Текст книги "Восстание на золотых приисках"

Автор книги: Джек Линдсей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Стоит, – сказал Дик. – Определённо стоит.

Глава 13. В укрытии

Шейн ушёл из сарая до рассвета. Он сказал, что должен посоветоваться с друзьями о дальнейшем. Всё произошло так внезапно, что, кроме самого побега, ничего не было организовано, но кто-нибудь, несомненно, что-нибудь придумает. Дик, голодный, ждал в сарае и мучился желанием скорее увидеть родителей, успокоить их. Порою ему казалось, что лучше всего сдаться полиции и отбыть наказание, каково бы оно ни было. Затем его снова охватывала жгучая решимость не покоряться…

К приходу Шейна голод и чувство одиночества довели Дика до того, что он почти жаждал сдаться, но, завидев лицо друга, отбросил все сомнения. А когда Шейн вытащил кулёк с хлебом, сыром и куском холодного пирога, Дик почувствовал, что сдача была бы проявлением величайшей слабости и постыднейшим из поступков. Слушая Шейна, он съел всё до крошки.

– Ребята послали меня к Фреду Верну. Он немец, но парень хороший. Один из членов Лиги Реформ. Ты на днях слышал его речь. Он немножко болтун, но всё же на него можно положиться. У него есть друг, миссис Вертхайм, и она тебя спрячет. У неё собственный дом. Слишком рискованно прятаться в сараях и палатках, – тебя обязательно кто-нибудь увидит.

– Но какой вообще смысл прятаться? – спросил Дик, снова пав духом. – Неужели мне придётся всю жизнь прятаться от закона?

– Что за странный вопрос, – ответил Шейн. – Я же тебе говорил, что ребята собираются выступить в бой за свободу! Разве ты не хочешь быть здесь, когда настанет этот день?

– Ну а если не настанет?

– Будь покоен, настанет. Но допустим даже, что нет. В этом случае ты тоже ничего не потеряешь, если спрячешься у миссис Вертхайм. Сперва надо выждать, пока вся эта шумиха уляжется, а затем уже двигаться дальше. Тогда ты сможешь улизнуть в Сидней или Новую Зеландию, и никто даже не посмотрит в твою сторону, словно это не ты; а твои близкие смогут последовать за тобой.

– Ты сообщил им, что я на свободе?

– Да, я сказал одному из ребят, чтоб он передал об этом твоему отцу, – мне самому лучше туда пока не ходить. Полицейские, возможно, следят за всеми, кто приближается к спичечной коробке, которую ты называешь своим домашним очагом. А я не хочу наводить их на свой след.

– Правильно, – сказал Дик. Он встал с места, снова полный смелости и решимости. – Прости, что я так раскис. Но теперь обещаю, что всегда буду заодно с вами со всеми, и это моё последнее слово. Больше я не буду тебе докучать.

– Это ещё не называется докучать! – со смехом сказал Шейн. – Просто заговорил пустой желудок, я по себе знаю.

– Ну, так пошли.

Шейн схватил его за руку.

– Ты, видно, совсем рехнулся, если собираешься идти на улицу днём! Придётся тебе подождать темноты, паренёк. А теперь мне пора идти. Я вернусь только после захода солнца, но кто-нибудь принесёт тебе ещё еды, и что бы ни случилось, – не вылезай из сарая, какой бы сильный припадок бродячей болезни с тобой ни приключился.

– Я не сойду с места. Обещаю тебе, – сказал Дик, и Шейн ушёл.

Дик прилёг, продолжая лихорадочно размышлять, но усталость взяла своё, и он уснул. Вскоре после полудня ему принёс мешочек с провизией юноша канадец, который успокоил Дика, сказав, что через несколько минут будет говорить с мистером Престоном.

– Передай ему, чтобы он не тревожился, – попросил Дик. – И ещё скажи, чтоб он заставил Сандерса проверить крепления.

– Тебе повезло, что ты убежал из кутузки, – сказал канадец. – Ты получил бы по меньшей мере пару лет каторжных работ. Уэстерну дали шесть месяцев за участие в беспорядках, а он даже близко не подходил к «Эврике».

– Я не так уж беспокоюсь за себя, – серьёзно ответил Дик, – но всё-таки хотелось бы знать, чем всё это кончится.

