Текст книги "Восстание на золотых приисках"

Автор книги: Джек Линдсей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Дику приходилось слышать имя Макфая, хотя его самого он ни разу не встречал. Макфай был старый попрошайка, живший в сарае неподалёку от китайского квартала и занимавшийся тем, что вынимал столбы из заброшенных выработок; однако поговаривали, что помимо этого занятия у него были и другие, менее почтенные: он не гнушался ни доносами, ни ростовщичеством, ни продажей краденого, ни организацией мелких краж, ни торговлей опиумом.

– Пошёл вон, собака! – повторил Шейн.

Но Макфай и не думал повиноваться. Он неуклюже затрусил рядом с юношами, которые ускорили шаг, стараясь отделаться от него.

– Вы так от меня не отвяжетесь, – заскрипел он. – Пусть я стар. О да, пусть я стар и слаб и никому на свете не нужен, но если вы хотите перегнать меня, ребятишки, то вам понадобится лошадь, хорошая сильная лошадь, вроде той, которую вы украли вчера у лейтенанта Дальримпла.

Шейн и Дик остановились и молча смотрели на Макфая. Макфай же, хрипя, опёрся о столб и свесил голову набок.

– Что это значит? Выкладывай! – произнёс наконец Шейн. – Я не стал бы угрожать старому человеку, но не думаю, чтобы тебя можно было считать человеком. Выкладывай, говорят тебе!

– Я – бедный старик, – сказал Макфай, воздевая руки к небу. – Жизнь у меня тяжёлая, и вы видите, какие на мне лохмотья, хотя я дожил уже до седых волос. Иной раз я сам удивляюсь, как у меня душа не расстаётся с телом. Вы, верно, слыхали, молодые люди, что я иногда ссужаю деньги под залог. Разумеется, когда у меня есть кой-какие деньжата, а это случается не часто. Иногда я продаю невыкупленные залоги. Дело чистое, тут ничего не скажешь.

– Говорят тебе, выкладывай! – вышел из себя Шейн. – Выкладывай сейчас же, а не то пожалеешь, клянусь своей душой!

– А разве я не выкладываю? – спросил Макфай, съёжившись и обращаясь к Дику. – Замолвите за меня словечко, мистер Престон. Ваш ирландский друг нагнал на меня страху. Он не слушает того, что я говорю, и только кричит: «Выкладывай!», и теперь я совсем запутался.

– На что вы намекаете? – спросил Дик; у него, как и у Шейна, чесались руки проучить мерзавца, но его останавливали возраст старика и та насмешливая злая сила, которая чувствовалась в нём.

– И этот тоже! – захрипел Макфай. – О небо, сколько неблагодарности в этом мире!

Шейн угрожающе двинулся к нему.

– Я хочу только кое-что продать вам, – заговорил Макфай, прикрывая лицо руками. – Я же вам сказал, что люди мне приносят иногда в залог вещи. У меня-то обычно нет денег, но мой хозяин даёт мне взаймы, если дело того стоит. Как раз сейчас у меня есть кое-какие невыкупленные вещи. Итак, молодые люди, разве одному из вас не хочется купить прекрасную пару браслетов? Мне нужно найти покупателя, понимаете?

– Браслеты? – свирепо повторил Шейн. – Золотые или серебряные?

– Нет, нет! – прогнусавил Макфай, набираясь храбрости. – У некоторых типов странные вкусы. Вы ведь знаете. Речь идёт о стальных браслетах.

Дик и Шейн безмолвно переглянулись. Итак, Макфай каким-то образом раздобыл наручники. То ли он рыскал по прииску накануне ночью и видел, как их прятали, то ли ему рассказал об этом другой жулик, вор или осведомитель, какой-нибудь шпик из той банды, которую, как говорили, он возглавлял.

– Не смотрите на меня так, – продолжал Макфай. – Бесполезно думать о том, как хорошо было бы прикончить меня. Не воображаете же вы, что я настолько глупый старик, чтобы в мои лета прийти сюда, не приняв никаких мер предосторожности. – Он злобно зашипел. – О нет, я оставил у одного своего друга записку, которую он отнесёт в правительственный лагерь, если я исчезну. Понятно?

– Назови свою грязную цену, – с презрением сказал Шейн.

