Текст книги "Холодная гавань"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.

Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.

– Доброе утро! – крикнула Женевьева.

Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.

– Я разбудил вас?

– Можно сказать, да.

Он протянул ружье солдату.

– Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?

– Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.

– Как хотите, – улыбнулся он.

От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.

Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.

– Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, – сказала тетушка.

– Но я уже поела.

– Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.

– Для спасения моей бессмертной души?

– Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.

– Значит, он подозревает меня? – спросила Женевьева.

– Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.

– Что мне делать?

– Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле – Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.

– И что произойдет потом?

– О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…

– …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?

– Именно.

– Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!

– Конечно.

– Но поверит ли ей Прим?

– Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник – жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.

– Мой? Почему ты так говоришь?

– Бедная Женни. – Никто не называл ее так долгие годы. – С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.

Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?

– Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.

– Хорошо, – сказала Женевьева. – Теперь о плане кампании.

– Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится "роллс".

Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.

Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.

– Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?

Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.

Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.

– Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.

– А теперь? – спросила Женевьева.

– У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.

Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:

– Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?

– Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. – Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: – Пожалуйста, мадам.

Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.

– Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…

– Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?

– Весьма. – Она повернулась к Женевьеве: – Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. – Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.

– Замечательная женщина, – сказал Прим. – О да.

Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, – персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:

– Извините меня, я бы хотела навестить маму.

– Ну конечно.

Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой – так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.

– Элен Клер де Вуанкур Треванс, – произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. – Ну что же, Элен Клер, – мягко сказал он, – у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.

– А ваша семья? – спросила Женевьева.

– Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.

– Так что у нас есть что-то общее?

– Кстати, о семье, – сказал он. – Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?

Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:

– Бежим. Надо где-нибудь укрыться.

Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Это мелочи, не волнуйтесь. – Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: – Сигарету?

– Вас ранили в России? – спросила она.

– Да.

– Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.

– Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.

Она продолжила:

– Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…

– Немец, чья страна воюет, – перебил он ее. – На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.

– Думаю, да.

Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.

– Я всегда, с самого детства, любил дождь.

– Я тоже, – сказала она. Он печально улыбнулся.

– Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.

Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.

В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.

Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.

Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:

– Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно – хотя и с трудом – пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.

– Вашу комнату осматривали? – спокойно спросил Прим. – Откуда такая уверенность?

– По доброй дюжине признаков – вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.

– Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?

– Это невозможно, – нетерпеливо сказала Женевьева. – Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.

Прим обратился к Райсшлингеру:

– Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.

– Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:

– В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.

Райсшлингер молчал.

– Так что же дальше? – спросила Женевьева.

– Я разберусь с этим, – сказал ей Прим, – и зайду к вам.

– Спасибо, полковник. – Она повернулась и быстро вышла.

Прим закурил и взглянул на Райсшлингера:

– Итак…

– Штандартенфюрер… – Лицо Райсшлингера было мокрым от пота.

– Правду, приятель. Пять секунд – это все, что я вам даю. Я вас предупреждал.

– Штандартенфюрер, вы должны меня выслушать! Я лишь выполнял свои обязанности. Вальтер – он меня беспокоил. Я думал, может, есть еще что-то.

– И вы заставили служанку мадемуазель Треванс проверить комнату своей госпожи, а пока она это делала, к пальцам этой маленькой глупой суки кое-что прилипло? Все это нам очень помогает, Райсшлингер! Уверен, вы согласны со мной!

– Штандартенфюрер, что я могу сказать?

– Ничего, – устало ответил Прим. – Просто найдите Маризу и приведите ее ко мне.

Женевьева ждала в своей комнате и слегка нервничала, сидя у открытого окна и пытаясь читать. Но Гортензия в конце концов снова оказалась права. Не прошло и часа после ее визита в библиотеку, как послышался стук в дверь и вошел Прим.

– У вас есть минута времени? – Он пересек комнату, держа в руке ее серьги, и уронил их ей на ладонь.

– Кто? – спросила она.

– Ваша служанка. Видите, я был прав.

– Неблагодарная потаскушка. Вы уверены?

– Боюсь, что да, – спокойно сказал он, и ей захотелось узнать, что произошло между ним и Райсшлингером.

