Текст книги "Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XIX

Когда я бывал в обществе непьющих людей, о выпивке и не помышлял. Луис не пил. Ни ему, ни мне это было не по средствам, но – и это еще более знаменательно – у нас и желания не было выпить. Мы были вполне здоровыми и нормальными юношами. Если бы нас тянуло выпить, мы ухитрились бы пить, даже не имея денег.

Каждый вечер, закончив рабочий день, мы, умывшись, переодевшись и поужинав, встречались где-нибудь на углу или в мелочной лавке. Но вскоре закончились теплые осенние дни, а в холодные морозные вечера или в сырую погоду, когда сверху сыпал мелкий дождичек, угол являлся крайне неудобным местом для встреч. В мелочной же лавке печки не было. Нита – или кто бы там еще ни прислуживал покупателям – убегала при первой возможности в натопленную комнату при магазине. Туда мы не допускались, а в самой лавке стоял такой же холод, как и на улице.

Мы с Луисом начали обсуждать положение. Оставался один исход – кабак, место сбора для всех мужчин, то место, где они сталкивались с Джоном Ячменное Зерно. Как памятен мне этот мокрый и ветреный день, когда мы с Луисом, дрожа от холода (на пальто у нас не хватало денег), отправились искать себе подходящий трактирчик. В трактире всегда бывает тепло и уютно. Мы с Луисом шли туда вовсе не потому, что нам захотелось выпить. А между тем мы знали, что кабак – не благотворительное учреждение. Нельзя было сидеть там часами, не заказав чего-нибудь.

Денег у нас было очень мало. Жалко было тратить их, ведь на них можно было прокатиться в трамвае с кем-нибудь из знакомых девушек (когда мы гуляли одни, то на трамвай денег не тратили, а всегда ходили пешком). Понятно, что, попав в трактирчик, мы старались получить как можно больше удовольствия за свои деньги. Мы потребовали колоду карт, сели за стол и битый час играли в экрю; за этот час Луис угостил пивом один раз, и я один раз; пиво было самым дешевым напитком – кружка пять центов. Какая расточительность! Как нам было жаль этих денег!

Мы начали разглядывать посетителей. Это были преимущественно пожилые или среднего возраста рабочие. Большинство из них были немцы, держались они отдельными группами, и все, очевидно, давно знали друг друга. С ними у нас не могло быть ничего общего. Мы единодушно забраковали этот трактир и вышли расстроенные оттого, что зря потеряли вечер и истратили двадцать центов на совершенно ненужное нам пиво.

Наши поиски продолжались еще несколько дней; наконец, мы забрели в «Националь», на углу Десятой и Франклинской. Здесь общество было более подходящее. Луис нашел двух-трех знакомых, я тоже встретил несколько старых товарищей – своих соучеников по школе, с которыми дружил, будучи еще маленьким мальчиком в коротеньких штанишках. С ними мы начали вспоминать старину и расспрашивать друг друга, что сталось с тем, что поделывает другой. Разумеется, беседа велась за стаканчиком. Они угощали нас, и мы пили. Затем, согласно неписаному кодексу, настала наша очередь угощать. Это уже было чувствительно – это означало, что придется за один присест кинуть на прилавок центов сорок – пятьдесят.

Вечер прошел быстро и очень оживленно, но мы окончательно обанкротились. Карманные деньги, припасенные на целую неделю, целиком исчезли. Все же мы решили, что будем посещать только «Националь», но дали себе слово быть осмотрительнее с угощением. До конца недели приходилось экономить пожестче. Даже на трамвай не оставалось ни гроша. Пришлось отменить прогулку с двумя девушками из Западного Окленда, с которыми мы собирались завести роман. Мы договорились встретиться с ними на другой день в городе, а теперь у нас не хватало денег даже на то, чтобы довезти их домой. Как и многим, попадающим в затруднительное финансовое положение, нам приходилось исчезнуть на время из вихря светской жизни – по крайней мере, до субботы, дня получки. Поэтому мы с Луисом стали назначать друг другу свидание в какой-то конюшне, где мы сидели, подняв воротники и стуча зубами, затем играли в экрю в казино в ожидании, пока не пройдет время нашего отшельничества.

