Текст книги "Ангелы Опустошения"

Автор книги: Джек Керуак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

66

Во, у них тут маленькая Сестренка Мерридэй, девчонка с той стороны бухты, ей не следует танцевать вообще ни в каком кабаре, когда она показывает груди (которые совершенны) никого не интересует поскольку она не откалывает ничего отэйно хипового – она слишком чиста – публика в темном зале, вверх тормашками, хочет грязной девчонки – А грязная девчонка за кулисами готовится вверх тормашками перед зеркалом на двери выводящей на сцену —

Портьеры растворяются, танцовщица Эсси уходит, я отпиваю вина в темном зале, и тут в неожиданно ярком свете сцены выходят два клоуна.

Представление начинается.

У Чеснока шляпа, длинные подтяжки, постоянно за них дергает, сумасшедшая рожа, видно что ему нравятся девчонки, и он все причмокивает губами и он старый сиэтлский призрак – Ловкач, его правильный партнер, симпотный кучерявый тип порнографического героя которого можно увидеть на неприличных открытках он там девке сует —

 
ЧЕСНОК: Где тебя черти носили?
ЛОВКАЧ: Да вон бабули считал.
ЧЕСНОК: Скока ж у тебя бабуль —
 
 
ЛОВКАЧ: Я был на кладбище
ЧЕСНОК: Чего делал?
ЛОВКАЧ: Жмурился
 

и тому подобные шуточки – Они показывают грандиозные сценки перед всеми, занавес прост, это несложный театр – Все погрязают в их заморочках – Вот по сцене проходит девушка – Чеснок тем временем пил из бутылки, он хитрит чтоб Ловкач опустошил бутылку – Все, и актеры и публика, глазеют на девушку что проходит по сцене из-за кулис – Сама ее проходка произведение искусства – И пусть уж лучше смачно отвечает —

Они ее раскручивают, испанскую танцовщицу, Лолиту из Испании, длинные черные волосы и темные глаза и дикие кастаньеты и она давай раздеваться, отбрасывает одежды в сторону с «Оле!» и встряхивает головой и показывает зубы, все вгрызаются в ее сливочные плечи и сливочные ноги и она вихрем кружится вокруг кастаньет и опускает пальцы медленно к своей подпруге и отстегивает сразу всю юбку, под нею хорошенький поясок девственности в блестках, со стеклярусом, и она носится по всей сцене и танцует и притопывает и свешивает свои вороньи волосы до полу и органист (Ловкач) (который прыгает в яму на танцовщицах) завывает неимоверным джазом Дикого Билла – Я колочу ногами и руками, это джаз и великий притом!  – Эта Лолита еще немного колбасится потом заканчивает у кулисы обнажая свои нагрудники но не хочет их снимать, она исчезает за сцену по-испански – Пока что она моя любимая девчонка – И я пью за нее в темноте.

Огни снова ярко вспыхивают, и снова выходят Чеснок и Ловкач.

–  Чё эт ты делал на кладбище?  – спрашивает Судья Ловкач, сидя за столом, с молотком, а Чеснок подсудимый —

–  Жмурился.

–  Так это ж не по закону.

–  В Сиэтле все законно,  – отвечает Чеснок, показывая на Лолиту —

А Лолита, с очаровательным испанским акцентом, говорит «Он прижмурился а тут-то ему и крышка» и то как она сказала это, слегка вильнув задом, просто всех убивает и театр погружается во тьму а все ржут, включая меня и здорового негра у меня за спиной который восторженно вопит и аплодирует всему великому —

Тут выходит негр средних лет сбацать нам жаркую чечетку, фух, но он так стар и так отдувается что не может закончить а музыка пытается его подхлестнуть (Ловкач на органе) но здоровенный негр за мной выкрикивает: «О йя, О йя» (как бы говоря: «Ладно вали домой»)  – Но чечеточник выдает отчаянную танцевальную задыхающуюся речь и я молюсь чтобы у него все получилось хорошо, я ему сочувствую он только что приехал сюда из Фриско работа новая и ему надо как-то закрепиться, я исступленно аплодирую когда он сходит со сцены —

Великая человеческая драма представляется моим всезнающим глазам опустошения – вверх тормашками —

Пусть портьеры раздвинутся шире —

–  А сейчас,  – объявляет Ловкач в микрофон,  – представляем вам нашу сиэтлскую рыжую КИТТИ О’ГРЭДИ – и вот она выходит, Ловкач прыгает за орган, она высокого роста и у нее зеленые глаза и рыжие волосы и она семенит по сцене —

(О Эвереттские Бойни, где это я?)