– Двадцать фунтов, – ответил Макфай. – И не говорите, что это дорого. Вы знаете, что в лагере я могу получить больше. Но я предпочитаю обделывать свои делишки с друзьями. Живи и жить давай другим, – говорю я. – Я-то сам не собираюсь нести их в лагерь, но если вы не заплатите двадцати фунтов, владелец потребует их назад, и вы, конечно, понимаете не хуже меня, куда он пойдёт и что сделает.

– У меня нет двадцати фунтов, – сказал Шейн. – А у Дика, как тебе известно, вообще нет ни фартинга.

– Но у вас есть друзья, у вас есть разные возможности, – захихикал Макфай. – Как бы я хотел быть таким сильным молодым парнем, как вы! Я бы живо раздобыл жалкие двадцать фунтов. Но спешить некуда. Даю вам сроку до завтрашнего вечера. Принесите деньги ко мне домой. Я буду ждать вас. И не забывайте про записку, которую я оставил там, где вы её достать не можете. Если со мной что-нибудь случится, она попадёт прямо в руки к правительственным комиссарам. Доброй ночи, молодые люди.

Он заковылял по переброшенным через канаву доскам и исчез в тени лачуги.

– Что же нам теперь делать? – спросил наконец Дик.

– Понятия не имею, – ответил Шейн. – Если б дело было только во мне, я бы удрал в Новый Южный Уэльс. Но он знает, что ты не можешь этого сделать, чёрт его подери. Идём, незачем стоять тут. Придётся нам пораскинуть мозгами до завтрашнего вечера, вот и всё.

Глава 8. Лачуга Чёрного Макфая

Когда назавтра в полдень Дик с Шейном снова встретились, ни один из них ещё не придумал способа перехитрить Макфая.

– Я избил бы этого старикашку, как собаку, – свирепо сказал Шейн. – Но вполне возможно, что он вправду оставил письмо для полиции.

– Боюсь, что тебе не собрать двадцати фунтов, – сказал Дик. – Мне противно даже думать о том, чтобы откупиться от него; но что же нам остаётся делать?

– Мне не достать столько денег, даже если бы я и захотел, – ответил Шейн. – Мы сейчас в пустой породе, золотом не пахнет, а из моих компаньонов ничего не извлечь. Адамс – такой тип, что не даст посмотреть на деньги, даже если от этого зависит твоя жизнь; Хикс же готов отдать последнюю рубашку; но у него ничего нет. На прошлой неделе он проиграл в карты всё, что у него было.

После этого они разошлись по своим участкам, и Дик, поднимавший из шахты бадьи с жёлтой глиной и гравием, с каждой минутой становился всё мрачнее. Если его поймают, то, несомненно, приговорят к долгому заключению, и тогда он не сможет больше присматривать за домом. Его не столько пугало заключение в тюрьму, сколько горе, которое он причинит отцу и матери. Что они станут без него делать? Они будут считать себя обесчещенными. Отец совсем потеряет голову, начнёт прислушиваться к советам первого встречного и будет бродить с одного прииска на другой; мечта матери о спокойной жизни станет ещё менее осуществимой.

Дик поклялся, что если он выпутается из этой истории, то никогда больше не станет ввязываться в политику. Он забыл, что его увлекло чувство, двигавшее огромной массой старателей, которые выступили против несправедливости, и мог теперь думать только о том, что в своём эгоизме навлёк беду на любящих родителей.

Поужинав тушёным мясом, он ускользнул из дому. Пусть родители думают, что он, как обычно, бродит меж костров и соседних палаток, прислушиваясь к песням и россказням старателей. Когда Дик разыскал Шейна, тот печально сидел на куче глины, взявшись руками за голову.

– А, Дик Престон, – сказал Шейн, – в хорошенькую историю я тебя втянул! От души сожалею обо всём, что случилось. За себя я не беспокоюсь, но мне тяжело думать, что я принёс несчастье твоим близким, которые приглашали меня к своему столу. Что касается меня, я лучше бы дал себя дважды повесить, прежде чем уплатить старикашке хоть один фартинг, но ради тебя я попытался раздобыть немного золота. Пока у меня всего около десяти фунтов. Впрочем, возможно, и этого хватит, чтобы заткнуть ему глотку.

