Текст книги "Вист: Аластор 1716"

Автор книги: Джек Холбрук Вэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Не видать. Стоит где-нибудь, уставился с восхищением на старый пень.

– Не велика беда, – заметил Творн, – нам больше достанется.

Фуражиры продолжали пировать.

– А! Вкуснятина! – объявил Гаррас. – Нужно чаще устраивать походы.

– Ох! – вздохнула Реильма. – Просто чудесно. Дайте еще редиски, она во рту тает!

– Сам Коннатиг не едал такой птицы. С дымком! – заявила Суновера.

– Жаль, что мало! – Реильма опять вздохнула. – Я могла бы вот так есть и есть, целыми часами без остановки! Что может быть лучше?

Творн неохотно поднялся на ноги:

– Пора собираться – до Хебронского провала еще топать и топать.

Глава 5

На следующий день Кедида, появившись в столовке, разыскала Джантиффа – тот сидел в углу и старался не попадаться на глаза. Решительно пройдя прямо к нему, вертихвостка шлепнулась рядом на скамью:

– Вчера – что с тобой случилось? Ты пропустил самый смак!

– Так вышло. На самом деле мне не хотелось есть.

– Не выдумывай, Джантифф. Я тебя насквозь вижу. На что ты обиделся?

– Ничего я не обижался. Просто мне кажется... такое ощущение, что воровать нехорошо.

– Какая чепуха! – Кедида надменно вскинула брови. – У них много, у нас мало. Почему бы им не поделиться?

– Если фермеры станут делиться с тремя миллиардами аррабинов, и у них ничего не останется, и у вас не прибавится.

– Возможно, – она чуть пожала ему руку. – Должна сказать, ты вчера отличился. Не могла на тебя нарадоваться.

Джантифф покраснел:

– Ты правда так думаешь?

– Конечно!

Джантифф подбирал слова:

– Я... мне пришла в голову мысль.

– Какая?

– Старик в твоей квартире... Как его зовут?

– Сарп.

– Вот-вот. Сарп. Не согласится ли он со мной поменяться? Тогда мы могли бы все время быть вместе.

Кедида рассмеялась:

– Старый Сарп ни за какие коврижки не переедет! Кроме того, никакой радости нет в том, чтобы наблюдать друг друга в дурном настроении и за самыми неподходящими занятиями. Неужели ты не понимаешь?

– Э-э... не знаю. Если бы тебе кто-то очень нравился, ты, наверное, хотела бы проводить с ним как можно больше времени?

– Ну, вот ты, например, мне очень нравишься, и я вижусь с тобой как можно чаще.

– Это не одно и то же!

– Не забывай, что у меня много друзей – с ними я тоже должна проводить время.

Джантифф начал было возражать, но решил придержать язык. Кедида прикоснулась к лежавшей перед ним папке:

– Что это у тебя? Картинки? Можно посмотреть?

– Смотри, конечно.

Перелистывая наброски, Кедида попискивала от удовольствия:

– Джантифф, какая прелесть! Это мы шагаем по тропе... Когда ты успел, это же только вчера было! Вот Творн, вот Гаррас... а это я? Джантифф! Разве я такая? Вся бледная как смерть, глаза вытаращила, будто привидение увидела! Не говори, не хочу ничего знать. Вот если бы ты написал мой портрет – такой, чтобы на него приятно было посмотреть – я бы его на стену повесила!

Она нагнулась, чтобы рассмотреть набросок поближе:

– Суновера... Юзер... Реильма... всех нарисовал! А эта фигура в тени – это же ты сам!

Скорлетта и Эстебан тоже явились завтракать, и с ними – не слишком умудренное жизнью воплощение противоречивых влечений, их дочь Танзель. Кедида позвала их:

– Идите сюда, смотрите, какие у Джантиффа чудесные картинки! Это мы в походе – идем по тропе! И роща так нарисована, что кажется, будто пахнет смолой керкаша!

Эстебан рассмотрел рисунок с покровительственной улыбкой:

– Такое впечатление, что вы не перегружены жраниной.

– Конечно, нет! Это было утром, мы все еще шли на юг. А насчет жранины не волнуйся – пообедали мы отменно, хватило на всех. Жареная птица, салат из свежих овощей с травами, куча фруктов... Лучше не придумаешь!

