Текст книги "Властелины Срединной Тьмы"

Автор книги: Джек Лоуренс Чалкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

5. КОШКИ-МЫШКИ

Разговор с матерью нанес Сон Чин еще одну душевную рану. Она всегда считала ее необыкновенной женщиной, потому что та не раз вступала в споры с отцом и частенько одерживала верх над холодным умом хайнаньского военачальника.

– Не позволяйте ему этого! – умоляла Сон Чин. – Пожалуйста! Брак – да. Это часть моего долга, и я исполню его, но то, что он задумал, – это же убийство!

– Присядь, моя более чем непочтительная дочь, и выслушай то, что я тебе скажу, – ответила мать. – Твои слезы не трогают моего сердца, потому что ты оплакиваешь только себя, а не других. Садись и слушай.

– Моя дорогая почтенная матушка, я…

– Не говори мне этих слов, за ними ничего нет. Этот мир в равной степени жесток ко всем, но твоя жизнь была настолько привилегированной, что ты даже понятия не имеешь, как живут другие твои сограждане. Конечно, ты ловко изображаешь крестьянку в нашем маленьком театре, но это совсем не то. Ты знаешь, что это всего лишь игра, и, когда закончится день, ты вновь вернешься к своим шелкам, цветам и изысканным блюдам. Безусловно, я не имею в виду Центр – я говорю сейчас лишь о том, что происходит здесь, на этом острове, в нашей родной провинции.

К подобным поучениям Сон Чин привыкла и терпеливо ждала, когда мать покончит с новой вариацией избитой темы и перейдет к делу.

– Большинству крестьян недоступны врачи и лекарства, они живут в жалких хижинах и трудятся на полях от рассвета до заката, без перерыва, без праздников, без выходных. Они должны выполнить норму или голодать. Два раза в день они едят рис с овощами и редко, очень редко позволяют себе купить в складчину третьесортное мясо. Они терпят жару и холод, наводнения и ветер, болезни и неизбывную нищету. Они невежественны и подозрительны, они даже представить себе не могут электричество и водопровод, средства связи и транспорт. Их понятия о роскоши исчерпываются шелковой одеждой и уткой по-пекински, и за всю свою жизнь никто из них так и не увидит ни того, ни другого. Ты не знаешь этой жизни.

– Как и вы, – отпарировала Сон Чин. – Если уж говорить правду.

– Так тебе кажется. Я выросла в крестьянской семье, не более чем в сотне километров отсюда. Я родилась в четыре часа утра, а к полудню моей матери приказали выходить на уборку риса – и она вышла. Грязь, мухи, вонь нечистот – вот мои детские воспоминания.

Сон Чин недоуменно взглянула на мать:

– Почему же я ни разу об этом не слышала?

– Потому что ты была рождена и воспитана среди избранных, и твое низкое происхождение беспокоило бы тебя. Это не такая вещь, которую можно обсуждать вслух, не вызывая предубеждения к себе.

– Но если это действительно правда, – все еще недоверчиво сказала Сон Чин, – то как же вам удалось достичь такого положения?

– Твой отец – необыкновенный человек. Рожденный в семье солдата, он рано проявил склонность к наукам и способности к математике. В двенадцать лет он был послан в Центр и стал одним из избранных. Он преуспел, ибо никому и ничему не позволял становиться у себя на пути. Нам нравится думать, что его холодность и бессердечное равнодушие – всего лишь маска, но это не так. Он никогда не носил маски. Я даже сомневаюсь, способен ли твой отец испытывать даже те чувства, которые присущи любому мужчине. По существу, он гораздо больше похож на те машины, что правят нами, нежели на человека из плоти и крови. Он сам сделал себя таким, ибо в этом – залог его власти. Когда у него зародилась идея генетических манипуляций, он, разумеется, пожелал лично основать династию сверхлюдей, и для этого, естественно, ему понадобилась жена.

– Почему же он не взял женщину, равную ему по положению?