Они отправились в китайский квартал. Макфай жил в сравнительно добротно построенном сарае, который был брошен хозяевами после прибытия китайцев. Стараясь не привлекать к себе внимания, Дик и Шейн свернули на тропинку, по шатким доскам перебрались через булькающую грязь и приблизились к сараю. Сквозь щели в стенах наружу пробивался слабый свет. Они постучались в дверь, и Макфай впустил их с такой быстротой, словно поджидал их, стоя у входа.

– А, вот и вы! – Он потёр костлявые руки. – В самое время. Люблю разумных людей. Потому что я и сам разумный человек. Не старайся пробиться сквозь тернии. Да, Библию я знаю. Не старайся пробиться сквозь тернии. Это ещё никому не приносило пользы. В этом коротком совете скрыта мудрость, высшая мудрость. Я снимаю перед ней шляпу. И я рад видеть, что вы, молодые люди, не собираетесь делать глупости. Садитесь.

Он указал им на неотёсанную деревянную скамью, а сам уселся в старое кресло, из-под обивки которого торчали пучки конского волоса. На столике рядом с креслом стояла лампа, и свет, падавший на лицо старика, подчёркивал его отвратительное уродство – запавшие глаза, густые косматые брови, длинный тонкий нос, тонкие бледные губы. Растрёпанная борода была грязно-жёлтого цвета, с густой проседью.

Дик и Шейн молча глядели на него, но он, казалось, больше не собирался говорить. Он сидел, что-то бормоча себе под нос, иногда кивая головой и потирая сложенные руки.

– Послушайте, Макфай, – начал наконец Шейн, тщетно ожидавший, что тот скажет ещё что-нибудь. – Мы хотим выяснить ваше предложение.

– Да, да, выяснить, – мягко и вкрадчиво сказал Макфай. – Именно так. Выяснить. Если хотите, можете курить, молодые люди.

– Вы говорили о браслетах, – продолжал Шейн, твёрдо решив так или иначе довести дело до конца. – Что вы имели в виду?

Макфай не поднял глаз и только пошевелил сложенными пальцами на коленях. Дик и Шейн ожидали, что он опять скажет какую-нибудь раздражающе двусмысленную фразу. Но он опустил веки и по-прежнему мягко ответил:

– Ну конечно наручники. Наручники, которые защёлкнулись на ваших запястьях после того, как вы были арестованы за буйное поведение. Наручники, распиленные вашим молодым дружком после того, как он напал на полицейских её величества, которые находились при исполнении обязанностей, и набросился на офицера, который теперь в госпитале. Конечно, наручники.

Дик и Шейн, уже привыкшие к тому, что он ходит вокруг да около, были озадачены этими прямыми словами.

– Я уплачу вам за них десять фунтов, – с усилием произнёс Шейн, скрипнув зубами.

– Двадцать фунтов, – поправил Макфай прежним мягким, бесстрастным голосом.

– Я не могу достать двадцать, будь вы прокляты, – теряя терпение, сказал Шейн.

– Двадцать фунтов, – повторил Макфай; лицо его искривилось подобием улыбки, он поднял указательный палец и укоризненно погрозил Шейну. – Мы сговорились на двадцати фунтах. Не стыдно вам пытаться обмануть бедного, беззащитного старика?

– У меня их нет! – воскликнул Шейн.

– Кто может достать десять, может достать и двадцать, – спокойно ответил Макфай. – В банках и в кассах лавочников их сколько угодно.

– К тому же, – продолжал Шейн, пропуская мимо ушей совет Макфая, – откуда нам знать, что вы будете держать язык за зубами после того, как вернёте наручники? Вы всё равно сможете пойти и донести на нас.

– Конечно, мог бы, – кивнул головой Макфай. – Только я не пойду на это. Я – деловой человек. И конечно, не я – главный. Я только исполнитель, который должен сбыть наручники. Я буду нем как рыба. А так, как вы говорите, дела не делаются. Это уничтожило бы торговлю. Не осталось бы доверия. Спросите любого банкира или лавочника. Они вам скажут, мистер Корриген, что ничего нет ценнее в делах, чем это самое доверие, о котором вы сейчас говорили. – Он снова погрозил пальцем. – Платите, и вы в безопасности.

