Текст книги "Холодная гавань"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

Когда «Лили Марлен» покидала гавань, Женевьева, Крэйг и Рене находились внизу. Так хотел Хейр. Сидя за столом в крошечной кают-компании, Женевьева вдруг обнаружила, что ей действительно хочется закурить «Житан». Крэйг дал ей прикурить.

– Вы теперь получаете от них удовольствие, не так ли?

– Плохая привычка, – кивнула она. – У меня появилось ужасное подозрение, что я не избавлюсь от нее до конца жизни.

Она откинулась назад и задумалась, вспоминая, как они отчаливали. Мунро, удивительно серьезный в своем старом кавалерийском плаще, пожимающий им руки. Едж где-то сзади, злобно следящий за ней. Быстрое и нежное объятие Джулии, ее последние слова шепотом: "Не забудьте, что я говорила вам".

Качка становилась весьма ощутимой. В этот момент открылась дверь и из камбуза появился Шмидт, балансируя тремя чашками на подносе.

– Чай, – сказал он. – Горячий и сладкий. Полно великолепного сгущенного молока. – Женевьева скорчила гримасу. – Нет, вы выпьете все, моя дорогая. Хорошо для желудка во время такого путешествия. Облегчает тошноту. – Она сомневалась в его правоте, но все-таки сумела проглотить немного этого пойла. Через некоторое время он снова появился: – Шеф говорит, что вы можете подняться наверх, если хотите.

– Прекрасно. – Женевьева повернулась к Крэйгу: – Пошли?

Он оторвался от газеты:

– Потом. Идите одна.

Что она и сделала, оставив его с Рене и поднявшись по трапу вслед за своим провожатым. Когда она открыла дверь, ветер швырнул дождь ей в лицо. «Лили» казалась живой, она вся вибрировала, палуба уходила из-под ног Женевьевы, когда она пробиралась к трапу на мостик, пытаясь удержаться за натянутый трос. Разгоряченная, взбодрившаяся, с мокрым лицом, она рывком поднялась наверх и открыла дверь рулевой рубки.

Лангсдорф стоял у руля, Хейр сидел возле штурманского столика. Он развернулся на вращающемся стуле лицом к Женевьеве и встал:

– Садитесь сюда. Вам будет удобно. Она села и огляделась вокруг:

– Как красиво! Восхитительно…

– Да, в этом есть своя прелесть. – И тут же обратился к Лангсдорфу по-немецки: – Я встану к рулю. Выпейте кофе.

– Цу бефель, герр капитан, – ответил оберштурман и вышел.

Хейр увеличил скорость, держа против ветра, налетавшего спереди. Туман надвигался на катер клочьями, так что они то оказывались в сумеречном мире, то вырывались на чистую воду. Луна светила ярко несмотря на шквалы дождя.

– Кажется, будто небо не знает, на что решиться, – сказала Женевьева.

– В этой части света всегда так. Это и делает все вокруг таким восхитительным.

– Не то что на Соломоновых островах. – Это было утверждение, не вопрос.

– Не буду спорить.

Ветер усилился. "Лили Марлен" вздрагивала, летя вперед, пол рубки кренился, так что Женевьева была вынуждена крепко держаться ногами за стул, чтобы не упасть. Видимость снова ухудшилась, и, когда волны взмывали вверх, а потом с грохотом обрушивались на катер, казалось, что вода фосфоресцирует.

Дверь открылась, и в нее протиснулся Шмидт. Дождевик плотно облепил его форменную зеленую куртку. В одной руке он держал термос, а в другой коробку с бисквитами.

– Кофе в термосе, детка, а сандвичи в коробке, – ласково сказал он Женевьеве. – Кружки вы найдете в шкафчике под штурманским столиком. Приятного аппетита. – Он ретировался, захлопнув дверь, и Женевьева достала кружки.

– Парень с характером. У него всегда наготове колкость, как у конферансье.

– Верно, – согласился Хейр, когда она протянула ему кружку, – но вы заметили, что он не очень-то часто улыбается? Иногда шутки – просто средство скрыть боль. Евреи знают это лучше, чем любая другая нация в мире.

– Понятно, – сказала Женевьева.