– Ой! – подпрыгнула Танзель. – Почему меня там не было!

– Не преувеличивай, – пожурил Кедиду Эстебан. – Меня не проведешь, в свое время я частенько фуражировал.

Кедида с достоинством выпрямилась:

– В следующий раз пойдем вместе – убедишься собственными глазами.

– Кстати... Кольчо нашелся? – рассеянно спросил Джантифф.

Никто не обратил внимания. Эстебан разглагольствовал:

– Я жрачку люблю не меньше других, но теперь я плачу цыганам талоны, а они накрывают на стол. Между прочим, следующий пикник уже заказан. Хочешь – присоединяйся. Придется внести свою долю, разумеется.

– Сколько? Я хотела бы поехать.

– Пятьсот «деревянных» за все про все, включая доставку по воздуху в Потусторонний лес.

Кедида схватилась за голову, взъерошив пальцами золотисто-медовые волосы:

– Я что, иностранный подрядчик? Откуда я возьму такие деньги?

Танзель уныло шмыгнула носом:

– А у меня вообще талонов нет.

Скорлетта бросила быстрый колючий взгляд на Эстебана, с подозрением покосилась на Джантиффа, похлопала дочь по спине:

– Не волнуйся, ты поедешь.

Подчеркнуто игнорируя слова Скорлетты, Эстебан продолжал перелистывать наброски:

– Неплохо, неплохо... Здесь ты, пожалуй, перестарался. Слишком много лиц... Ага! Я кого-то узнаю!

Кедида присмотрелась:

– Это я и Сарп – сидим, как злыдни, на диване, смотрим в разные стороны. Джантифф, когда ты это нарисовал?

– На прошлой неделе. Скорлетта, вы не хотели бы поменяться квартирами с Кедидой?

– Ха! – Скорлетта изобразила насмешливое удивление. – С какой стати?

– Я хотел бы жить с Кедидой.

– А я буду делить спальню с бормочущим во сне, выжившим из ума старикашкой? Никогда в жизни!

Эстебан посоветовал:

– Джантифф, не живи в одной квартире с женщиной, которая тебе нравится. Слишком тесный контакт приводит к трениям.

– И какой смысл ежедневно совокупляться с одним и тем же человеком? – добавила Кедида.

– А какой смысл вообще совокупляться? – внесла свою лепту Танзель. – Одно пыхтение да сопение.

Эстебан продолжал перелистывать рисунки:

– Надо же! А это у нас что такое?

Танзель возбужденно ткнула пальцем в картон:

– Это ты и Скорлетта! Вот старый Сарп. А этого громилу я не знаю.

Эстебан смеялся:

– Не слишком похоже. Если я и вижу здесь какое-то сходство, то исключительно в том смысле, что Джантифф придает всем лицам одинаковое выражение.

– Ничего подобного! – возмутился Джантифф. – Лицо – символ, графическое отображение личности. Подумайте сами! Запечатлевая речь, мы записываем буквенные символы. Запечатлевая личность, мы рисуем лицо. Я рисую неподвижные, спокойные лица, чтобы не искажать их символический смысл.

– Уж эти мне рассуждения выше облака ходячего, – вздохнул Эстебан.

– В них нет ничего сложного! Подумайте еще раз! Я могу нарисовать двух людей – например, смеющихся после того, как кто-то удачно пошутил. Один – сварливый, вздорный тип, другой – человек добродушный и любезный. Так как оба смеются, тот, кто рассматривает рисунок, может подумать, что оба – люди добродушные. Но если черты лица неподвижны, ничто не мешает проявляться индивидуальным свойствам, то есть личности.

Эстебан умоляюще выставил ладони:

– Довольно! Сдаюсь! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что у тебя прирожденный талант к проделкам такого рода.

– Прирожденный талант тут ни при чем, – уперся Джантифф. – Пришлось учиться многие годы.

Умница Танзель спросила:

– Разве это не элитизм, когда человек стремится что-то делать лучше остальных?

– Теоретически – несомненно, – серьезно кивнула Скорлетта. – Но Джантифф живет в Розовой ночлежке – значит элитистом быть не может.

Эстебан усмехнулся:

– В каких еще преступлениях мы можем обвинить элитиста Джантиффа?