Шейн молчал, и через некоторое время Макфай опять забубнил:

– Власти уже схватили трёх человек по подозрению; теперь им требуется кто-нибудь, против кого есть настоящая улика. А распиленные наручники и есть настоящая улика. Такая, какую любят судьи и присяжные. У властей глаза на лоб полезут, если кто-нибудь явится к ним с чистеньким вещественным доказательством и скажет: «Посмотрите, что спрятали при мне Дик Престон и Шейн Корриген под кучей пустой породы». Это было бы получше любых свидетельских показаний. Кто может с уверенностью сказать, кого именно он видел во время свалки, при которой тысячи людей орали как оглашённые? Адвокаты живо заговорят об ошибках и алиби, присяжные скажут: «Это дело подстроенное». А вот наручники заставят мельбурнских присяжных иначе отнестись ко всему. Не так ли? Какой смысл идти и заявлять, что кто-то видел, как двое ребят закапывали наручники? Полиция сразу спросит: «Ну а где наручники? Где улики? А?»

Закончив свою длинную речь, Макфай чихнул, закашлялся и стал шарить под столом. Нащупав бутылку, он вытащил её и поднёс ко рту, потом, отпив глоток, поставил бутылку на место и вытер рот волосатой тыльной стороной руки.

– Я не предлагаю вам, молодые люди, – захихикал он. – Вино до добра не доведёт. Кто пьёт, тот делает вещи не по душе закону. Не так ли?

– Послушайте, – яростно начал Шейн, но, с трудом взяв себя в руки, продолжил довольно спокойно: – У меня есть для вас десять фунтов. Берёте их?

– Двадцать фунтов, – повторил Макфай, и голос его снова стал мягким и вкрадчивым.

– Да падёт на вас проклятие Кромвеля, если вы хоть раз повторите это! – закричал Шейн, вскакивая с места. – Возьмёте вы десять фунтов наличными, с тем что остальные я отдам через несколько дней?

– Долго я ждать не смогу, – сказал Макфай. – Блюдо остынет. Судья скажет: «Почему вы не пришли раньше, милый мой?» Они ведь тоже понимают.

– Завтра вечером, – попросил Шейн, бросив тревожный взгляд на Дика, который на протяжении всей этой беседы принуждён был сидеть как беспомощный зритель.

Макфай призадумался.

– Идёт. До завтрашнего вечера. В такое же время. Но давайте сюда всё, что у вас есть. А если не принесёте остальные, то потеряете и то, что уже уплатили. Ясно?

– Ясно! – мрачно сказал Шейн. – Держите.

Он выложил на стол несколько монет и мешочек с золотым песком. В этот момент снаружи послышались шаги, Макфай мгновенно сгрёб деньги и песок и спрятал у себя за пазухой; повернувшись в бешенстве к Дику и Шейну, он подозрительно взглянул на них. Но увидев, что они поражены и встревожены не меньше, чем он сам, Макфай поспешно поднялся с кресла и заковылял в глубь комнаты.

– Ступайте туда, – сказал он, откидывая полог из мешковины.

Глава 9. Убийство

Они зашли за полог и очутились в алькове, заставленном крадеными, как решил Дик, вещами: часами, кувшинами, цветочными горшками, вазами, одеждою. Заглянув в комнату через дыры в пологе, они увидели, что Макфай подошёл к двери.

– Сюда нельзя, – грубо сказал он. – Уходи. Я сегодня нездоров. Делами не занимаюсь.

Но гость не обратил внимания на эти слова, оттолкнул Макфая и вошёл в сарай.

– Ах, это ты, Томми? – сказал Макфай уже не раздражённым, а льстивым голосом. – Но всё-таки я сказал правду, что мне сегодня нездоровится. Я не могу уделить тебе время…

Вошедший – худощавый, широкоплечий мужчина с длинными, нелепо болтающимися руками и лицом, указывавшим на происхождение от европейца и китаянки, – ничего не ответил. Он оглядел комнату, а затем уселся в кресло.

– Это моё место, – ворчливо запротестовал Макфай. – Не садись сюда, Томми. Пересядь куда-нибудь. Ну вставай же!