– У Шмидта была двоюродная сестра, которую он боготворил. Красивая еврейская девушка из Гамбурга, которая несколько лет жила в его семье в Лондоне. Она отправилась домой ненадолго накануне войны, потому что ее мать неожиданно умерла. Они пытались уговорить ее не ехать. Но девушка все еще была гражданкой Германии. Она опоздала на похороны, но у нее были еще некоторые семейные обязанности – навестить одного, другого… А потом вдруг случилось то, чему никто в Англии не мог поверить.

– И что же случилось?

– Шмидт настоял и поехал с ней в Германию. Их обоих схватило гестапо. Британский консул в Гамбурге, конечно, спас его как гражданина Великобритании. Ему вручили уведомление с требованием покинуть страну в течение сорока восьми часов.

– А его сестра?

– Он посылал запросы. Она была красивой блондинкой. Кажется, ее использовали в военных борделях, хотя сексуальная связь с еврейкой считалась противозаконной. Последнее известие, которое он получил, говорило, что ее отправили поездом к восточной границе как раз перед нападением на Польшу.

– Какой ужас, – прошептала Женевьева, потрясенная до глубины души.

– Так там живут люди. Позвольте мне рассказать, как действует гестапо.

– Я знаю, – ответила она ему. – Я видела ногти Крэйга.

– Вы знаете, как они подавляют волю разведчиц? Многократное изнасилование. Они занимаются этим по очереди, один за другим, потом снова, по кругу. Скотство, да, но потрясающе эффективно.

Вспомнив Анн-Мари, Женевьева заметила:

– О да, это я хорошо могу себе представить.

– Черт побери мой длинный язык! – Хейр взглянул на нее с неподдельным участием. – Я совсем забыл про вашу сестру.

– Вы знаете?..

– Да, Мунро рассказал мне. Он считал, будет лучше, если я узнаю всю подоплеку.

Она потянулась за сигаретой.

– Чувствую, что должна сыграть роль солдата до конца.

– Ну, вы-то офицер авиации…

– Кто? – изумилась Женевьева, чуть не выронив зажигалку.

– Все разведчицы, идущие на задание, оформляются как офицеры того или иного рода войск. Француженок обычно оформляют во Вспомогательный женский корпус. Многих английских девушек оформили в добровольческие санитарные отряды.

– В ЖСДО?

– Да, но у Мунро вообще мертвая хватка. Насколько я знаю, вас вчера приписали к ВВС как офицера. Кстати, голубая форма Королевских воздушных сил будет вам к лицу, если, конечно, у вас когда-нибудь появится шанс надеть ее.

– Он ни слова не сказал мне об этом.

– Мунро? – Хейр пожал плечами. – Старый хитрый пес, но в его сумасшествии есть система. Прежде всего, у офицера всегда есть шанс получить помощь, если он попадает в руки врагу.

– Но ведь есть еще что-то?

– Это дает ему контроль над вами. Если вы нарушите приказ во время войны, вас могут расстрелять.

– Мне иногда кажется, что война шла всегда.

– Мне хорошо знакомо это чувство.

Дверь открылась, и вошел Крэйг.

– Ну, как дела?

– Прекрасно. Мы идем по расписанию, – ответил Хейр и повернулся к Женевьеве: – На вашем месте я бы спустился вниз. Попытайтесь немного поспать. Воспользуйтесь моей каютой.

– Хорошо. Я так и сделаю.

Она оставила их вдвоем, пробралась по качающейся палубе и спустилась вниз в крошечную каюту Хейра. Койка была такой узкой, что Женевьева едва ли смогла бы вытянуться на ней, и она лежала, подогнув колени кверху и глядя в потолок. Так много событий произошло, они кружились перед ней, но она постепенно проваливалась в сон и через несколько минут отключилась.

У берега в районе Финистера все еще кое-где лежал туман, луна иногда проглядывала из-за туч. "Лили Марлей" замедлила ход, приближаясь к берегу, глушители снижали шум двигателей. Экипаж занял свои места у пулеметов на носовой и кормовой частях палубы, а у Хейра на бедре висела кобура с пистолетом, снятым с предохранителя. Лангсдорф надел каску, а Хейр и Крэйг осматривали берег в бинокли ночного видения. Женевьева ждала позади, Рене притаился за ее плечом. Внезапно на берегу вспыхнул тонкий луч света и мгновенно погас.

