Текст книги "Революция"

Автор книги: Дженнифер Доннелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

30

29 апреля 1795

– Я прячусь, Алекс! – объявил Луи-Шарль. – А ты считай до десяти и ищи меня!

Он выскочил из-под стола, за которым мы ели конфеты, украденные из вазы королевы. Я натянула на лицо маску и стала считать.

Был канун летнего солнцестояния. Для развлечения Луи-Шарля королева устроила маскарад в боскете «Обелиск», у фонтана. Сама она была в костюме Титании. Красавец граф фон Ферзен – в костюме Оберона. Король, утомленный после охоты, отдыхал в своих покоях. Играла музыка. В ветвях деревьев мерцали фонари. Гостям подавали ужин с шампанским, на десерт – мороженое. А потом все стали играть в прятки.

На Луи-Шарле была маска обезьянки. На мне – маска воробья. Я досчитала до десяти и побежала за дофином. Он присел на корточки за розовым кустом, но я притворилась, что не замечаю его. Тогда он помчался дальше, а я медленно шла следом, выкрикивая его имя, заглядывая под камни и сотрясая кусты, словно он мог вывалиться из розового бутона. Он хохотал не прекращая и бежал все дальше, в глубь рощи. Там не было фонарей, и мне пришлось продолжать поиски в лунном свете.

– Луи-Шарль! – звала я, идя по его следу. – Выходите же! Мы ушли слишком далеко. Нужно возвращаться.

Но Луи-Шарль не отвечал.

Я шла дальше по тропинке. Под луной белые статуи светились и казались призраками. Ночной ветер шуршал листьями. Я миновала пруд и заросли белых роз. А потом свернула с тропинки и увидела его – сидящего на скамейке человека в маске волка.

– Луи-Шарль! – закричала я, уже не на шутку волнуясь. – Луи-Шарль, где вы?

– О, кого я вижу! – произнесла волчья маска. – Парижский воробушек больше не рыщет по помойкам, а клюет шоколадки с королевского стола? Высоко же ты залетела, пташка.

– Луи-Шарль! – крикнула я снова, отступая. – Отзовитесь!

– Боюсь, его здесь нет, – сказал незнакомец.

– Луи-Шарль! – звала я. Голос мой начал дрожать. – Луи-Шарль!

Молчание. Было так тихо, что я слышала, как мое сердце колотится в груди. И тогда незнакомец сказал:

– Выходите, Луи-Шарль. Наш с вами розыгрыш удался на славу.

Луи-Шарль тотчас выскочил из-за его спины.

– Ты попалась, Алекс! – закричал он, прыгая вокруг меня. – Попалась!

Я схватила его и прижала к себе, все еще дрожа от страха. А вдруг бы он потерялся? Я же за него в ответе. Что, если бы его похитили? Король содрал бы с меня кожу заживо.

– Кто вы такой? – возмущенно спросила я у незнакомца.

Он снял маску, и я увидела глаза цвета полуночи.

– Я Филипп, – представился он. – Герцог Орлеанский.

Герцог Орлеанский! Кузен короля! А я обратилась к нему без всякого почтения, словно к прислуге.

Я тут же присела в реверансе, опустив взгляд.

– Простите, ваша светлость, – пробормотала я и добавила, что нам нужно возвращаться, иначе королева будет беспокоиться. Мы попрощались с герцогом, но не успели сделать и пяти шагов, когда Луи-Шарль спохватился: он забыл маску обезьянки!

Я обернулась. Герцог Орлеанский держал ее перед собой. Он велел мне подойти ближе, чтобы ее забрать, и даже улыбнулся, когда я протянула руку, но в глазах его не было улыбки. Со змеиной проворностью он схватил меня за запястье и привлек к себе.

– Ты ввязалась в опасную игру, – произнес он тихо. – Берегись. Не все верят в твое лицедейство.

Когда он меня отпустил, я попятилась, затем повернулась и взяла Луи-Шарля за руку.

Никогда прежде я не испытывала такого страха. Что он хотел сказать? Неужели он увидел меня насквозь? Неужели понял, что я всего лишь использую мальчика? Что, если он расскажет королеве?