Томми не двинулся с кресла и ничего не ответил. Он сидел, разглядывая Макфая прищуренными глазами сквозь полуопущенные веки; пряди иссиня-чёрных волос свешивались ему на уши.

Макфай встревожился ещё сильнее.

– Ладно, Томми. Можешь немножко посидеть в моём кресле. Только нехорошо обращаться с бедным стариком в его собственном доме, как с собакой. Ну, давай, Томми, скажи, по крайней мере, что-нибудь. Что у тебя на уме?

Появление нового пришельца, видимо, так встревожило старика, что он забыл о Дике и Шейне; но, спросив, что у Томми на уме, он как будто вспомнил о них, потому что, вместо того чтобы повторить вопрос, отступил назад и невнятно заговорил:

– Нет, не отвечай мне, Томми. Я знаю, что ничего плохого. Только ты раньше никогда так не обращался со мной в моём собственном доме. Но я не сержусь. Выпей, Томми, а потом уходи. Говорю тебе, что мне нужно поспать…

Томми по-прежнему сидел безмолвно и неподвижно. Макфай снова подошёл к нему, бормоча:

– Мне нужно поспать, Томми. Ты мешаешь мне лечь в постель.

Наконец Томми вытянул ноги и зевнул.

– Ты никогда не спишь, – сказал он. – Чёрту не нужно спать.

Макфай продолжал бормотать. Томми ткнул в него пальцем.

– Эй, ты! Ты думал, Томми в Джилонге!

Он сплюнул. Затем стал шарить под столом, нашёл бутылку джина и стал пить, ставя её в промежутках между глотками себе на колени.

– Бери её, Томми, – вертясь вокруг него, плаксиво протянул Макфай. – Всю бутылку. Можешь взять её. Мне не жалко бутылки джина для такого старого друга, как ты.

– Смотри, какой добрый стал! – сказал Томми резким, невыразительным голосом, отбрасывая назад длинные волосы.

– Хватит, Томми! Говорю тебе, – я болен. Ты что, сам никогда не болел и поэтому мне не веришь? Не пожелаю тебе таких дьявольских болячек, как у меня! Я хочу спать.

– Как ты можешь спать, когда у тебя такие болячки? – насмешливо спросил Томми.

– Я хотел сказать, что попытаюсь уснуть, забыть о них.

– Так иди спать, – ответил Томми и снова сплюнул.

– Я не могу спать при свете, – сказал Макфай. – Неужели у тебя совсем нет жалости?

– Тогда погаси свет.

Макфай попытался засмеяться.

– О, да ты, как видно, шутник, Томми! Тебе захотелось пошутить. Ну а теперь иди домой, в свою палатку.

– Томми будет теперь жить здесь.

Макфай бродил по комнате, бормоча себе под нос и не зная, что предпринять.

– Как идёт новая работа? – спросил Томми, снова отпив из бутылки.

– Какая новая работа? – в свою очередь спросил Макфай тоном оскорблённой невинности. – Я, как всегда, роюсь немного в заброшенных выработках у реки – вот и всё.

Томми тихонько захихикал.

– У тебя есть наручники. Скоро ты будешь сам носить их, если не станешь осторожней.

Макфай остановился перед ним, судорожно дёргая руками.

– Что ты сказал?

Томми не ответил и снова погрузился в непроницаемое молчание.

Затем он взглянул на Макфая.

– Ты сказал, – тебе плохо. Я слышу тебя. Ну, так Томми тоже плохо. Плохо из-за тебя. Ты его надул. Но он за тобой следил, Макфай. Ты слишком часто его надувал. Делись и делись поровну. Это здорово получалось, не так ли? И Томми верил тебе, как проклятый дурак. Как насчёт той половины, которую ты забрал у него после маленького дельца на складах Колак?

– Держи язык за зубами!

– Томми всё равно, если у стен есть уши. Он пришёл говорить в открытую, Макфай. Придётся тебе потерпеть.

– У меня не было времени сказать тебе об этих наручниках, – закудахтал Макфай. – Убей меня на месте, если это не так. Ты слишком быстро ушёл. Я собирался поделиться с тобою. Ты напился, а теперь думаешь, что я тебя надул. Тебя надувают там, где ты напиваешься, а я невинен, как младенец. Приходи ко мне завтра утром, и мы обо всём поговорим.