67

Прелестная Мисс О’Грэди, я вижу ее колыбельки – Видел их и увижу ее когда-нибудь в Балтиморе склонившуюся из окна в кирпичном доме, у цветочного горшка, в маскаре, волосы в маскараде нашампуненного перманента – я увижу ее, видел ее, у нее на щеке мушка, мой отец видел как возникают Красотки Зигфельда,[45]45
  Флоренц Зигфельд (1867–1932)  – американский театральный продюсер, знаменитый своими экстравагантными эстрадными ревю, на протяжении многих лет называвшимися «Грешками Зигфельда».


[Закрыть] «Ты разве не старушка из „Грешков“?» спрашивает У. К. Филдз у здоровой 300-фунтовой официантки в Кафешке Тридцатых Годов – а та говорит глядя на его нос: «Что-то тебя распирает», и отворачивается, а он смотрит на ее зад, говорит: «Тебя тоже что-то распирает» – Я увижу ее, в окне, рядом с розами, мушка и прах, и старые театральные грамоты, а позади сцена и чтоб ее представить надо различить весь мир – Старые Программки, переулки, Шуберт во прахе, стихи о кладбищенском Корсо[46]46
  Грегори Корсо (1930–2001)  – американский поэт, входивший в группу битников. В романе «Ангелы Опустошения» послужил прообразом Рафаэля Урсо.


[Закрыть] – Мы со старым филиппином ссым в этом переулке, и Порториканский Нью-Йорк падет, в ночи – Иисус появится 20 июля 1957 года в 14.30 – Я увижу хорошенькую дерзкую Мисс О’Грэди она грациозно семенит по сцене, для развлечения платежеспособных заказчиков, послушная как котенок. Я думаю «Вот она, баба Ловкача – Вот его девчонка – он приносит ей цветы в гримерную, он ей прислуживает» —

Нет, она очень старается быть проказницей но не может, уходит показав груди (которые возбуждают свист) а потом Чеснок и Ловкач, при ярком свете, разыгрывают с ней маленькую пьеску.

Чеснок судья, стол, молоток, бах! Ловкача арестовали за непристойное поведение. Его вводят вместе с Мисс О’Грэди.

–  Что непристойного он сделал?

–  Дело не в том что он сделал, он сам непристоен.

–  Почему?

–  Покажи ему, Ловкач.

Ловкач, в банном халате, поворачивается спиной к публике и распахивает полы.

Чеснок выкатывает зенки и перегибается чуть ли не выпадая из-за судейского стола —

–  Великий день спозаранку, такого не может быть! Видимое ли это дело? Мистер, вы уверены что это все ваше? Это не просто непристойно это даже неправильно!  – И так далее, гогот, музыка, темнота, прожектор, Ловкач провозглашает торжествуя:

–  А теперь – Непослушная девчонка – САРИНА!

И прыгает к органу, рваный регтаймовый джазовый проигрыш, и вот выходит непослушная Сарина – По всему залу проносится буря возбуждения – У нее раскосые кошачьи глаза и плутовское грешное личико – славненькое как усики у киски – словно ведьмочка – без помела – она выходит крадучись и биясь под бит.

 
Сарина светловолосая
             яркая
      Обтанцованная девчонка.
 

68

Она немедленно опускается на пол словно совокупляясь и закатывает небесам припадок своими чреслицами – Она изгибается от боли, лицо ее искажается, зубы, ниспадают волосы, плечи ежатся и змеятся – Она остается на полу опираясь на руки и засандаливает свои дела прямо в публику где одни темные мужики, а некоторые еще мальчики из колледжа – Свисты! Музыка органа приниженная ложись-ка-ты-туда что-это-ты-там-делаешь типа блюза – Как же в самом деле она шаловлива этими своими глазами, раскосо-пустыми, и как она идет к правой ложе и показывает тайные грязные штучки сановникам и продюсерам там сидящим, какую-нибудь крохотную часть своего тела и спрашивает