Но я тут же одернула себя: глупости, никто не может видеть другого человека насквозь, кроме Господа Бога. И дьявола. Герцог попросту выказал недовольство, оттого что я позволила дофину убежать слишком далеко.

Всю обратную дорогу Луи-Шарль радовался: как ловко ему удалось меня провести! Я смеялась и подыгрывала ему. Я уж решила, что его украли цыгане – так я ему говорила. Но одна вещь все не давала мне покоя.

– Удивительно, как ловко спрятался твой дядя, герцог Орлеанский, – сказала я. – За ужином я не видела никого в маске волка.

– А его не пригласили, – ответил Луи-Шарль. – Его никогда не приглашают. Мама его не любит. Я слышал, как она говорила про него с тетей Елизаветой. Будто он строит из себя революционера, а на самом деле просто хочет сесть на трон… Не знаю, правда это или нет. Мне он все равно нравится.

Я оглянулась, думая, что он все еще сидит там, сверкая под луной каменьями перстней.

Но скамейка оказалась пуста.

Волк исчез.

30 апреля 1795

Наступила осень. Листья опали, небеса потемнели, и напуганные дворяне, словно птицы перед холодами, стали покидать наши края. В них плевали на улицах. Их кареты забрасывали навозом и камнями. Они видели то, чего не видел король.

Граф д‘Артуа, брат Людовика, красавец и весельчак, подбросил в воздух Луи-Шарля, а затем поцеловал его на прощанье и пообещал привезти ему целую армию оловянных солдатиков, когда вернется.

Герцогиня де Полиньяк, любимая гувернантка дофина, едва сдерживала слезы, обнимая его в последний раз. Она сказала:

– Я уезжаю совсем ненадолго, мой хороший. Скоро вернусь. Весной, когда расцветет вишня. Вот вам мое слово.

Мы залезли на дерево и смотрели оттуда, как удаляются их кареты, оставляя за собой облака пыли.

Пятого октября 1789 года рассвет выдался дождливым, поэтому пыли не было. Иначе, возможно, короля бы предупредили. Возможно, он бы даже успел принять какое-то решение. Посадить семью в карету и спастись. Но дороги превратились в грязь, которую месили ногами женщины и солдаты. Они шли из Парижа, вооруженные копьями и кухонными ножами, окрыленные голодом и яростью. Им нужны были король и королева.

Перед ними примчался всадник. Я разглядела его из покоев ее величества, где мы играли с Луи-Шарлем. Со двора раздались крики. По Мраморному двору к королеве спешил человек, оставляя за собой грязные следы и распугивая придворных. Он едва поклонился и хриплым голосом сообщил:

– Я прибыл из Парижа, ваше величество. Чернь взбунтовалась. Сегодня торговки с рынков пришли к городской ратуше требовать хлеба. Когда мэр ответил им, что хлеба нет, они напали на здание, унесли оружие и порох. Мэр вызвал гвардейцев, но они отказались стрелять по женщинам. Одна из торговок выкрикнула, что надо идти в Версаль и требовать хлеба у короля. Призыв подхватили, и они отправились в путь. По подсчетам Лафайета, их около шести тысяч.

Королева ответила:

– С нами здесь фландрийский полк и дворцовая охрана. Они легко справятся с толпой женщин.

Гонец покачал головой и сказал, что к женщинам присоединились гвардейцы.

– Но ведь ими командует Лафайет! – воскликнула королева. – Почему он их не остановил?

– Он пытался, но гвардейцев больше пятнадцати тысяч. Откажись он идти с ними – они бы совсем перестали ему повиноваться. Или убили бы его. Сейчас же он по-прежнему ими командует. Хотя это только видимость.

Королева побелела.

– Король, – прошептала она. – Где король?

– На охоте, мадам.

– Отыщите его скорее, пока его не нашла толпа! – крикнула она.

Охрана отправилась на поиски короля. Его разыскали и сопроводили во дворец. Ворота заперли. Собрали совет. Министры сказали, что он должен признать «Декларацию прав человека», а также августовские декреты. Нет, лучше бежать, бежать немедленно. Нет, нужно воздержаться от опрометчивых шагов и подождать, что будет.

Единственным желанием самого монарха было отправить королеву с детьми в безопасное место, но она отказалась его покинуть. И оба остались во дворце. На свою погибель.