Танзель задумалась:

– Джантифф – монополист, потому что все свободное время посвящает личным интересам, а со мной не делится, хотя он мне страшно нравится.

Скорлетта хрюкнула:

– Его наклонность к сюсюканью с детьми – извращенная форма сексуализма. Видите, как он действует на Танзель?

– Кроме того, он – эксплуататор, потому что хочет единолично пользоваться телом Кедиды.

Джантифф открыл рот, чтобы произнести гневную речь в свою защиту, но не нашел слов. Кедида похлопала его по плечу:

– Не беспокойся, Танзель. Мне он тоже нравится, а сегодня он может монополизировать меня, сколько хочет, потому что сегодня мы вместе идем на стадион.

– И я не прочь! – откликнулся Эстебан. – Дерутся гигант Шкунер – его недавно привезли – и пегий Веварк. Говорят, оба злые, как черти.

– Все может быть, но я без ума от Киззо – он погоняет голубым Джамули во втором номере. Ох, он такой храбрец и красавчик, я просто таю, когда его вижу!

Эстебан пожевал губами:

– Киззо, пожалуй, хватает через край, стараясь произвести впечатление – в коленях-то он слабоват... Тем не менее, бесстрашия ему не занимать – по сравнению с ним Ламар и Кельчафф выглядят парой пугливых старых дев.

– Ну вот, так всегда! – обиделась Скорлетта. – У меня тухта сегодня, куда я пойду?

– Сбереги талоны на цыган, – посоветовал Эстебан. – Если хочешь поехать на пикник, конечно.

– Верно. Пора красить шары. Где бы взять еще краски? – взгляд ее расчетливо остановился на Джантиффе. Тот поспешил занять оборонительную позицию:

– Я не могу больше раздавать пигменты. У самого почти ничего не осталось.

Эстебан спросил у него:

– А ты не хочешь поехать на пикник?

Джантифф колебался:

– Я уже фуражировал – не могу сказать, что мне понравилось.

– Дорогой мой, это же разные вещи! У тебя озоли остались?

– Немного. Они надежно спрятаны, прошу заметить.

– Тогда ты можешь себе позволить попировать. Я займу тебе место.

– Но... хорошо. Где и когда состоится пир?

– Когда? Как только я закончу приготовления. Все должно быть, как положено, до последней мелочи! Где? В Потустороннем лесу, разумеется, где ничто не мешает наслаждаться чудесным видом и свежим воздухом. Я недавно познакомился с подрядчиком Шубартом – он предоставит аэромобиль.

Джантифф невесело рассмеялся:

– Кто у нас теперь эксплуататор, монополист, олигарх и тому подобное? И как насчет эгализма?

Эстебан остался воплощением добродушия, но в голосе его появилась резкость:

– Эгализм – превосходная вещь, я поддерживаю равноправие целиком и полностью! Тем не менее – к чему отрицать очевидное? Каждый хочет взять от жизни все, что может. Будь моя воля, я стал бы подрядчиком. Может быть, у меня еще получится.

– Ты выбрал неподходящее время, – заметила Кедида. – Видел объявление в последнем выпуске «Концепта»? Шептуны говорят, что подрядчики обходятся слишком дорого, и настаивают на проведении реформ. Может быть, скоро вообще не будет никаких подрядчиков.

– Даже так? – фыркнула Скорлетта. – А кто будет работать?

– Понятия не имею, – пожала плечами Кедида. – Я не Шептун и не подрядчик.

– Спрошу старину Шубарта, – пообещал Эстебан. – Ему все известно.

– Ничего не понимаю! – пожаловалась Танзель. – Я думала, подрядчики – нечистоплотные иностранцы, жадные и невежественные. Им поручают выполнять за нас грязную работу. Почему ты хочешь стать подрядчиком?

Эстебан веселился:

– Из меня выйдет чистоплотный, вежливый и сознательный подрядчик – совсем как я!

Кедида вскочила на ноги:

– Джантифф, пойдем! Пора торопиться, займут все лучшие места! И захвати талоны – на прошлой неделе я растратилась в пух и прах.

Поздно вечером Джантифф возвращался домой по магистрали Диссельберга. Шункерия[20]20
  Шункерия: плохо поддающийся переводу термин. В Аррабусе ему придается не только буквальное значение («бои шунков»), но и переносное – «судьбоносное состязание, покрывающее славой».