– Вот они, – сказал Хейр. – Превосходно. – Он положил руку на плечо Лангсдорфа. – Теперь тихо, спокойно. Самый малый вперед.

Пирс у маяка Гросне выплыл на них из темноты, волны глухо бились внизу, вскипая у громадных ржавеющих металлических свай. Они бились о нижний причал, и команда выбросила за борт кранцы. Она заметила внизу на палубе Шмидта со шмайсером на изготовку.

На верхней части пирса зажегся свет, и чей-то голос по-французски спросил:

– Это вы?

– Большой Пьер, – сказал Крэйг. – Пошли. Женевьева и Рене двинулись вперед, Крэйг и Хейр шли следом. На причале она обернулась, чтобы последний раз взглянуть на палубу. Шмидт улыбнулся ей.

– Не дай этим негодяям раздавить тебя, красавица. Крэйг подошел поближе.

– Подарок для вас. – Он подал ей вальтер и запасную обойму к нему. – Суньте его в карман. Ни одна девушка не должна ходить без оружия.

– Да уж, не в этих местах, – сказал Хейр и обнял ее. – А дальше решайте сами.

Крэйг повернулся к Рене:

– Верни ее целехонькой, не то я оторву тебе яйца.

– Майор, если что-то случится с ма-амзель Женевьевой, то же самое произойдет и со мной.

Крэйг смягчился и примирительно произнес:

– О'кей, мой ангел, лезьте наверх. Величайший момент вашей карьеры. Как говорят в шоу-бизнесе, сломайте ногу.

Она быстро повернулась и, скрывая слезы, начала взбираться по ступенькам. Рене шел за ней. В конце пирса стоял грузовик, рядом с ним копошились какие-то тени, потом вперед выступил человек и заступил им дорогу. Никогда в жизни она не видела человека такого угрожающего вида. На нем была суконная шапка, старый грязный молескиновый пиджак, краги и рубашка без воротника. Трехдневная щетина на подбородке и шрам на правой щеке дополняли общее впечатление.

– Большой Пьер? – спросил Рене.

Женевьева опустила руку в карман и нащупала вальтер.

– Этот человек не может быть нашим, – зашептала она Рене скороговоркой, настолько напуганная, что сказала это по-английски.

Человек со шрамом на лице вдруг улыбнулся.

– Ужасно сожалею, что привел вас в замешательство, старушка, – сказал он со сногсшибательно пижонским оксфордским акцентом, – но если вы ищете Большого Пьера, то это именно я.

За ним из темноты вышли человек двенадцать молодцов с ружьями и пулеметами системы «Стена». Они стояли стеной, молча уставившись на нее.

Она прошептала Большому Пьеру:

– Не знаю, что о них думают немцы, но меня они определенно пугают.

– Да они просто великолепны, разве не так? – Он хлопнул в ладоши. – Эй вы, крысиная семейка, – произнес он скороговоркой по-французски. – Давайте двигаться и следите за своим языком. С нами дама, помните об этом.

Грузовики такого типа называют газогенами, потому что они работают на газе, образующемся при сжигании древесного угля в печи, установленной сзади в кузове. Большой Пьер вел машину довольно быстро, насвистывая что-то сквозь зубы.

Женевьева вдруг спросила:

– А если мы нарвемся на немецкий патруль?

– Немецкий что? – Вблизи от него исходил жуткий запах.

– Патруль, – повторила она.

– Только не здесь. В этих местах они бывают только тогда, когда им это позарез нужно. Это значит, только днем и когда их много. О любом таком отряде в радиусе пятнадцати миль сегодня ночью я бы знал, уж поверьте мне.

Ей захотелось расхохотаться в ответ, уж больно серьезно он это сказал.

– Стало быть, вы тут все контролируете?

– Ваш голос всегда звучал по телефону так восхитительно. Приятно показать вам свою физиономию, – продолжал он. – Вы когда-нибудь бывали в Оксфорде?

– Нет.

– А в Норфолке?

– Сожалею, тоже нет.

Они перевалили за гребень холма, и в этот момент в просвет между облаками выглянула луна. В ее свете Женевьева увидела внизу в долине железную дорогу и несколько домов – это был Сен-Морис.

– Жаль, – сказал он. – Я там вволю пострелял. Около Сэндрикхэма, где у короля деревенская усадьба. Красивое место.