Женщины появились к вечеру – замерзшие, промокшие и изможденные, они пришли к запертым воротам. Король обратился к ним. Сказал, что очень сожалеет об их невзгодах, и пообещал немедленно устроить доставку зерна в Париж. Он приказал вынести им еды и вина, и это их немного успокоило.

Однако к полуночи прибыли гвардейцы, которых оказалось не так легко усмирить. Они тут же схватились с дворцовой охраной. Я не спала, потому что слишком тревожилась. Пока мы разговаривали с Барером, капитаном личной охраны дофина, под окном дрались. Перед рассветом появился один из людей короля, приятель капитана, и сообщил, что Лафайет от имени своих гвардейцев и женщин зачитал его величеству список требований.

Во-первых, король отказывается от личной охраны – охранять его будет парижская гвардия. Во-вторых, он обеспечивает поставки продовольствия в город. В-третьих, ему придется покинуть Версаль и жить в Париже. Король согласился на первые два пункта, но сказал, что насчет третьего он должен подумать. Затем ушел в свои покои, а Лафайет поехал искать ночлега на постоялом дворе.

Барер велел мне возвращаться в постель, но я отказалась. За дворцовыми воротами горели факелы. Я не могла разглядеть бунтарей, зато их было хорошо слышно. До нас доносились проклятья и лозунги, крики и пьяный смех. Люди устали от долгого похода. Неужели они не хотят спать?

Движимая тревогой, я выскользнула из дворца, перелезла через забор – для этого было удобное место у западной стены – и пробралась туда, где люди сидели, съежившись у костров. Я надеялась услышать, о чем они говорят между собой. После уверяли, что толпа, пришедшая в тот вечер к воротам дворца, состояла из честных парижанок. Скажу вам, что это правда лишь отчасти. Там собралось полно шлюх и воровок, а также мужчин – бандитов и проходимцев, которых я знала по Пале-Роялю.

И был среди них один, укутанный в серый плащ, в натянутой на лоб треуголке. Он прятал подбородок в шарф, как дорожный грабитель, и говорил не о свободе или хлебе, а о кровопролитии. Он переходил от костра к костру, раздавал монеты, уговаривая людей взяться за копья. Один раз он взглянул на меня, и от его глаз, черных как полночь, у меня кровь застыла в жилах. Спустя минуту он протянул деньги двум стражникам по ту сторону ворот. Когда я поняла, что происходит, было слишком поздно. Он подкупил их, чтобы открыть ворота. Я стала звать на помощь, но мой голос утонул в поднявшемся реве толпы.

– Смерть королеве! – кричала какая-то женщина, ломясь в ворота. – Убить ее! Вырвать ей сердце!

– Убить их всех! – вопила другая.

От страха я едва не лишилась рассудка. Я тоже помчалась через ворота, во двор, во дворец. Одни бежали впереди меня, другие наступали мне на пятки, но, к счастью, все были уверены, что я одна из них. Толпа помчалась к покоям королевы, но я, как только способность соображать вернулась ко мне, бросилась по узкому коридору в комнату дофина. Не успела я толкнуть дверь, как на меня нацелились ружья, но капитан узнал меня и велел своим людям не стрелять.

– Они уже во дворце! – закричала я.

Он схватил меня за шиворот.

– Где?

– Бегут к покоям ее величества. Медлить нельзя!

Он бросился в спальню дофина и откинул одеяло. Луи-Шарль испуганно открыл глаза, вскочил и забился под кровать. Капитан попытался вытащить его силой, но Луи-Шарль отказывался вылезать: он принялся кричать и отбиваться. С верхнего этажа послышались крики, затем выстрел.

Капитан крикнул мне:

– Доставай его!

Я села на корточки у кровати.

– Луи-Шарль, – позвала я. – Вылезайте. Это очень, очень важно!

– Не хочу! Скажи капитану, чтобы он ушел!

– Это не капитан, это настоящий фельдмаршал, – сказала я, пытаясь превратить все в игру. – На нас напала Англия. Мы вынуждены отступать.

Луи-Шарль высунул голову из-под кровати.

– Трусы! – закричал он. – Принц Франции никогда не отступает!

