Текст книги "Банджо"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

"БИБЛИОТЕКА. ОТКРЫТА С 2 ДО 4. ЗАБОТЬТЕСЬ О КНИГАХ, И ОНИ ПОЗАБОТЯТСЯ О ВАС. ЗНАНИЕ – СИЛА".

Белински, в надежде предотвратить кровопролитие, к которому усиленно толкал заключенных Рональд Гриздик, пытался убедить чернокожих, мулатов и краснокожих, что следует избегать насилия; он старался донести до них мысль, что лучше "каждому учить каждого".

Однажды в библиотеке ему попался в руки журнал "Америкэн Меркюри". Прочитав редакторскую статью, он поразился, насколько мысли, там выраженные, совпадали с тем, что проповедовал он сам. Статья произвела на него такое сильное впечатление своим едким юмором, что он написал редактору незатейливое письмо, в котором благодарил его за "прекрасные слова" и просил прислать какие-нибудь книги в библиотеку тюрьмы Левенворт.

Его письмо было опубликовано в одном из номеров журнала, причем без всяких изменении или комментариев, и – чудо из чудес! – из разных уголков страны в тюрьму стали приходить посылки с книгами.

Начальник тюрьмы вынужден был назначить Белински заведующим быстро растущей библиотекой; была даже организована "читальня".

Первым делом Белински снял старую запыленную надпись и заменил ее своей:

"ДАЖЕ ЗА МАЛОЕ ВРЕМЯ МОЖНО МНОГОМУ НАУЧИТЬСЯ".

Недовольство заключенных, готовое взорваться бунтом, несколько приугасло. Перли начал читать Конституцию США и Декларацию Независимости; Хесус заинтересовался "Историей Католической Церкви"; Чарли Фоксуок читал статьи о землепользовании и о договорах с индейцами.

Как это ни странно, теперь, когда опасность бунта значительно уменьшилась, начальник тюрьмы Спритц нервничал больше, чем раньше, когда бунт был готов разразиться в любую минуту. Ему было непонятно, с чего бы это даже самые неразвитые из заключенных, работавшие когда-то только руками, взялись за изучение грамоты; казалось, им доставляло больше удовольствия своими заскорузлыми пальцами выводить на бумаге слова, чем скручивать самокрутки.

Гридзик регулярно просматривал присылаемые книги, но Белински умудрялся прятать от него те, что могли бы показаться тюремщику неподходящим чтением для заключенных. Иногда это превращалось в какую-то напряженную игру. Однажды Гридзик уже потянулся за книгой Прюдона "Революция в XIX столетии", которая лежала в стопке только что присланных книг, но Белински будто случайно обвалил стопку на пол, а потом сумел засунуть книгу, вызвавшую обеспокоенность, к себе под рубашку.

Белински пытался убеждать Гриздика, что чтение книг никакого вреда принести не может.

– Это же просто книжки, мистер Гриздик! Когда-нибудь эти ребята, которые читают их, выйдут на свободу. И может быть то, что они прочитали, поможет им понять, что в этой жизни они могут делать что-то толковое, а не только совершать преступления.

– Ну что ты так изгаляешься, мразь?!

Но Белински продолжал гнуть свою линию:

– Вы можете сами что-нибудь взять почитать. Вам это только пойдет на пользу.

– Ты что, ты считаешь, что я идиот и ничего не знаю? – Рони Гриздик надулся как жаба. – Ты что, думаешь, я не понимаю, что происходит? Или тебе хочется кровавой бани? Это можно организовать прямо сейчас!

Некоторые из заключенных рвались расправиться с Гриздиком, но Белински отговаривал их, объясняя, что вместо Гриздика придет другой дегенерат. И это убийство ничего не изменит.

Белински предпринимал все новые шаги, чтобы разрядить напряжение. Он написал редактору Менкену и попросил его в редакционной статье похвалить начальника тюрьмы Левенворт за "разумный подход к проблемам исправительных заведений". И мудрый редактор понял, чего от него хотят.

Благодаря статье Менкена, начальник тюрьмы Спритц стал известен по всей стране как "просвещенный специалист в пенологии", как человек, которого прежде всего заботили проблемы возвращения заключенных к нормальной жизни и их образование, а уже потом меры наказания и пресечения. Благодаря этому Белински получил возможность действовать еще более решительно, расширять библиотеку и привлекать все новых людей к чтению.