– Не изводись понапрасну, брат. Правительству придётся сдаться, и мы заживём по-новому. Это я знаю твёрдо, а большего и не хочу знать. Мы постараемся уладить всё миром, но если будет нужно, – что ж, уладим по-другому. Ты Кеннеди знаешь?

– Я слышал его речь.

– Он хороший человек. Один из членов Лиги. Когда продажные болтуны начинают говорить о том, что всё надо сделать вежливенько, надо объяснить людям, как неправильно они поступают, – Кеннеди встаёт и поёт:

Увещеваний не слушает враг,

Лучшего довода нет, чем тумак!

– Ну вот, может, если сэр Чарлз Хотхэм не возьмётся за ум, то мы дадим ему хорошего тумака и спросим, нравится ли ему это, заешь его собаки!

После ухода канадца Дик доел принесённую еду, и ему захотелось поразмяться. Он стал бродить по хижине и заглядывать во все щели подряд. Иногда мимо сарая проходили старатели, иногда – женщины, а однажды прошёл полицейский солдат. Дик отпрянул от щели в страхе, что он обнаружен, что биение его сердца или лёгкое посвистывание воздуха при дыхании могут выдать его даже в том случае, если солдат ничего не подозревает. Но всё обошлось благополучно. Солдат больше не появлялся.

Затем Дика напугал мальчуган, который, убив на камне жука, начал бесцельно заглядывать в сарай через самые широкие щели. Хотя Дик знал, что снаружи ничего не видно, он решил, что тот выследил его. Мальчишка подошёл к двери и попробовал её открыть, но Дик уже раньше задвинул засов. Он сидел скрючившись, ожидая, что мальчик начнёт колотить по непрочной стене из древесной коры, и одновременно доказывая себе, что попытка открыть дверь – хороший знак, потому что такой карапуз не решился бы на это, если б не был уверен, что сарай пуст.

После этого мальчик ушёл. Дик стал с нетерпением ждать Шейна, теперь уже убеждённый в том, что шаткие постройки на равнине, наскоро сооружённые из кое-как отёсанных эвкалиптовых досок, коры и мешковины, парусины, дранок и жести, – плохое укрытие от полицейских.

Наконец спустились сумерки, и вскоре пришёл Шейн.

– Я не принёс тебе никакой еды, – сказал он. – Но я думаю, ты достаточно съел, чтобы не умереть с голоду, а если ты мило улыбнёшься, то тебя скоро накормят как следует. Возьми, надень это на себя.

Он бросил Дику свёрнутую одежду. Дик развернул свёрток, любопытствуя, какой костюм ему придётся носить.

– О, Шейн! – вскричал он с отвращением. – Это же девчоночье платье!

– Именно! – ухмыльнулся Шейн. – Влезай в него, мой мальчик!

Дик чуть было не взбунтовался, но, поразмыслив, решил, что лучшей маскировки для хождения по шоссе не придумать, и настоял только на праве носить под юбкой свои штаны.

– Только хорошенько подверни их, – сказал Шейн. – Я сведу тебя к миссис Вертхайм. Она живёт возле гостиницы «Герцогиня Кентская», которой заправляет – о чём ты, вероятно, не знаешь – миссис Спанхейк, старинная приятельница Верна. Берн дал клятву, – вернее, целый десяток клятв, – что миссис Спанхейк можно доверять, а миссис Спанхейк ручается головой за миссис Вертхайм. Но тебе нельзя ходить по дороге в собственном обличье, так что залезай скорее в эти финтифлюшки, а я возьму тебя под ручку и отведу в твоё новое жильё.

– Сколько мне придётся там прожить?

– Надеюсь, недолго. Губернатор отклонил требование делегации. Задал ей перцу. Послезавтра на холме Бэйкери будет общая сходка, так что скоро придёт и твоё время.

С помощью Шейна Дик напялил на себя блузу, нижнюю и верхнюю юбку, шаль и чепец. Башмаки были ему малы, их пришлось разрезать, чтобы он мог всунуть в них ноги. Но Шейн сказал, что лёгкая хромота только украсит Дика.