– Подробностей я не знаю, но уверена, что все было рассчитано до мелочей. Он знал, хотя местные жители, разумеется, полагают иначе, что разница между крестьянами и аристократами зачастую существует только в нашем воображении. Как-то раз в нашу деревню пришли какие-то люди и взяли у каждой девушки моложе четырнадцати лет образцы крови. Что касается отца, то ему нужна была именно крестьянка – женщина подходящего интеллектуального уровня, но при этом необразованная и, конечно же, неизнеженная. Кроме того, он не хотел ни в малейшей степени зависеть от ее родственников. В нашей семье было слишком много дочерей, и мои родители с радостью согласились избавиться от лишнего рта. Но какими генетическими качествами определялся его выбор, я так никогда и не узнала.

– Но вы же ботаник! Вы образованная женщина, у вас широкие интересы…

– Этим я овладела гораздо позже, уже в Центре. Он позволил мне учиться в той степени, в какой это не мешало моей основной роли – жены и хозяйки дома. И разумеется, я была объектом всех его экспериментов, в результате которых на свет появилась ты. Первое время я безумно тосковала по своим родным, но ни на секунду не забывала, в каких условиях они живут. Я неустанно благодарила богов и усердно выполняла все возложенные на меня поручения. Сон Чин задумалась.

– Но почему вы решили рассказать мне об этом именно сегодня? – спросила она наконец.

– С самого рождения тебя холили и лелеяли. Ты была изолирована от внешнего мира и позволяла себе такие вещи, за которые любого другого казнили бы на месте, независимо от его пола и положения. Я знала, что таким образом он испытывает свое творение, но сама позволяла тебе жить в свое удовольствие совсем по другим причинам. Я понимала, что рано или поздно ты окажешься лицом к лицу со своим предназначением, исполнить которое, учитывая твою избалованность и самовлюбленность, тебе будет нелегко, и потребуется определенная адаптация к местным условиям.

Сон Чин содрогнулась. Лишение памяти, таланта, способностей – одним словом, личности – они называли "адаптацией к местным условиям"! При этом она понимала, что эти изменения будут происходить исключительно на психохимическом уровне и, естественно, не передадутся ее детям в отличие от тех достоинств, о которых она даже не сможет вспомнить.

– Как вы можете это позволить! Ведь я ваша дочь!

– Изменить что-то не в моей власти, и в глубине души ты понимаешь это. Но я помню холод, грязь и вечный голод, от которого сводит внутренности… Я никогда этого не забуду, но ты никогда не узнаешь, что это такое. У тебя останутся твои шелка, благовония, изысканнейшие блюда. Ты будешь обычной аристократкой, и тебе не придется подвергаться ментокопированию, ломке и всему остальному, что требует от нас Система. Но такой, какова ты сейчас, тебя никто не возьмет замуж. У тебя нет ни малейшего понятия о чести, чувстве долга перед семейством, самопожертвовании… У тебя нет даже любви к кому-то другому – только к себе самой. Я говорю это со стыдом, ибо сама чувствую свою вину за то, что ты стала такой.

– Но почему женщины вообще должны подчиняться мужчинам? Я умнее любого из них, я умею обращаться с машинами, у меня есть своя работа, свои исследования. Я личность, а вы хотите сделать из меня подопытного кролика!

Мать вздохнула:

– Ну что тебе сказать? Так было на протяжении тысячелетий, и этот порядок обеспечивал существование нашего общества. Сейчас это происходит потому, что машины, которые устанавливали для нас законы, решили вернуть нас в глухую древность. К сожалению, этого изменить нельзя. Любой, кто осмелится хотя бы попытаться, будет уничтожен. Ты сама видела штурм крепости технологистов. Вот почему твой отец думает об отдаленной перспективе и гордится тем, чему положил начало. Для него нестерпимо даже малейшее подчинение, но хотя он поднялся так высоко, как это только возможно в нашем обществе, – все же он вынужден бояться машин и подчиняться им. Именно поэтому он так ненавидит их – но он достаточно умен и понимает, что не может их победить. Однако он верит в будущее и надеется, что основанная им могущественная династия отыщет способ.