– Ясно, значит, она вернется на ферму.

– Это, я бы сказал, импульс момента в большей мере, чем что-либо другое. Глупая девчонка настаивала на своей невиновности, хотя я и нашел серьги в ее комнате. В любом случае вряд ли она могла надеяться избежать наказания.

– Вы предлагаете, чтобы я дала ей шанс исправиться?

– Здесь нужно просто немного милосердия, ведь эти люди так скудно питаются сейчас. – Прим выглянул в окно: – Отсюда действительно открывается прелестный вид.

– Да, – согласилась Женевьева. Он грустно улыбнулся:

– У нас много дел, мы должны подготовиться к завтрашнему визиту маршала. Вы извините меня?

– Конечно.

Дверь за ним закрылась. Женевьева подождала пару минут и быстро вышла следом.

– У Маризы роман с одним из солдат, – сказала Гортензия, – по крайней мере, так сказала Шанталь. – Она поглядела на старую служанку: – Можешь привести ее сейчас ко мне?

– Это что-то нам дает? – спросила Женевьева. Гортензия позволила себе слегка улыбнуться:

– Солдат Маризы сегодня вечером и завтра стоит на дополнительном посту на террасе у библиотеки, и она этим недовольна. Она думает, что это ты виновата.

Женевьева растерянно посмотрела на нее:

– Я ничего не понимаю.

– Солдат у ворот, когда ты приехала, – объяснила тетя. – Ты не захотела показать ему свои бумаги. Как только эта история дошла до Райсшлингера, с мальчиком стали обращаться плохо, грубо. Его капитан подумал, что иначе это отразится на нем самом, и принял соответствующие меры. Шанталь говорит, что Мариза очень сердита на тебя.

– Ты предполагаешь как-то использовать ее? Это то, ради чего все и было затеяно, так?

– Естественно. Тебе нужно попасть в библиотеку, и сделать это можно только во время бала. У тебя должен быть повод на время выйти. Запор на третьей сводчатой двери все еще сломан, как тридцать лет назад. Если ты достаточно сильно толкнешь, она откроется. Сколько времени тебе нужно, чтобы воспользоваться этим твоим фотоаппаратом? Пять минут? Десять?

– Но часовой снаружи, – усомнилась Женевьева, – на террасе?

– А, да. Молодой человек Маризы. Кажется, его зовут Эрих. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что она уведет его в кусты и продержит там достаточно долго. А все остальные будут развлекаться.

– Бог мой, – восхитилась Женевьева. – Ты уверена, что среди наших предков не было Борджиа?

Мариза появилась через пару минут в сопровождении Шанталь с распухшим от слез лицом.

– Пожалуйста, мадемуазель, – запричитала она. – Я не брала ваших серег, клянусь.

– Но ты обыскивала мою комнату по приказу Райсшлингера, не так ли?

У нее отвалилась челюсть от удивления, она была в таком шоке, что даже не пыталась отрицать.

– Видишь, мы знаем все, дурочка, и полковник Прим знает, – сказала Гортензия. – Он заставил тебя сказать ему правду, не так ли, и велел молчать обо всем?

– Да, графиня. – Мариза упала на колени. – Райсшлингер ужасный человек. Он сказал мне, что пошлет меня в концлагерь, если я не сделаю то, что он приказывает.

– Встань, девочка, ради всего святого, встань! – Мариза послушно встала. – Ты хочешь, чтобы я послала тебя обратно на ферму? Это будет позором для твоей матери, ведь так?

– Нет, графиня, пожалуйста! Я сделаю все, что вы скажете!

Гортензия потянулась за сигаретой и холодно улыбнулась Женевьеве.

– Видишь? – сказала она.

Крэйг Осборн был занят в штаб-квартире ОСС большую часть дня. Когда он вышел оттуда, был уже вечер, и до госпиталя в Хэмпстеде он добрался только в семь часов. Охранник не открыл ему ворота, спросив сквозь прутья ограды:

– Что я могу сделать для вас, сэр?

– Майор Осборн. Узнайте, доктор Баум должен ждать меня.