– Томми теперь всё знает, – ответил Томми, вытягивая ноги и давая этим понять, что он не собирается уходить со своего удобного места. – Он останется здесь, пока всё не разузнает.

– Кто это наговорил тебе? Будь они прокляты! – неистовствовал взбешенный Макфай. – Это Нелли, конечно, я знаю, это она.

Он заскрежетал зубами.

– Заткнись! – сказал Томми. – С чего это ты стал называть имена? Я же тебе не говорил, кто. Так что не слишком бросайся словами, а не то берегись, – бросишься в собственную могилу!

Макфай нерешительно ходил взад и вперёд по комнате.

– Что ты собираешься делать, Томми? – горестно спросил он наконец. – Не можешь же ты оставаться здесь вечно. Что ты собираешься делать?

– Томми останется, пока не придут те двое молодцов, из которых ты жмёшь деньги. А когда они придут, будем жать вдвоём.

Макфай не знал, что ответить на эти откровенные слова, потому что любой ответ только ухудшил бы его положение. Он бросил быстрый взгляд на альков и, что-то ворча, отошёл в ту часть сарая, где за перегородкой находился чулан с выходом на двор. Оглядев альков, Дик заметил в задней части оконце и сообразил, что Макфай собирается шмыгнуть во двор, чтобы убедить Шейна и его самого незаметно выбраться через это оконце.

Томми не стал удерживать Макфая. Он только прислушался и, когда тот постучал тарелкой о тарелку, создавая впечатление, будто готовит еду, Томми бесшумно поднялся с кресла, осторожно поставил бутылку на пол и ножом, извлечённым из-за пояса, начал медленно приподнимать половицы. Но Макфай, который отодвигал засовы на задней двери, решил взглянуть на Томми, прежде чем улизнуть во двор; он высунулся из-за перегородки и, увидев, что делает Томми, оцепенел от ярости, мгновение поколебался, а затем вернулся в чулан.

Там он вытащил револьвер из-под своих лохмотьев, взвёл курок и повернул щёлкнувший при этом барабан, чтобы под курком оказался боевой патрон. Обычно при ношении револьвера в камеру, которая находилась под курком, патрона не вкладывали, чтобы избежать несчастных случаев.

Затем, держа в руке револьвер со взведённым курком, Макфай тихонько вошёл в комнату. Но, несмотря на осторожность Макфая, Томми услышал скрип половиц и поднял голову с беспечной полупьяной усмешкой.

– Всё равно. Придётся тебе поделиться. Видишь, Томми знает, где ты держишь деньжата.

Но тут его челюсти сжались, и он уставился на револьвер, направленный ему прямо в сердце. Что-то в выражении глаз Макфая подсказало Томми, что мешкать нельзя; он почувствовал возрастающий страх и злобу старика, палец которого уже нажимал курок.

В то же мгновение, быстро схватив нож за лезвие указательным и большим пальцем, Томми запустил его в Макфая. Тот отпрянул, но лезвие уже вонзилось ему между рёбер. Револьвер стукнулся об пол.

– Так, так, – произнёс Томми странным пронзительным голосом. – Так, так, Макфай. Не вини меня в этом. Ты сам напросился. Так, так!

Наклонившись, Томми стал пальцами отдирать половицы, но остановился, когда из-под ногтей у него показалась кровь. Он лихорадочно осмотрелся в поисках предмета, который мог бы послужить ему рычагом. Не найдя ничего подходящего, Томми подошёл к мертвецу и встал над ним, растерянно улыбаясь и облизывая губы.

– Ты ведь сам напросился на это, Макфай, – бормотал он. – Не вини меня теперь. Я хочу только взять обратно свой нож. Он мой, а не твой.

Он вытащил нож, отёр его о рваную рубашку Макфая и снова принялся приподнимать доски.

– Мы не можем оставаться здесь и смотреть на это, – весь дрожа, прошептал Дик.

– Нет, – ответил Шейн, кладя руку на плечо Дика, чтобы успокоить его. Он слышал, как потрескивает ящик комода, о который опирался Дик.

Как ни слаб был этот звук, Томми тоже его услышал.

– Кто там? – крикнул он, вскочив на ноги.

– Убирайся к чёрту, Томми! – заорал во весь голос Шейн. – Мы всё видели.