–  Да? Нет?  – и уносится прочь и возвращается снова и вот рука ее подкрадывается к поясу и она медленно расстегивает юбку дразнящими пальчиками которые шевелятся и сомневаются, затем являет бедро, бедро чуть повыше, уголок лобка, уголок живота, поворачивается и являет уголок ягодицы, выкатывает кончик языка – изо всех пор ее сочится по́том сок – Я не могу не думать что с нею творит Ловкач в гримерной —

К этому времени я уже пьян, выпил слишком много вина, меня дурманит и весь темный зал мира вихрится вокруг, все это безумие и я смутно припоминаю еще с гор что все вверх тормашками и ух, ухмылка, усмешка, узмейка, утолейка жажды секса, что это люди делают в креслах зала в этой рушащейся пустоте фокусника хлопая в ладоши и завывая под музыку и девчонку?  – Зачем все эти занавеси и портьеры и маски? и огни различной яркости играющие везде отовсюду, розово-розовые, сердечно-печальные, мальчиково-голубые, девочково-зеленые, черные как испанский капюшон и черно-черные? Уф, оу, я не знаю что делать, Непослушная Сарина теперь на спине на сцене медленно шевелит сладкими чреслами какому-то воображаемому Богочеловеку в небе который вечно берет ее в оборот – и очень скоро у нас будут беременные воздушные шарики и выброшенные резинки в переулке и сперма среди звезд и битые бутылки среди звезд, и скоро стены возведут чтобы удержать ее защитить в каком-то замке при Дворе Сумашпанского Короля и сцементированы стены эти битыми пивными стаканами и никто не сможет взобраться к ее подпруге кроме о́ргана Султана который засвидетельствует ее соки затем сойдет к себе в иссохшую могилу и ее могила со временем тоже иссохнет, после первых черных соков которые так любят черви, затем прах, атомы праха, атомами ли праха или великими вселенными бедер и влагалищ и пенисов какая будет разница, все это Небесный Корабль – Весь мир ревет прямо в этом театре и сразу за ним я вижу ряды сокрушающегося человечества что рыдает при свечах и Христа на Кресте и Будду сидящего у Дерева Бо и Магомета в пещере и змея и солнце подъятое ввысь и все аккадско-шумерские древности и старинные морские лодки уносящие куртизанок Елен на окончательное побоище и битое стекло крошечной бесконечности пока ничего не останется кроме белого снежного света проникающего везде по всей тьме и солнцу – клянчь, и электромагнитное гравитационное исступление проездом без слова или знака и даже не проездом и даже не будучи —

Но О Сарина приди ко мне на мое ложе напастей, дозволь мне любить тебя нежно в ночи, долго, у нас вся ночь, до рассвета, до восходящего солнца Джульетты и оброненного кубка Ромео, пока я не утолю свою жажду Сансары у входа твоих розовых лепестковых губ и не оставлю спасительный сок в саду твоей розовой плоти таять и высыхать и завывать еще одним младенцем в пустоту, приди сладкая Сарина в мои шаловливые объятья, грязной в чистом млеке моем, и я прокляну испражнение оставленное в твоей молочной всемогущей палате кисты-с-вульвой, твоей клоакальной ясности Клары всеприемлющей сквозь которую медленно блеется тягучей струйкой зальноспермь, к за́мкам в твоей закавыкистой плоти и я оберегу твои вздрагивающие бедра от сердца твоего и исцелую твои губы и щеки и Берлогу и полюблю тебя везде и в этом-то все и будет —

У кулисы она расчленяет лифчик и показывает проказливые титьки и исчезает внутри и представление окончено – вспыхивают огни – все расходятся – Я остаюсь сидеть потягивая свой последний возможный стакан, одуревший и рехнувшийся.

Нет никакого смысла, мир слишком волшебен, мне лучше вернуться на скалу.