– Мне кажется, он ушел, сэр, но я проверю. – Охранник пошел в свое помещение и спустя минуту вернулся. – Я был прав, сэр. Он ушел час назад, как раз перед тем, как я заступил на дежурство.

– Проклятье! – сказал Крэйг и повернулся, чтобы уйти.

– Вы по срочному делу, сэр? – спросил охранник.

– Вообще-то, да.

– Я думаю, вы найдете его в «Гренадере», сэр. Это паб на Чарльз-стрит. Прямо по дороге. Вы не пройдете мимо. Он там сидит почти каждый вечер.

– Благодарю вас, – сказал ему Крэйг и поспешил прочь.

В этот вечер офицеры собрались на небольшую вечеринку, которую устраивали по случаю приезда Роммеля, и Земке попросил Женевьеву присутствовать на ней, поскольку Гортензия снова собиралась обедать в своей комнате.

– Я обещала быть в полной форме для Роммеля, – сказала она генералу. – Этого вполне достаточно.

Женевьева была готова спуститься вниз к семи часам и только что отпустила Маризу, когда услышала осторожный стук в дверь. Она открыла и увидела Рене Дизара, стоявшего перед ней с подносом в руках.

– Вы просили кофе, ма-амзель, – серьезно сказал он. Женевьева раздумывала лишь мгновение.

– Спасибо, Рене, – сказала она и отступила назад. Когда она закрыла дверь, Рене опустил поднос на стол и быстро повернулся:

– У меня всего одна минута. Мне приказано явиться на очень важную встречу.

– Зачем?

– Возможно, вести из Лондона.

– Вы можете покинуть замок без проблем?

– Не беспокойтесь обо мне. Я знаю, что делать. – Он улыбнулся. – А у вас все в порядке?

– Пока да.

– Я постараюсь зайти к вам завтра, но сейчас мне нужно идти. Спокойной ночи.

Он открыл дверь и вышел. Она вдруг впервые по-настоящему испугалась. Глупости, конечно. Женевьева налила себе немного кофе, подошла к окну и присела, стараясь успокоиться.

Танцы устроили в старой музыкальной комнате. Там, на небольшом возвышении в углу, стоял концертный рояль. Она вспомнила, как играла в последний раз для Крэйга Осборна, и понадеялась в душе, что никто не попросит ее сесть за инструмент здесь.

Анн-Мари была более способной и больше занималась. Она могла бы стать профессиональной пианисткой, но ей хватало ума не проявлять слишком большого усердия. Она всегда считала, что это не ее призвание. Она, наверное, была права, впрочем, как и во всем остальном.

Женевьева изображала аристократку до мозга костей – хороший способ избежать общения с людьми, которых она должна была бы знать. Кто-то открыл дверь на террасу, и в помещение ворвался холод. После полудня прибыл бригадный генерал СС по фамилии Зайльхаймер с женой и двумя дочерьми и армейский полковник с перевязанной рукой. Он держался молодцом, стараясь, видимо, поддержать свою репутацию героя войны перед молодыми офицерами, которые окружали его. Присутствие Земке и бригадира вызывало заметное напряжение. Возможно, они заметили это, потому что незаметно удалились, и обстановка сразу оживилась.

В течение первого часа два молодых офицера следили за граммофоном по очереди, но вскоре поручили это занятие одному из солдат, а сами решили попытать удачи с дочерьми бригадира, каждая из которых выглядела не старше семнадцати лет; обе раскраснелись от того внимания, которое им тут оказывали. Они, конечно, с нетерпением ждали бала и жаждали увидеть великого Эрвина Роммеля. Младшая с раздражающим хихиканьем заявила, что никогда раньше не встречала столько солидных молодых людей в одной комнате, и спросила, что Женевьева думает по поводу того темноволосого полковника СС. Она говорила по-французски, то же пытались делать и все немцы. Эта последняя фраза была сказана несколько громче, чем следовало бы. Макс Прим с рюмкой коньяку в руке держался очень прямо, разговаривая с армейским полковником, но в его голубых глазах мелькала скрытая радость, когда он изредка бросал быстрый взгляд на Женевьеву.