[Закрыть] превзошла все его ожидания – яркие впечатления, необычные ощущения переполняли память.

Задолго до начала представления проходы, ведущие на стадион, плотно забила толпа. Джантиффа окружали предвкушающие развлечение лица: влажно блестящие глаза, возбужденно болтающие, смеющиеся рты – эти люди ничем не напоминали блаженно оцепеневшие статуи на скользящем полотне Унцибальской магистрали! Стадион – циклопическое сооружение – поднимался, заслоняя небо окруженной лесом опор ступенчатой воронкой: ярус за ярусом, контрфорс над контрфорсом, балкон на балконе. Бесчисленные головы сливались, напоминая нерезкий, чуть шевелящийся ковер, ниспадавший по сегментам ярусов, как дорожки колоссальных сходящихся лестниц. Отовсюду доносился непрерывный рокочущий гул, хриплый, как далекий прибой, быстро набиравший силу или замиравший в зависимости от событий.

Предварительные церемонии показались Джантиффу растянутыми: битый час по полю вышагивали туда-сюда музыканты в коричневых ливреях с лиловыми погонами и отворотами, производя неимоверный шум с помощью завывающих рогов, рокочущих басовых резонаторов и ослепительно сталкивающихся метровых цимбал. Наконец поднялись ворота восьми арочных порталов: на пьедесталах самоходных колесниц выехали восемь шункеров. Герои толпы объехали поле, глядя прямо вперед, будто околдованные неким роковым зрелищем. Ни разу не повернув головы, каждый скрылся под той аркой, откуда выехал.

Волны рокочущего гула вздымались и опадали в такт настроениям полумиллиона людей, сидевших плечом к плечу, затылок в затылок – Джантифф пытался представить себе, каким психологическим законам подчинялось это явление.

Внезапно, по сигналу, ускользнувшему от внимания Джантиффа, рокот прекратился – в воздухе повисло напряженное молчание.

Ворота под восточной и западной арками открылись: на поле вырвались шунки. Яростно рыча, десятиметровые бестии рыли когтями землю и вставали дыбом, пытаясь стряхнуть невозмутимо стоявших на загривках наездников. Началась шункерия.

Чешуйчатые туши тяжело сталкивались, причем наездники сохраняли хладнокровие, превосходившее всякое разумение. Джантифф не верил своим глазам: снова и снова шункеры уклонялись от ударов мощных когтистых лап и вскакивали на загривки чудовищ, как только те, с визгом повалившись на бок, снова поднимались и бросались на врага. Джантифф поделился изумлением с Кедидой:

– Они чудом остаются в живых!

– Иногда двоих или троих давят. Сегодня им везет.

Джантифф с недоумением покосился на спутницу: к чему относилась нотка сожаления в ее голосе – к наездникам, погибшим в прошлом, или к тому, что сегодняшним шункерам удавалось водить смерть за нос?

– Они учатся долгие годы, – объясняла Кедида, когда они покидали стадион. – Проводят полжизни в стойлах шунков – в шуме, вони и грязи. Потом приезжают в Аррабус, надеясь пережить десять боев. Счастливчики возвращаются в Зондер богачами.

Кедида замолчала – ее внимание было поглощено чем-то другим. Там, где латераль сливалась с магистралью Диссельберга, она неожиданно сказала:

– Джанти, здесь мы разойдемся. Я договорилась о важной встрече, мне нужно торопиться.

У Джантиффа челюсть отвисла:

– Как же так? Я думал, мы проведем вечер вместе – может быть, у тебя...

Кедида с улыбкой покачала головой:

– Невозможно, Джанти. Пожалуйста, не обижайся. Я пошла, у меня нет времени.

– Но я хотел к тебе переехать! Мы хотели...

– Нет, нет, нет! Джанти, будь человеком! Увидимся в столовке.

Джантифф вернулся в Розовую ночлежку в самых расстроенных чувствах. Скорлетта ссутулилась за столом в гостиной, раскрашивая бумажные шары последними остатками его пигментов – синим, черным, темнозеленым, еще какими-то.

Джантифф только руками развел:

– Ну что это такое! Поймите наконец, Скорлетта – так нельзя, это ни в какие ворота не лезет!