Но...

Однажды, в тот самый вечер, когда Спритц выступал в Омахе перед членами "Благотворительного Братства", когда он говорил о том, что если позволить тюрьмам обеспечивать себя всем необходимым, это не только освободит налогоплательщиков от уплаты лишних налогов, но и упразднит самую возможность бунтов в тюрьмах, его заместитель Рональд Гриздик, сидел у себя в кабинете и просматривал новопоступившие книги.

Среди них были книги по восточным религиям. Заглянув в них он решил, что это скучно и никакого вреда от них не будет; потом ему попались книги по Веданте, книги Лао-цзы, книги по буддизму. Все это было, с его точки зрения, глупо и безвредно. Но когда он натолкнулся на иллюстрированный перевод "Кама-Сутры", он с одного взгляда понял, что в его руках бомба, которая может взорвать всю прогнившую систему тюрьмы.

– Коули, – заорал он, – сейчас же приведи сюда Белински!

– Слушаюсь, сэр, – отчеканил Коули и побежал за библиотекарем. А Гриздик сидел и гадал, может ли он теперь доверять Коули, который, как и все остальные, был заражен вредным новым духом. Белински, чувствуя что-то недоброе, немедленно вошел в кабинет Гриздика. Он только что закончил чтение "Отверженных" Гюго и теперь знал, что можно ожидать от такого человека, как Рональд Гриздик.

– Белински явился, сэр.

– Я получил для тебя ящик новых книг, – сказал Гриздик, приветливо улыбаясь.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Белински.

Что бы ни произошло дальше, он хотел избежать неприятностей.

– И как ты думаешь, что же нам прислали?

– Не знаю, сэр.

– А ты догадайся.

– Подшивки "Полицейской газеты"?

– Нет, нет, нечто значительно более интересное!

– Может быть, вам лучше обсудить все это с начальником тюрьмы?

– Я и без него вижу, что это – мерзость. – Он взял со стола "Кама-Сутру" и раскрыл ее. Картинка на открытой странице изображала тридцать седьмую любовную позу.

– Я заведую библиотекой, и все. Я не цензор. Каждый должен иметь возможность выбрать то, что ему нравится.

– Мерзость и грязь! Вот что ты пропагандируешь!

– Этой книге три тысячи лет. И я никому се не навязывал бы. Эта книга – такая же, как все остальные знаменитые книги. Ну, как истории про Робина Гуда, как "Моби Дик", как "Зов Предков", как-как Библия, в конце концов, как вот эта вот "История Соединенных Штатов"... или как вот этот Шекспир...

– Все, хватит! – взревел Гриздик и стал выдирать страницы из "Кама-Сутры" и рвать их на мелкие кусочки. – Коули! Отведи этого сукина сына назад в камеру!

– Слушаюсь, сэр.

Белински старался не показывать своего беспокойства. Он считал, что надо обязательно сохранить библиотеку, и готов был понести наказание – лишь бы не тронули книги. Он мог бы легко высмеять Рональда Гриздика, этого розовощекого педераста, этого клоуна из дешевого водевиля. Но это значило бы – погубить книги, которые стали всем так нужны.

– Подожди минутку, Коули! – крикнул Гриздик. – Сначала нужно прикрыть этот рассадник мерзости и анархии.

Только тогда Белински убедился в том, что Гриздик на этот раз действительно намерен закрыть библиотеку, что его невроз, как раковая опухоль, глубоко проникшая в сознание, толкает его на стычку с заключенными. И потом, позже, непременно будет найдено какое-нибудь "веское оправдание".

– Мистер Гриздик, – сказал Белински, – я бы не хотел вмешиваться в ваши дела, но мне кажется, нехорошо наказывать библиотеку за то, что я, может быть, сделал что-то не так.

А в это время в Омахе начальник тюрьмы Спритц рассказывал, что несмотря на значительное увеличение количества заключенных в тюрьмах, имевшее место в последнее время, и соответственно, ухудшение питания, в подведомственном ему заведении уменьшилось количество срывов, сумасшествий, самоубийств, членовредительств, убийств. И все потому, что заключенные получили возможность заниматься чем-то для себя полезным.