– Но это нечестно! Я не просила о такой судьбе!

– Уже одни эти слова доказывают, что отец прав. Нечестно, что наши судьбы предопределены. Нечестно, что мои братья и сестры месят грязь, а я распекаю служанку за случайно оставленную пылинку. Никто в этом мире не просил о такой жизни, но ни у кого нет выбора. Надо уметь извлекать лучшее из того, что мы имеем, иначе – смерть. – Она помедлила и добавила:

– Ты спрашиваешь, почему тебе нельзя продолжать свою работу. Нельзя потому, что ты подошла слишком близко к тому, чтобы поставить под удар все семейство. Рано или поздно ты попытаешься одолеть Главную Систему, а это станет концом для всех нас.

– Главную Систему можно одолеть! Мы и так делаем это постоянно!

– Нет. Ее можно обмануть, а это совсем не одно и то же. Она знает, что мы ее обманываем, но не обращает на это внимания, потому что наш обман не угрожает ее существованию. Наоборот, наше умение обманывать ее и не попадаться дает нам право подняться над остальными и служить ей. Но победить ее тебе не удастся, а удержаться от искушения ты не сможешь. Ради твоего же собственного блага мы обязаны позаботиться о том, чтобы этого не случилось.

– Вы хотите сказать, ради вашего блага. Мама, ведь это же не темплет! Меня собираются убить, уничтожить душу и оставить одну оболочку! Мое тело останется жить, но это буду уже не я, а кто-то совершенно иной! Как вы можете это допустить?

На глазах матери появились слезы.

– Я ничего не могу поделать, – ответила она и, повернувшись, вышла из комнаты, оставив дочь в одиночестве.

Сон Чин велела подать обед в свою комнату, но едва притронулась к еде. Она смотрела на шелковую постель, наряды, украшения, замысловатые рисунки на дорогой ткани, на баночки с душистыми притираниями.., и думала, что променяла бы все это на крестьянскую одежду, грязь и рисовое поле, лишь бы избежать того, что ей предстояло.

Если бы имелась возможность вернуться в Центр, пока еще есть время… Там, в своей стихии, она смогла бы обмануть даже отца, как они вместе обманывали Главную Систему. Там у нее было бы преимущество, о котором он даже не догадывался, оно могло бы пригодиться, но, если ее прямо сейчас отправят на переделку, у нее нет никаких шансов.

Впервые она подумала о самоубийстве. Ценой своей жизни обмануть отца, разбить его проклятые мечты и, быть может, заставить его пожалеть об этом… Это была бы слабенькая, но все же месть, и чем больше Сон Чин думала об этом, тем привлекательнее казался ей такой выход из положения.

Ей было трудно заснуть, но наконец она задремала. Однако поздней ночью внезапно проснулась, явственно ощутив чье-то присутствие. Так и есть! В ногах ее постели маячила большая темная фигура!

– Я вижу, ты проснулась, – сказал отец. Он хлопнул в ладоши, слуга внес светильник и, поклонившись, быстро удалился. – Сегодня вечером ты сильно расстроила свою мать. Это, в свою очередь, взволновало меня, а также поставило под угрозу все семейство. Ты вынуждаешь меня действовать, чтобы предупредить опрометчивые и неразумные поступки со стороны любой из вас. Вставай и собирайся в дорогу. Ты отправишься сегодня же ночью.

Сон Чин задохнулась, но не осмелилась выказать неповиновение в присутствии отца. Не такой он был человек.

– Прошу вас, почтенный отец, – сказала она, одеваясь. – Могу ли я узнать, куда меня повезут?