Скорлетта обернулась – на ее побледневшем лице Джантифф впервые заметил отчаяние. Она молча вернулась к работе, но вскоре процедила сквозь зубы:

– У тебя все есть, а у меня ничего нет – вот что ни в какие ворота не лезет!

– Что у меня есть? – голос Джантиффа задрожал, стал высоким и жалобным. – У меня тоже ничего нет! Вы все забрали! Ни коричневого пигмента не осталось, ни черного, ни зеленого, ни синего! Охра кончается. Чем я буду рисовать? Одними красными тонами, оранжевым и желтым? Подождите-ка – желтого тоже нет?...

– Слушай, Джантифф! Мне нужны талоны – иначе Танзель не сможет поехать на пикник. Она никогда нигде не была и ничего не видела, даже жрачки не пробовала. Да, я потратила твои драгоценные краски – что с того? Ты из обеспеченной семьи, всегда можешь получить новые краски, а мне приходится мастерить и продавать чертовы культовые шары, чтоб их разорвало!

– Почему бы Эстебану не заплатить за Танзель? У него «деревянных» хоть отбавляй.

Скорлетта горько усмехнулась:

– Эстебан слишком много думает о себе, чтобы делиться с другими. По правде говоря, ему следовало бы родиться в одном из Каторжных миров – там он стал бы главарем какого-нибудь преступного синдиката. Или эксплуататором. В любом случае, Эстебан – не эгалист. Ты представить себе не можешь, какие дикие махинации он проворачивает!

Обескураженный горячностью Скорлетты, Джантифф присел на диван. Скорлетта продолжала мрачно тыкать кистью в свои поделки. Джантифф проворчал:

– И кому нужна вся эта дрянь, на которую вы изводите мои пигменты?

– Кому нужна, тому нужна! Стою на углу в Дисджерферакте – люди подходят, покупают шары, талонов не жалеют. Зачем они им? А зачем мне это знать? Лишь бы покупали. Дай-ка оранжевой краски... Джантифф! Перестань упрямиться, тебе это не к лицу!

– Да берите вы, берите! Но это в последний раз. С сегодняшнего дня я запираю все пигменты на замок!

– Не будь таким мелочным.

– А вы очень великодушны – за чужой счет!

– Не распускай язык, Джантифф! Не дорос еще со мной так разговаривать! Включи экран. Шептуны выступают с важным объявлением, хочу послушать.

– Сплошную болтовню у вас передают, – брюзжал Джантифф. – Никогда ничего нового.

Встретившись глазами с горящим взором Скорлетты, однако, он нехотя поднялся на ноги и включил экран.

Джантифф решил написать письмо домой:

«Дорогие мои мама, папа и сестры!

Прежде всего – неизбежные просьбы. Не хочу никому надоедать, но обстоятельства сложились не в мою пользу. Пожалуйста, пришлите мне пигменты еще раз, двойной запас. Здесь их невозможно достать – как, впрочем, и все остальное. Тем не менее, жизнь идет своим чередом. Однообразное питание опротивело до смерти. В Аррабусе каждый только и думает, что о «жрачке». Мои знакомые собираются устроить «цыганский пикник». Понятия не имею, что это такое, но меня пригласили, и я поеду – хотя бы для того, чтобы на несколько часов забыть о всячине со смолокном.

Боюсь, у меня начинается раздвоение личности. Иногда кажется, что я живу в зазеркалье, где белое стало черным, а черное – нет, не белым, это было бы слишком просто – а чем-то до смешного нелепым: десятью тухлыми рыбинами, например, или запахом левкоя. Учтите при этом, что Аррабус некогда был процветающей, промышленно развитой страной, ничем особенным не выделявшейся. Неужели то, что здесь произошло – неизбежная последовательность событий? А события развивались с пугающей, железной логикой. Жизнь коротка: зачем тратить лишнюю секунду на неблагодарный труд? Технология облегчает человеческую жизнь, в этом ее предназначение. Следовательно, технология должна быть развита и усовершенствована до такой степени, чтобы она заменяла человеческий труд везде, где это возможно. Пусть машины вкалывают! Цель человеческой жизни – удовольствия и развлечения, богатство впечатлений, радость бытия! Превосходно, замечательно! Только машины не могут во всем заменить человека. Машины неспособны себя обслуживать, машины неспособны планировать, проектировать, думать. Таким образом, даже аррабинам приходится тухтеть – тринадцать часов в неделю, о ужас! Кроме того, машины имеют наглость ломаться. Приходится нанимать подрядчиков из поселений Блеля и Фрока и с хуторов, рассеянных по Потусторонним лесам. Подрядчики, естественно, не работают даром. Говорят, они поглощают практически весь валовой продукт Аррабуса. Задача аррабинов значительно упростилась бы, если бы они позволяли людям с полезными наклонностями учиться и становиться техниками и механиками, но эгалисты заявляют, что специализация – первый шаг к элитарному строю. Разумеется, так оно и есть. Никому не приходит в голову, однако, что иностранные подрядчики, эксплуатирующие Аррабус и наживающие состояния – элита чистой воды (хотя использование наемными работниками возможностей, открывающихся в связи с упрямством и глупостью нанимателей, трудно назвать «эксплуатацией»).