Томми в ужасе прыгнул назад, выронил нож и опёрся о стол. Он пытался заговорить, но у него спёрло дыхание. Видя, что Томми безоружен, Шейн выскочил из алькова, собираясь поднять револьвер, лежащий у тела Макфая. Дик последовал за ним. Увидев их, Томми понял, что ему не перехватить Шейна до того, как тот успеет поднять револьвер. Вместе с тем он уже оправился от ужаса, который сковал его, когда среди ночи, непонятно откуда, загремел обличавший его голос.

Томми схватил лампу и запустил ею в Шейна. Шейн отскочил в сторону – и лампа ударилась о стену сарая. Томми кинулся к наружной двери, распахнул её и исчез. Лампа разбилась и на мгновение стало темно, затем сразу же взвился столб огня. Пламя побежало по полу и охватило потолок.

– Выбирайся отсюда! – закричал Шейн и, схватив Дика за руку, потащил к задней двери.

Через секунду они уже очутились во дворе, вдыхая прохладный ночной воздух.

– Быстро! – скомандовал Шейн. – Сейчас здесь соберётся толпа. Нужно убраться подальше от этого проклятого места, пока пламя не выбралось наружу.

Они опрометью бросились бежать, и когда остановились передохнуть, то увидели позади зарево пожара.

– Надеюсь, что продолжения не будет, – сказал Дик, которому стало лучше после того, как на бегу он наглотался чистого и прохладного ночного воздуха. – Не скажу, чтобы мне жалко было Макфая. Мне бы только хотелось, чтобы Томми тоже прикончили.

– Мои дорогие десять фунтов приказали долго жить, – сказал Шейн с грустной усмешкой. – Вот уж точно – исчезли в мгновение ока.

Затем он добавил уже серьёзно:

– Думаю, мы в сравнительной безопасности. Теперь я, конечно, не верю, что Макфай оставил у кого-нибудь письмо насчёт нас. Это он нас взял на пушку. Он хотел обделать дельце без ведома компаньонов. Я видел этого Томми прежде. Его прозвали Томми Китайцем. Макфай, как видно, всё время надувал его. До чего грязные свиньи!

Проводив Шейна и добравшись до дому, Дик остановился, чтобы перевести дыхание и стереть с лица пот, а затем с напускной беспечностью вошёл в комнату.

– Ну, Дик, я надеюсь, ты получил удовольствие, – сказала миссис Престон, поднимая глаза от шитья. – Слышал ты какие-нибудь новые матросские истории? Ведь ты их так любишь.

– Для него было бы лучше… – сказал мистер Престон, считавший своей обязанностью делать предложения, которые явно не имели шансов на успех у Дика, – да, для него было бы гораздо лучше, если бы он хоть один вечер посидел дома и занялся уроками, которые я ему задал, а не бездельничал у костров.

– Ну-ну, сказала миссис Престон. – Не можешь же ты требовать, чтобы он работал весь день и весь вечер.

– Думаю, что мне надо попробовать посидеть дома, – сказал Дик. – Я не прочь для разнообразия заняться уроками.

Глава 10. Уловка фараонов

Дик не мог не слышать постоянных жалоб старателей на произвол властей, но больше не проявлял интереса к этим жалобам и держался в стороне. Он всё время боялся, что расследование убийства Макфая и пожара приведёт ко всяким разоблачениям; но никто этим делом особенно не занимался. Полиция произвела поверхностное следствие, но так как она исходила из того, что в основе всего лежит простая ссора между преступниками, то эту историю вскоре вообще забыли. Что касается старателей, то они не раз говорили при Дике:

– Потеря невелика, этот Макфай был порядочной дрянью.

Дик успокоился, перестал бояться за будущее, но всё же твёрдо решил не вмешиваться больше в политику и вообще в дела, которые могут привести к столкновению с полицией.

Всё же он не мог не слышать, что говорили старатели. На холме Бэйкери состоялся большой митинг, участники которого потребовали освобождения заключённых и увольнения ненавистного старшины Милна, читавшего вслух закон о мятежах, а также заявили о правах народа на полное представительство в парламенте, всеобщее избирательное право для всех мужчин, отмену имущественного ценза для депутатов, выплату им жалованья (чтобы в парламенте могли заседать и рабочие), частых выборов в парламент, упразднения комиссии по золотым приискам и отмены лицензионного сбора, ложившегося всей тяжестью на старателей и лавочников. Эти вопросы обсуждались, куда ни повернись; от них было не уйти.