– В сопровождении моих особо доверенных людей ты отправишься на посадочную площадку для аварийного скиммера, где тебя возьмут на борт и доставят в Центр для переделки. Я надеялся сохранить это в тайне до последней минуты, чтобы избавить тебя от душевных страданий, но, поскольку тебе каким-то образом все стало известно, откладывать долее не имеет смысла. Так будет лучше для тебя и для других. – С этими словами он повернулся к двери. – Капитан!

В спальню вошел молодой офицер. Вид у него был заспанный и немного смущенный.

– Господин?

– Вы получили широкие полномочия и, надеюсь, понимаете, что с вами будет, если произойдет хоть что-то непредусмотренное?

– Мои люди готовы, господин, и с воодушевлением ожидают ваших приказов.

– Так возьми это избалованное, самовлюбленное создание, в котором нет ни капли чести, и возврати мне достойную дочь!

Капитан понимающе поклонился.

Ее вывели в ночь и посадили в закрытый экипаж. Двое решительно настроенных солдат самой устрашающей наружности сели напротив, остальные разместились позади и рядом с возницей. Никто не проронил ни слова, захлопнулись дверцы, и экипаж тронулся. Шторки на окнах были задернуты.

Меньше чем через час они достигли посадочной площадки, на которой уже стоял скиммер. Ее отец никогда не упускал ни малейшей детали.

Этой площадкой пользовались редко; по сути дела, Сон Чин вообще не могла припомнить, чтобы ею когда-нибудь пользовались. Ее устроили здесь на всякий случай, а также потому, что место было укромным: правила требовали, чтобы аппараты летали на больших высотах и приземлялись в стороне от больших дорог и селений.

Все произошло так быстро, что Сон Чин не успела даже ни о чем подумать. Она уже окончательно проснулась, но происходящее казалось ей каким-то нереальным, словно бы все это происходило с кем-то другим, а она лишь наблюдала со стороны.

Скиммер был построен в расчете на скорость и не предназначался для перевозки груза. Кроме кресел для капитана и второго пилота, в нем имелись еще три места для пассажиров. Сон Чин усадили посередине; слева сел молодой капитан, а справа – неразговорчивый здоровяк солдат. Внезапно капитан приподнялся и, нагнувшись к Сон Чин, крепко нажал на ее запястья. Вздрогнув, она опустила голову и увидела, что руки ее прикреплены к подлокотникам тонкими, но прочными металлическими полосками.

– Тысяча извинений, госпожа, но таков приказ, – сказал капитан, и в его голосе прозвучало искреннее сожаление.

Пристегнув ей таким же образом ноги, он закрепил обычные привязные ремни. Путы не доставляли девушке особых неудобств, но двинуться она не могла.

– В этом нет необходимости, капитан, – сказала она, стараясь придать своему голосу твердость.

– Это необходимо, госпожа, потому что так было приказано, – возразил офицер и, вернувшись на свое место, пристегнулся сам. – Ваш отец говорит, что вы чрезвычайно изобретательны.

"Изобретательна!" – мрачно подумала она. Изобретательна настолько, чтобы одолеть четырех мужчин, угнать скиммер и удрать куда-то, где он не сможет ее отыскать?

Дверца громко чавкнула, закрываясь, и они поднялись в воздух. Все заняло не больше нескольких минут. Как хорошо все организовано, подумала она.

– Капитан! Прошу прощения, не могли бы вы сказать, когда вы получили приказ доставить меня в Центр?

Он смутился:

– Два дня назад, госпожа.

Она кивнула. Два дня назад. Именно тогда она впервые проговорилась, что знает о его планах. И он принял меры. Она расстроила свою мать, как бы не так!

Скиммер набрал заданную высоту и перешел на горизонтальный полет, постепенно наращивая скорость. Со своего места Сон Чин хорошо различала приборную доску и, затаив дыхание, смотрела, как стрелка индикатора медленно подползает к самому краю шкалы. Она и не думала, что скиммеры могут летать так быстро.

При такой скорости они будут в Центре к рассвету.