– Все, решено, – сказал Гриздик, поднимая трубку телефона и вызывая подразделение охранников.

– Подумайте о том, к чему это может привести! – воскликнул Белински. Он был в ужасе – и этому безумцу доверена судьба шести тысяч человек!

– К чему это может привести? – Гриздик улыбнулся, как кошка, у которой из пасти уже торчат птичьи перышки. – Послушай, душечка, Рональду Гриздику никто угрожать не смеет! Скажи еще слово – и отправишься снова в одиночку.

– Но зачем же закрывать библиотеку?!

– Коули! Надень на него наручники!

Коули в растерянности посмотрел на Гриздика.

– Надень на него наручники, я сказал! – заорал Гриздик.

– Слушаюсь, сэр. – Коули медленно вытащил наручники. Он, прикрывая собой руки Белински, защелкнул их на запястьях и тут же открыл ключом; наручники остались висеть на руках Белински, но их можно было снять в любой момент.

– Мистер Гриздик, если вы без всякой причины закроете библиотеку, завтра утром тюрьма может оказаться заваленной трупами!

– Ах так! Ну, если ты хочешь кровавой бани – ты ее получишь, – заявил Гриздик, гордо выставив челюсть.

А в Омахе начальник тюрьмы в этот самый момент рассказывал, как ему удалось создать образцовую тюрьму: минимальное применение жесткой, железной дисциплины и максимальная свобода для заключенных в плане приобщения к новым знаниям; он говорил о том, что, отбыв свой срок, многие заключенные Левенворта станут учеными людьми.

По вызову Гриздика прибыло шесть профессиональных охранников, которые всю свою жизнь занимались только одним делом.

– Пойдемте, – сказал Гриздик. – Будьте начеку. Кривая ухмылка на чьей-нибудь роже – в наручники его!

Гриздик вышел из административного корпуса, прошел по пустому узкому двору к старому бараку, где располагалась библиотека. Там сидело довольно много заключенных, которые посвящали чтению предоставляемый им единственный час свободного времени. Некоторые сидели на полу, другие на коробках, третьи по углам; читали, листали потрепанные книги, присланные в дар тюрьме; учили других чтению, стараясь приобщить тех, кто еще не знал грамоты, к великому наследию печатного слова.

– Всем выйти отсюда! – разорвал Гриздик своим воплем спокойствие и тишину "читальни". – Во двор! Книги оставить здесь. Библиотека закрывается!

Заключенные в растерянности смотрели на Гриздика. Но, увидев Белински в наручниках – он держал руки так, чтобы они не соскользнули, – тут же поняли, что происходит.

За осознанием происходящего пришел гнев; гнев зажег фитиль бомбы.

– Шевелитесь! – крикнул Гриздик.

Хесус, ухватив тяжелый словарь, запустил им в Гриздика; другие хватали стулья, ящики, вообще все, что попадается под руку, швыряли в Гриздика и охранников.

– Подать сигнал тревоги! – закричал Гриздик, выхватывая пистолет. В первую очередь он хотел застрелить Белински. Но Белински сбросил наручники и бросился в сторону. Гриздик выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в негра небольшого роста по прозвищу "Малютка Джим". Она чиркнула его по глазам и он, ослепленный, стал кричать от ужаса и боли. Этот крик становился все громче; он, казалось, был выражением гнева, который долго скапливался во всех, прорвавшимся, наконец, воплем возмущения чинимыми несправедливостями, призывом к справедливости во имя самой справедливости. Даже мощная сирена, воющая на крыше тюрьмы, не могла заглушить его.

Заключенные, оставшиеся в своих камерах, услышали этот крик – и стали стучать ногами об пол, ударять кулаками по нарам. Прибегавшие охранники, не открывая двери и просовывая руки сквозь решетки, пытались бить заключенных дубинками. Охранников хватали за руки, державшие дубинки, прижимали к решеткам, вытащили ключи; двери были открыты, в нескольких местах заключенные подожгли то, что могло гореть. Двор наполнился взбешенными людьми, которые были намерены утвердить любой ценой свое человеческое достоинство.