Я употребил выражение «никому не приходит в голову», но тут же подумал, что это не совсем так. Вчера вечером передавали обращение Шептунов к населению – я сделал несколько зарисовок с экрана, одну посылаю вам. Шептунами становятся случайно. На каждом этаже каждого общежития один человек, по жребию, назначается дружинником. Из двадцати трех дружинников общежития один, тоже по жребию, становится управдомом. Из числа управдомов квартала – разумеется, по жребию – выбирается депутат. Каждый из четырех городов метрополиса – Унцибал, Пропунция, Уонисс и Серсе представлен советом депутатов. Один из членов городского совета депутатов – по жребию, как иначе! – входит в четверку Шептунов. Ожидается, что Шептуны, как истинные представители эгалистического общества, равные среди равных, должны выполнять свои обязанности, в чем бы они не заключались, не требуя особых знаков внимания и ничем не выделяясь. Этим и объясняется традиционное наименование аррабинского «подлинно представительного» высшего органа управления – «Шептуны» (впервые появившееся, как мне говорили, в связи с каким-то непочтительным политическим анекдотом).

Так или иначе, вчера вечером передавали выступление Шептунов. Осторожно выбирая выражения, они не преминули воздать должное не подлежащим обсуждению преимуществам равноправия. Тем не менее, фактическое содержание их обращения трудно назвать оптимистическим. Даже я уловил намеки на плачевное состояние экономики, хотя мои уши далеко не столь восприимчивы к идеологическим эвфемизмам, как слух уроженцев Аррабуса. Женщина по имени Фосгард зачитала, без комментариев, статистические данные, недвусмысленно свидетельствующие о катастрофическом росте государственного дефицита, истощении запасов валюты и прекращении притока капиталовложений. Каждому предоставляется делать выводы по своему усмотрению. Шептуны объявили, что в ближайшее время посетят Коннатига в Люсце, чтобы обсудить сложившееся положение вещей. Их намерение непопулярно – аррабины инстинктивно отвергают унизительную мысль об обращении за помощью к всесильному «монополисту-эксплуататору». В столовой ропщут, называя поездку Шептунов в Нуменес злоупотреблением полномочиями и объясняя ее желанием Шептунов «попробовать красивой инопланетной жизни». Следует учитывать, что Шептуны живут в таких же квартирах, как все, питаясь всячиной, смолокном и студелем наравне со всеми; единственное исключение состоит в том, что они не обязаны тухтеть. В день Столетия они выступят с дальнейшими заявлениями – по всей видимости, будет предпринята попытка постепенно вытеснить подрядчиков из Аррабуса. Сама по себе перспектива избавиться от подрядчиков вполне устраивает местное население. Подрядчики живут в сельских поместьях, как бароны древности, и аррабины презирают их за элитизм (и тайно им завидуют).