* * *

Название «Центр» не имело никакого отношения к географическим понятиям. Он размещался в провинции Синкиан на краю северо-западной пустыни, там, где прежде стояло маленькое поселение кочевников. Плотность населения здесь была небольшой, что как нельзя лучше соответствовало интересам администрации. Подавленная случившимся. Сон Чин не чувствовала ничего, даже тревоги. Казалось, в душе у нее что-то умерло; она даже умудрилась поспать во время полета – беспокойным, прерывистым сном.

Миновав защиту, они приземлились. Дверца открылась, экипаж молча вышел. Капитан освободил ее от оков и помог подняться. От долгого сидения в одной и той же позе тело затекло и все мышцы болели.

Сон Чин хорошо знала Центр, но в этой его части она никогда не была. Конечно, она имела представление о ее существовании, но раньше это место не представляло для нее интереса.

Ее провели подлинному коридору. Автоматические двери, расположенные через каждые десять метров, неслышно смыкались за спиной, вызывая в душе чувство обреченности. Коридор вел глубоко вниз, далеко за пределы служебного уровня. Наконец в комнате, отдаленно напоминающей приемную, их встретили пять женщин, одетых в странную форму: белую, с широкими красными полосами. Сон Чин никогда не видела такой. Выглядели они так, словно им с детства нравилось мучить кошек.

– Почтенная госпожа, прошу прощения за неудобства, причиненные во время путешествия, и благодарю вас за то, что вы позволили нам без помех исполнить свои обязанности, – вежливо сказал капитан, явно довольный тем, что его участие в этом деле заканчивается. – Желаю вам всего наилучшего.

Сон Чин почувствовала себя как человек, от которого ждут, чтобы он поблагодарил своего палача, но капитан явно сам был в затруднительном положении и обращался с ней очень вежливо.

– Желаю и вам всего хорошего, капитан, – ответила она. – Благодарю вас за любезность.

Капитан получил расписку у женщины, которая, видимо, была здесь главной, и, поклонившись, удалился.

– Сними с себя всю одежду, – приказала начальница грубым и резким голосом.

Сон Чин вздрогнула. Это было неслыханное унижение.

– Я старшая дочь военачальника и главного администратора! – гордо ответила она. – Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне, и не стану раздеваться при посторонних!

– Уясни себе кое-что, цветочек, – отрезала начальница. – Ты будешь делать все, что тебе скажут. С этой минуты ты государственная собственность, а государство – это мы, и на твое происхождение нам плевать. Если ты не разденешься через пять секунд, тебя разденут насильно. И запомни – впредь тебе ничего не будут повторять дважды. Когда тебе приказывают, ты должна повиноваться, или тебе придется плохо. Нам все равно, будешь ли ты выполнять приказания добровольно или связанная и с заткнутым ртом.

Впервые за все это время Сон Чин действительно испугалась, но сдаваться ей не позволяла гордость. Начальница сделала повелительный жест, две женщины быстро прижали Сон Чин к стене и принялись сдирать с нее тонкий шелк. Она закричала и забилась, но никто не обратил на это внимания. Ей вытянули руки и сковали их тонкими, но прочными наручниками, соединенными цепочкой длиной не более полуметра. Такие же кандалы надели ей на лодыжки.

– Ну что, пойдешь сама, или нам тебя нести? – Начальнице явно доставляло удовольствие проявлять свою власть над теми, кто был выше ее по рождению и с детства занимал более привилегированное положение.

– Я пойду сама, – угрюмо ответила Сон Чин.

Они шли быстро; она еле успевала передвигать скованные ноги. В другом помещении ей быстро остригли ее шелковистые черные волосы, а длинные, миндалевидные ногти обрезали, придав им нелепую округлую форму. Затем ее сунули под душ и долго драили мочалками. Ощущение было унизительное, Сон Чин была на грани истерики, но сдерживалась, не желая доставлять им удовольствие. Она быстро сообразила, что, только сохраняя аристократическую невозмутимость, можно им хоть чем-то досадить.