Некоторое время охранникам удавалось сдерживать напор, но вскоре Гриздика заключенные оттащили в сторону и приперли к стенке. Он стрелял и убивал, напиравших на него было слишком много, а патронов – слишком мало. Объятый ужасом, он выстрелил в последний раз, почти в упор, в грудь Перли. Но остановить Перли было уже нельзя: он схватил тюремщика и свернул ему шею, как сворачивают шею цыпленку; изо рта Перли хлынула кровь, глаза затуманились и потухли, и он рухнул рядом с Гриздиком.

Белински закричал сквозь вой сирены и вопли людей, надеясь, что его услышит и поймет Хесус:

– Ворота!

И Хесус услышал и понял. Он знал, что делать.

Роки увидел, что четверо охранников дубинками избивают Белински. Роки уже разжился пистолетом и выстрелами свалил двух охранников. Двое других бросились в стороны. Подбежав к Белински, который был уже без сознания – он успел получить несколько мощных ударов по голове, – Роки взвалил его на плечи и потащил к воротам. Выстрел в спину едва не свалил его с ног. Он сделал три невероятно медленных шага и упал у самых ворот. Бесчувственный Белински распростерся рядом с умирающим Роки, который, глядя в небо, наполненное воем сирены и криками людей, шептал предсмертные слова:

"Кто в жизни много жизней слышит,

Тот много раз умрет..."

Коули поднял Белински и оттащил его к стене – с вышек по заключенным открыли пулеметный огонь. Стреляли просто в толпу, без разбору; пули косили людей. Но оставались уголки, в которых можно было укрыться от крупнокалиберных метелок, сметавших людей в мусорники смерти. И заключенные вскрыли склад с оружием. И по вышкам был открыт ответный огонь. Охранники у пулеметов погибали от метких пуль, выпущенных из винтовок людьми, которые когда-то охотились на белок; их тела, изрешеченные пулями, сваливались с вышек вниз.

Старое здание тюрьмы горело; горели помещения, где днем работали заключенные; густой дым от горящего джута сносило в сторону сильным западным ветром.

Хесус спрашивал каждого из захваченных охранников:

– Где ключи от ворот? Ты откроешь нам ворота?

Но охранники отвечали "нет" и этим выносили себе приговор. Хесус методично, не спеша, перерезал им горло. Они умирали, до последней секунды не веря, что человек может убивать так хладнокровно – и лишь для того, чтобы получить свободу.

Пятый охранник, понявший, что Хесуса уже ничто не остановит, рассказал, где ключи от ворот и даже помог их открыть. Огромные створки распахнулись.

В проход устремились сотни людей. Но сражение не прекращалось. Заключенные выносили раненых товарищей на своих плечах. Никого не бросили; оставляли только тех, кто сам об этом просил. Ослепшего Малютку Джима, все еще выкрикивавшего боевой клич, вел за руку Чарли Фоксуок. Хесус нес на плечах Белински, который все еще оставался без сознания; они продвигались по дороге, обсаженной деревьями, ухоженной их трудом и "примерным поведением". Сирена продолжала выть и стенать, но во дворе тюрьмы живых людей уже не оставалось. Сотни тел в серой тюремной одежде и в синей форме охранников лежали вперемешку на тюремном дворе. В тюремном здании, в бараках, в пристройках бушевал огонь, и смрад догорающей тюрьмы затопил всю округу.

Гэс пришел в себя и шевельнулся. Мексиканец, который нес его, почувствовал это и спросил:

– Ты там жив, а?

– Жив, – ответил Гэс неуверенно; он плохо понимал, что происходит. Голова у него раскалывалась от невыносимой боли. – Что это творится вокруг?

– Мы подожгли тюрьму и сбежали. А теперь двинемся к границе.

– Я чего-то ничего не соображаю, – пробормотал Гэс. – Все в голове перемешалось... Ничего не понимаю...

Гэса охватил непонятный страх: его жизнь в какой-то момент остановилась, прервалась, а теперь он снова возродился, но в месте, ему неизвестном. Его пугал этот черный перерыв в его жизни.

– А далеко до границы?

– Сколько в ни было, доберемся, – сказал Хесус. – Мы будем угонять машины, мы будем сражаться! Мы соберемся в Соноре, а потом переберемся через горы. Мы создадим свою собственную страну, и никто нам уже не сможет сказать, что нам делать и чего не делать, какие книги нам читать!