В туалете я ору повару-филиппинцу: «Разве не прекрасные девчонки, эй? Разве нет?» и он не склонный признать это признается-таки в этом вопящему бродяге у писсуара – Я иду назад, наверх, пересидеть кино ради следующего представления, может в следующий раз с Сарины слетит все и мы увидим и ощутим бесконечную любовь – Но боже мой ну и кино же они крутят! Лесопильни, пыль, дым, серые изображения бревен плюхаются в воду, люди в касках бродят в серой дождливой пустоте и диктор: «Гордая традиция Северо-Запада» – затем следуют цветные картинки водных лыжников, я не просекаю, ухожу из кино левым боковым проходом, пьяный —

Как только я вываливаюсь в ночной воздух Сиэтла снаружи, на холме, кирпичных неонок служебного входа, выходят Чеснок с Ловкачом и цветной чечеточник спешат и потеют вверх по улице на следующее представление, даже на обыкновенной улице чечеточник не может и задыхается – Я понимаю что у него астма или какой-то серьезный порок сердца, не следует ему танцевать и тусоваться – Ловкач выглядит странно и обычно на улице и я понимаю что не он это делает с Сариной, а какой-нибудь продюсер из ложи, какой-нибудь леденец на палочке – Бедный Ловкач – И Чеснок Клоун Кулис Вечности, вот он болтает как обычно и треплется с большим заинтересованным лицом на действительных улицах жизни, и я вижу всех их троих актерами, комедиантами, печальными-печальными – За угол наскоро выпить или может откусить чего-нибудь съестного и бегом обратно на следующее представление – Зарабатывать на жизнь – Совсем как мой отец, ваш отец, все отцы, работающие и зарабатывающие на жизнь в темной печальной земле —

Я поднимаю взгляд, там звезды, те же самые, опустошение, и ангелы внизу которые не знают что они ангелы —

И Сарина умрет —

И я умру, и вы умрете, и мы все умрем, и даже звезды поблекнут одна за другой со временем.

69

В китайском ресторане в кабинке я заказываю поджаренное на сковороде чоу-мейн и врубаюсь в китайскую официантку и в официантку-филиппинку помоложе и покрасивше и те наблюдают за мною и я наблюдаю за ними но теряюсь в чоу-мейне и плачу по счету и ухожу, слегка дурной – Никак на свете не возможно мне сегодня вечером заполучить девчонку, в гостиницу ее не пустят да она бы все равно не пошла, я осознаю что я просто старая ебота 34-х лет и никому в постель со мной не хочется, трущобный бичара с винищем на зубах и в джинсах и в грязном старье, кому до него дело? На улице везде и тут и там всякие типы вроде меня – Но вот я в гостинице и заходит чистенький инвалид с женщиной, они поднимаются на лифте, и час спустя после того как я вылез из своей горячей ванны и отдохнул и приготовился ложиться спать я слышу как они скрипят кроватью в соседнем номере в натуральном сексуальном экстазе – «Должно быть это зависит от способа», думаю я и засыпаю бездевчоночье и девчонки танцуют в моих снах – Ах Рай! подари мне жену!

А в жизни у меня уже было две жены и я отослал прочь одну и сбежал от другой, и сотни любовниц-девчонок и каждая из них предана или выдрючена мною каким-то образом, когда я был молод и открытолиц и не стыдился просить – Теперь я гляжу на свою зеркальную хмурую рожу и она отвратительна – У нас в чреслах секс и мы скитаемся под звездами по жестким тротуарам, мостовая и битое стекло не приемлют нашего нежного позыва, нашего нежного доверия – Везде тусклые лица, бездомные, безлюбые, по всему миру, омерзительные, переулки ночи, мастурбация (старик лет 60-ти я однажды видел как он дрочит два часа кряду у себя в камере в отеле «Миллз» в Нью-Йорке) – (Ничего там не было кроме бумаги – и боли – )

Ах, я думаю, но где-то впереди в ночи ведь ждет меня милая красотка, которая подойдет и возьмет меня за руку, быть может во вторник – и я спою ей и снова стану чистым и буду как молодой стреломечущий Готама борющийся за ее награду – Слишком поздно! Все мои друзья стареют жиреют и становятся уродами, и я вместе с ними, и ничего нет кроме ожиданий которые не выгорают – и Пустота Свое Возьмет.

Хвала Господу, если не можете оттягиваться обратитесь к религии.

Пока не воссоздадут заново рай на земле, Дни Совершенной Природы и мы не будем бродить везде нагими и целоваться в садах и ходить на церемонии посвященные Богу Любви в Парк Встреч Великой Любви, во Всемирном Святилище Любви – До тех пор, бродяги —

Бродяги —

Всего лишь бродяги —

Я засыпаю, и это не сон в вершинногорной хижине, он в комнате, снаружи ездят машины, глупый чокнутый город, заря, субботнее утро входит серым и опустошенным – Я просыпаюсь и умываюсь и выхожу поесть.