– У тебя будет грациозная, покачивающаяся девичья поступь. Любой полицейский при виде тебя растает и подумает, что ты напоминаешь ему далёкую возлюбленную. И пора нам уже убираться отсюда. Один из наших парней видел, что поблизости бродил тип, про которого известно, что он осведомитель, чёрт его подери!

Они тихонько выбрались из сарая – причём Дик опирался на руку Шейна – и благополучно вышли на шоссе. Затем им пришлось выдержать испытание в виде сверкающих огней и шумной толпы. Дважды полупьяные старатели пытались остановить Шейна и отпускали замечания насчёт его девушки, но Шейн и Дик продолжали идти быстрым шагом и наконец очутились перед домом миссис Вертхайм.

– Она сдаёт квартиры, – сказал Шейн, – но в данный момент у неё только один постоялец – доктор, янки и хороший парень, телом и душой преданный делу свободы. Ты можешь доверить ему свою жизнь, кошелёк и вообще всё, что у тебя есть при себе.

Стучать в дверь не пришлось. Она сразу же открылась, и Дик с Шейном вошли в дом. Хозяйка выкрутила фитиль керосиновой лампы, которая до этой минуты туско горела на подставке в прихожей, и Дик увидел толстую добродушную женщину. Она внимательно разглядывала его.

– Himmel! Это же настоящая картина! – сказала женщина с сильным немецким акцентом, воздевая к небу пухлые руки. – Козима!

В конце коридора появилась девочка примерно того же возраста, что Дик, со светлыми волосами, заплетёнными в толстые косы, и блестящими синими глазами.

– Да, тётечка?

Дик пришёл в ярость оттого, что Шейн не предупредил его. В одежде девочки он чувствовал себя ужасно глупо.

– Тебе не стыдно, – сказала миссис Вертхайм Козиме, – смотреть на человека, который, даже переодетый, выглядит таким чистеньким и аккуратным? Я уверена, что он впервые в жизни носит юбку и при этом у него вид более аккуратный, чем у тебя, которая носит её с рождения.

Девочка тряхнула головой, её льняные косы подпрыгнули.

– По-моему, он выглядит ужасно, – холодно заметила она, – и смешно.

Дик уже успел покраснеть, но, услышав оценку своей внешности, почувствовал желание выскочить назад на шоссе, какие бы опасности его там ни ожидали. Он попытался укрыться за спиной Шейна, но тот опрокинул его расчёты, вежливо подтолкнув вперёд.

– Не обращайте на неё внимания, – сказала миссис Вертхайм. – Она очень своевольная девица.

– Можно ли ей довериться? – тихо спросил Шейн у миссис Вертхайм.

– Довериться? – повторила она и повернулась к девочке, которая не мигая враждебно смотрела на Дика. – Козима, где был убит твой отец?

– На баррикадах Дрездена, – резко сказала девочка и, к облегчению Дика, отвела от него взгляд. – И я хотела бы тоже быть там, чтобы умереть с ним и бросить вызов тиранам всего мира.

Шейн и миссис Вертхайм улыбнулись в ответ на этот, исполненный энтузиазма, возглас. Но на Дика он произвёл впечатление. Ему казалась прекрасной эта девочка, которая стояла в светлом круге от лампы, откинув назад золотистую головку, и он забыл о ярости, которая охватила его, когда услышал её оскорбительное замечание.

– Отведи его наверх и покажи, где его комната, – сказала миссис Вертхайм. – В мои годы не стоит лишний раз лазить по лестнице.

– Идём! – повелительно сказала Козима.

Не глядя, следует ли он за ней, она поднялась по лестнице. Дик шёл сзади, крепко держась за перила, потому что башмаки спадали у него с ног.

– Вот твоя комната, – сказала она, резко распахивая дверь. – Надеюсь, ты не храпишь?

– Конечно, нет, – возмутился Дик. – Думаю, что не храплю. До сих пор никто не жаловался.

– Ну так и не вздумай начать теперь, – сказала Козима. – Я сплю в соседней комнате, и если кто-нибудь мешает мне заснуть, я готова убить такого человека.

Она угрожающе посмотрела на Дика, и он поразился, что у девочки с таким нежным, округлым лицом может быть столь свирепый вид.

– Я это уже испытала; несколько месяцев назад здесь жил один постоялец, и он храпел.