– Книги? При чем тут книги? – спросил Гэс.

– Ну, парень, тебя, видать, крепко жахнули по голове! Но самое главное, что ты выжил.

– А сколько у нас времени? – спросил Гэс.

– Не беспокойся, – откликнулся Чарли Фоксуок. – Теперь это не имеет никакого значения.

Но Гэс имел в виду не отдаленное будущее; его интересовало, сколько времени уйдет на организацию погони. А бойцы Национальной гвардии – в которой служили в основном те, кто не прошел медицинскую комиссию при наборе в армию, или те, которые считали, что служить легче в гвардии, спешным маршем уже двигались к тюрьме Левенворт. Они были вооружены не только мощными пулеметами, но и пушками.

И прибыв на место, устроили бессмысленную резню. Большинство заключенных – из тех, кто бежал из тюрьмы – сбилось в одну группу, двигавшуюся по дороге. Их окружили и без предупреждения открыли по ним огонь. Спаслись лишь те немногие, кому удалось украсть легковые машины и грузовики и уехать достаточно далеко от Левенворта. Они мчались прочь от тюрьмы по всем дорогам, в разные стороны.

Хесус и еще четырнадцать человек набились в пикап. За рулем сидел Хесус, выжимая из грузовичка все что было можно. Но хотя он и приходил в библиотеку читать книги, о вождении автомобиля имел весьма смутное представление.

На одном повороте, на скорости сто километров в час, Хесус врезался в береговой устой моста; он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло.

Глава девятая

– Как вас зовут? Кто вы? Кто вы такой?

– Кто я такой?

Гэс, придя в себя, ощутил запах эфира и карболовой кислоты. Попытался пошевелиться – двигать он мог только одной рукой. Эта рука поднялась и провела по лицу – оно было покрыто толстым слоем бинтов, в которых было оставлено лишь одно отверстие для рта – чтобы он мог свободно дышать и есть.

– Как вас зовут? Мы должны знать, кто вы. Чтобы сообщить о вас вашим родственникам и друзьям. Кто вы такой?

Голос был мягкий, удивительно приятный: говорила явно молодая женщина.

– Август, Август Гилпин, – прохрипел Гэс.

– Странно. Так вы не Чарльз Белински?

– Нет, – с трудом сказал Гэс, окутанный бинтами. – А кто это, этот Чарльз Белински?

– Революционер-агитатор, заключенный тюрьмы Левенворт. Там был бунт, тюрьму сожгли. Некоторые заключенные сбежали. – В женском голосе слышалось некоторое беспокойство.

– Тюрьма? Агитатор? – Гэс был в полной растерянности. Голова болела, и снаружи и внутри.

– Да, в тюрьме Левенворт произошли страшные события. Но пускай это вас не беспокоит, мистер Гилпин. Вам лучше сейчас поспать. Вам нужно побольше отдыхать.

– Вы не могли бы связаться с мистером Морисом Фитцджеральдом? Он живет в Канзас-Сити. – И Гэс сообщил номер телефона и адрес.

– Хорошо, я попробую. А теперь поспите.

Упрашивать Гэса не пришлось. Он тут же погрузился в забытье, в котором не было боли – оставалась лишь давящая тяжесть.

Его разбудил знакомый голос – Фитцджеральд тихо разговаривал с медсестрой. И Гэс понял, что теперь все будет в порядке.

– Мистер Фитцджеральд! – позвал Гэс, чувствуя, как под повязками в глазах собираются слезы.

– О, вот и Гэс к нам вернулся! Извините, душенька, нам нужно кое-что обговорить.

– Мистер Фитцджеральд, это я, Гэс.

– Да, Гэс, я слышу, что это ты. Приветствую тебя с возвращением в мир живых! Где ты пропадал все это время?

– Не знаю, – сказал Гэс. От попытки припомнить что-нибудь просто раскалывается голова. – Помню, что Зирп, и еще кто-то, били меня по голове. Помню, как он говорил, что я теперь... Чарльз Белински! Но что было потом...