Потом ее снова повели вниз по бесконечным коридорам, пока вдоль стен не потянулись двери, снабженные папиллярными замками. Начальница открыла одну из них и втолкнула Сон Чин в камеру. Ее подчиненные сняли с девушки кандалы и унесли с собой.

Камера размером не больше чем три на четыре метра была совершенно пуста. Стены, пол и даже высокий потолок были покрыты мягким материалом и лишены каких-либо особых примет. Встроенные светильники, прикрытые матовыми пластинами, давали мягкий свет; они находились в добрых четырех метрах от пола и добраться до них было невозможно.

– Теперь слушай внимательно, – сказала начальница. – Ты останешься здесь до тех пор, пока тебя не позовут. Твой отец приказал позаботиться о том, чтобы ты ничем не могла себе повредить, и мы это сделаем. Тебя будут кормить дважды в день, в этой камере, под присмотром охраны, и советую съедать все, что дадут. Камера звуконепроницаемая, но в двери имеется стекло, прозрачное снаружи. Мы будем следить за тобой, но беспокоить не станем. Если захочешь облегчиться, присядь вон в том углу. Туалет выдвигается автоматически, и не вздумай совать туда руку или что-нибудь еще. Все, что в него попадает, он захватывает и удерживает, и без посторонней помощи тебе не освободиться. На стене рядом с туалетом гибкая трубка. Если захочешь пить, можешь высосать оттуда воду, она отмеряется малыми порциями. Снова резервуар наполняется через час. При любой попытке причинить себе вред на тебя наденут наручники и ножные кандалы гораздо короче этих. Есть вопросы?

– Да. Как долго мне придется.., пробыть здесь?

– Сколько понадобится. Но не беспокойся. Когда ты отсюда выйдешь, то не вспомнишь этого даже в страшном сне.

Женщины удалились, и дверь закрылась, навсегда отсекая Сон Чин от прежней жизни.

Некоторое время она сидела и злилась, сознавая полную свою беспомощность. Здесь все было отработано, их методы отшлифовывались столетиями, и, что хуже всего, они действительно могли с ней сделать почти все что угодно, потому что, как справедливо заметила начальница, потом она ничего не будет помнить и даже не сможет никому пожаловаться. Теперь ей стал понятен смысл этой странной униформы: даже если кому-то удастся бежать во время перевода в медицинскую зону, в обычной одежде он не сможет миновать посты.

Больше всего ее выводило из себя то, что ее собственный компьютер находился совсем рядом – какая-нибудь сотня метров вверх и еще с километр в сторону. Если бы только удалось туда добраться, ситуация моментально бы переменилась. "Если, если, если", – сердито подумала она. Если бы кое-кто придержал свой длинный язык и подумал бы хорошенько, как добраться сюда и кое-что закончить… Если бы она не вела себя настолько сумасбродно, что даже мать увидела в ней угрозу… Сон Чин великолепно умела обращаться со всякой электроникой, но понимала, что обращаться с людьми она не умеет совсем. До сих пор она только господствовала и управляла. Ей не было необходимости беспокоиться о других людях.

И вот результат. Она тщательно осмотрела свою камеру, сантиметр за сантиметром, пока не нашла маленькое темное пятнышко в одном из углов, чуть ниже светильника. Видеодатчик. И несомненно, он здесь не один. Где-то, может быть, совсем рядом, кто-то сидит в удобном кресле и разглядывает ее трехмерное изображение, а может быть, записывает его и анализирует каждое движение с помощью компьютерного психоанализатора. За всю свою жизнь Сон Чин не чувствовала себя такой беззащитной и униженной; она ненавидела весь мир, а больше всего – своего отца, который послал ее в этот ад. Она была для него лабораторным животным, и не более того. Домашняя утка, которую балуют и оберегают – пока не придет время официального обеда. И разница, единственная разница, состояла лишь в том, что утка не знает – и не может знать – что ее ждет. Но Сон Чин понимала, что это небольшое различие ничуть не беспокоит ее отца.