Разрозненные факты и наблюдения: Блель, побережье на Дальнем Юге за Потусторонним лесом, омывается экваториальным течением, в связи с чем климат там мягче, чем может показаться при взгляде на карту. Не забывайте, что Вист – небольшая планета. Обитателей Фрока, к северо-западу от Блеля, называют «фруками». В Потусторонних лесах бродят кочевники. По причинам, мне до сих пор неведомым, одних прозвали «цыганами», а других – «ведунами». Цыгане чаще появляются в окрестностях Аррабуса и время от времени устраивают для местных жителей, за деньги, пикники на открытом воздухе. Аррабины не испытывают никакого интереса к музыке. Здесь никто не играет на музыкальных инструментах: учиться чему-то, чего не умеют другие, означало бы совершить грех элитарной специализации. Не могу не признать, что оказался на исключительно странной планете. Аррабус шокирует, возбуждает тревогу, смущение, отвращение, голод! Но в то же время местная жизнь завораживает. Я способен часами смотреть на бесчисленные толпы – люди, люди, всюду люди! В самом их количестве есть некое стихийное величие. Представьте себе лицо – любое лицо: например, с большим носом, маленькими ушами, круглыми глазами и заостренным подбородком. Встаньте на площадке над Унцибальской магистралью и смотрите на лица – рано или поздно именно такое лицо появится перед глазами! Приводит ли такая многочисленность к однообразию? К потере индивидуальности? Ничуть не бывало! Каждый аррабин отчаянно старается быть непохожим на других, тщательно подчеркивая свои неповторимые манеры, интонации, привычки, пристрастия. Да, аррабины ведут суетную, тщеславную жизнь. Но разве любая другая жизнь, в конечном счете, не суетна и не тщеславна? Аррабин появляется на свет ниоткуда; когда он уходит из жизни, о нем никто не вспоминает. Аррабус не производит ничего существенного. Единственная ценность, созданию которой посвятил все свои усилия этот гигантский человеческий муравейник – возможность не работать!

На сегодня хватит. Скоро напишу еще.

Как всегда, целую всех,

ваш Джантифф»

В связи с тем, что Джантифф спрятал и закрыл на замок оставшиеся пигменты, Скорлетта решила, что культовые шары достаточно разрисованы, и принялась собирать их в связки по полдюжины. Тем временем Джантифф ходил по гостиной, заглядывая под диваны и под все, что лежало на стеллаже и на столе. В конце концов его суетливые перемещения привлекли внимание Скорлетты. Та спросила:

– Во имя пламени небесного! Что ты носишься и шарахаешься, как птица с переломанным крылом? Посиди спокойно, дай мне собраться!

Джантифф отвечал спокойно и с достоинством:

– Вчера вечером я сделал несколько зарисовок Шептунов хотел послать одну или две домой, но нигде не могу их найти. Начинаю подозревать, что их кто-то свистнул.

Скорлетта бесцеремонно расхохоталась:

– Такое внимание должно тебе льстить!

– Постоянные пропажи мне порядком надоели.

– Не делай из мухи слона! Нарисуй еще набросок или пошли другой. Все это не имеет абсолютно никакого значения – не считая того, что ты постоянно и целенаправленно действуешь мне на нервы.

– Приношу глубочайшие извинения! – съязвил Джантифф. – Последую вашему совету и пошлю другой набросок. Не забудьте передать мои поздравления свистуну.

Скорлетта только пожала плечами и закончила связывать шары:

– Теперь, Джантифф, будь так добр, помоги мне отнести шары в квартиру Эстебана – он знает торговца, обещавшего сбыть их подороже.

Джантифф начал было протестовать, но Скорлетта оборвала его:

– В конце концов, Джантифф, всему должен быть предел! Ты всю жизнь купался в роскоши – а теперь не хочешь помочь бедной девочке попробовать, что такое настоящая еда?

– Неправда! – рассердился Джантифф. – Только вчера мы с ней ездили в Дисджерферакт! Я на каждом углу покупал ей хрустящие водоросли,[21]21
  Хрустящие водоросли: намотанные на палочку узкие полоски съедобных водорослей, обжаренные в горячем масле.


[Закрыть] и сладкие сосульки, и пирожки с угрями – до тех пор, пока она не сказала, что скоро лопнет!

– Ладно, ладно, не отлынивай! Подсоби-ка – шары легкие, я же не прошу тебя мебель таскать.

Всем видом показывая, что не согласен с таким обращением, Джантифф позволил нагрузить себя связками культовых шаров. Скорлетта забрала остальные связки, и они отправились по коридорам к Эстебану. Скорлетта пнула дверь квартиры Эстебана – тот выглянул в коридор. Увидев шары, он не проявил энтузиазма:

– Так много?

– Да, так много! Я их сделала, а ты их продашь – и не забудь принести назад всю проволоку, какая останется.