– Мы отступаем по приказу короля, мой генерал, – возразила я. – Их войско слишком велико, но нас ждет подкрепление в Арфлёре.

Снова выстрелы. Снова крики.

– Черт тебя дери, у нас нет времени! – закричал капитан.

Я встала на четвереньки, изображая лошадь. Луи-Шарль вылез из-под кровати и сел на меня верхом. Я схватила свечу с прикроватного столика и протянула ему.

– Назад! Отступаем! – воскликнул он, размахивая свечой как саблей.

Мы бросились прочь из комнаты. Впереди и сзади нас бежали стражники. Мы поднялись по лестнице для прислуги и оказались в Зеркальном зале. Снова раздались выстрелы, затем разбилось стекло. Я выглянула из окна и увидела, что одного стражника застрелили, другого закололи насмерть. Кто-то держал копье с насаженной на пику человеческой головой, а женщины визжали и отплясывали ригодон.

Капитан остановился перед одним из больших зеркал и постучал по нему. Я было решила, что рассудок покинул его, но тут разглядела вдоль края зеркала дверные петли.

– Ваше величество! – закричал он. – Это капитан Барер! Я привел дофина. Ваше величество, откройте! – Он вновь постучал, но ответа не последовало. – Попробуем с другой стороны, за мной! – И капитан устремился к дальнему концу зала.

Добежав до дверей, он отправил трех человек проверить дорогу. Они тут же вернулись, со словами:

– Туда нельзя, мятежники уже в дворцовых покоях.

Мы бросились назад, но и с той стороны уже приближались крики. Мы попали в ловушку! Позолоченные нимфы бесстрастно смотрели, как мы мечемся в поисках укрытия. Нарисованные боги не мигая взирали с высоты. Наши отражения тысячекратно множились в зеркалах: дюжина солдат, девчонка в штанах да дитя со свечкой.

Капитан приказал своим людям подготовиться к бою. Они присели на одно колено с обеих сторон от нас и подняли ружья. Спасемся ли мы? Возможно, удастся справиться с первыми, кто сюда ворвется, но, как только понадобится перезаряжать ружья, остальные разорвут нас на части.

Луи-Шарль перестал выкрикивать приказы и выронил свечу.

– Алекс, мне страшно! – прошептал он и крёпко обхватил мою шею руками. – Мне не нравится эта игра.

Мой собственный страх был в ту минуту так велик, что я не нашлась, что ему ответить. Я даже не могла пошевелиться. Я вспомнила отрезанную голову на копье и окровавленные руки пляшущих фурий под окнами. Мое воображение рисовало, как эти руки тянутся к Луи-Шарлю, и это отрезвило меня. Я бросилась на зеркальную дверь. Она задребезжала под ударами моих кулаков.

– Откройте! Откройте же! Со мною дофин! Вы что, не слышите? Откройте!

Подняв какой-то стул, я с размаху ударила им по двери. Не знаю, как Луи-Шарль при этом удержался у меня на спине. Я продолжала размахивать стулом, а гул толпы со всех сторон нарастал. Я слышала, как капитан говорит своим людям:

– Спокойно, не спешить… Рано… Теперь готовьсь!..

Стул развалился на части. Я подняла ножку и принялась как безумная колотить ею по двери. И – наконец – дверь отворилась.

– Папа! – закричал Луи-Шарль.

– Луи-Шарль! – воскликнул король, подхватывая сына на руки. – Слава Богу, жив!

К ним подбежала королева. Стражники затолкали нас всех в потайную комнату, заперли дверь и загородили ее мебелью. Но что, если кто-то из толпы нас видел? Если они ворвались в зал до того, как мы успели укрыться?

Я стояла не дыша, ожидая, что в дверь вот-вот начнут ломиться. Король, тоже вне себя от волнения, пытался утешить рыдающую супругу. Оказывается, он отлучался, чтобы ее найти, потому и не слышал, как мы стучали. Королеву чуть не убили. Толпа ворвалась в ее покои, и она сбежала от них босиком по длинному коридору. Теперь она крепко прижимала к себе Луи-Шарля и Марию-Терезу. Но Луи-Шарль внезапно вырвался из ее объятий.