– Ты его убила? – спросил Дик, к которому теперь, когда Шейн и миссис Вертхайм не могли больше посмеяться над ним, стало возвращаться мужество.

– Он уехал как раз вовремя, – сдержанно ответила Козима. Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась в дверях. – Послушай, ты… как тебя зовут?

– Дик Престон.

– Ну так вот, Дик Престон. Я не думала того, что сказала внизу. Просто мне нужно было поставить её на место. Она цепляется решительно за всё, чтобы прочитать мне мораль. А я не выношу этого. Я ненавижу, когда меня пичкают моралью, поучениями и притчами. Если мне ставят кого-нибудь в пример, я готова убить этого человека. И я просто не выношу уроков музыки. Я с удовольствием убила бы человека, который изобрёл фортепиано; а ты? Я не возражаю против труб, но они не хотят учить меня играть на трубе, они хотят, чтобы я училась играть на фортепиано. Так что, как видишь, я не думала того, что сказала.

– Я рад… – запинаясь пробормотал Дик. – Я…

– Потому что, видишь ли, – сказала она, – ты, по моему, такой хорошенький, что этого не выразишь словами.

И, хлопнув дверью, она шумно сбежала по лестнице.

Глава 14. Приятная передышка

Дик чуть было не отказался перебраться из сарая к миссис Вертхайм, так как думал, что ему будет там очень тягостно. Однако на следующий день – 29 ноября – он вдруг захотел, чтоб события не развивались слишком быстро. Ему понравилась по-матерински ласковая миссис Вертхайм, все интересы которой сосредоточились на кулинарии и Козиме. Он был очарован Козимой. И кроме того, ему удалось немного побеседовать с американцем, доктором Кенворти, человеком, много путешествовавшим и много думавшим.

У доктора Кенворти было что рассказать и о Калифорнии, и о конституции Британии и США, и о народном движении в Европе в 1848 году, во время которого погиб отец Козимы. Козима дополнила его повествование фантастическим описанием революции 1848–1849 годов, в котором не было ни начала, ни конца, и хотя Дик мало что понял из её слов, но всё же был глубоко взволнован.

К тому же миссис Вертхайм замечательно стряпала; Дику никогда ещё не приводилось пробовать блюда, какие она умела готовить; впрочем, даже у самой обыкновенной еды, поданной ею, был совсем особенный вкус.

– Вам нужно прибавить в весе, – сказала она с явным удовольствием. – То-то и оно. Прибавить в весе.

Она вернулась на кухню.

Мир теперь совершенно преобразился для Дика. Всё приобрело в нём новый смысл. Перед мальчиком открылись неведомые дали, и он больше не рассматривал то, что произошло в Балларате, как случайные беспорядки, вызванные обидами нескольких тысяч старателей. Он рассматривал их как звено в цепи непрерывных усилий, прилагаемых людьми во имя мира и справедливости.

Слушая, он думал именно об этом, хотя не мог найти слов для выражения своих мыслей. Происходило нечто великое, и сам он тоже был частью великого. Нечто великое потому, что все усилия добиться свободы каким-то образом объединялись, сплетаясь в силу, которая когда-нибудь станет необоримой.

– Я полагаю, – сказал Кенворти, выставляя вперёд челюсть, – что мы никогда не достигнем полностью того, к чему стремимся. Люди с незапамятных времён кричат о свободе, и всё-таки они ещё очень далеки от неё. Однако всякая малость идёт на пользу дела. Я верю в это. Одно добавляется к другому. И наступит день, когда правда победит. Но даже если этого и не случится, всё равно мы должны продолжать борьбу. Именно борьба делает нас свободными.

– Довольно людям быть рабами, – прервала его Козима, подпрыгивая на софе от распиравшего её желания высказаться. – Я презираю рабов!

– Вы совершенно правы, мисс, – сказал Кенворти. Он снова повернулся к Дику. – Мы свободны, пока боремся, даже если через тысячу лет о нас скажут: «Эти бедняги все были тогда рабами». Да, молодой человек, такова моя философия. Зарубите её себе на носу.

Дик, наотрез отказавшись носить и дальше женское платье, снова надел рубашку и штаны. Однако миссис Вертхайм требовала, чтобы без блузки и чепца он и думать не смел подходить к окнам.

