она спокойно приветствовала всех взглядом ореховых глаз и села на диван.

– Добрый вечер, господа!

– Очарован, – сказал доктор Сильверштейн, нарушив тишину. Потом он взял один из хрустальных графинов, налил в бокал вина и протянул его Минне.

– Вы так добры, – пробормотала она.

Кто такой Эдвард Сильверштейн, Минна знала хорошо. Марта упоминала его несколько раз. Он был в ее списке подходящих холостяков. Сын преуспевающего доктора, меценат, унаследовал семейную практику после того, как отец удалился от дел.

Минна полагала, что волосы у него несколько длиннее, чем требовала мода, но он был красивый человек с влажными карими глазами, исполненными житейской мудрости. И, несмотря на то, что Минна была ему приятна, он, как и Скекель, не понимал, почему Фрейд не позвал четвертым одного из коллег, как всегда бывало в подобных случаях.

Минна пригубила вино и удобнее устроилась на диване. Ей все еще было неспокойно. Ноги затекли и болели весь день, левый ботинок натер пятку. Когда она уходила, дети не спали, один из них что-то кричал, когда она спускалась к Фрейду.

– О чем ты задумалась, дорогая? – спросил Зигмунд, садясь рядом и чуть коснувшись ее плеча. – Сомнения одолевают?

– Ну что ты, – улыбнулась она, положив руку на подлокотник, покрытый кружевными салфетками Марты.

Они так и сидели рядышком, пока Скекель и Сильверштейн заканчивали беседу, стоя у камина. Они говорили о недавнем избрании отъявленного антисемита Карла Лугера мэром Вены.

– Ты ведь понимаешь, что это означает? – кипятился Скекель. – Земля горит под ногами либералов. Это теперь христианско-социальная партия, и им не терпится отобрать у нас права. Средневековье!

– Я бы придержал язык, старина, – заметил Сильверштейн, опустошая бокал. – Так ты можешь растерять пациентов, не говоря уже о связях в правительстве. Вы согласны, фройляйн Бернайс?

– Определенно, у императора не было выбора, – ответила Минна, приготовившись вступить в дискуссию о катастрофических последствиях поддержки Лугера императором, особенно для евреев.

– Наши мнения совпали, – улыбнулся Сильверштейн. – Честное слово, Зигмунд, красавица и умница живет в твоем доме. Что за сокровище…

– Начнем игру, – сказал Фрейд, неожиданно раздражившись.

Он распечатал колоду, стремительно перетасовал ее и взглянул на Минну – досадливо, как ей показалось, отчего она насторожилась. Потом Фрейд разбросал карты против часовой стрелки, по шестнадцать карт каждому игроку, и тщательно уложил шесть карт прикупа рубашкой кверху в центре стола.

Когда стали объявлять ставки, Минна оказалась в неудобном положении, пытаясь участвовать в беседе мужчин, перескакивающих с одной темы на другую, и одновременно сохранять непроницаемое выражение лица, чтобы не скомпрометировать свое мастерство игрока.

– Я отказался от подписки на «Либр», – сообщил Скекель, имея в виду газету «Либр пароль», орудие политики Лугера. – Я не в силах больше выносить этот бред.

– Я читаю только «Ное», – сказала Минна, стараясь думать об игре: «Скидывай в масть».

– У меня есть племянник, – продолжил он, понижая голос, – который сменил еврейское имя на христианское… и стал «художником». Убил мать.

«Не можешь скидывать в масть, отвечай козырем».

– Он может ходить к вечерне хоть двадцать раз на дню, но люди все равно видят в нем еврея.

«Козыри не вышли, значит, я могу зайти с любой карты».

Разговор тек своим чередом, Минна придерживала козырь – тарок, пока его не выкинет кто-нибудь другой. Упаси бог просчитаться в комбинации или не побить карту противника. В какой-то момент она подумала, что ей надо бы играть «болвана». Но тот никогда не возьмет взятку.

Наконец Сильверштейн поднялся, чтобы наполнить бокалы.

– Еще вина, дорогая? – спросил он.

– Не откажусь, благодарю.

Сильверштейн подошел к ней с графином и стал наполнять ей бокал.

– Ну-с, когда у вас выходной, Минна? – спросил он. – Они вообще вас отпускают?