– Мама, папа, смотрите! – воскликнул он. – Алекс ранена! У нее кровь на руках!

Мои руки и впрямь были в крови. Я лишь сейчас это заметила.

– Она стучала и стучала, чтобы вы нас услышали, и разбила зеркало, – объяснил Луи-Шарль. – И порезалась.

Я вернулась во дворец, хотя разумнее было бы остаться снаружи. Я рисковала жизнью ради Луи-Шарля. Я изрезала руки и не чувствовала боли. Только страх. Не за себя – за него.

Мне кажется, тогда и началась революция.

Не в Париже. Не во Франции.

Во мне.

Когда я заканчиваю читать запись, мое сердце колотится. Я по-настоящему боюсь за них. Вдруг они не успеют спастись? Я чувствую страх, охвативший Алекс. На долю секунды я сама оказалась там, рядом с ней, бежала по ступеням к Зеркальному залу – и слышала, как крики толпы становятся все ближе и ближе.

Но кто был тот человек в треуголке? Тот подстрекатель у дворцовых ворот? Что случилось с Алекс, когда Версаль пал? Осталась ли она с Луи-Шарлем до конца?

Я переворачиваю страницу, чтобы поскорее узнать ответ, и успеваю прочитать пару абзацев, но тут в динамиках над головой раздается треск и голос сообщает, что библиотека закрывается через пятнадцать минут. Посетителей просят вернуть архивные материалы на стойку.

Что за фигня?

Я поднимаю взгляд. Очереди нет. Вокруг пусто. Ив Боннар складывает ящики на тележку. Люди, целый день работавшие в читальном зале, застегивают сумки, натягивают куртки и несут свои материалы к стойке. Смотрю на часы. 4:45. Я читала целых сорок пять минут и совершенно забыла, где я и зачем сюда пришла. И упустила возможность взглянуть на ноты Малербо.

Поверить не могу. Я что, была в глубоком трансе?

Я поднимаюсь, бреду к своему месту в читальном зале и убираю ноутбук с папкой и ручками в рюкзак. Женщина в жемчугах и в скрипучих туфлях поправляет криво стоящий стул, подбирает забытый кем-то карандаш и гремит дверью.

– Мы закрываемся через пять минут, – сухо сообщает она.

С другой стороны стойки Ив Боннар подкатывает к лифту тележку, и двери с шипением сдвигаются за ней. Одна за другой гаснут лампы. Я так зла на себя, что мне хочется орать. Завтра уже пятница. В выходные библиотека не работает. У меня остался один день. Всего один. Как все успеть за один день? С такими темпами я никуда не улечу в воскресенье.

Я засовываю дневник в рюкзак, и тут внутри меня звучит голос, который подсказывает исключительно странную мысль: все так, потому что этого хочет Алекс.

– Да, конечно, Алекс этого хочет, – говорю я сама себе. – Алекс, которой нет в живых двести с лишним лет. Я вконец спятила или как?

Последняя лампа гаснет. Читальный зал пуст.

Нет никого, кто мог бы мне ответить.

31

Лили вернулась.

Я за два квартала чую запах ее стряпни – пахнет сливочным маслом, луком, теплым хлебом. Прибавляю шаг, и уже через пять минут я наверху.

– Анди, это ты? – кричит она из кухни, когда я открываю дверь. – Ой, как хорошо, что ты пришла! Включай скорее телевизор, четвертый канал. Звонил Джи, их с Льюисом сейчас покажут по телевизору. Льюис сидит в парижской студии программы «Ажанда», а Джи будет в прямом эфире из Брюсселя.

– «Ажанда» – это что? – спрашиваю я, вешая куртку и бросая рюкзак на стол. Отец часто выступает по телевидению, но про такую передачу я слышу впервые.

– Это такое ток-шоу, вроде Ларри Кинга, – поясняет Лили.

Я включаю телевизор и сажусь на диван. Передача уже началась. Ведущий, Жан-Поль Кто-то Там, в хипстерских очках, читает вводный текст.

Лили входит с двумя мисками на подносе и передает одну мне.

Луковый суп. Мой любимый. С огромным хлебным кругляшом, покрытым сыром. Обалденно пахнет. Разламывая хлеб ложкой, я жду, когда представят отца и Джи, но первой гостьей программы оказывается Карла Бруни, которая рассказывает о своем последнем альбоме.