– Кто-нибудь обязательно заметит вас. Вы не женщина, поэтому не знаете, что такое соседи. Женщина, да ещё вдова, сразу поняла бы всё. А впрочем, может, вы и понимаете, раз у вас есть мать; и, надо думать, вы иногда слышите, что она говорит? Большинство людей и живёт-то главным образом на свете для того, чтобы говорить, говорить, говорить, особенно в таком маленьком городке, и если не поостеречься, все они начнут болтать: «У миссис Вертхайм живёт молодой человек, кто бы это мог быть?» И они придут одолжить соли, или спичек, или ещё что-нибудь и скажут: «А кто будет ваш новый жилец, миссис Вертхайм? Не правда ли, красивый парень?» – и всё это с улыбочками, и не успокоятся, пока не докопаются до всего. Но я всюду рассказываю, что к Козиме приехала из Мельбурна подруга, а так как у неё никаких подруг нет…

– Не желаю никаких подруг! Не стану заводить подруг! Противные девчонки!– сверкая глазами, выпалила Козима.

– Как раз это я и хотела сказать, Козима. Зачем тебе нужно было обязательно ввернуть своё слово? Так вот, молодой мистер Престон, поскольку у Козимы нет подруг, никто не станет совать сюда нос, чтобы узнать, которая из них приехала.

Итак, Дик обещал не подходить к окнам, не болтаться в коридоре, не ходить на кухню и не выглядывать во двор. А Козима обещала не выпускать его из виду, чтобы он не забыл об этом.

Позднее в тот же день в городке началось смятение, послышался гул голосов, издалека доносились глухие выстрелы. Кенворти ещё не возвращался, а миссис Вертхайм не разрешила Козиме выйти из дому и разузнать, в чём дело.

– Чем меньше мы будем привлекать к себе внимания, тем полезнее для нас, – сказала она.

Козима и Дик затеяли страстный спор о том, что именно случилось. Дик предполагал, что между конной полицией и старателями произошла небольшая стычка. Козима держалась же мнения, что произошла всемирная революция, направленная против всех тиранов и рабовладельцев. Миссис Вертхайм сказала, что она не видывала такого возбуждения со времени скачек во Флемингтоне, на которых была год назад.

Однако около десяти часов вечера явился Шейн, и Козима сразу же бросилась к нему, требуя, чтобы он подтвердил её догадку о событиях этого дня.

– Вы могли бы ошибиться и сильнее, – сказал Шейн. – Дела идут неплохо. Губернатор прислал войска, чтобы запугать нас. Ребята забросали камнями полицейских и атаковали солдатню из Мельбурна, хотя у тех с собой были две пушки. Это было в лощине Уорренхайт. Они отрезали обоз и перерыли несколько повозок в поисках ружей и патронов. Но, к сожалению, им не повезло. Там было только продовольствие и обмундирование и всякие такие вещи. Они преследовали войска почти до ворот правительственного лагеря. Но потом оттуда на них ринулись конные полицейские и ранили нескольких наших. Мы отошли, а солдаты залезли обратно в лагерь, и, надо сказать, вид у них был плачевный.

– Сколько вы убили? – с восхищением спросила Козима.

– Ну, чтобы быть точным, мисс, – сказал Шейн, – должен признаться, – ни одного. Хотя нескольких ранил.

– Они наёмники тирании! – воскликнула Козима, и глаза её засверкали.

– Ну-ну, не растравляй себя, а то у тебя будет несварение желудка, – сказала миссис Вертхайм. – Я бы не позволила тебе есть и яблочный пирог и драчену, да ещё после ростбифа, если б знала, что ты потом договоришься до такого состояния. Теперь ты не будешь спать целый месяц.

– Неправда! Отвратительная неправда! – ответила Козима и добавила с торжеством: – Я никогда не сплю. Я и не думаю спать, пока не будет провозглашён Свободный Мир.

– Осторожнее на поворотах, – сказал Шейн, почёсывая затылок. – Мы сделаем всё для вас, что сможем, мисс, но вам придётся туговато, если на это потребуется год или вроде того.

– Но ведь года не потребуется, правда? – обратилась Козима к Дику.