После этого мы опять начали посещать «Националь», но старались тратить ровно столько, сколько требовали приличия, чтобы иметь возможность наслаждаться теплом и уютом. Иногда нам не везло. Раз, например, нас заставили принять участие в игре в карты, и мы проиграли два раза подряд (а по уговору проигравший угощал всех пятерых партнеров). Что за несчастие! Ведь это означало расход от двадцати пяти до восьмидесяти центов, в зависимости от того, сколько игроков потребуют десятицентовые напитки. Впрочем, мы всегда имели возможность временно отвратить последствия подобных катастроф: хозяин открыл нам кредит. Разумеется, этим день расчета только отодвигался, да и появлялось искушение тратить больше, чем мы истратили бы наличными. (Хорошо помню, что когда я следующей весной внезапно покинул Окленд и опять отправился бродяжничать, я остался должен этому трактирщику один доллар и семьдесят центов. Когда я, спустя несколько лет, возвратился, его уже не оказалось. Так я ему до сих пор не уплатил свой долг. Если он случайно прочтет эти строки, прошу его иметь в виду, что уплачу по первому же требованию.)

Я рассказал об этом инциденте с «Националем», чтобы еще раз показать, каким соблазном, каким искушением является Джон Ячменное Зерно при таком социальном строе, когда на каждом углу торчит кабак. Хуже того, некоторые поневоле принуждены прибегнуть к нему. Мы с Луисом были здоровыми юношами. Мы вовсе не хотели пить. Это было нам не по средствам. А между тем холодная, мокрая погода гнала нас в кабак, где нам приходилось тратить часть наших скудных капиталов на спиртные напитки. Строгие критики заметят нам, что мы могли бы отправиться в Союз христианской молодежи, в вечернюю школу, в общественные клубы или дома для юношества. На это есть только один ответ: мы туда не пошли! Таков неоспоримый факт. Не пошли, да и только. И еще теперь, в настоящий момент, существуют сотни тысяч мальчишек вроде меня и Луиса, которые проделывают с Джоном Ячменное Зерно как раз то, что делали мы с Луисом: у Джона тепло и уютно, он манит к себе пальцем и радушно встречает всякого, подхватывает его под руку и вкрадчиво нашептывает ему на ухо свое гнусное внушение.

Глава XX

Джутовая фабрика не выполнила обещания повысить мне жалованье до доллара с четвертью в день. В ответ на это я, чьи предки по прямой линии участвовали во всех войнах, начиная с давнишней дореволюционной борьбы с индейцами, – я, юный свободный американский гражданин, воспользовался своим правом на свободный труд и покинул фабрику.

Я все еще не отказывался от прежнего намерения найти себе постоянное занятие и потому начал присматриваться, не подвернется ли что-нибудь подходящее. Ясно было одно: неквалифицированный рабочий получал нищенскую плату. Необходимо научиться какому-нибудь ремеслу. Я решил стать электротехником. Спрос на них все более растет. Но каким же образом научиться электротехнике? Поступить в техническую школу или в университет – на это у меня не было средств; да и к тому же я был не особенно высокого мнения о теоретической науке. Я был практик и жил в том мире, где господствовала практика. Кроме того, я все еще верил в мифы, которые являлись необходимой принадлежностью мировоззрения всякого американского мальчишки в мое время.

Ведь мог же мальчишка-лодочник стать президентом[2]2
  Имеется в виду Авраам Линкольн.


[Закрыть]. Любой подросток, поступивший на службу в какое-нибудь торговое или промышленное учреждение, если он бережлив, энергичен, не пьет спиртных напитков, мог сам научиться делу, постепенно подняться, занимая все более и более ответственные должности, и, наконец, стать младшим компаньоном фирмы. А тогда уж стать старшим компаньоном – пустяки: это только вопрос времени. Часто случалось – так говорится в волшебной сказке, – что парню удавалось, благодаря своей старательности и усердию, жениться на дочери хозяина. К этому времени я уже успел твердо поверить в свое умение ухаживать и ни минуты не сомневался, что женюсь на дочери хозяина. В этом я был твердо убежден. Так поступали все мифические юноши, как только становились взрослыми!

Так я решил навсегда проститься с бродячей жизнью. Я отправился на электрическую станцию, снабжавшую энергией одну из линий оклендского трамвая. Меня повели к самому директору. Он принял меня в кабинете, роскошь которого буквально ошеломила меня. Но я все-таки храбро заговорил. Я объяснил ему, что мне хотелось бы на практике изучить электротехническое дело, что я работы не боюсь, что я привык к тяжелому труду, ему нужно только взглянуть на меня, чтобы убедиться в моей силе и выносливости. Я сказал ему, что хочу начать с низших ступеней и своим трудом пробиваться вверх, что я готов посвятить всю свою жизнь этому занятию и своей работе.