* * *

Пока Лили бегает на кухню за бокалом, Карла поет, потом идет реклама. После рекламы Жан-Поль уже сидит за столом напротив моего отца. На экране за их спинами – Джи крупным планом.

– Уважаемые телезрители и гости студии, прошу вас взглянуть на эту фотографию, – говорит Жан-Поль. Камера наезжает на черно-белый снимок, который он держит в руке. – Вы видите перед собой хрустальную урну. Но присмотритесь поближе. Все разглядели, что лежит внутри? Это сердце. Да-да. Человеческое сердце.

В студии раздаются удивленные голоса, кто-то ахает.

– Я тоже сперва так отреагировал, – продолжает Жан-Поль. – Это маленькое хрупкое сердце таит в себе большую загадку. Его история началась в Париже двести лет назад, в последние дни Французской революции, и, хочется верить, закончится здесь же, в Париже, в самое ближайшее время.

Камера снова показывает Жан-Поля.

– Кому принадлежало это сердце? – произносит он. – Некоторые утверждают, что не кому иному, как Людовику XVII, потерянному королю Франции. Почему сердце было извлечено из его тела? Как оно дошло до нас в сохранности после стольких лет? Чтобы ответить на эти вопросы, Французский королевский фонд пригласил всемирно известного американского генетика, доктора Льюиса Альперса, лауреата Нобелевской премии за достижения в области изучения человеческого генома, а также выдающегося французского историка Гийома Ленотра, автора «Либерти» – книги, признанной лучшим трудом по истории Французской революции. Сегодня вечером оба специалиста почтили нас своим присутствием.

Раздаются аплодисменты, и Жан-Поль Продолжает:

– Профессор Ленотр, давайте начнем с вас. Расскажите нам историю этого сердца. Каким образом оно оказалось в распоряжении Королевского фонда?

– Сердце было передано Фонду еще в семидесятые годы прошлого века потомками дона Карлоса де Бурбона, бывшего герцога Мадридского и дальнего родственника Людовика XVI. Их предок, хранивший это сердце с тысяча восемьсот девяносто пятого года, полагал, что оно принадлежало Людовику XVII, младшему сыну Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

– В ходе Революции Людовика и Марию-Антуанетту заточили в тюрьму, а затем обезглавили, – поясняет Жан-Поль.

– Именно. После казни родителей Луи-Шарля содержали в тюрьме под присмотром жестокого человека, Антуана Симона, башмачника и члена одной из тогдашних провластных группировок.

– Почему мальчика держали в неволе?

– Может, я зря это затеяла, Анди, – вмешивается Лили, стараясь заглушить голос Джи, который описывает ведущему жизнь Луи-Шарля в тюрьме. – Хочешь это дальше смотреть?

– Да, хочу. Все нормально, Лили.

Хочу смотреть, хочу слышать. Хочу знать. Это сердце для меня – не просто грустный образ с фотокарточки. Оно настоящее. Я теперь почти знаю мальчика, которому оно, возможно, принадлежало. И девушку, которая о нем заботилась и рисковала всем ради его спасения.

– …то есть его фактически замуровали заживо, – заключает Джи.

– Господи, какой ужас, – морщится Жан-Поль.

– Да, это подходящее слово.

– И никто ему не помог?

– Со временем слухи о том, в каких условиях его содержат, поползли по городу, но возмущаться было опасно.

– То есть?

– Приведу пример, – говорит Джи. – После свержения Робеспьера в тысяча семьсот девяносто четвертом году к мальчику допустили лекаря, Пьера Жозефа Дезо. Когда он зашел в камеру, то обнаружил там, далее цитирую его заключение, «…ребенка, который смертельно болен и безумен, жертву преступного забвения, существо, пострадавшее от самого жестокого обращения, какое только возможно вообразить». Мальчик был грязен, одет в лохмотья и весь покрыт язвами. Он уже не стоял на ногах и едва мог разговаривать. Дезо был человеком добросердечным. Он возмутился тем, как обошлись с маленьким узником. Хуже того, он назвал это преступлением. А через пару дней некто из правящей верхушки пригласил лекаря на ужин, после которого он вернулся домой и умер в муках. Его отравили.