– Вы скучаете по нему?

– Не очень. Делаю все, чтобы держать себя в форме. Ну что бы я делал без всего вот этого? Понюхайте, как я пахну. Здорово, правда? Назад, к природе!

– А чем вы занимались раньше?

– Вы имеете в виду до войны? Преподавал английскую литературу во вполне второразрядной средней школе.

– Вам это нравилось?

– О да, скаутские игры для мальчиков и все такое. Самые тяжелые раны в жизни причиняют смятые лепестки роз, а не их шипы, мисс Треванс, согласны?

– Не уверена, что вполне понимаю вас.

– Именно так говорили мои ученики. – Они как раз въезжали в поселок, и Большой Пьер замедлил скорость. – А вот и складской двор. – Они свернули между двумя массивными стойками в мощеный двор и подъехали к дому в углу. Грузовик остановился, и Пьер заглушил мотор. Дверь открылась, кто-то выглянул наружу. Рене вылез из кузова и помог спуститься Женевьеве.

– Большое спасибо, – сказала она.

– Наша цель – угождать. – Большой Пьер улыбнулся ей, глядя сверху вниз. – Мятые лепестки роз. Подумайте об этом.

Он вывел машину со двора, а Женевьева вошла в дом вслед за Рене.

Она устроилась перед зеркалом в маленькой спальне. Чемоданы Анн-Мари лежали на кровати, сумочка была открыта, бумаги тоже на кровати, рядом с сумкой. Тут были ее французский паспорт, немецкий аусвайс, продовольственные талоны и водительское удостоверение. Она аккуратно провела тушью по бровям и ресницам. В этот момент открылась дверь и вошла мадам Дюбуа. Это была маленькая темноволосая женщина с изможденным лицом и в поношенном платье. На чулках дырки, а туфли, казалось, вот-вот развалятся на куски.

Губы мадам Дюбуа поджались, и Женевьева почувствовала, что женщине не понравилась шикарная одежда, разложенная на кровати. Темно-синий костюм с плиссированной юбкой, шелковые чулки, атласная блузка жемчужного цвета.

Вспомнив, кого она должна изображать, Женевьева резко сказала:

– В следующий раз стучитесь, прежде чем войти. Что вам нужно?

Мадам Дюбуа пожала плечами:

– Поезд, ма-амзель. Только что подошел. Муж послал меня сказать вам.

– Хорошо. Скажите Рене, чтобы подал машину. Я скоро спущусь.

Женщина вышла. Женевьева слегка тронула помадой губы, застыла на минуту в нерешительности, потом добавила помады, вспомнив, что говорил ей Мишель в Холодной гавани. Она быстро оделась – белье, чулки, комбинация, блузка, юбка – одежда Анн-Мари. По мере того как она одевалась, ей все больше казалось, что она перестает быть собой.

Ей не стало страшно, когда она надела жакет сестры и посмотрелась в зеркало, наоборот, она ощутила холодное восхищение. Правда состояла в том, что все это шло ей и она знала это. Женевьева защелкнула чемодан, накинула на плечи плащ с капюшоном и вышла. Она обнаружила Анри Дюбуа на кухне рядом с женой. Это был маленький человек с желтоватым лицом, внешне совсем незаметный, последний, кого можно было заподозрить в подпольной деятельности.

– Рене подгоняет машину, ма-амзель.

Она достала из сумочки серебряную зажигалку и "Житан".

– Снесите вниз мои вещи.

– Да, ма-амзель.

Он вышел. Женевьева закурила и подошла к окну, чувствуя на себе взгляд мадам Дюбуа, жесткий, не приемлющий ее, но это не имело значения. Ничто теперь не имело значения, кроме работы, ее работы.

"Роллс-ройс" появился в проеме ворот одного из складов и подъехал к дому. Рене вышел, и Женевьева открыла дверь. Он стоял внизу у лестницы, одетый в форму шофера, и с восхищением смотрел на нее. Затем открыл перед ней дверцу машины, и она села на заднее сиденье.

Появился Дюбуа с чемоданами. Он положил их в багажник, обошел машину и заглянул в окно, пока Рене устраивался за рулем.

– Не соблаговолите ли передать мое глубочайшее уважение графине, ма-амзель?