Одиночество и отсутствие внешних раздражителей заставили ее почти полностью потерять ощущение времени, но наконец дверь открылась и вошли две надзирательницы: одна принесла еду, а другая – устрашающего вида дубинку, которая, как предупредили Сон Чин, причиняла сильнейшую боль, но не оставляла на теле никаких следов. Еда состояла из большой чашки совершенно разваренного риса с какими-то ошметками, которым полагалось сойти за овощи. Палочек для еды ей не дали, и – еще одно унижение – пришлось есть руками. В первый раз она смогла съесть совсем немного, а все остальное сразу унесли, и она вновь осталась в бесконечном, как ей показалось, одиночестве. Однако через несколько кормежек она уже стала есть больше и даже с нетерпением ожидала следующего раза – не из-за чувства голода, но потому, что, как ни грубы и немногословны были охранницы, они все-таки нарушали однообразие, это было хоть какое-то человеческое общество.

Постепенно камера и однообразное существование остались единственной реальностью, а прежняя жизнь и семья стали казаться бесконечно далекими.

Но вот как-то раз дверь открылась, но еды ей не принесли. Сон Чин заставили встать, одели в больничный халат, сковали руки и ноги и вывели в коридор. Чувствуя необъяснимую апатию и отстраненность, она покорно поплелась за своими тюремщиками.

Ее привели в лабораторию, где сделали инъекцию меченых атомов, а потом, уже в другом помещении, провели анализы. Сон Чин не могла припомнить, чтобы ее здоровье когда-нибудь исследовали так дотошно. После этого ее отвели назад в камеру и покормили. Эти процедуры повторялись несколько раз, иногда после еды – видимо, для того чтобы сравнить результаты.

Наконец проверка закончилась, и в следующий раз ее привели в другую лабораторию, где уложили на кушетку и надели на голову какой-то прибор. Потом сверху спустился манипулятор, и начались странные вещи. Механическая рука щекотала ей соски и другие эрогенные зоны, и она ощущала нажатия и легкие покалывания – причем в самых неподходящих местах. Потом появились люди и, не слушая ее протестов, вымыли девушку и отвели туда, где ей предстояло умереть заживо.

Ее сопровождали уже знакомые женщины в белом, но, когда они пришли туда, оказалось, что предыдущая операция еще не закончена. На кушетках лежали два мальчика, а над ними, под присмотром техников, плавно двигались какие-то приспособления. Оглядевшись, Сон Чин увидела в операционной немало знакомых вещей. Разумеется, в медицинском оборудовании она разбиралась неважно, но компьютерные терминалы полностью отвечали стандартам, принятым в Центре. Чуть в стороне она заметила полный комплект ментопроцессоров самого последнего образца. "Добраться бы до них хоть на пять минут, – с тоской подумала она, – и у меня еще был бы шанс!"

– Могу ли я почтительно спросить, – прошептала Сон Чин начальнице охраны, – кто эти мальчики и в чем они провинились?

К ее удивлению, охранница ответила:

– Это мальчишки из ячейки техов. Единственные уцелевшие. Из них вытянули все, что можно, и теперь их отсылают на Мельхиор. Радуйся, цветочек, что ты не на их месте.

Мельхиор… В беседах отец иногда упоминал это слово. Тюрьма, из которой нет возврата, управляемая не Главной Системой, а Консилиумом Земли, в который входил и отец Сон Чин. Поговаривали, что там проводятся несанкционированные эксперименты над людьми. Расположена она была в космосе, внутри одного из астероидов. В космосе…

– Мы не можем торчать тут весь день, – проворчала одна из охранниц. – Давайте зафиксируем ее и оставим. Этих докторов всегда приходится ждать до бесконечности.

Начальница кивнула. Сон Чин усадили в удобное кресло и, сняв кандалы, подключили к компьютеру безопасности.