Директор прямо просиял. Слушая меня, он заявил мне, что я пойду далеко. Сам он всегда охотно шел навстречу каждому молодому американцу, желавшему пробить себе дорогу. Ведь предприниматели всегда ищут именно таких юношей, как я; но, увы, они очень редко находят их. Мое намерение похвально и достойно всякого уважения. Он сам лично будет следить за тем, чтобы мне была дана полная возможность его выполнить. (А я слушал его, и сердце у меня трепетало, и я думал, не на его ли дочери я со временем женюсь?)

– Прежде чем окончательно выйти на самостоятельный путь и начать изучать более сложные и тонкие подробности профессии, – сказал он, – вам, разумеется, придется поработать в вагонной мастерской, где производится ремонт и установка моторов. (Тут я уже окончательно решил, что это будет именно его дочь, и соображал, много ли у него акций компании.)

– Но, – продолжал он, – вы сами, конечно, понимаете, что не можете начать с должности помощника электротехника, работающего по установке моторов. Это придет позднее, когда вы заслужите ваше повышение. Вы должны в сущности начать с самого начала. Ваши обязанности в вагонной мастерской будут заключаться в подметании пола, мытье окон, общей уборке помещения. Когда вы докажете, что умеете справляться с этими обязанностями, тогда вы можете стать помощником электромонтера.

Я не вполне ясно понимал, каким образом подметание и мытье пола могут служить подготовкой к профессии электромонтера, но из книжек знал, что все начинали с самой черной работы и благодаря своему усердию становились в конце концов владельцами всего предприятия.

– Когда можно начать? – спросил я, стремясь как можно скорее вступить на путь, открывавший передо мной столь блестящие перспективы.

– Но, – сказал директор, – как мы с вами уже условились, вы должны начать с самого начала. Вы не можете сразу попасть в вагонную мастерскую, даже уборщиком. Вы должны раньше пройти через машинное отделение и проработать некоторое время смазчиком.

У меня слегка ёкнуло сердце: на миг мне представилось, что путь, отделяющий меня от его дочери, становится что-то уж очень длинным, но я тотчас же воспрянул духом. Знакомство с паровым двигателем будет мне только полезно: я стану от этого еще лучшим электротехником. Если я буду работать смазчиком в машинном отделении, то мне удастся изучить устройство машин во всех деталях, – я знал, что не упущу такого случая. Господи! Карьера моя представлялась мне в еще более блестящем виде, чем раньше.

– Когда мне явиться на работу? – спросил я глубоко признательным тоном.

– Но, – сказал директор, – вы не можете ожидать, чтобы вас с первого же дня определили в машинное отделение. Вам нужно к этому подготовиться. Нечего и говорить, что вам необходимо пройти через котельное отделение. Впрочем, я знаю, вы сами отлично это понимаете. Вы увидите, что даже подкладывание угля – целая наука, это не пустячок, к которому можно относиться с пренебрежением. Знаете ли вы, что мы взвешиваем каждый фунт угля, который сжигаем? Таким образом мы узнаем достоинство того или иного сорта, который нам приходится покупать; мы до мелочей, до последнего грамма учитываем расходы в каждой отрасли производства. Вместе с тем мы замечаем, какой истопник расходует больше угля и кто, по неумению или небрежности, хуже других использует его. – Лицо директора опять расплылось в улыбке. – Видите, каким важным является пустячный, казалось бы, вопрос об угле; чем лучше вы освоитесь с этим делом, тем лучшим станете работником, более ценным и для нас и в собственных глазах. Ну, а теперь согласны ли вы приняться за дело?

– Когда угодно, – мужественно ответил я, – и чем скорее, тем лучше.

– Хорошо, – сказал он. – Приходите завтра к семи.

Меня повели и показали, в чем будут состоять мои обязанности. При этом мне были объявлены условия работы: десятичасовой рабочий день; работать ежедневно, включая воскресенья и праздничные дни; один свободный день в месяц; жалованье – тридцать долларов в месяц. Не от чего было прийти в восторг! Уже несколько лет тому назад на консервной фабрике я зарабатывал по доллару в день за десять часов работы. Я утешал себя мыслью, что моя работа не ценилась дороже теперь лишь потому, что я все еще был неквалифицированным рабочим. Но теперь пойдет иначе. Теперь я буду работать именно ради приобретения квалификации, чтобы научиться ремеслу, составить себе карьеру и состояние и добиться руки директорской дочери.