Дик покраснел.

– Конечно, нет.

Он знал, что Шейн в душе смеётся над ним, и хотя готов был признать, что высокие принципы Козимы выглядели иногда ребяческими в применении к действительности, всё же не мог согласиться с Шейном и миссис Вертхайм, которые явно считали их смешными.

– Ну, оставим пока политику в покое, – сказала миссис Вертхайм. – У меня в печке вкусный пирог, и, может быть, мистер Корриген согласится разделить с нами наш скромный ужин.

– Безусловно, – отозвался Шейн, – и вот доказательство моей правоты, когда я говорил, что у вас золотое сердце и проницательность патера Мак-Гайра. Впрочем, прошу прощения, вы, наверно, не знаете его. Он был священником в моей деревне и нагонял на меня ужас в детстве, потому что от него нельзя было ничего утаить. Никогда не забуду дня, когда я стоял, дрожа, перед ним, а он орал: «Не вздумай врать, Корриген, говори, что ты прячешь в шапке!» Я ему говорю: «Ваше преподобие, там только большая картофелина, которую я подобрал на дороге», – а он в ответ: «Теперь я понимаю, почему у меня так плохо уродился картофель». Ох, он был великий человек!

– И молодому мистеру Престону тоже надо перекусить. – Миссис Вертхайм благожелательно улыбнулась. – Он растёт и нуждается в питании. Ему это необходимо. В его возрасте нужна пища, которая укрепляет кости.

– В моём тоже, – сказала Козима.

– Ни в коем случае, – возразила миссис Вертхайм. – Ты и так съела больше, чем нужно, и теперь не будешь спать всю ночь.

– У меня столько же костей, сколько у него, – возмутилась Козима. – Если вы не дадите мне есть, я больше никогда не буду заниматься музыкой. Изрублю топором фортепиано. Убью учителя, пусть даже это будет милый и добрый герр Бромбергер и пусть у него будет пятеро детей, которых я ненавижу!

– Ну ладно, так и быть на этот раз, – со вздохом согласилась миссис Вертхайм. – По случаю гостей. Но ты ведь знаешь, как ты мучаешься от несварения.

И, прежде чем Козима успела открыть рот, миссис Вертхайм вышла из комнаты.

– Какая бесстыдная ложь! – сказала Козима. – У меня в жизни не было несварения. Ни единого раза. Она это говорит, чтобы унизить меня.

– Не принимайте это близко к сердцу, – сказал Шейн. – У меня, признаюсь, много раз было несварение.

– Да, но вы – мужчина! – топнув ногой, воскликнула Козима. – Мужчине всё можно. Не то что девочке. Ох, если бы я была мужчиной!

– Ну-ну! – сказал Шейн. – Вы же взяли верх над вашей тётей. Вам дадут кусок пирога.

– Да, это верно, – сразу утешилась Козима.

Дик никак не мог решить, была ли Козима вправду самой красивой девочкой на свете или ему это казалось: до сих пор он ещё ни разу не вглядывался ни в одну девочку. И он дал себе слово внимательно рассматривать всех, кого он встретит, чтобы собрать материал для сравнения.

– Сыграй нам, Козима! – крикнула миссис Вертхайм из коридора.

– Не хочу! – отозвалась Козима. Потом она обратилась к Дику и Шейну: – Я раз слышала человека, который замечательно играл на фортепиано. Он изображал грозу, и это была настоящая гроза. Но как я ни стучу по клавишам, у меня всё равно так не выходит, хотя, – добавила она с гордостью, – однажды я даже порвала струну.

– Пожалуйста, сыграйте нам что-нибудь, – сказал Шейн, опередив Дика, который тоже хотел попросить Козиму об этом, но был обескуражен её явным отвращением к фортепиано. – Только не грозу, а что-нибудь помелодичнее.

– С удовольствием.

Козима подошла к инструменту, села на табурет, сгорбилась и подняла руки, плотно прижав локти к бокам и неуверенно растопырив пальцы. Она громко и очень тщательно отбарабанила песню: «На ней был веночек из роз».

– Отвратительно, правда? – спросила она.