– Минна не прислуга, – заметил Фрейд, глядя на него, – она моя свояченица.

– Не заводись, Зигмунд!

Воцарилось неловкое молчание, и Сильверштейн мудро решил сменить тему:

– Я полагаю, вы читали об Оскаре Уайльде?

– Это невозможно пропустить, все газеты писали, – ответил Фрейд.

– Ему следовало бежать во Францию, но мать посоветовала остаться и «сражаться, как подобает мужчине».

– Вот что случается, если слушаешься маму, – усмехнулся Фрейд.

– Он должен винить только себя, его поведение было безрассудно и нескромно, – добавил Скекель.

– А пьеса «Как важно быть серьезным» произвела в Америке фурор, – произнесла Минна.

– Что ж, теперь ему конец… два года принудительных работ за непристойность и содомию, – добавил Фрейд.

– Господа, это не совсем уместная тема, – промолвил Скекель, кивнув в сторону Минны.

– Меня совершенно не смущает обсуждение Уайльда, – сказала она, отмахиваясь от мужской снисходительной (в лучшем случае) заботы. – Не подай он в суд на маркиза Куинсберри за клевету, так и не попал бы в переделку. Судебное преследование на вершине успеха. Какая трагедия! И непристойные детали жизни бедняги во всех газетах.

– Браво! – воскликнул Сильверштейн, ухмыльнувшись.

– Моя дорогая, вероятно, вы не понимаете… – терпеливо объяснял Скекель, – Мистер Уайльд наслаждался компанией молодых… мужчин. Имели место го-мо-сексуальные акты, – сказал он, медленно произнося каждый слог, будто она была полной идиоткой.

– Мне известно значение слова «гомосексуальный», доктор Скекель. Причем, говорят, что гомосексуализм – просто болезнь возраста. Я слышала, мальчики в университетах постоянно экспериментируют с этим.

– Ну, знаете ли, я учился в университете, мы экспериментировали со многим, но не с этим. Может, в медицинской школе… – сказал Сильверштейн.

– В данном вопросе люди совершенно невежественны, – заметил Фрейд, не обращая внимания на попытку Сильверштейна свести разговор к шутке. – Мои исследования показали, что гомоэротические тенденции начинаются с примитивной оральной стадии, за ней следует анальная и только потом фаллическая.

– Все это очень познавательно, но вряд ли поможет бедному мистеру Уайльду в суде, – вздохнула Минна.

– А если я докажу, что у каждого есть подобные тенденции? – спросил Фрейд, глядя на Сильверштейна.

– Зигмунд, – сказал Скекель, – неуместно дискутировать на такие темы в смешанной компании.

– Чепуха! Минну это не смущает. Правда?

– Верно.

– Вот видишь?

– Еще вина, дорогуша? – предложил Сильверштейн.

– Спасибо.

Игра и беседа продолжались до поздней ночи, причем Скекель откупоривал бутылку за бутылкой. В конце концов Минна потеряла счет опустошенным ею бокалам и с усмешкой наблюдала, как Скекель завел нетрезвый разговор о мировых проблемах.

– Все катится к чертям… Каждый день в городе демонстрация, люди выкрикивают антисемитские лозунги… а монархия… неэффективна. Сможет ли армия с ними справиться? Вот я недавно читал, что мы «полигон для уничтожения»…

– Не верь всему, что пишут, мой друг, – сказал Сильверштейн и взглянул на Минну с улыбкой, откровенно заигрывая, – все не так ужасно.

– Нет, ужасно. Даже число самоубийств возросло.

– Просто парочка аристократов развлекалась, прыгая с моста.

Минна засмеялась, а Сильверштейн встал, сжал ей плечо, приблизился к роялю и принялся барабанить – фальшиво, но с большим энтузиазмом «Прекрасную мельничиху» Шуберта.

– Господа, уже поздно, – сказал Фрейд, морщась всякий раз, когда тот брал не ту ноту.

Скекель долил последний бокал вина и принялся медленно опускать крышку рояля прямо на пальцы Сильверштейна.

– Пошли, Эдвард, я поймаю экипаж!

Когда Сильверштейн вставал, его слегка покачивало.