– Но его убийц призвали к ответу? – спрашивает Жан-Поль.

Джи в ответ смеется.

– Так ведь суд вершили те же самые люди, которые его отравили. Важно понимать, что Франция переживала тяжелое время. Речь шла о гибели и возрождении нации. Страна только что трансформировалась из монархии в республику путем долгой и кровавой революции. Многие по-прежнему ненавидели бывшего короля и все с ним связанное. Поэтому проявлять заботу о королевском отпрыске было крайне небезопасно.

– И что с ним стало?

– Он умер страшной смертью в возрасте десяти лет. Один из врачей, производивших вскрытие по имени Филипп-Жан Пеллетан, в буквальном смысле выкрал его сердце.

– И отвез его в Сен-Дени, потому что такова была традиция, я правильно понимаю? – уточняет Жан-Поль. – До Революции сердца королей бальзамировали и помещали в базилику Сен-Дени.

– Верно, была такая традиция, – кивает Джи. – Однако во время Революции базилику успели разграбить. Многие склепы вскрыли, а содержимое разбросали по улицам. Поэтому Пеллетан просто поместил сердце в стеклянный сосуд и залил спиртом до лучших времен, когда его можно будет захоронить в Сен-Дени как положено.

– Когда же наступили эти времена?

– Пеллетан так их и не дождался. Потом спирт выветрился, сердце высохло, а Франция вновь стала монархией. Пеллетан хотел передать сердце новому королю, но тому оно оказалось не нужно. Со временем его принял на хранение архиепископ Парижский. В тысяча восемьсот тридцатом году произошла вторая революция, и в дом архиепископа ворвались мародеры. Один из них разбил сосуд, в котором хранилось сердце, и оно потерялось. Несколько дней спустя сын Пеллетана вернулся туда, чтобы его отыскать. И ему это удалось! Он положил сердце в новую урну и запломбировал ее. Годы спустя сердце передали дону Карлосу де Бурбону. Он держал его в часовне при австрийском шато, где поселилась сестра Луи-Шарля, Мария-Тереза, – она выжила после тюрьмы. Во время Второй мировой шато разграбили, но потомки герцога успели вывезти сердце и, как я уже говорил, вернули его во Францию. Они передали его герцогу де Бофремону, куратору музея королевской семьи в Сен-Дени. Сердце поместили в склеп, где оно и находится по сей день.

– Фантастическая история, профессор Ленотр! Но если мы и так знаем, что сердце принадлежало Луи-Шарлю, то зачем вы здесь, вы и доктор Альперс? Ради чего Королевский фонд тратит время и деньги на анализы ДНК? – спрашивает Жан-Поль.

– Видите ли, дело в том, что мы не знаем этого наверняка, – отвечает мой отец.

– Но ведь в книгах по истории… – возражает Жан-Поль.

Отец его перебивает:

– История – это фикция.

– О, началось, – произносит Джи.

– Ого. Они что, и по телеку будут спорить? – спрашиваю я.

Лили пожимает плечами.

– А почему нет? Они же всегда и всюду спорят.

– Простите, профессор Ленотр, началось – что? – уточняет Жан-Поль.

– Мне просто было интересно, как долго он продержится, – смеется Джи.

Жан-Поль, неопределенно улыбнувшись, поворачивается к моему отцу.

– Доктор Альперс, вы сейчас высказали мнение научного сообщества, так?

– Отнюдь. До меня это же мнение высказывал Робеспьер.

Жан-Поль хочет снова что-то возразить, однако на этот раз его перебивает Джи:

– Да ладно тебе, Льюис, ты не можешь всерьез считать всю историю фикцией.

– Именно так я и считаю. История – это мифотворчество, которое складывается из субъективных трактовок и допущений, а наука опирается исключительно на факты.

– О да, факты! – Джи начинает горячиться. – Из коих явствует, что все мы – не более чем набор химических соединений. Только почему-то эти факты не отвечают на вопрос, кто мы такие!

– Отчего же? Если набор включает в себя генетический материал ДНК, то вполне отвечают, – парирует отец.

– Что-то ты сегодня не в меру зануден, Льюис, – замечает Джи. – Работаешь на камеру?