Женевьева не ответила, просто подняла стекло и похлопала Рене по плечу. Когда они выехали со двора, она обратила внимание на глаза Рене, следившие за ней с выражением застывшего в глубине страха.

"Только теперь все и начинается по-настоящему", – подумала она, откинулась на спинку, полная горделивого вдохновения, и достала сигарету.

По мере того как они приближались к замку, пейзаж вокруг становился все более знакомым, зеленые поля и лес, слева горы со снежными вершинами, река, блестящая в лучах раннего солнца внизу в долине. Пастух в овечьем полушубке гнал свое стадо по склону холма.

– Холмы детства, Рене. Ничего не изменилось.

– О, все, ма-амзель.

Конечно, он был прав. Она запахнула плащ, потому что было довольно холодно. Они спустились к маленькой деревне, которая называлась Пуажо, она вдруг это вспомнила.

Женевьева наклонилась вперед.

– Когда мы были детьми, вы обычно останавливали машину здесь, у кафе на площади, чтобы мы могли поесть мороженого. Им управляли старина Дантон с дочерью. Он все еще здесь?

– Его расстреляли в прошлом году за то, что боши называют "террористической деятельностью". Его дочь в тюрьме в Амьене. Недвижимость конфисковали, а потом продали. Ее купил Комбу.

– Папаша Комбу? Но я не понимаю…

– Все просто. Как многие другие, он сотрудничает с ними и по ходу дела урывает кусок и для себя. Они питаются телом Франции, такие, как он. Как я уже сказал, ма-амзель, здесь все изменилось.

На полях работали женщины, но, когда они проезжали по деревне, улицы показались Женевьеве странно пустынными.

– Не очень-то много людей вокруг.

– Самых крепких отправили в трудовые лагеря в Германию. На фермах работают женщины. Они бы забрали и такого старого пса, как я, с одним глазом и все такое прочее, если бы не графиня.

– И она ничего не смогла сделать для остальных?

– Она делает все, что может, ма-амзель, но во Франции сегодня это очень трудно. Да вы сами почувствуете это очень быстро.

Они проехали поворот дороги и тут же увидели черный «мерседес» у бровки. Капот был поднят, солдат ковырялся в моторе. Рядом с ним стоял офицер и курил сигарету.

– Господи Боже, это Райсшлингер, – пробормотал Рене, когда офицер повернулся и поднял руку. – Что мне делать?

– Остановиться, конечно, – спокойно ответила Женевьева.

– Анн-Мари к нему ничего не испытывает, кроме презрения, ма-амзель, и не скрывает этого.

– А он заводится от этого еще больше?

– Именно так.

– Хорошо. Посмотрим, как я справлюсь, ладно?

Женевьева открыла сумочку, достала вальтер, который ей дал Крэйг, и сунула его в правый карман пиджака. Машина медленно остановилась, и, когда Райсшлингер подошел, Женевьева опустила стекло.

Он выглядел точно так же, как на фотографии. Светлые волосы, узкие глаза под тульей фуражки, злобное лицо, так что мундир СС ничего не добавлял к его внешнему виду. Он улыбался, и от этого выглядел еще более неприятным, чем обычно.

– Мадемуазель Треванс, мне очень повезло, – сказал он по-французски.

– Разве? – холодно бросила Женевьева. Он указал на свою машину.

– Топливный насос барахлит, и этот никудышный шофер никак не может его исправить.

– Ну и?.. – продолжила вошедшая в роль Женевьева.

– В этих обстоятельствах мне остается только просить вас подвезти меня.

Она выдержала паузу, и просьба Райсшлингера повисла в воздухе, отчего его желтоватые щеки начали медленно наливаться краской, потом небрежно бросила:

– Что ж, представитель расы господ показал свою власть. Что мне остается, кроме как сказать "да"?

Она откинулась назад и подняла стекло. Райсшлингер бегом обогнул машину, вскарабкался на сиденье рядом с ней, и Рене тронул машину с места.

Она достала новую сигарету, и Райсшлингер с готовностью щелкнул зажигалкой.

– Полагаю, вы хорошо провели время в Париже? – Его французский был бы даже неплох, если бы не ужасный акцент.

– Не очень хорошо, – ответила она. – Обслуживание теперь отвратительное, и потом кто-нибудь все время останавливает вас и обыскивает, что очень неприятно. Как будто вам, солдатам, все время нужно во что-то играть.