– Важность объекта один девять семь семь, – сказала начальница в микрофон на панели компьютера. – Зафиксирован в кресле номер два только для доктора Вана или для лица, обладающего старшим кодом безопасности.

– Подтверждаю, – ответил компьютер удивительно четким, но абсолютно лишенным выражения голосом. Из кресла выдвинулись зажимы и обхватили запястья, лодыжки, талию и шею Сон Чин.

– Доктор навестит тебя, как только освободится, цветочек, – сказала начальница на прощание. – Сиди, успокойся и смотри.

Охранницы ушли. Скосив глаза, Сон Чин поглядела на техников, занятых мальчиками. Если бы только они закончили до прихода доктора! Это был ее единственный шанс, и она нервничала, боясь упустить его, хотя еще не придумала, что будет делать дальше.

Маленький, щуплый человечек с седой клочковатой бородкой вошел в операционную и воззрился на техников.

– Пока что оставьте их. Они никуда не денутся, – сказал он. – У меня есть более важная работа. Считывание можно выполнить автоматически, а когда оно закончится, я вас позову.

– Как пожелаете, почтенный доктор, – ответил один из техников. Они еще раз проверили показания приборов и вышли.

Доктор Ван подошел к Сон Чин и одарил ее дружеской улыбкой:

– Добрый день. Понимаю ваше состояние, но прежде чем вы избавитесь от нас, пройдет немало дней. Я доктор Ван, начальник здешнего психохирургического отделения. Для меня большая честь работать с вами.

Сон Чин потрясенно уставилась на него. Он говорил так, словно ему предстояло всего лишь вправить вывихнутую лодыжку или наложить шину на сломанную руку.

– Вы собираетесь меня убить, и я не вижу причин для веселья, – холодно сказала она.

– Ну что вы, дорогая, я отнюдь не убийца, хотя вы и не первая, кто так говорит. Я не мясник, как те, кого эти двое встретят на Мельхиоре. Я, можно сказать, художник. Я беру того, кто, вроде вас, представляет собой опасность как для себя, так и для своего семейства, и создаю человека, живущего полноценной, счастливой и плодотворной жизнью. Мой холст – ваше тело и ваш разум, но окончательный результат будет исходить от вас, а не от меня. Я лишь вношу необходимые изменения и подталкиваю вас в верном направлении.

– Вы говорите как психиатр, но я не сумасшедшая! Вы губите тех, кто способен достичь того, на что вы сами никогда не сможете надеяться!

– Ну, об этом я судить не берусь. Но сумасшествие, видите ли, это всего лишь отклонение от общепринятых норм, а они изменчивы. Кое-где одно лишь утверждение, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, может послужить явным признаком душевного нездоровья. Быть в своем уме – не обязательно значит быть правым, скорее это означает соответствовать образцу, выработанному преобладающей культурой. С точки зрения Центра, вы вполне нормальны, но вступаете в опасную область и вас невозможно остановить без таких мер, которые сделают вас бесполезной в данной обстановке. Другими словами, вас следует сделать нормальной с точки зрения культуры вашего народа.

Теперь он стоял позади нее и настраивал какие-то приборы, которые опустились сверху и теперь находились по обе стороны ее головы; другие приборы касались обеих рук.

– Мы могли бы использовать компьютеры и провести все это без человеческого вмешательства, – говорил Ван, – но тогда это действительно было бы гибельно, поскольку каждый выходящий попадает в данные машинной статистики. Мы, однако, не имеем права привлекать внимание Главной Системы, за исключением относительно поздних стадий, потому что, говоря откровенно, в вашей прелестной головке содержится много такого, о чем Главная Система не должна подозревать. В этой комнате нет ни одного прибора, напрямую соединенного с Главной Системой. Она будет знать только то, что мы ей сообщим, а не то, что произойдет в действительности. Я уверен, вы и раньше были знакомы с этой игрой.

– Да, – угрюмо буркнула она. "Не подсоединено напрямую". То, что нужно, да только она никак не может этим воспользоваться!