Наконец, правительство отстранило от исполнения обязанностей судью, который за взятку вынес приговор, послуживший толчком к волнениям, а содержатель гостиницы Бентли был вновь арестован. Его судили в Мельбурне, нашли виновным и приговорили к трём годам каторжных работ за непреднамеренное убийство. Трёх человек, обвинённых в бунте, также судили в Мельбурне и тоже нашли виновными.

Дик продолжал упорно трудиться, либо под землёй, в шахте, либо у промывного корыта, а вечерами сидел дома и учился под наблюдением отца. Он не мог уклониться от случайных встреч с Шейном, но сторонился его, потому что Шейн вечно говорил о Лиге Реформ.

– Приходи, и я познакомлю тебя с Питером Лейлором, – сказал он как-то. – Помнишь, ты сам упрашивал меня об этом.

– Я передумал, – ответил Дик. – К тому же мне нечего сказать ему.

И как Шейн ни уговаривал, он отказывался пойти с ним.

Однажды Дик работал на своём участке и вдруг услышал справа от себя, за кучей породы, страшный шум. Увидев, что несколько старателей отправились узнать, в чём дело, он присоединился к ним. Два человека, в рваных, заляпанных глиной рубашках и штанах, вступили в перебранку с двумя старателями, которые, как было известно Дику, владели участком, где происходила ссора. Двое незнакомцев, с грубыми лицами, заросшими нечёсаными бородами, явились на участок и отказались его покинуть.

Участок этот не разрабатывался. С этого времени, как россыпные залежи золота истощились, приходилось углублять шахты до семидесяти футов, чтобы добраться до русла россыпи, до жилы, то есть до того места, где в древности протекал золотоносный песок. Пласты, расположенные в стороне от жилы, никем не разрабатывались; для этого потребовались бы механизмы, а старатели-одиночки были решительно против введения машин, так как это означало бы появление синдикатов и дельцов, имеющих капитал. С появлением же синдикатов старатели перестанут быть свободными людьми, действующими на свой страх и риск, и вскоре превратятся в наёмных рабов.

При таком порядке вещей только участки, расположенные непосредственно над жилой, представляли ценность. Время и труд старателей, которые, достигнув глубины семидесяти футов, обнаруживали, что не напали на жилу, пропадали даром. Поэтому старатели начали задерживать разработку участков, если не было уверенности в направлении жилы. Люди выставляли заявочные столбы на участке и располагались на нём. Если на участке оказывалась жила, он становился чрезвычайно ценным; если же нет, – его бросали. Теперь в Балларате были тысячи подобных «сторожей» своих участков, и так как они пока что не получали никакого дохода с вложенных в эти участки денег, то, естественно, к лицензионному сбору относились особенно неприязненно. Всякий раз, как раздавался крик «легаши!», они рассыпались по равнине и прятались в бесчисленных ямах, которыми она была изрыта; разыскать их там полиция не могла.

Дик видел, что двое бродяг, занявших участок, постепенно довели «сторожей» до белого каления.

– Вылезайте, а не то получите хорошую трёпку! – кричали старатели, поднимая лопаты.

– Это наш участок, – отвечали незнакомцы. – Вы его заняли обманом.

«Сторожа» обратились к собравшейся толпе.

– Послушайте, ребята, вы ведь можете подтвердить, что участок наш?

– Не слушайте их! – в свою очередь взывали незнакомцы. – Вы, может, и видели, что эти лживые псы разбили здесь свою палатку, но что с того? Они напали на нас на болоте Бахус и украли наши деньги и бумаги. Это настоящие акулы.

– Мы ваших безобразных рож и в глаза не видывали! – старались перекричать их другие.

– Ну, так вот, теперь мы здесь и не уйдём, разве что вы нас выкинете.

Толпа слушала, не становясь ни на чью сторону; старатели знали, как много было кругом жульничества, и не хотели принимать необдуманного решения. Но когда речь зашла о драке, они стали проявлять живой интерес.