Она смотрела на него, на этого человека, который был, конечно, совсем не таким, каким она его себе представляла. Все немцы были нацистскими зверьми, как Райсшлингер. Она верила в это, потому что ей полагалось верить. Но Прим отличался от всех, кого она знала до сих пор. Когда она смотрела на него, то понимала, что такое человек, "рожденный солдатом". И все же она не могла забыть того, что делали люди, подобные ему. Она видела кое-что собственными глазами, но было и другое, более страшное. Лагеря, например. Она вздрогнула. Глупые мысли. Она направлена сюда с определенной целью и должна помнить об этом.

Музыка представляла собой странную смесь немецких, французских и даже американских мелодий. Завтра ничего подобного не будет. Свет будет ярким и сильным, и музыка будет возвышенная, оркестровая. Они будут пить пунш и шампанское из серебряных бочонков де Вуанкуров, а солдаты будут в мундирах и белых перчатках.

Подошел молодой лейтенант и пригласил ее на танец настолько застенчиво, что она одарила его самой яркой улыбкой Анн-Мари и сказала, что польщена. Он был хорошим танцором, возможно, лучшим в этой комнате, и покраснел, когда она сказала ему комплимент.

Пластинку сменили, она стояла в центре комнаты, болтая с лейтенантом, и вдруг услышала голос:

– Теперь моя очередь. – Райсшлингер протиснулся между парнем и Женевьевой, так что молодой лейтенант вынужден был отступить назад.

– Я люблю сама выбирать партнеров, – сказала она.

– Я тоже.

Когда заиграла музыка, Райсшлингер крепко взял ее за руку. Он все время улыбался, наслаждаясь временным превосходством: она была бессильна, пока крутилась пластинка.

– Когда мы встречались в последний раз, – заговорил он, – вы сказали мне, что я не джентльмен. Стало быть, я должен учиться улучшать свои манеры. – Он засмеялся, будто сказал что-то ужасно остроумное, и она вдруг поняла, что он сильно пьян.

Когда пластинка кончилась, они остановились у сводчатых дверей и он внезапно вытолкнул ее на террасу.

– По-моему, это уж слишком, – сказала Женевьева.

– Да нет, не слишком. – Он схватил ее за запястья и прижал спиной к стене. Она вырывалась, а он хохотал, наслаждаясь, борясь вполсилы, и тогда она сильно наступила каблуком ему на ногу. – Ах ты, сука! – закричал он. Его рука взлетела вверх для удара, но вдруг кто-то схватил его за плечо и оттолкнул в сторону.

– Вам ведь уже говорили, что у вас плохие манеры! – сказал Макс Прим.

Райсшлингер стоял, кипя от ярости, а Прим глядел на него странно угрожающим взором:

– Вам заступать на дежурство в десять, разве нет?

– Да, – скрипнул зубами Райсшлингер.

– Тогда я предлагаю вам уйти и приступить к исполнению своих обязанностей. – Райсшлингер дико посмотрел на него. – Это не совет, а приказ, – добавил Прим.

Железная дисциплина СС возобладала. Каблуки Райсшлингера щелкнули.

– Цу бефель, штандартенфюрер. – Он вскинул руку в нацистском приветствии и вышел строевым шагом.

– Спасибо, – едва слышно произнесла Женевьева.

– Вы проявили себя хорошим бойцом. Вас этому научили в школе?

– Программа была очень разнообразной. Заиграла новая мелодия, и она ужаснулась, узнав голос. Эл Боули, любимый певец Джулии.

– Я тоже люблю сам выбирать компанию, – усмехнулся Прим. – Можно пригласить вас на этот танец?

Они вошли в круг танцующих. Он был отличным танцором, и все вдруг показалось ей не таким уж и страшным. И все же она была разведчицей, окруженной врагами. Если бы они узнали, то что бы сделали с ней? Бросили бы в те подвалы гестапо в Париже, где мучили Крэйга Осборна? Трудно забыть все это, смеяться, весело болтать.

– О чем вы думаете? – прошептал он.

– Так, ни о чем особенном.

Было удивительно приятно и легко плыть в танце по залу сквозь табачный дым. Музыка была ритмичной, и Женевьева вдруг поняла, что пел Боули: "Маленькую леди Мэйк Билив".