– Ма-амзель, смею вас уверить, это действительно необходимо. Мои товарищи по СС в Париже добились серьезных успехов, выслеживая террористов.

– Неужели? Так почему же все эти солдаты до сих пор так и не справились с движением Сопротивления?

– Вы не понимаете наших трудностей.

– Сказать по правде, мне и не хочется в них разбираться. Неинтересно.

Он явно разозлился, но она наградила его одной из тех очаровательных улыбок, которыми славилась ее сестра, и обрадовалась, увидев, как он проглотил грубость, готовую сорваться с языка.

– Как там генерал? – спросила она. – Здоров, я надеюсь?

– Да, насколько мне известно.

– А майор Прим?

– Штандартенфюрер со вчерашнего дня.

– Полковник? Вот это мило, – рассмеялась она. – Он относится к себе слишком серьезно, но профессионал, это следует признать.

Райсшлингер помрачнел.

– Если кто-то другой делает за него основную работу. – Раздражение сделало его несдержанным.

– Да, вам это, должно быть, сильно досаждает. Почему бы вам не попросить другое назначение? Сдается мне, что Россия очень подошла бы. Много чести и славы сколько угодно!

Она наслаждалась, чувствуя, что действовала в нужной тональности, потому что Райсшлингер, безусловно, принял ее за Анн-Мари Треванс. Ей казалось теперь, что встреча с ним – самая большая удача.

– Я с радостью отправлюсь туда, куда фюрер захочет послать меня, – ответил напыщенно Райсшлингер.

В этот момент Рене был вынужден бросить машину в сторону, чтобы не задавить женщину, которая вела вдоль дороги корову на привязи. Женевьеву отбросило в угол, Райсшлингера прижало к ней, и она вдруг почувствовала его руку на своем колене.

– С вами все в порядке, ма-амзель? – Его голос охрип, рука крепче сжала колено.

Она холодно произнесла:

– Будьте любезны, уберите руку, Райсшлингер, иначе я буду вынуждена высадить вас из машины.

Они подъезжали к поселку Довиньи, и Рене, почувствовав напряженность, направил машину к обочине. Райсшлингер, который зашел уже слишком далеко, чтобы так просто остановиться, сдвинул руку еще выше.

– Что вы о себе воображаете? – спросил он развязным тоном. – Неужели я так уж плох, а? Я покажу вам, что как мужчина я ничуть не хуже вашего Прима, в любой день недели.

– Ничего вы никому не докажете, – ответила она. – Полковник – джентльмен. Честно говоря, Райсшлингер, как мужчина вы уступаете даже мне.

– Ты, надменная сука! Я тебе покажу…

– Ничего ты не покажешь… – Она рывком вытащила из кармана вальтер, плавным движением, как учил Крэйг, сняла его с предохранителя и сунула дуло пистолета ему в бок. – Вон из машины!

Машина остановилась, Рене заглушил двигатель. Райсшлингер отшатнулся от нее, выпучив от страха глаза, судорожно открыл дверь и вывалился из машины. Женевьева захлопнула дверцу, и Рене быстро нажал на газ. Она оглянулась и увидела Райсшлингера, стоявшего на обочине и выглядевшего очень беспомощно.

– Хорошо я действовала? – спросила она Рене.

– Ваша сестра гордилась бы вами, ма-амзель.

– Ну и хорошо. – Она откинулась на сиденье и закурила "Житан".

Они миновали вершину холма, и Женевьева увидела его среди деревьев у подножия гор. Замок Вуанкур, серый и безмолвный в лучах утреннего солнца. Обитель благородства, пережившая религиозные войны, революцию, выстоявшая в тяжелые дни, которых было много. Еще в детстве, когда бы она ни возвращалась сюда, в ней всегда возникало это чувство покоя. Чувство полного счастья при одном виде этого дома.

На какой-то момент он скрылся из виду, пока они ехали по узкой дороге среди клонящихся друг к другу сосен, но потом, когда они начали подниматься по склону, он возник снова, уже над ними, словно крепость за этими серыми стенами, застывшими в ожидании встречи.

Ворота были открыты, но въезд перегораживал шлагбаум. Деревянная сторожевая будка находилась сразу за воротами, рядом стоял часовой с автоматом. Это был совсем мальчик, хоть и в эсэсовском мундире. Он склонился к окну и нерешительно сказал на плохом французском языке:

– Документы.