И начинал-то я именно так, как полагалось, – с самого начала. В этом-то и была вся суть. Я должен был подавать уголь истопникам, которые сыпали его в топку, и вырабатываемая им энергия превращалась в пар; а пар, в свою очередь, в машинном отделении превращался в электрическую энергию, с которой имели дело электротехники. Без сомнения, с подачи угля начиналось все, – если только, разумеется, директору не вздумается послать меня на копи, где добывался уголь, чтобы я получил более полное представление о происхождении электрической энергии, приводящей в движение городские трамваи.

Работа! Оказалось, что я, до сих пор не отстававший в работе от взрослых мужчин, понятия не имел о том, что называется настоящей работой. Десятичасовой рабочий день! Мне приходилось подавать уголь как для дневной, так и для ночной смены; несмотря на то, что я работал весь обеденный перерыв, мне никогда не удавалось окончить работу раньше восьми вечера. Я работал по двенадцать и по тринадцать часов, и мне здесь не платили сверхурочных, как на консервной фабрике.

Так и быть, сразу открою тайну. Я выполнял работу двух человек. До моего поступления дневную смену обслуживал взрослый, сильный рабочий, а ночную – другой, такой же взрослый и сильный. Каждому из них платили по сорока долларов в месяц. Директор с целью экономии убедил меня исполнять работу двух мужчин за тридцать долларов в месяц. Я воображал, что он помогает мне изучать электротехническое дело. А он попросту сберегал компании пятьдесят долларов в месяц.

Но я-то еще не знал, что заменяю двух рабочих. Никто мне этого не сказал: директор предупредил всех, чтобы никто не проговорился. С каким мужеством я принялся за дело в первый день! Я работал с максимальной быстротой, наполнял железную тачку углем, бегом вез ее к весам, взвешивал, а оттуда катил ее в котельное отделение и опрокидывал на железные листы перед топкой.

Работа! Я делал больше, чем двое, которых я заменял. Те просто возили уголь на тачках и высыпали его на листы. Я же так поступал только с углем для дневной смены, уголь для ночной смены я должен был насыпать кучей у стены в котельном отделении. Помещение это было очень тесное. Первоначально оно предназначалось для рабочего, подававшего уголь для ночной смены. Из-за этого мне приходилось делать очень высокую кучу и насыпать уголь все выше и выше, подпирая его крепкими досками. Под конец я должен был делать двойную работу: сначала высыпать содержимое тачки на пол, а потом подбрасывать его наверх лопатой.

Я весь обливался потом, но ни на секунду не прекращал работы, хотя чувствовал, что начинаю изнемогать. К десяти часам утра я израсходовал столько энергии, что уже почувствовал голод; тогда я быстро вытащил один из толстых двойных бутербродов, которые я принес себе на завтрак, и съел его стоя, не смыв с себя покрывавшей меня с головы до ног угольной пыли; ноги у меня при этом так и тряслись. К одиннадцати я успел съесть весь свой завтрак. Но не все ли равно? Зато я могу теперь работать весь перерыв. И я проработал все время перерыва и весь день. Настали сумерки, а я все еще продолжал работать при электричестве. Ушел истопник дневной смены, пришел ночной. А я все возил и возил уголь.

В половине девятого, еле держась на ногах, я вымылся, переоделся и поплелся к трамваю. До дому было три мили; я получил билет на даровой проезд, но имел право сидеть только в том случае, если окажется лишнее место и никто из платных пассажиров не будет стоять. Я забрался в угол открытого вагона, молясь в душе, чтобы мое место никому не понадобилось. Но трамвай понемногу наполнялся, и не успел я проехать и полдороги, как вошла женщина, для которой уже не хватило места. Я хотел встать, но, к своему удивлению, понял, что не могу. Сидение на холодном ветру точно парализовало мое утомленное тело, и оно буквально приросло к скамейке. Мне еле-еле удалось к концу пути расправить ноющие суставы и мускулы и встать на нижнюю ступеньку вагона. А когда пришло время выходить, я чуть не упал на землю.

Еле волоча ноги, я прошел два квартала и, прихрамывая, вошел в кухню. Пока мать готовила мне ужин, я накинулся на хлеб с маслом. Но я не успел наесться как следует и бифштекс не успел изжариться, как я уже заснул мертвым сном. Напрасно трясла меня мать: ей так и не удалось разбудить меня и накормить мясом. Тогда она позвала отца, и вдвоем они кое-как дотащили меня до моей комнаты, где я, как сноп, упал на кровать. Отец и мать раздели и уложили меня. Утром началась новая мука, когда меня стали будить. Все тело у меня ныло, и, еще хуже, распухли кисти. Я отыгрался на завтраке за пропущенный накануне ужин и, наконец, побрел, прихрамывая, на трамвай, захватив с собой на завтрак вдвое больше, чем в первый день.