Странный выбор. В последний раз она слышала эту песню в Лондоне. Она была тогда медицинской сестрой и так устала после многочасового дежурства, что не могла спать и пошла в клуб с американским летчиком из эскадрильи Игл. Эл Боули недавно погиб во время бомбежки, и американец засмеялся, когда она сказала, что это ужасно. Женевьева пыталась заставить себя влюбиться в этого летчика, потому что все вокруг казались влюбленными. А потом он вдребезги разбил ее романтические грезы, предложив ей переспать с ним.

Вдруг Прим произнес:

– Вы, кажется, не заметили, что музыка перестала играть?

– Что говорит о том, как я устала. Думаю, мне лучше пойти спать. У меня был, если так можно сказать, интересный вечер. Пожелайте за меня доброй ночи генералу.

Появился солдат с запиской. Прим взял листок и начал читать, а она из любопытства осталась: в записке могло быть что-нибудь важное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он положил послание в карман.

– Тогда спокойной ночи, – сказал Прим.

– Доброй ночи, полковник. – Она вдруг почувствовала себя так, как будто ее отодвинули в сторону: очевидно, в этой бумаге было что-то такое, что ей следовало бы знать. Вот было бы странно, если бы Роммель не приехал. И все отменилось бы. Нет, это не было бы странно. Это было бы просто великолепно. Она осталась бы в замке. Они бы плыли по течению до конца войны, а потом она, скорее всего, поехала бы домой, к своему отцу. Она вдруг испытала неловкость, подумав, что прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о нем.

Женевьева поднялась по лестнице и прошла по коридору в свою комнату. Войдя, она вдруг почувствовала, что Анн-Мари здесь, в комнате, словно темный дух, и вынуждена была выйти на балкон в холодную тишину вечера.

Женевьева сидела в кресле-качалке, вспоминая сестру и то, что с ней произошло. Это люди из СС, ее палачи, уничтожили ее, такие же, как Макс Прим. Но это чепуха. Он совсем другой.

Внизу послышались тихие шаги, она посмотрела вниз и увидела фигуру человека, выделявшуюся на фоне окна комнаты, из которой он только что вышел. Человек стоял совершенно тихо, и она вдруг поняла, что перестала раскачиваться в кресле и почти не дышит.

Женевьева не знала, сколько следила за ним, невидимая в тени, но он был совершенно неподвижен. Между ними возникла тихая гармония, почти иллюзорная: ведь он не знал о ее присутствии. Он повернулся, свет из окна осветил его лицо, и он посмотрел вверх, на балкон.

– Эй, там, – тихо произнесла Женевьева сверху. Прошла минута, прежде чем он ответил:

– Вам не холодно? – спросил он.

Где-то у внешней стены залаял сторожевой пес, нарушив тишину, ему тут же ответили другие. Прим подбежал к парапету и наклонился, лицо его напряженно застыло. Ужас прошел. Псы были вполне реальны. В нижнем саду слышался шум, голоса, вспыхивали фонари.

Зажегся прожектор. Его луч двигался по земле, словно желтая змея, пока не высветил свору из пяти или шести эльзасских псов, преследовавших убегавшего человека. Они настигли его у нижнего фонтана. Он упал, и собаки бросились на него сверху. Мгновение спустя появились караульные, чтобы оттащить их.

Женевьева похолодела от ужаса, видя, как несчастный обливается кровью. Прим что-то крикнул по-немецки, и тотчас молодой сержант подбежал через поляну, чтобы доложить о случившемся. Через несколько минут сержант вернулся к фонтану, и рычавших псов и пленника увели прочь.

– Местный браконьер охотился на фазанов, – мягко сказал Прим. – Он совершил большую ошибку.

Она тут же возненавидела его, отождествив в своем сознании с грубостью войны, жестокостью, которая калечила жизни простых людей, хотя сама была де Вуанкур: в прошлом веке они отрубили бы браконьеру правую руку.

Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

– Я думаю, мне лучше пойти спать. Доброй ночи, полковник Прим, – и она отступила в тень.

Он стоял, все так же глядя на нее снизу вверх. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он повернулся и ушел.