– Разрешите позвонить вам? – спросил он, целуя руку Минне. – Приятно встретить женщину, обладающую столь обширными знаниями жизни. – И великолепную, – добавил он.

– Вы так добры, – откликнулась она ни к чему не обязывающим тоном, когда Фрейд уже выводил мужчин из кабинета в переднюю. До нее донеслись обрывки спора на лестнице и невнятная реплика Эдварда:

– Значит, она – запретный плод?

– Ты пьян, Эдвард. Иди домой.

Фрейд захлопнул дверь и взобрался по ступенькам в гостиную.

– Я бы на твоем месте не обнадеживал Эдварда, – заявил он и, отшвырнув подушку, уселся на диван.

Зигмунд молчал, пока Минна собирала грязную посуду, а потом пошел за ней в кухню.

– Я его не обнадеживала.

– Он мог решить, что обнадеживаешь.

– Ты меня спрашиваешь или сам мне отвечаешь?

– И то, и другое. Я его хорошо знаю. Эдвард хороший товарищ, но дамский угодник.

– Думаю, что маме бы он понравился, – улыбнулась Минна, – хороший еврейский доктор.

– Ага, но я ей не нравлюсь. И он не умеет мариновать окорок.

– Зигмунд, я не нахожу его особо привлекательным.

– А кого ты находишь привлекательным?

– Сложный вопрос, Марта задает его мне много лет подряд.

Волна усталости накрыла ее, и она замолчала, вытирая последний бокал.

– Да брось ты это. Иди сюда, дорогая, – сказал он, похлопав ладонью по месту рядом с собой на диване.

Минна села, наслаждаясь теплом тлеющих поленьев и потягивая вино из последнего бокала.

– Устал? – спросила она.

– Измотан. Один из пациентов плохо поддается лечению, а еще одна больная сообщила, что больше не придет. Видите ли, беседы со мной слишком огорчительны для нее.

– Почему?

– Некоторые извращения слишком далеко зашли. А причины их – и более того. Если я расскажу, ты упадешь в обморок.

– Ты плохо меня знаешь!

Фрейд смотрел, как она подносит бокал к губам и пробует вино языком, а потом произнес:

– У меня есть пациент – русский аристократ по имени Сергей. У него депрессия, суицидальные наклонности, ипохондрия. Исполнен навязчивых идей, не способен к действию. Мучается от повторяющихся ночных кошмаров: стая злобных волков, которая бродит под его окном и собирается напасть.

– Странно. А он когда-либо встречался с волками?

– Вряд ли. К тому же он художник и нарисовал волков – дыбом шерсть, пасти окровавлены. Источники этих компульсий множественны и смешанны, но мы достигли огромного прогресса в обнаружении детского невроза. Только на прошлой неделе к концу сеанса больной рассказал свои самые ранние сексуальные воспоминания, и оказалось, что он пережил… досексуальный сексуальный шок. Признался, что, будучи ребенком, видел, как его родители занимаются сексом a tergo.

– «А tergo»? – переспросила Минна.

– Как тебе сказать. То есть – сзади.

Минна отказывалась ужасаться. Она как будто слушала сказки о сверхъестественном, приправленные инцестом, мастурбацией, содомией и тому подобным. Фрейд не смягчал деталей, потому что забавлялся с ней, думала Минна и пыталась сохранять невозмутимое лицо, создать впечатление, будто ее интерес – чисто научного свойства.

– Он видел их гениталии во всех подробностях. Я уверен, что вот такое разоблачение родителей во время акта любви воздействовало на его сексуальные аппетиты и сделало ненасытным в эротических потребностях.

– Например?

– Он одержим навязчивой страстью к женщинам с большими ягодицами – преимущественно проституткам и служанкам. Рассказывал, что стоит ему увидеть вставшую на колени поломойку, как он тут же возбуждается. Видение приподнятого женского зада одолевает его, и он может думать только о том, чтобы немедленно овладеть ею.

– И овладевает?

– Нет, насколько мне известно… но унижение и издевательство, похоже, усиливают его желание. Мир полон людей, чего только не желающих, – фетишистов, любителей порки, садизма и даже рабства.

– Почему кто-то должен потакать подобному?

Фрейд придвинулся к Минне, его лицо было совсем близко.