– Но я здесь живу, – сказала Женевьева, и он совершенно растерялся. – Разве вы не знаете меня?

– Извините ма-амзель, но у меня приказ. Я должен проверить ваши документы.

– Хорошо, – сказала она. – Я сдаюсь. Я английская шпионка и приехала сюда, чтобы взорвать этот замок.

Спокойный голос человека, говорившего по-немецки, вдруг вклинился в беседу.

Она не поняла ни слова, зато часовой понял и бросился поднимать шлагбаум. Женевьева повернулась к офицеру, появившемуся из-за будки. Это был полковник СС в серовато-зеленой форме парашютиста-десантника, с Рыцарским крестом на шее и эмблемой "мертвая голова" на фуражке, сиявшей в лучах утреннего солнца. Ей не пришлось спрашивать Рене, кто это.

– Макс, как мило с вашей стороны!

Макс Прим открыл дверцу и сел в машину.

– Поезжайте, – бросил он Рене. Он перешел на французский: – Между прочим, этот мальчик всего три дня здесь. – Он поцеловал ей руку. – Я никогда не мог понять, почему вы испытываете удовольствие, издеваясь над моими солдатами. Это плохо влияет на их моральный дух. Райсшлингеру это очень не нравится.

– Сейчас он об этом не думает, – прокомментировала Женевьева. – У него другие проблемы.

Ярко-синие глаза полковника мгновенно посерьезнели.

– Объяснитесь.

– Его машина сломалась около Пуажо. Я подвезла его.

– Да? Так где же он?

– Я высадила его на окраине Довиньи. Не знаю, где он учился, но в программу явно не входило умение вести себя в обществе дам.

Его губы улыбались, но глаза остались холодными.

– И он спокойно вышел? Райсшлингер? И вы хотите, чтобы я в это поверил?

– Мне пришлось слегка припугнуть его вот этой штукой. – Она вытащила свой вальтер, и Прим взял его.

– Но это немецкое боевое оружие. Где вы раздобыли его?

– У одного милого бармена в Париже. Подобные вещи легко достать на черном рынке, а девушке нужно уметь защитить себя в наши дни.

– Так вы говорите, в Париже?

– Не ждите, что я скажу вам название бара. Прим, не торопясь, взвесил пистолет на руке и протянул его Женевьеве, которая поспешила убрать его в свою сумочку.

– Стало быть, вам понравилась поездка? – спросил он.

– Не совсем. Париж совсем не тот, каким был.

– А в поезде?

– Безобразно.

– Разве?

В его голосе была непонятная ирония, и она бросила на него быстрый неуверенный взгляд из-под ресниц, не понимая, в чем дело. Они остановились возле главной лестницы. Прим подал ей руку, а Рене обошел машину и достал ее вещи из багажника.

– Я возьму их, – сказал Прим.

– Вы действительно самоуничижаетесь сегодня, – съязвила Женевьева. – Полковник СС с чемоданом в каждой руке, словно слуга в гостинице? Мне бы сейчас фотоаппарат. В Париже этому ни за что не поверили бы. Спасибо, между прочим.

– Один из источников нашей силы, – ответил он, – состоит в том, что для мужчин, которые служат в СС, нет ничего невозможного.

Он двинулся вверх по лестнице.

– Я больше не нужен мадемуазель? – громко спросил Рене и быстро прошептал: – Помните, ваша спальня в Розовой комнате. Спальня графини рядом.

Напоминать об этом не было необходимости, ведь они тщательно изучили расположение всех помещений в замке еще в Холодной гавани. Рене был напуган, Женевьева видела это: на лбу у него выступили бисеринки пота.

– Ничего не нужно, спасибо, Рене, – ответила она, повернулась и пошла вверх по ступенькам вслед за Примом.

Прим поднялся наверх и остановился, слушая, как часовые щелкают каблуками, приветствуя его. Через минуту появился Райсшлингер.

– Райсшлингер! – окликнул его Прим.

– Да, полковник? – Райсшлингер посмотрел на него.

– Зайдите в мой кабинет! Сейчас же! Райсшлингер с видом мученика исчез в коридоре.