– Не волнуйся, Гэс, все в порядке. Мы уже думали, что ты, добравшись до Додж-Сити, отправился дальше, еще дальше. В путешествие, из которого не возвращаются. Мы тебе очень многим обязаны, Гэс.

– А как там Бесси? – осторожно спросил Гэс, обеспокоенный тем, что Фитцджеральд не упоминает о ней.

– Ну, у Бесси возникла одна небольшая проблемка, но теперь, раз ты вернулся, я думаю, все можно будет уладить. – Голос ирландца зазвучал несколько хрипловато, но в нем слышалось сочувствие. – Но пока пускай тебя ничего не беспокоит. Тебе нужно встать на ноги. Я уверен, что скоро ты снова будешь в норме. Медсестра!

Гэс услышал, как дверь в палату открылась и шаги приблизились к его кровати. Фитцджеральд уверенно сказал:

– Этот господин – Август Гилпин. Он работает в моей организации. Он должен получить самое лучшее лечение, ну, и все остальное. Сколько это будет стоить – совершенно неважно. И еще, я пришлю своего врача.

– Бесси, Бесси, Бесси, – еле слышно шептал Гэс; его очень обеспокоило то, что Фитцджеральд почти ничего не захотел о ней сказать.

А потом к Гэсу стала возвращаться память о том, что с ним произошло за минувшие месяцы. Он вспомнил о книгах, о тысячах книг, вспомнил о пылающих бараках. Неужели все книги превратились в пепел? Интересно, как отреагировал редактор Менкен на события в Левенворте? Воспоминания теперь жгли его. Он вспомнил последние минуты перед тем, как были открыты ворота. Он вспомнил огромного Перли, с головой как пушечное ядро, пытающегося освоить грамоту и применить прочитанное к своей жизни. Вспоминал Роки, который впервые в жизни – жизни, наполненной невероятной грязью и убийствами – взял в руки книгу стихов. Хесуса, который, как и многие другие, пытался приобщиться к новому знанию, пытался Понять, что такое справедливость и свобода, не забывая при этом свое индейское наследие. Вспоминал Чарли Фоксуока, который был не меньше Хесуса далек от общения с книжным словом, но все же пытался чему-то научиться и научить других... И все они мертвы. И все книги сгорели. И ни одна из этих книг не могла бы ответить на его жгучие вопросы о справедливости, сочувствии, сострадании, честности, порядочности...

На следующее утро палата была уставлена свежими розами, гладиолусами и хризантемами в горшках. Гэс ощущал запах цветов, но не видел их – его лицо по-прежнему было скрыто под слоями бинтов.

– Пожалуйста, раздайте цветы, – попросил Гэс медсестру. – Мне от них пока мало радости.

– Хорошо, сэр.

Когда пришел врач, Гэс спросил его:

– Мне еще долго придется здесь оставаться?

– Трудно сказать. Ожоги заживают хорошо. Трещина на черепе срастается нормально, никаких, осложнений здесь я не предвижу. У вас очень здоровый и сильный организм, и поэтому все заживает быстро.

– А что с глазами, что с моими глазами? – довольно резко спросил Гэс врач явно избегал говорить о самом главном.

– Завтра снимем повязки и тогда сможем определить, насколько серьезно повреждение.

– Иначе говоря, есть вероятность того, что я потерял зрение?

– Сейчас еще ничего уверенно сказать нельзя, но спешить снимать бинты тоже нельзя. Нам риск ни к чему. Знаете, вам все-таки очень крепко досталось.

– Да, доктор, вы мастер избегать прямых ответов.

Сколько времени его жизни теперь уйдет на заживление ран? Сколько времени он провел в тюрьме? И неужели теперь, в довершение ко всему, он ослеп? Неужели он превратился в одного из тех несчастных, которые обречены до конца жизни ходить в абсолютной темноте, постукивая перед собой палочкой?

И Гэс снова заснул, ощущая запах роз.

Его разбудил другой запах – руки, обработанные стерилизующим раствором, осторожно накладывали прохладную лечебную мазь на его грудь, покрытую пузырями от ожогов. Гэс почувствовал, что в палате, кроме медсестры, есть еще какие-то люди.

Врач сказал:

– Мы сейчас будем снимать повязки с лица.

И Гэс почувствовал, как ножницы разрезают бинты.