– Существует множество разнообразных эротических предпочтений, дорогая. Например, если бы я обвил твои руки и ноги шелковыми ленточками и, привязав их к столбикам кровати, медленно занялся с тобой любовью, а ты лежала бы, нагая и обездвиженная, отданная на поживу своим самым темным плотским желаниям… Даже ты, наверное, согласилась бы, что это эротично.

«Конечно же, он играет со мной, – думала Минна, зардевшись. – Это сводит с ума». Но ее не отпускало странное, всепоглощающее, мучительное желание слушать Зигмунда снова и снова. Животная сторона его интеллекта всегда восхищала ее. Она вытащила из кармана сигарету.

– Ты не мог бы прикурить ее для меня?

Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, созерцая, как Минна затягивается, делая глубокий вдох. Она выдохнула тонкую струйку дыма и попыталась возобновить общение «как коллега с коллегой».

– А другие твои пациенты?

– Есть одна женщина, Дора, – продолжил Фрейд, бросив спичку в камин. – Она пришла ко мне с жалобами на многочисленные симптомы: обморочные приступы и суицидальная депрессия. После множества сеансов мне открылось, что в четырнадцатилетнем возрасте она часто нянчила детей друзей семьи. Назовем их «семейство К.». Мы все знакомы с ними. Но она никогда не признавалась родителям, что хозяин годами домогался ее. А когда она наконец рассказала, родители обвинили ее в том, что она все выдумала.

– Бедняжка!

– Да. Она поведала мне все. Хозяин просил ее сесть к нему на колени, просовывал руку девочке под юбку и вводил пальцы ей в вагину, доводя до оргазма. Она чувствовала бедрами его напрягшийся пенис, он часто просил погладить его восставшую плоть. Проблема в том, что, хотя она горячо это отрицала, я считаю, что ей нравилось сексуальное возбуждение. Когда я сказал ей об этом, она в гневе выбежала вон из моего кабинета.

Фрейд смотрел на Минну и ждал ее реакции.

– Знаешь, – сказала она, расслабленно откинувшись на спинку дивана и пытаясь принимать его подробное описание как чисто профессиональную манеру изложения. – Я могу понять ее разочарование. Могу. Правда, Зигмунд, если бы какой-то взрослый мужчина делал такое со мной, а потом, годы спустя, другой взрослый мужчина сказал бы мне, что втайне мне это нравилось, я бы, наверное, тоже разгневалась и ушла.

– Надо говорить пациентам правду, иначе они никогда не исцелятся. Мужчины и женщины, которые не могут ни есть, ни спать, ни работать. Кто-то влюблен в мужа сестры, кто-то желает смерти своему новорожденному братику. Они одержимы запретным. Мы все больны. И нам необходимо говорить об этом.

– Может, это просто одна из форм исповеди?

– Называй, как тебе вздумается. Но в этом нет ни капли религиозности или морализаторства. Это скорее терпимость.

– То есть?

– Терпимость к самому себе.

– Не душа ли это продолжает сопротивляться? Кажется, философ Эмерсон так считал.

– Иногда даже американцы бывают проницательны.

Шторы были слегка приподняты, и поверх плеча Фрейда Минна заметила, что в доме напротив все окна темные. Интересно, который теперь час? Наверняка полночь. Утром она пожалеет об этом. Минна склонила голову на спинку стула и смотрела, как Зигмунд приблизился к камину и перемешал кочергой угли. Выпрямившись во весь рост, он обернулся к ней.

– Она еще вернется, – произнес он, самоуверенно улыбаясь, – я знаю, что прав.

Зигмунд потянулся за своим бокалом и случайно задел колено Манны. Или не случайно? Она ощутила тяжесть в животе, и это было недопустимо. И вино не помогало.

– Уже поздно, – сказала она, вставая.

Их глаза на мгновение встретились, и Минна подумала: когда же все изменилось между ней и Фрейдом? Приехав сюда, она надеялась, что отношения между ними останутся такими же, какими были всегда – непринужденными и интеллектуальными. Но, видимо, Фрейд, которого она знала, трансформировался в кого-то другого. Это было похоже на новое начало. Но это было не то, чего она хотела. Одна мысль вползла в ее сознание – сможет ли она так поступить со своей сестрой? А он? Неужели он сможет?