– Да нет, что вы, милая барышня. Так же красиво, как и ваше личико, – ответил Шейн. – Именно эту песню я люблю слушать после драки с полицейскими и солдатней. Сыграйте её нам ещё раз.

Козима снова заиграла, – так же тщательно и без всякого выражения.

– Помоги мне накрыть на стол, Козима! – позвала миссис Вертхайм.

– Не хочу! – ответила Козима.

– Я очень голоден, – бросил вскользь Шейн.

– Ах, бедняга, вы голодны? – Козима вскочила с табурета. – Сейчас помогу тёте побыстрее управиться с ужином.

Она выбежала из комнаты.

– Забавное существо. – Он снисходительно покачал головой. – Девочка, – что с неё возьмёшь!

Дик воззрился на него, потрясённый тем, что человек может быть так слеп.

Глава 15. Восстание

Следующий день прошёл так же приятно. Невозможность принять участие в сходке старателей на холме Бэйкери огорчила Дика меньше, чем огорчила бы в прежние дни, когда рядом с ним не было Козимы. Зато Козима очень волновалась и хотела тайком удрать из дому.

– Я переоденусь мальчиком, – предложила она, – а ты снова оденься девочкой, и нас никто не узнает.

– Правильно, не узнают, – заметил Дик, – и меня не пустят на сходку.

Кенворти вернулся домой, не дождавшись окончания сходки, и рассказал Дику, что старатели водрузили на флагштоке знамя восстания – Южный Крест. Оратора, призывавшего действовать только увещеваниями, чуть не разорвали на клочки. Старатели были разгневаны и полны воли к действию. На сходке было принято несколько резолюций. В одной из них осуждались слова помощника главного судьи в Мельбурне, который назвал порочной и преступной борьбу английских и ирландских рабочих за лучшие условия жизни.

Потом явился Шейн. Он рассказал об остальных резолюциях. Старатели избрали исполнительный комитет Лиги Реформ. Был составлен протест против поведения военных, которые вводили в мирные посёлки отряды солдат с примкнутыми штыками и приказывали полицейским и солдатам стрелять в народ, не прочитав предварительно вслух закон о мятежах. Была также осуждена вся система выдачи лицензий. Старатели единогласно решили сжечь все лицензии и наотрез отказаться от новых. Что сможет сделать правительство с десятками тысяч нарушителей закона о лицензиях?

– И мы их действительно сожгли, – рассказывал Шейн. – Вам бы надо было посмотреть, как проклятые бумажки летели в огонь – сотни и сотни этих бумажек! Неплохо было погреть руки у такого костра. И конечно, старатели во всех других крупных поселениях последуют нашему примеру. Пришёл конец тирании военщины.

– А как, по-твоему, отнесётся к этому правительство? – спросил Дик.

– Придётся им на всё согласиться не поморщившись, – ответил Шейн. – Что они ещё могут сделать?

– Нет, они не подумают соглашаться, – спокойно возразил Кенворти. – Всё не так просто. Кого поддерживает правительство? Английских землевладельцев. Кто входит в законодательное собрание? Ставленники правительства и представители скваттеров – людей, которые заграбастали всю землю и во что бы то ни стало желают сохранить за собой свои огромные поместья. Они будут бороться с вами до последней крайности. Дело не в том, что нравится полицейским и солдатам, а в том, что им прикажут делать.

– Ну и что же из этого следует? – спросил Шейн.

– Боритесь и победите! – Кенворти хлопнул Шейна по спине. – Я с вами до конца.

При таком обороте событий Дик почувствовал к ним новый прилив интереса. Ему хотелось знать, что предпримут власти. На следующее утро Козиму отправили за покупками и за новостями. Вернувшись, она сообщила, что полиция и солдаты предприняли новую проверку лицензий, ещё более беспощадную, чем в прошлый раз. Старателей арестовали скопом, прогнали по всей долине и обошлись с ними грубее, чем когда бы то ни было.

– Я слышала такую страшную историю! – продолжала Козима. – Её рассказал в лавке один человек. Священник. Он рассказал, что отправил своего слугу отнести собранную среди благотворителей еду голодающим старателям. Полиция арестовала слугу, хотя он вовсе не был старателем. Он слабый калека и поэтому попросил, чтобы его не тащили через всю долину, а отвели прямо в суд, и тогда конный полицейский свалил его на землю и избил. В конце концов суд приговорил его к пяти фунтам штрафа, а когда священник заплатил их, слугу снова вызвали в суд и обвинили в нападении на полицейского и снова приговорили к пяти фунтам штрафа.