– Пожелайте мне удачи, – сказал Гэс.

– Удачи! – И Гэс узнал голос Фитцджеральда. Господи Боже, можешь забрать у меня все, что угодно, но оставь мне глаза! А если уж суждено мне потерять глаза, забирай меня всего!

– Теперь – осторожнее. – Голос врача звучал напряженно. – Не будем спешить. Пациенту так будет легче.

– У меня что, лицо тоже обожжено?

– Не столько обожжено, сколько изранено. Вас швырнуло лицом на дорогу. Горящий бензин лица не коснулся. Но я вынул из вашего лица, наверное, полкилограмма мелких камней... Однако определить, насколько повреждены глаза, мы не могли. Особенно, если учитывать, что главной нашей заботой была трещина на черепе... Я уже предвижу, что придут скоро времена, когда целая область медицины будет специализироваться по лечению пострадавших в автомобильных катастрофах. На самых опасных участках дорог будут дежурить врачи в передвижных операционных. Будут грести деньги лопатой... Так болит?

– Нет, – ответил Гэс. Он неожиданно успокоился. Если он потерял зрение и почувствует, что не сможет жить без него – ну что ж, он сумеет покончить с жизнью.

Перли нет в живых, Коули мертв, как мертвы и Малютка Джим, Хесус, Чарли... Все мертвы...

И что произошло с Бесси? Где она?

– Сестра, – раздался голос хирурга, – опустите шторы. Здесь должно быть совсем мало света.

Гэс услышал, как задвигают тяжелые занавеси.

– Итак, мистер Гилпин, мы сейчас снимем последнюю повязку. Постарайтесь сохранять спокойствие. Глаза сразу не открывайте.

– Постараюсь, – сказал Гэс. И врач снял с его лица последние бинты.

Гэс держал веки плотно сомкнутыми. Он чувствовал, как холодные пальцы врача ощупывают его лоб и нос.

– Все раны на лице прекрасно зажили, – объявил хирург. – Веки тоже выглядят вполне нормально. А теперь – откройте глаза, пожалуйста.

Гэс внутренне собрался и приказал своим векам раскрыться.

– Ну что? – спросил врач.

– Пока ничего не различаю.

– Но какой-то свет смутно видите?

– Вижу!

– Прекрасно, – сказал врач. – Должно пройти пару минут, прежде чем глаза аккомодируются. Ведь с повязкой на глазах вы провели восемь дней.

– Да, действительно. Вот уже вижу что-то белое. – Это, наверное, мой халат, – сказал врач. – Спокойно. Все нормально... Так, на роговой оболочке никаких шрамов не вижу... Так, посмотрим дальше – сетчатка в порядке, отслоений не видно.

Врач низко наклонился над лицом Гэса, осматривая его глаза с помощью специальных инструментов. Зрение Гэса прояснялось, и еще словно сквозь туман, но уже достаточно четко, Гэс увидел пожилого человека, с седыми усами, с глазами навыкате, которые всматривались в его собственные глаза.

Гэс различал все больше деталей вокруг себя, и различал их все яснее и четче.

Рядом с врачом стояла медсестра, молодая женщина в роговых очках; с другой стороны, чуть подальше, стоял Фитцджеральд, явно постаревший с того времени, когда Гэс видел его в последний раз; однако он, как и всегда, держался очень прямо, стоял с высоко поднятой головой; в руках он держал мягкую черную шляпу. Его взгляд был устремлен на Гэса, а на лице отражались сострадание и надежда на благоприятный исход.

– Мистер Фитцджеральд, – сказал Гэс, – я очень рад вас видеть.

– О, мой мальчик, – откликнулся Фитцджеральд, – если бы ты знал, как я рад, что ты можешь меня видеть!

Фитцджеральд постарался под улыбкой скрыть беспокойство, которое еще отражалось на его лице.

– Спокойно, спокойно, – сказал врач, – не все сразу. В таких делах требуются время и терпение.

– Я в норме, доктор, – заявил Гэс. – Я только поначалу немного волновался.

– Ничего удивительного в этом нет. В такой момент кто угодно волновался бы! – Потом врач обратился к Фитцджеральду: – Я думаю, его можно будет выписать через четыре-пять дней. Он будет почти как новенький.