– Ты считаешь занудством то, что я не путаю романтические умопостроения с результатами анализа? – уточняет отец и тоже начинает горячиться. – И вижу разницу между правдой и фантазиями?

– В том смысле, что ты отрицаешь любую правду, которая рождается за пределами чашки Петри!

– Ай, да брось!

– Профессор Ленотр… – снова начинает Жан-Поль, но Джи его игнорирует.

– Возьмем сердце, о котором идет речь, – говорит он и наклоняется так близко к камере, что край стула того и гляди вонзится в экран. – Разве для нас в нем важно то, что оно состоит из каких-то определенных белков? Ничего подобного! Важен его исторический контекст! Важны те самые, как ты говоришь, «фантазии», которые его окружают. Важно, что мы знаем – или скоро узнаем, – что оно извлечено из тела беспомощного ребенка, которого революционеры заточили в темницу и лишили всего, что они же сами обещали остальному человечеству, – свободы, равенства и братства. Так вот, неописуемые муки этого ребенка – это великий позор для всех политиков, политтехнологов, ученых и прочих самоуверенных теоретиков, которые утверждали и по-прежнему утверждают, будто любая жестокость может быть оправдана революционными идеалами! – Джи откидывается на стуле, уставившись в камеру, но вдруг опять наклоняется и продолжает: – И, заметьте, ни один сраный анализ ДНК не выразит этого так красноречиво, как я!

Я чуть не поперхнулась. Сквернословие в прямом эфире государственного канала? Во дает.

Отец хмыкает:

– И он мне еще будет говорить, что это я работаю на камеру!

Они с Джи какое-то время продолжают препираться. Жан-Поль то и дело поправляет наушник.

– Как они умудряются оставаться друзьями? – спрашиваю я у Лили. – Они же все время ругаются.

– А всегда так было, – отзывается Лили. – Даже в студенчестве.

– Наверное, правду говорят, что противоположности притягиваются.

– Так они не противоположности, – улыбается Лили. – Наоборот. Они одинаково страстные и увлеченные, потому и дружат. – Затем она добавляет: – Ну, и еще потому, что кто же другой их вытерпит?

Камера отъезжает, и я вижу Жан-Поля, который по-прежнему ковыряется в своем наушнике и явно нервничает. Мне его жаль. Он понятия не имел, во что ввязывается. Как только отец и Джи одновременно делают паузу, Жан-Поль совершает отчаянную попытку вклиниться:

– Насчет этого сердца существует множество… эээ… теорий. – Видно, как он старательно подбирает слова. – По одной из них, сердце принадлежит другому ребенку. Когда Луи-Шарль, согласно официальной версии, скончался, некоторые люди утверждали, что он вовсе не погиб в башне. Они считали, что мальчика тайно вывезли из тюрьмы, а вместо него подкинули тело другого ребенка, которое впоследствии вскрыли и похоронили. Профессор Ленотр, вы могли бы рассказать нам об этом подробнее?

– С удовольствием. После Революции, в начале девятнадцатого века, появилось несколько человек, каждый из которых утверждал, что именно он – потерянный король Франции, именно его тайно вывезли из тюрьмы в тысяча семьсот девяносто пятом году. Убедительнее прочих был некто Карл Вильгельм Наундорф. И кое-кто из бывшей дворцовой прислуги искренне верил, что это действительно Луи-Шарль.

Я аж замираю. Такая мысль мне в голову не приходила. Несколько секунд во мне трепещет надежда: вдруг Луи-Шарль выжил и его правда вывезли из Тампля? И он поменял имя и заявил о себе много лет спустя, когда опасность миновала?

– И что же, Наундорф действительно оказался потерянным королем? – спрашивает Жан-Поль.

– Нет, – отвечает отец, убивая мою надежду на корню. – В девяностых годах проводился сравнительный анализ: ДНК из его волос и костей сравнивалась с ДНК из волос Марии-Антуанетты. Результаты исключают всякую возможность родства между ним и королевой.

– Однако его потомки не признают этих результатов. Они все равно считают Наундорфа наследником французской короны, – добавляет Джи.

– Это имело бы большое значение для Франции, верно? – уточняет Жан-Поль.