Диком овладела утихшая было ярость. Он шагал взад и вперёд по комнате.

– Я не могу оставаться здесь, когда кругом происходят такие события! – сказал он. – Пусть меня узнают, но я должен идти.

Козима подбежала к нему, обняла и расцеловала.

– Мой герой! – воскликнула она и тут же окатила Дика холодной водой, добавив: – Я бы хотела расцеловать вас всех!

Дик поспешил к холму Бэйкери. Отряды полицейских и солдат, предшествуемые цепями стрелков и охраняемые с флангов кавалерией, построившись в боевые порядки к югу от правительственного лагеря, шли теперь на прииски. Старатели отступали, временами останавливались, но задержать противника не могли. Взяв пленных, полицейские вернулись в лагерь. К тому времени, когда Дик добрался до холма Бэйкери, там уже снова развевалось синее, усеянное серебряными звёздами знамя повстанцев.

На холме Дик увидел толпу людей, полных энтузиазма.

Питер Лейлор, не расстававшийся с винтовкой, стоял на пне, откуда произносились речи, и кричал:

– Стройтесь, ребята!

Старатели торопливо сбегались, держа в руках такое оружие, какое им удалось раздобыть, и, повинуясь словам и жестам Лейлора, строились в длинные неровные ряды. Дик встал в ряд, самый близкий к Лейлору. Незнакомый человек заносил в книгу названия образовавшихся отрядов и имена их командиров.

Дик видел, как к Лейлору подбежал итальянец Рафаэлло. Лейлор взял его за руку и показал на группу невооружённых немцев и итальянцев.

– Синьор, мне нужен как раз такой человек, как вы. Скажите этим джентльменам, что, если они не могут раздобыть огнестрельное оружие, пусть каждый возьмёт кусок железа дюймов шести в длину и прикрепит к дубинке. Такой пикой они вполне смогут пронзить тиранов насквозь.

Рафаэлло отвёл своих людей в сторону и передал им указание Лейлора. Раздались оглушительные крики, угрожающие и весёлые. Люди бегали взад и вперёд, спорили, ободряли друг друга, делились новостями, обращались к Лейлору за подтверждением какого-нибудь приказа или за помощью в затруднительном положении. Только что назначенные командиры ревностно обучали своих людей начаткам военной дисциплины. Вооружённые старатели, дефилируя перед Лейлором, произносили слова присяги повстанцев:

– Клянёмся Южным Крестом нерушимо стоять. друг за друга и бороться, защищая наши права и свободу!

Дик увидел Шейна и вышел из рядов, желая перемолвиться с ним словечком. Шейн обменялся с Диком рукопожатием и дал ему револьвер.

– У меня их два, малыш. – Он толкнул Дика к крупному румяному немцу. – Знаменитый борец за свободу Фред Верн, а это патриот Дик Престон.

– Искренне рад знакомству с тобой, товарищ! – сказал Верн, стискивая ручищей руку Дика, а потом потрясая длинной шпагой. – Пришёл час расплаты с угнетателями. Я, Фредерик Верн, клянусь в этом. Горе тому, кто встанет на моем пути. Месть моя будет ужасной, и говорю я это в здравом уме и твёрдой памяти. Дрожите, деспоты земли, ибо Фредерик Верн обнажил свою шпагу. Пусть исполнится правосудие даже наперекор небесам.

Потом он понизил голос и доверительно сказал Дику:

– Я храбрый, очень храбрый человек. Почему мне не признаться в этом? Ты сам увидишь. Ты тоже не из робких. Для такого малыша ты исполнен доблести, и я жму тебе руку с большим восторгом.

– Пойдём познакомимся с Лейлором, – сказал Шейн, уводя Дика.

Верн на прощание помахал им шпагой. Кричали командиры, проверяя по спискам своих людей. Кто-то стрелял из револьвера.

Лейлор стоял на пне, озираясь по сторонам. Когда Шейн с Диком подошли к нему, он слез с пня.