Улицы пусты, я забредаю не туда, среди складов, по субботам никто не работает, несколько унылых филиппинцев идут по улице обгоняют меня – Где же мой завтрак?

И еще я понимаю что моим мозолям (с горы) теперь хуже настолько что я не смогу ехать стопом, не смогу взвалить этот рюкзак на спину и пройти две мили за город – на юг – Я решаю доехать автобусом до Сан-Франциско и ну его все на фиг.

Может там мне найдется любимая.

У меня куча денег а деньги это всего лишь деньги.

А что будет делать Коди когда я доберусь до Фриско? А Ирвин а Саймон а Лазарь а Кевин? А девчонки? Никаких больше летних грез, пойду гляну что на самом деле припасено у «реальности» для «меня» —

«К черту трущобы». Я поднимаюсь на холм и дальше и тут же отыскиваю превосходный ресторан самообслуживания где сам себе наливаешь кофе столько раз сколько захочешь и платишь за него как тебе честь велит и берешь сам себе бекон с яичницей у стойки и ешь за столиками, где приблудные газеты кормят меня новостями —

Человек за прилавком так добр!

–  Как вам поджарить яичницу, сэр?

–  Глазуньей.

–  Есть сэр, счас сделаем,  – и все его принадлежности и сковородки и лопаточки чисты просто загляденье, вот поистине верующий человек кто не позволит ночи обескуражить себя – ужасной битобутылочной бессексной нутряной ночи – но проснется наутро и запоет и пойдет себе на работу и будет готовить еду для людей и удостаивать их титула «сэр» в придачу – И яйца выходят изысканными и нежными, и картошка шнурочками, и гренки хрусткими и на них много масла, растаявшего, и щетина, Ах, я сижу и ем и пью кофе у большого зеркального стекла во все окно, выглядывая на пустую унылую улицу – Пустую если не считать одного человека в добротном твидовом костюме и добротных ботинках идущего куда-то: «Ах, вот счастливый человек, он хорошо одевается, он верующе идет по утренней улице» —

Я беру бумажный стаканчик с виноградным желе и намазываю желе на гренок, выдавливая, и выпиваю еще чашку горячего кофе – Все будет хорошо, опустошение оно везде опустошение и опустошение это все что у нас есть и опустошение это не так уж плохо —

В газетах я вижу где Мики Мэнтл не побьет рекорд Малыша Рута по хоум-ранам. Ну ничего. Вилли Мэйс сделает это на следующий год.

И я читаю об Эйзенхауэре машущем из поездов на предвыборных речах, и Эдлае Стивенсоне[47]47
  Эдлай Юинг Стивенсон (1900–1965)  – внук вице-президента США Э. Ю. Стивенсона (1835–1914) в администрации президента Гровера Кливленда (1893–1897), кандидат в президенты от Демократической партии в 1952 и 1956 гг.


[Закрыть] таком элегантном таком подлом таком гордом – Читаю о бунтах в Египте, бунтах в Северной Африке, бунтах в Гонконге, бунтах в тюрьмах, бунтах к дьяволу везде, бунтах в опустошении?  – Ангелы бунтуют против ничто.

 
Лопай свою яичницу
            и
     заткнись
 

70

Все так обостренно когда спускаешься из уединения, я замечаю весь Сиэтл с каждым своим шагом – Я теперь иду вниз по солнечному главному променаду с мешком за спиной и за номер уже уплачено и кучи хорошеньких девчонок едят пирамидки мороженого и чего-то покупают в «центовках» – На углу вижу чудно́го газетчика на велофургончике загруженном древними журналами и какими-то веревками и проволочками, старорежимный сиэтлский субъект – «О нем следует написать „Ридерз дайджесту“», думаю я и иду на автостанцию и покупаю себе билет до Фриско.

На станции полно народу, я запихиваю рюкзак в багажное отделение и иду гулять ничем не обремененный и смотрю повсюду, сижу на станции и сворачиваю сигаретку и закуриваю, спускаюсь по улице выпить горячего шоколаду в кафетерии.