Работа! Пусть попробует восемнадцатилетний юноша перещеголять двух взрослых рабочих и перевозить и насыпать больше угля, чем они. Работа! Задолго до полудня я съел весь свой скромный завтрак до последней крошки. Но я твердо решил показать всем, на что способен мужественный юноша, решивший пробить себе дорогу. Хуже всего было то, что руки у меня совсем распухли и отказывались мне служить. Почти все знают, как больно бывает ступить, если растянешь сухожилие. Легко вообразить поэтому, какое это страдание, когда приходится работать лопатой и возить тяжелую тачку при растяжении жил в обеих кистях.

Работа! Сколько раз я опускался, когда никого не было поблизости, и плакал от злости и досады, от утомления и отчаяния. Этот второй день был для меня самым тяжелым. Я выдержал до вечера и закончил работу только благодаря истопнику дневной смены, который перетянул мне кисти широкими ремнями. Он так крепко затянул эти ремни, что получилось нечто вроде гибкой гипсовой повязки. Этот кожаный футляр придал крепости моим кистям и тем самым освободил их от части давления и напряжения. К тому же он так плотно облегал их, что опухоль не могла увеличиваться.

Так я учился электротехнике. День за днем я плелся домой по вечерам и засыпал, не успев поужинать; меня раздевали и укладывали. А по утрам я спешил, прихрамывая, на работу, неся с собой все более и более внушительные завтраки.

Я уже больше не читал и не брал книг из библиотеки. Прогулки со знакомыми девушками тоже пришлось прекратить, я превратился в настоящую рабочую скотину. Я только работал, ел и спал, а мозг мой все время дремал. Это был какой-то кошмар. Работал я ежедневно, считая и воскресенья, заранее мечтая о единственном свободном дне, который мне дадут по прошествии месяца; я решил, что целые сутки пролежу в кровати и буду отсыпаться.

Самое странное в этом то, что за все время я ни капли не брал в рот и о вине даже не вспоминал, хотя знал, что при переутомлении люди почти всегда начинают пить. Я видал такие случаи и сам иногда прибегал к этому после тяжелого труда. Но я так мало склонен был к алкоголизму, что мне даже не приходило в голову искать облегчения в выпивке. Я привел этот пример с целью доказать, что у меня не было ни малейшего врожденного расположения к алкоголизму. Вся суть этого примера заключается в том, что впоследствии, много лет спустя, постоянное соприкосновение с Джоном Ячменное Зерно все-таки, наконец, возбудило во мне тягу к питью.

Я уже не раз замечал, что истопник дневной смены как-то странно на меня поглядывает. Наконец он решился и сказал мне все. Начал он с того, что взял с меня клятву не выдавать его. Директор запретил ему говорить мне об этом, и он рисковал потерять место. Он рассказал мне о двух рабочих, которые работали до меня, один для дневной, а другой для ночной смены. Я получал тридцать долларов за то, за что они получали восемьдесят. Истопник признался, что он открыл бы мне тайну и раньше, но был уверен, что я не выдержу и сам уйду. А теперь он видел, что я попросту вгоняю себя в гроб без всякого смысла. По его словам, я только сбивал цену на труд и отнимал работу у двух людей.

Будучи американцем, да при том еще человеком самолюбивым, я ушел не сразу. Знаю сам, что это было глупо с моей стороны, но я решил не бросать работы, пока не докажу директору, что могу выполнить ее, не сваливаясь с ног. Вот тогда я откажусь от места, а он поймет, какого отличного работника лишается.

Так я и сделал, что было крайне глупо. Я продолжал работать, пока часам к шести не высыпал последней тачки угля. После этого я пошел отказываться от места и вместе с тем и от надежды научиться электротехническому делу путем выполнения работы двух взрослых мужчин за жалованье, которое дается только мальчишкам. А затем я отправился домой, завалился спать и спал круглые сутки.

К счастью, я недолго пробыл на электрической станции и не успел надорваться. Впрочем, мне пришлось после этого целый год носить кожаные ремни в виде браслетов. Эта работа запоем внушила мне полное отвращение к физическому труду. Я попросту не хотел больше работать. Меня тошнило при одной мысли о работе. Даже если я никогда прочно не устроюсь, не все ли равно? К черту всякие попытки изучить ремесло! Куда лучше бродить по миру и веселиться, как я это делал раньше. И вот я опять отправился бродяжничать. На этот раз я отправился на восток, путешествуя в товарных вагонах.