Потом врач и медсестра ушли, оставив Фитцджеральда наедине с Гэсом.

– Мне снова понадобится пара хороших пистолетов и "банджо", – сказал Гэс.

– У меня припасен один отличный инструмент. Я держал его специально для тебя, надеясь, что ты вернешься. – Фитцджеральд ободряюще улыбнулся. Я сниму для тебя хорошую квартиру, мы тебе найдем хорошего портного, сходишь в парикмахерскую – и все снова будет в полном порядке.

– А как идут дела? – спросил Гэс.

– Слишком долго рассказывать.

– Есть что-то конкретное, что нужно сделать?

– Да, в общем есть. Но не далеко. У нас в городе. Мики и его дружки считают, что мы стрижем людей недостаточно сильно. Ну, ты же знаешь, как это бывает. Я ведь вовсе не такой уж ненасытный. И я хочу, чтобы в деле участвовали все, кто пожелает.

– Я желаю, – сказал Гэс.

– Ты и будешь первым, кого я возьму в партнеры.

– А может Бесси меня навестить? – вдруг спросил Гэс.

– Гэс, – сказал Фитцджеральд со вздохом, – она не знает, где ты. Никто кроме меня не знает. Если бы Зирп пронюхал, что ты здесь, в таком состоянии, полностью беззащитный, он бы уже давно подослал своего человека, чтобы тебя убрать.

– А все-таки – где Бесси?

– Она в Чикаго. Поет в одном клубе. Вроде бы дела у нее идут отлично. Я уже отправил к ней человека, который должен привезти ее в Канзас-Сити ближайшим поездом. Если все пойдет хорошо, то к понедельнику тебя уже отпустят отсюда, К этому времени мы подыщем тебе квартиру, и она будет с тобой.

– Но я чувствую, что вы чего-то не договариваете.

– Гэс, она – наркоманка, – сказал Фитцджеральд медленно, осторожно, с неохотой, словно упоминание об этом было ему очень неприятно.

– И что... она постоянно...

– Да. Я обещал тебе приглядывать за ней, и можешь поверить мне, Гэс, я делал все, что от меня зависело. Но в конце концов стало ясно – она неисправима. Как заядлого игрока нельзя отучить от его страсти, так и эта красивая женщина – неизлечима.

– А я верю, что она бросит эту пакость, – сказал Гэс уверенно. – А как там вообще дела в мире?

– Акции на бирже продолжают падать, денег в обороте все меньше. Трудно сказать, к чему это все приведет. Президент Гувер заявляет, что все нормально, но я, старый стреляный воробей, я-то знаю, что дела далеко не в порядке.

– А ваше собственное дело?

– Представь себе – лучше, чем когда бы то ни было. Но эти ребята с востока хотят только одного – побыстрее зашибить деньгу. А на все остальное – им наплевать. Зарабатывают на чем угодно – на девочках, выпивке, наркотиках, наемных убийствах. Готовы мать родную продать! Ради денег они сделают все, что угодно! А этот Эл Капоне набрал такой силы – ну, почти Джон Рокфеллер!

Вошла медсестра, взглянула на Фитцджеральда по-особенному, будто сказала: все, довольно, больному пора отдыхать. Фитцджеральд тихо вышел из палаты, а Гэс тут же погрузился в сон. Он пока еще не отдавал себе отчета в том, что на дворе уже стоит 1931 год, а не 1928, что он отсутствовал в мире три года, что мир за это время здорово изменился. И далеко не в лучшую сторону.

Фитцджеральд сдержал обещание, данное Гэсу – для него была снята большая квартира, прекрасно меблированная, с окнами, выходящими в парк. В ней установили новейшие на то время электрические приборы, включая радиоприемник и электрические часы, которые не нужно было заводить.

Портной снял мерку с клиента, у которого было бледное лицо, а в глазах скрывались боль и печаль, так хорошо знакомые еврею-портному, приехавшему из Польши; клиент к тому же немного хромал. Ему был сшит новый двубортный костюм, плотно облегающий фигуру, к которому прилагалась белая шелковая рубашку с маленьким воротничком, желтые ботинки и трость из черного дерева с набалдашником из слоновой кости.