Кафешкой заправляет хорошенькая блондинка, я вхожу и первым делом заказываю густой молочный коктейль, переползаю на дальний конец стойки и пью – Вскоре толпа у стойки начинает прибывать и я вижу что работы у хозяйки по горло – Она не поспевает за всеми заказами – Я даже сам в конце заказываю горячий шоколад и она тихонько бормочет «Хмф Ох-х» – Два подростка-хипака заходят и заказывают гамбургеры с кетчупом, она не может найти кетчуп, нужно сходить в подсобку и посмотреть там, а тем временем все новые свежие люди подсаживаются голодные к стойке, я озираюсь не поможет ли ей кто, аптечный клерк рядом совершенно безразличный тип в очках который по сути сам подходит и садится и заказывает, бесплатно, сэндвич со стейком –

–  Я кетчуп не могу найти!  – чуть не плачет она —

Тот переворачивает страницу газеты:

–  Неужели —

Я изучаю его – холодный подтянутый клерк-нигилист с белым воротничком клерку все до лампочки но он убежден что женщины обязаны его обслуживать!  – Ее изучаю я, типичный тип Западного Побережья, вероятно бывшая статистка, может даже (всхлип) бывшая танцовщица варьете у которой ничего не вышло поскольку она была недостаточно шаловлива, как О’Грэди вчера вечером – Но она тоже живет во Фриско, она вечно живет в Вырезке, совершенно респектабельна, очень привлекательна, очень прилежно работает, с очень доброй душой, но что-то как-то не так и жизнь сдает ей лишь карты мученицы даже не знаю почему – что-то вроде моей матери – Почему бы какому-нибудь мужчине не зайти и не пристегнуться к ней я не знаю – Блондинке 38, вся чрезмерная, прекрасное тело Венеры, прекрасное и совершенное лицо с камеи, с крупными грустными итальянизированными веками и высокими скулами сливочными мягкими и полными, но никто ее не замечает, никто ее не хочет, ее мужчина еще не пришел, ее мужчина никогда не придет и она состарится со всей этой красотой в том же самом кресле-качалке у окна с цветами в горшочках (О Западное Побережье!)  – и будет плакаться, станет рассказывать свою историю: «Всю жизнь я старалась все делать лучше как только могла» – Но двое подростков требуют себе кетчупа и в конце концов, когда она вынуждена признаться что кетчуп у нее кончился, те начинают ворчать и принимаются за еду – Один, страшнорожий пацан, берет соломинку и чтобы вытряхнуть ее из бумажного пакетика яростно тычет в стойку, как будто закалывает кого-то насмерть, в натуре жесткими быстрыми смертельными выпадами, которые меня страшат – Его приятель очень красив но ему почему-то нравится этот уродливый убийца и они корешатся и вероятно режут вместе стариков по ночам – Тем временем хозяйка вся запуталась в дюжине различных заказов, хот-доги, гамбургеры (я и сам теперь хочу гамбургер), кофе, молоко, ситро для детей, а холодный клерк сидит читает газету и жует сэндвич со стейком – Он ничего не замечает – Прядь волос у нее сбилась на один глаз, она чуть не плачет – Всем наплевать потому что никто не замечает – А вечером она пойдет в свою чистенькую комнатку с кухонькой и покормит кошку и ляжет спать вздохнув, симпатичная как все симпатичные женщины которые тебе встречались – Никакого Лохинвара[48]48
  Лохинвар – романтический герой-любовник баллады английского писателя Вальтера Скотта (1771–1832) «Мармион» (1808).


[Закрыть] у дверей – Ангел а не женщина – И все же бичара вроде меня, и сегодня вечером некому ее любить – Вот как бывает, вот вам весь ваш мир – Коли! Убивай!  – Плюй на все!  – Вот вам Подлинный Лик Пустоты – именно это пустая вселенная приберегла для нас, Пробел – Пробел Пробел Пробел!

Уходя я удивляюсь: она не презирает меня, что я целый час наблюдал как она тут потела, а сочувственно отсчитывает мне сдачу, с загнанным взглядиком нежных голубых глаз – Я воображаю себя в ее комнатке вечером после того как сначала выслушаю список ее законных жалоб на жизнь.

Но мой автобус отправляется —