Прим медленно спустился вниз, достал сигарету и пошел следом. Когда он вошел в кабинет, молодой гауптштурмфюрер стоял у его стола. Прим закрыл дверь.

– Я слышал, вы снова были "плохим мальчиком"? Райсшлингер выглядел мрачным:

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Мадемуазель Треванс. У меня такое ощущение, что вы не очень-то старались выглядеть джентльменом.

– У нее был пистолет, штандартенфюрер. Вальтер.

– Воспользоваться которым вы ее спровоцировали?..

– Наказанием гражданскому лицу, владеющему оружием, является расстрел, как хорошо известно штандартенфюреру.

– Райсшлингер, – терпеливо произнес Прим. – В этом деле есть "шестерни внутри шестерен". Это проблемы, о которых вы ничего не знаете. Другими словами, занимайтесь своим делом.

Но Райсшлингер, которому отказала выдержка, раздраженно выпалил:

– Ну, то, что мадемуазель Треванс – ваша «проблема», мне теперь совершенно ясно, штандартенфюрер!

Прим вдруг стал подчеркнуто спокойным, его надменное лицо испугало Райсшлингера. Полковник подошел к нему вплотную и застегнул пуговицу на плаще молодого офицера.

– Неосторожно, Райсшлингер. Не сработает. Я не потерплю, чтобы один из моих офицеров служил плохим примером для остальных. – Он обошел вокруг стола и взял какое-то письмо с подноса для документов. – Это запрос из Берлина. Весьма тревожный. В батальонах СС в России катастрофически не хватает офицеров. Они спрашивают, можем ли мы прислать кого-нибудь.

У Райсшлингера пересохло в горле.

– Штандартенфюрер? – прошептал он.

– Незавидное назначение, поскольку наша армия там отступает.

– Сожалею, господин полковник, я не имел в виду… – пробормотал Райсшлингер.

– Я прекрасно знаю, что вы имели в виду! – Внезапно лицо Прима стало дьявольски жестоким. – Если вы еще хоть раз позволите себе разговаривать со мной таким образом, если вы сделаете еще хоть шаг в сторону… – Он потряс запросом из Берлина.

Лицо Райсшлингера стало пепельно-серым.

– Да, господин…

– Теперь вон отсюда! – Молодой человек опрометью кинулся к двери. Прим продолжил: – Еще одно, Райсшлингер.

– Штандартенфюрер?

– Если вы будете вести себя с мадемуазель Треванс подобным образом, я просто расстреляю вас.

Сидя в кресле-качалке на балконе Розовой комнаты, Женевьева без всякой видимой причины вспомнила, как однажды, когда ей было всего четырнадцать лет, она, спрятавшись на лестничной площадке, наблюдала за гостями Гортензии на балу, хотя им с сестрой полагалось давно быть в постели. Анн-Мари как-то узнала, что самый красивый молодой человек на балу одновременно и один из самых богатых женихов Франции. Тогда она сказала: "Я выйду за него замуж, когда вырасту, если окажется, что у меня недостаточно денег. Мы были бы идеальной парой. Он светловолосый, а у меня волосы темные!"

Женевьева поверила ей. Слова сестры звучали в ее памяти долгие годы, но однажды она вдруг поняла, что Анн-Мари обязательно должна была измениться, как изменилось все в жизни. Девочка, которую она помнила с детства, которую видела в последний раз несколько лет назад, должна была стать другой. Должна была. Над всем этим следовало задуматься.

Женевьева всегда опасалась быть «проглоченной» Анн-Мари, у нее было странное чувство, будто она вообще не должна была родиться. Сидя в кресле и размышляя теперь обо всем этом, она видела, что между ними всегда существовал некий антагонизм. Как будто каждая из них возмущалась, что у нее есть сестра.

Странно, что это тихое место вызывало у нее такие мысли! Вдруг Женевьеве почудилось какое-то движение в комнате. Она встала и вошла. Черное платье, белый фартук, темные чулки и туфли – образцовая служанка. Мариза склонилась над ее чемоданами.

– Оставь их! – резко сказала Женевьева. Ее голос прозвучал сердито, потому что она сама была напугана. Ведь эта девушка близко знала ее, и Женевьеве предстояло выдержать экзамен. – Я хочу спать, – добавила она. – Поезд был ужасный. Ты можешь распаковать потом.