– Откровенно говоря, было бы в высшей степени неудобно...

Скорлетта попыталась ответить яростным жестом, но, будучи отягощена связками, смогла лишь беспомощно поднять и опустить локти:

– Ты и Джантифф – два сапога пара! Я твердо намерена поехать на пикник, и Танзель поедет со мной, ясно? Либо плати за ее жранину, либо помогай продавать шары!

Эстебан застонал от раздражения:

– За что мне такое наказание? Ни минуты покоя! Давай сюда свои шары, чтоб они провалились! Их еще пересчитать надо.

Пока Эстебан и Скорлетта считали шары и ругались, Джантифф присел на диван, отличавшийся от всех, какие он видел в других квартирах, прочной высококачественной обивкой с контрастными оранжевыми, коричневыми и черными геометрическими узорами. Вся остальная обстановка квартиры Эстебана также свидетельствовала об умении и привычке жить со вкусом. На тумбочке у дивана Джантифф заметил камеру, показавшуюся ему знакомой. Он поднял ее, внимательно рассмотрел и положил в карман.

Скорлетта и Эстебан закончили подсчет.

– Ты зря думаешь, что Кибнер спит и видит, как бы ему пострадать на благо ближнего, – говорил Эстебан. – Он возьмет не меньше тридцати процентов выручки.

– Грабеж среди бела дня! – отчаянно, страстным контральто воскликнула Скорлетта. – Я берегла каждый талон, во всем себе отказывала, работала каждую свободную минуту – а ты и пальцем не пошевелил! Десяти процентов более чем достаточно.

Эстебан с сомнением усмехнулся:

– Начну торговаться с пяти – посмотрим, сколько Кибнер уступит.

– Прояви твердость! Объясни, что это ручная работа, а не какой-нибудь ширпотреб! Торгаши воображают, что мы деньгам цену не знаем!

– Что я слышу? Симптомы буржуазного элитизма! – шутливо пригрозил Эстебан. – Подавляй в себе пережитки.

– Чья бы корова мычала! – язвительно отозвалась Скорлетта. – Пошли, Джантифф. Скоро позвонят к ужину.

Взгляд Эстебана, скользнувший по лицу Джантиффа, задержался на тумбочке, быстро обшарил гостиную, ненадолго вернулся к тумбочке и наконец сурово остановился на лице Джантиффа:

– Минуточку! Судя по всему, мы имеем честь находиться в обществе свистуна – хотя, как правило, я свистунов на порог не пускаю.

– Ты о чем? – ощетинилась Скорлетта. – У тебя нечего взять, ты в общаге ничего стоящего не держишь.

– А как насчет камеры? Давай-ка, Джантифф, выворачивай карманы! Ты сидел на диване – прекрасно помню, как ты тянулся к тумбочке.

– Я в затруднительном положении, – поджал губы Джантифф.

– Разумеется! Пропала камера. Она у тебя.

– Если хотите знать, у меня в кармане – камера, которую я привез с Зака. Вашу камеру я не видел.

Эстебан угрожающе шагнул вперед, протянул руку:

– У меня со свистом шутки плохи. Взял камеру – отдавай!

– Не отдам, потому что это, без всякого сомнения, моя камера.

– Нет, моя! Она лежала на тумбочке – я видел, как ты ее взял!.

– Вы можете ее опознать?

– Само собой! Я ее знаю, как свои пять пальцев! Могу перечислить снимки, записанные в кристалле.

Чуть замявшись, Эстебан добавил:

– Если потребуется.

– Снизу на моей камере, рядом с серийным номером, стилизованными древнемишейскими тростниковыми силлабулами выгравировано имя «Джантифф Рэйвенсрок». На вашей тоже?

Круглые темно-карие глаза Эстебана сверлили лицо Джантиффа. Не опуская руку, он хрипло ответил:

– Понятия не имею, что там нацарапано!

Джантифф подошел к столу и несколькими изящными движениями изобразил на листе писчей бумаги пять замысловатых силлабул:

– Древнемишейское письмо. Желаете сравнить с надписью на моей камере?

Эстебан издал тихий нечленораздельный звук и отвернулся.

Когда Джантифф и Скорлетта уже вышли из квартиры Эстебана и возвращались по коридору, Скорлетта заметила: