Текст книги "Холодная гавань"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 14

В тот момент, когда «Лили Марлен» покидала Холодную гавань, фельдмаршал Эрвин Роммель прибыл в замок Вуанкур. Женевьева ждала наверху парадной лестницы, чтобы приветствовать его вместе с тетушкой, Максом Примом, Земке и сотрудниками его штаба.

Эскорт был на удивление небольшим, особенно если учесть ранг визитера. Три машины и четверо военных полицейских на мотоциклах. Роммель сидел в открытом «мерседесе» – небольшого роста, плотный, в длинном кожаном плаще, с небрежно завязанным на шее белым шарфом. Свои знаменитые защитные очки он по-пижонски сдвинул на тулью фуражки. Женевьева видела, как он обменялся рукопожатиями с генералом Земке и бригадиром СС Зайльхаймером, потом Земке представил ему тетушку. Через минуту настала очередь Женевьевы.

Его французский был великолепен:

– К вашим услугам, мадемуазель. – Он посмотрел ей прямо в глаза, словно оценивая, и Женевьева ощутила силу, огромную мощь. Роммель склонил голову и поднес ее руку к своим губам.

Они прошли в прихожую. Гортензия обратилась к Земке:

– Мы теперь оставим вас, генерал. Я не сомневаюсь, вам нужно многое обсудить. Маршал, надеюсь, мы увидимся с вами сегодня вечером?

– Буду ждать с нетерпением, графиня. – Роммель вежливо отдал ей честь.

Когда они поднимались по лестнице, Женевьева заметила:

– В 1942 году жителей Великобритании попросили назвать самого выдающегося генерала – из действующих. Большинство из них выбрали нашего приятеля.

– Теперь ты знаешь почему, – сказала Гортензия. – Я хочу поговорить с тобой, но не здесь. В старом летнем домике через пятнадцать минут. – И она ушла в свою комнату.

Когда Женевьева вошла в спальню, Мариза заканчивала застилать постель.

– Я пойду прогуляюсь, – сказала Женевьева. – Найди мне что-нибудь теплое. На улице прохладно.

Мариза подошла к шкафу и достала охотничий жакет с меховым воротником.

– Это подойдет, ма-амзель?

– Думаю, да.

Девушка казалась очень бледной, ее глаза ввалились.

– Ты неважно выглядишь, – сказала Женевьева. – С тобой все в порядке?

– О, ма-амзель, я так боюсь!

– Я тоже, – сказала ей Женевьева, – но буду делать то, что нужно, и ты тоже. – Она крепко взяла ее за плечи и с минуту смотрела в глаза.

Мариза устало кивнула:

– Да, ма-амзель.

– Хорошо, – бросила Женевьева. – Можешь приготовить мне белое вечернее платье. Сегодня вечером я надену его. – И, оставив встревоженную Маризу, она вышла.

В саду приятно ощущалось дыхание весны в воздухе, под деревьями зеленела трава, проникающее сквозь листву солнце оставляло на ней странные блики, окрашивая листья золотом. Нежданная минута покоя. Она прошла под аркой в серой каменной стене и увидела Гортензию, сидящую на краю фонтана перед белым летним домиком. На его стенах рос зеленый мох, несколько окон было разбито.

– Я всегда была счастлива здесь, – сказала Женевьева. – Когда мы были совсем маленькими, вы поили нас чаем в летнем домике.

– Все проходит.

– Я знаю. Это очень грустно.

– Дай мне сигарету, – попросила Гортензия. – Я предпочитаю увядание. Например, мох. Темно-зеленое на белом. Это создает атмосферу, какой здесь раньше не было. Ощущение потери.

– Философия старости?

В глазах тетушки появилось выражение удовольствия.

– Останови меня, если я опять вдруг размякну. Один из дежурных охранников прошел мимо них. С его плеча свисал автомат, эльзасский сторожевой пес натягивал стальную цепь, мягко ступая рядом.

– Ты слышала, что случилось прошлой ночью?

– Я все видела.

– Дела обстоят плохо. Филипп Гамлен из деревни. Он браконьерствовал в имении многие годы. Я попросила Земке не быть с ним очень жестоким, но он хочет на его примере научить остальных.

– Что они с ним сделают?

– Полагаю, отправят в какой-нибудь концлагерь. – Она передернула плечами. – Жизнь с каждым днем становится все неприятнее. Молю Бога, чтобы союзники наконец решились на высадку десанта, которую так давно обещали нам. Так что насчет сегодняшнего вечера? Ты точно знаешь, что будешь делать?

– Думаю, да.

– "Думаю" не годится, дорогая моя, ты должна знать наверняка. – Гортензия прикрыла ладонью глаза и посмотрела на фасад дома и на Розовую комнату. – Сколько от твоего балкона до террасы? Футов двадцать? Ты уверена, что сможешь одолеть их?

– Я этим занимаюсь с десятилетнего возраста, – успокоила ее Женевьева, – даже в темноте. Кирпичная кладка за колонной сложена в виде ступенек.

– Очень хорошо. Бал начнется около семи. Они не хотят начинать слишком поздно, потому что Роммель возвращается ночью в Париж на машине. Я спущусь вниз за несколько минут до восьми. Ты не должна слишком задерживаться.

– Мариза договорилась встретиться с Эрихом в летнем домике в восемь.

– Каковы бы ни были ее чары, не думаю, что она сумеет удержать его больше двадцати минут, – заметила Гортензия. – Шанталь будет ждать тебя в твоей комнате, чтобы оказать любую помощь, если потребуется.

– По нашему плану я должна попасть в библиотеку, сфотографировать документы – и потратить на все это не больше десяти минут, – сказала Женевьева. – Потом спуститься в зал – примерно в восемь двадцать, сейф будет закрыт, все документы целы, и никто ничего не узнает.

– Кроме нас, – заметила Гортензия с холодной улыбкой. – И это, радость моя, в высшей степени приятно.

Было около шести, уже опускались сумерки, когда "Лили Марлен", круто свернув, подошла к пустынному причалу у Гросне. Несмотря на легкую дымку, море было спокойным, и вымпел Кригсмарин безвольно свисал с флагштока. Лангсдорф стоял у руля, а Хейр осматривал берег в бинокль.

– Да вот они, – усмехнулся он. – Для вас приготовлен цыпленок. Он привел две машины. Что-то вроде «кюбельвагена» и седан, а они все в мундирах. – Он передал бинокль Крэйгу, и тот навел его на причал. Трое людей в немецких армейских мундирах стояли у «кюбельвагена». Большой Пьер курил, облокотясь о машину.

– Этот бродяга в своем репертуаре, – заметил Крэйг. – Я лучше спущусь вниз и надену мундир.

Он вышел из рулевой рубки, и Хейр бросил Лангсдорфу:

– Малый вперед. – Потом, не торопясь, спустился на палубу, где экипаж занял боевые посты около пулеметов, и спустился еще ниже. Когда он вошел в крохотную каюту, Крэйг уже застегивал форменный плащ офицера СС. – Как вам вообще все это нравится? – спросил Хейр, закуривая сигарету.

– Во всех книжках, которые я читал подростком, герой всегда возвращался за своей девушкой. Это в какой-то мере запрограммировало мое мышление. У меня просто нет выбора. – Теперь он был совершенно готов: у пояса вальтер, серебряная пряжка блестит. Он надел фуражку: – Ну как, идет мне?

– Никто не усомнится – ни военный полисмен, ни часовой у ворот, – когда вы в этом мундире! – ответил Хейр и первым вышел из каюты.

Когда они причалили к нижнему пирсу, Большой Пьер спустился по трапу вниз, чтобы встретить их. Он улыбнулся:

– Бог мой, все это напоминает мне костюмированные вечера в Оксфорде. Осборн, вы выглядите весьма эффектно.

– Хочу, чтобы вы знали одно, – сказал Крэйг. – Эта операция носит частный характер. Мы прибыли за девушкой по собственной инициативе.

– Успокойтесь, приятель. Джулия Легран ввела меня в курс дела. Откровенно говоря, мои парни не очень горели желанием впутываться в это дело. Жизнь молодой женщины, даже если она британский агент, для них не много значит. Они привыкли к страшным потерям, в том числе среди своих близких. Но я сумел убедить их. Я достал вам вполне приличный «мерседес» и «кюбельваген», трое моих парней в мундирах будут сопровождать вас. Внешне все прекрасно. Они сбросят с себя все это, как только вы доберетесь до замка.

– Вы будете где-то поблизости?

– Конечно, в лесу, кое с кем из моих ребят. А катер будет ждать?

Хейр повернулся к Лангсдорфу:

– Я думаю, вам нужно кое-что починить в моторе? Лангсдорф кивнул.

– В любом случае скоро стемнеет, герр капитан.

– Бог знает, когда мы вернемся… – сказал Крэйг.

– Мы будем здесь, – улыбнулся Хейр.

Экипаж застыл на палубе в ожидании. Крэйг торжественно отдал им честь.

– Парни, – сказал он по-английски, – для меня было честью служить с вами.

Моряки молча слушали его. Только Шмидт ответил:

– Удачи вам, шеф. Обставьте всех этих ублюдков! Они поднялись по трапу на причал и подошли к машинам. Большой Пьер обратился к своим людям:

– Висельники, берегите его. Если прозеваете, лучше назад не возвращайтесь.

Они ухмыльнулись в ответ и полезли в «кюбельваген». Крэйг скользнул за руль «мерседеса». Большой Пьер повернулся к нему:

– Поезжайте. Будьте осторожны. Между прочим, у них сегодня бал. Звучит занятно. Я бы присоединился к вам, но у меня нет с собой смокинга!

"Кюбельваген" тронулся, Крэйг включил зажигание и двинулся следом. Фигура Пьера отдалялась от них и наконец совсем исчезла, когда машина стала подниматься на холм.

Платье было действительно красивым. Сшитое из шелковистого белого джерси, оно ласкало кожу. Мариза помогла Женевьеве одеться и накрыла ее плечи полотенцем, чтобы та могла закончить макияж.

– Ты не видела сегодня Рене? – спросила рассеянно Женевьева.

– Нет, ма-амзель. Он не был в столовой для прислуги во время ужина. Послать кого-нибудь поискать его?

– Нет, это неважно. Тебе нужно многое продумать. Ты знаешь, что должна делать? Ты уверена?

– Встретиться с Эрихом в летнем домике и задержать его как можно дольше.

– То есть, по крайней мере, на двадцать минут, – сказала Женевьева. – Если меньше, то это плохо. – Она похлопала девушку по щеке: – Не надо бояться, Мариза. Мы хотим просто пошутить над генералом, вот и все.

Женевьева видела, что девушка не поверила ей, но это не имело значения. Она взяла вечернюю сумочку, ободряюще улыбнулась и вышла.

Бал был устроен в Большой галерее, они постарались, готовя его. Когда Женевьева вошла, ей показалось, что все гости уже в зале. Люстры сверкали, вокруг были цветы, а небольшой оркестр играл вальс Штрауса. Роммель еще не появлялся, но генерал Земке стоял с Зайльхаймером и его женой. Когда он увидел Женевьеву, то извинился и пошел через зал ей навстречу. Танцующие расступались перед ним.

– А ваша тетя? – спросил он с тревогой. – Она спустится? Ничего не случилось?

– Нет, насколько я знаю. А где маршал?

– Он был здесь минуту назад, но его вызвал по телефону Берлин. По-видимому, сам фюрер. – Он вытер лоб платком. – Здесь много ваших знакомых. Например, Комболи.

Они стояли в другом конце зала. Морис Комболь, папа Комболь, как его называли рабочие, с женой и дочерью. Пять винодельческих заводов, два консервных завода и предприятия по выпуску разных сельскохозяйственных машин. Богатейший человек провинции, который становился еще богаче от сотрудничества с немцами. Женевьева резким усилием подавила свой гнев.

В дверях появился маршал Роммель. Прим следовал за ним, и Земке, извинившись, направился к ним.

Подошел молодой лейтенант, который прошлым вечером показал себя отличным танцором, и попросил у нее следующий вальс. Он был очень галантен и предложил ей принести шампанского, когда музыка стихла.

Она стояла у колонны, ожидая Гортензию, и вдруг услышала сзади себя голос Прима:

– Я думал, что красивее быть невозможно, но вы сегодня необыкновенно хороши.

– Благодарю вас, – ответила она и почувствовала, что ей действительно приятно.

Оркестр заиграл вальс, он молча взял ее под руку, и они закружились в танце. Она увидела лейтенанта, который появился, держа в каждой руке по бокалу, и теперь укоризненно глядел ей вслед. Казалось, эта музыка звучала здесь всегда, все происходящее нереально, они только вдвоем, а все окружающие не больше чем заводные игрушки. Вальс кончился, раздались редкие хлопки. Роммеля не было, но Земке знаком подозвал Прима, который, извинившись, удалился.

Именно этот момент Гортензия выбрала для своего появления. Ее лицо казалось высеченным из белого мрамора, красивые красновато-золотистые волосы были уложены в высокую прическу. Шлейф ее бального бархатного платья цвета темно-синей ночи скользил по полу, выгодно оттеняя пышные волосы и влажно блестевшие глаза. Голоса постепенно смолкли, присутствующие поворачивались, чтобы взглянуть на нее, а Земке торопился через всю галерею, чтобы встретить ее и поцеловать руку. Он проводил Гортензию в дальний конец зала, где стояли стулья в стиле Людовика Четырнадцатого.

Женевьева взглянула на часы. Было как раз без пяти восемь, и, когда оркестр заиграл вновь, она пробралась сквозь толпу, открыла дверь в музыкальный зал и проскользнула туда. Она хотела побыстрее попасть в прихожую, но внезапно заметила Роммеля, который сидел на стуле у фортепиано и курил сигару.

– А, это вы, мадемуазель. Он встал. – Что, уже надоело?

– У меня немного болит голова, – ответила она с бьющимся сердцем и совершенно непроизвольно пробежала пальцами по клавишам.

– О, вы играете, как приятно, – сказал Роммель.

– Немного. – Она села (это было вполне естественно) и заиграла "Лунную сонату". Она вдруг вспомнила Крэйга и тот вечер в Холодной гавани. Роммель откинулся на спинку стула; он явно наслаждался музыкой.

Женевьеву спасла сама судьба: внезапно открылась дверь и появился Макс Прим.

– О, вот вы где, господин маршал. Вас опять к телефону. Теперь из Парижа.

– Видите, ма-амзель? Они не оставят меня в покое. – Роммель очаровательно улыбнулся. – Может быть, продолжим позже?

– Конечно, – согласилась Женевьева.

Он вышел. Прим мельком улыбнулся ей и последовал за маршалом. Она поспешила через другую дверь, вышла в прихожую и быстро поднялась по главной лестнице.

Когда она вошла в спальню, Шанталь уже ждала ее. На кровати лежали черный свитер и пара темных брюк.

– Вы опоздали, – рявкнула она. – Уже десять минут девятого!

– Не беспокойтесь. Быстро помогите мне снять платье. – Шанталь расстегнула молнию, и белое чудо соскользнуло на пол. Женевьева быстро влезла в брюки и натянула через голову свитер. Серебряный, украшенный ониксом, портсигар скользнул в один карман вместе с ключом, фонарик – в другой. Она повернулась: – Теперь вперед!

Шанталь крепко поцеловала ее в щеку.

– Действуй и возвращайся невредимой, Женевьева Треванс.

Женевьева удивленно уставилась на нее:

– Когда вы узнали?..

– Вы с графиней думаете, что я дура? Глупая старая Шанталь? Я меняла вам пеленки, когда вам не было и года, моя девочка. Думаешь, я не знаю, в чем разница между вами теперь?

Но сейчас им было не до объяснений. Женевьева улыбнулась и проскользнула между занавесками в темноту, на балкон. Было очень тихо, музыка раздавалась где-то вдалеке. Ей снова было двенадцать лет, и она сбегала ночью с Анн-Мари, чтобы путешествовать в темноте, потому что ей хватало на это решимости. Она перелезла через балконную ограду, твердо встала на кирпичную кладку и быстро спустилась вниз.

Когда она заглянула за угол, на террасе было тихо и пусто. Пятнадцать минут девятого. Она двинулась к третьему сводчатому окну, взялась за створки и толкнула их. Как всегда, окно открылось не сразу.

Библиотека утопала в темноте, но звуки музыки слышались здесь немного громче. Женевьева включила свой фонарик и отыскала на стене портрет Елизаветы, одиннадцатой графини де Вуанкур. Она смотрела сверху на Женевьеву, удивительно напоминая Гортензию. Женевьева сдвинула портрет вверх на шарнирах, под ним открылся сейф. Ключ мягко повернулся в замке, и дверца отошла в сторону.

Сейф, как она и ожидала, был забит бумагами. Она запаниковала, сердце готово было выскочить из груди, но вдруг она увидела кожаный дипломат с единственной надписью «Роммель», вытисненной на крышке золотыми буквами. Женевьева дрожащими руками быстро открыла его. В нем была только одна папка; раскрыв ее, она нашла то, что искала: фотографии карт расположения орудий и оборонительных прибрежных укреплений. Поставив дипломат на место, она положила папку на стол Прима и включила настольную лампу. Потом достала портсигар. И вдруг совершенно отчетливо услышала голос Прима за дверью. Никогда в жизни она не действовала так быстро. Женевьева закрыла дверцу сейфа и, хотя запереть его уже не было времени, вернула портрет на место. Потом выключила лампу, забрала фонарик и папку. Она была уже между занавесками, когда в замке начал поворачиваться ключ, и успела закрыть окно как раз в тот момент, когда дверь открылась и зажегся свет. Женевьева заглянула в щель между занавесками и увидела, как Прим вошел в комнату.

Она постояла в темноте на террасе, размышляя о случившемся, но выбора у нее не было. Она скользнула за угол и полезла обратно вверх, на свой балкон.

Шанталь задернула за ней шторы.

– Что случилось? – спросила она встревоженно. – Что случилось?

– Пришел Прим. Чуть не поймал меня. Я не смогла сфотографировать документы и займусь этим сейчас. – Она положила папку на туалетный столик и принесла торшер, чтобы было больше света.

– А что же ты будешь делать с ними потом?

– Спущусь туда снова. Надеюсь, Прим ушел на галерею, и я смогу все вернуть на место, пока пропажу не обнаружили.

– А Эрих?

– Нам остается только уповать на обаяние Маризы. – Она взяла портсигар, раскрыла папку и начала снимать, как учил ее Крэйг Осборн. Шанталь переворачивала страницы. Двадцать снимков, сказал он ей, но листов в папке оказалось больше. Их тоже нужно было снять. Когда она закончила, в дверь постучали. Женщины замерли. Шанталь прошептала:

– Я заперла дверь.

Стук повторился, ручка двери задергалась. Женевьева поняла, что лучше ответить.

– Кто там? – спросила она. Никто не ответил. Она толкнула Шанталь к ванной: – Ступайте туда и сидите молча.

Шанталь повиновалась. Женевьева спрятала папку в ближайший ящик шкафа и протянула руку к своему платью. Послышался звук вставляемого в замок ключа, дверь распахнулась, и вошел Прим.

Он сел на край столика, положив ногу на ногу и, внимательно глядя на Женевьеву, протянул руку:

– Отдайте ее мне.

– Боже, о чем вы?

– Папку, которую вы только что взяли из дипломата маршала Роммеля. Я могу, конечно, обыскать вашу комнату, но уверен, что это сделали вы. Больше некому. Да еще это ваше загадочное переодевание…

– Ладно, – резко прервала его Женевьева, открыла ящик и взяла папку.

Он положил ее рядом с собой.

– Сожалею, что все произошло именно так.

– Тогда вы занимаетесь не своим делом. – Она взяла портсигар и достала "Житан".

– Я не выбирал его, но хочу, чтобы между нами была ясность: я знаю, кто вы.

Она глубоко затянулась, чтобы успокоиться.

– Я не понимаю вас.

– Ваши глаза, Женевьева, – мягко сказал он. – Вы никогда не избавитесь от этого. Тот же цвет, что у нее, но свет в них… совершенно другой. Да и все остальное – как будто то же самое и одновременно совершенно другое.

Женевьева стояла, не в силах вымолвить ни слова, ожидая, когда упадет топор.

– Они научили вас всему, – сказал Прим. – Разве не так? При условии, конечно, что наш друг Дизар будет выполнять роль гида и ментора, но оставили без внимания один важный факт, самый важный. Тот самый, который сразу дал мне понять, что вы не можете быть Анн-Мари Треванс.

Не удержавшись, пойманная с поличным Женевьева выпалила:

– И что же это?

– А то, что она работала на меня, – просто сказал он.

Она села, из последних сил пытаясь в сложившихся ужасных обстоятельствах контролировать себя. Прим раздвинул занавески на окне, и дождь застучал по стеклу невидимыми пальцами, как будто Анн-Мари была снаружи и пыталась войти в комнату. Он продолжал говорить, не оборачиваясь:

– Но есть еще кое-что, о чем вы просто не могли знать: еще до того, как вы появились здесь, мне сообщил о вас один из наших агентов в Лондоне, «крот», проработавший в ИСО достаточно долго.

Это был настоящий удар.

– Я не верю вам!

– Это правда, уверяю вас, но к этому мы вернемся позже. Давайте поговорим о вашей сестре. – Он обернулся. – Когда мы обосновались здесь, то знали, что не привлечем к себе особого внимания, так что я поспешил послать в Лондон своего агента, который больше подходил для этой работы, чем Анн-Мари Треванс. – Он задернул занавески и повернулся. – Анн-Мари была кем угодно, но только не дешевкой.

– И что же дальше?

Он продолжил спокойным голосом:

– Она передавала в ИСО достаточно информации, чтобы всех удовлетворять. Конечно, большая часть ее сообщений была не такой уж важной. Она использовала одного мужчину, который, как мы знали, участвовал в Сопротивлении, и мы его не трогали. Я даже позволил ей завербовать Дизара – для полноты картины. Потом Лондон узнал о весьма важном совещании и предпринял беспрецедентный шаг. Ее позвали туда, и я приказал, чтобы она отправилась на встречу.

– А она всегда исполняла то, что вы ей приказывали?

– Ну конечно. У нас, видите ли, была Гортензия, маленькая слабость Анн-Мари. Единственное звено, связывающее ее с вами, это любовь к вашей тетушке.

Женевьева посмотрела ему прямо в глаза.

– Единственная причина, заставлявшая ее все это делать. Неужели вы не понимаете?

Он покачал головой:

– Я не думаю, что вы когда-либо хорошо знали вашу сестру.

Дождь сильнее забарабанил по стеклу. Женевьева сидела молча, не в силах говорить, так велико было напряжение.

– Зная, что вы играете со мной, я счел разумным заняться Дизаром.

– Рене? – прошептала она.

– Да, сообщение, которое сорвало его с места так спешно, послал я. Когда он добрался до места, его уже ждал Райсшлингер со своими людьми.

– Где он сейчас? Что вы с ним сделали?

– Он застрелился, – ответил Прим. – Очень быстро, в голову, прежде чем мы успели его разоружить. Чтобы защитить вас, как мне кажется. Он, должно быть, знал, что долго в руках Райсшлингера не продержится. У каждого человека есть предел терпения, наступающий рано или поздно. Но это не имеет значения. Наш человек в Лондоне дал нам всю необходимую информацию. Наш «крот» в ИСО. Тот самый доктор Баум, которого, я думаю, вы знаете. Единственной проблемой было то, что он уже какое-то время работал на другую сторону, и я это знал. Видите ли, у меня в Лондоне есть более надежный источник информации.

– Вы лжете, – сказала Женевьева.

– Ваша сестра в данный момент находится в камере на Рэглен-Лейн, 101 в Хэмпстеде. Она, как мне сообщили, совершенно помешалась. Вам хоть это известно?

Ответ вырвался у нее инстинктивно – возмущенный и яростный:

– И это вы, свиньи, сделали ее такой! Она была вашим агентом, а патруль СС надругался над ней. Они разрушили ее, эти звери. Вы знали?

– Это неправда, – сказал он, и на его лице появилось что-то вроде сожаления. – Это были ваши люди.

В наступившей тишине Женевьева застыла от ужаса.

– Что вы имеете в виду? – прошептала она. – Что вы пытаетесь внушить мне?

– Бедная моя Женевьева, – сказал Прим. – Думаю, вам лучше выслушать меня.

Его рассказ в основном совпадал с тем, что Баум сообщил Крэйгу Осборну. Теперь Женевьева узнала правду, настоящую правду о ее сестре, о добром докторе, о приюте Роздена и о Мунро.

Когда Прим замолчал, она какое-то время сидела, вцепившись в подлокотники кресла, потом открыла портсигар и достала сигарету. Удивительно, как эта чертова привычка помогает! Она подошла к сводчатому окну, открыла его и выглянула в дождь. Прим подошел к ней. Женевьева обернулась и встретилась с ним взглядом.

– Почему я должна верить вам? Как вы узнали обо всем?

– Англичане используют двойных агентов, мы тоже. Это игра, в которую играют обе стороны. Как я сказал вам раньше, когда еврейское подполье сообщило Бауму о смерти дочери, он пошел к Мунро. Чтобы не скомпрометировать его в наших глазах, они решили не арестовывать его связную, миссис Фицджеральд. Ей тоже предоставили выбор: либо стать двойным агентом, либо сесть в Тауэр. Естественно, она выбрала первое или, вернее, сделала вид, что выбрала.

– Сделала вид?..

– Миссис Фицджеральд – южноафриканка голландского происхождения и не любит англичан. Ее покойный муж был ирландцем. Он не любил их еще больше и служил в ИРА в 1921 году с Мишелем Коллинзом. Она сделала то, чего хотел от нее Мунро, это так, но бригадир не знал, что у нее есть контакты с ИРА в Лондоне, а они более чем симпатизируют нам. Через них она предупредила нас о ненадежности Баума несколько месяцев назад, поэтому мы знали, что он теперь работает на другую сторону. Он сообщает нам только то, что хочет Мунро, а это означает в даЕ2ом случае, что они хотели, чтобы мы узнали о вас. Всю информацию, которую он нам не передал, миссис Фицджеральд передавала нам через наших друзей в ИРА.

– Что за чушь! – воскликнула Женевьева, но, к ужасу своему, поняла, что он говорит правду.

– Какова была цель вашей засылки? Совещание маршала Роммеля? Планы Атлантического вала? – Он покачал головой: – Вряд ли. Они послали вас сюда, чтобы вас предал Баум, которому, по их мнению, мы до сих пор доверяем.

– Но зачем?!

– Райсшлингеры в этом мире могут обладать большим даром убеждения. Ваши люди надеялись, что вы сломаетесь. Хотели, чтобы вы сломались. Они что-то сказали вам, чтобы вы выдали это, что-то такое, о чем в данный момент вы даже не помните. Но на самом деле это имеет первостепенную важность.

Она вспомнила Крэйга Осборна на "Лили Марлен", снова почувствовала его сильную руку на своей и из последних сил пыталась не поверить Приму. Потом вспомнила Мунро в его кабинете в Холодной гавани, карту на столе, которую он так быстро убрал, позволив ей увидеть районы высадки в день "Д".

Прим очень внимательно наблюдал за ней и теперь улыбнулся:

– Я вижу, что вы вспомнили, верно?

Она кивнула, внезапно почувствовав сильную усталость:

– Да, вы хотели бы знать?

– А вы бы сказали мне?

– Я, скорее всего, не стала бы этого делать, просто на тот случай, если я ошибаюсь. Вы очень эффектно доказали мне, что на нашей стороне есть люди, такие же разложившиеся и нечестные, как вы сами, но я все-таки хочу увидеть нашу победу. Там, откуда я пришла, есть очень хорошие люди, и я не могу смириться с мыслью об СС в Сен-Мартине.

– Хорошо, – сказал Прим. – Именно этого я от вас и ожидал.

Она глубоко вздохнула:

– Что же теперь?

– Вы опять наденете вечернее платье и вернетесь на бал.

Женевьева почувствовала, что у нее начала кружиться голова.

– Вы это серьезно?

– О, вполне. Маршал Роммель отбудет с эскортом через час. Он уедет в Париж ночью. Вы будете среди тех, кто, улыбаясь, пожелает ему счастливого пути. Вы перекинетесь с ним несколькими словами. В общем, обычная чепуха для фотографов. Он благополучно скроется в ночи, а вы, дорогая моя Женевьева, будете продолжать танцевать.

– Жизнь и душа вечеринки?

– Ну конечно. Вы можете, конечно, попытаться исчезнуть – хотя шансы на это у вас ничтожные, – но это будет означать, что вы оставляете графиню в наших руках, а это очень неприятно. Вы следите за моей мыслью?

– О да!

– Значит, между нами установилось полное доверие. – Он поцеловал ей руку. – Я немного влюбился в вас, мне кажется. Самую малость. Вы никогда не были ею, Женевьева. Только самой собою.

– Вы это переживете.

– Конечно. – Он задумался, положив руку на резную ручку двери. – Каждый преодолевает что угодно со временем. Вы это сами для себя откроете.

Он уже открывал дверь, и Женевьева не удержалась:

– Вы действительно думаете, что знали Анн-Мари, не так ли?

Он обернулся, слегка удивленный:

– Анн-Мари? Думаю, в той же мере, что и все остальные.

Ее гнев был теперь настолько велик, что она спросила:

– Говорит ли вам что-нибудь имя Большой Пьер? Он стал вдруг очень спокойным.

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Очень важный человек в Сопротивлении, не так ли? Уверена, вы дорого бы дали, чтобы заполучить его. Вас бы сильно удивило, если бы вы узнали, что моя сестра была связана с ним?

Он вдруг ужасно побледнел.

– Да, если быть совершенно откровенным, то удивило бы.

– Вы не смогли задержать убийцу генерала Дитриха. Знаете почему?

– Нет, но у меня такое впечатление, что вы мне сейчас объясните.

– Анн-Мари похитила его из-под носа вашей любимой СС, спрятав под задним сиденьем своего «роллс-ройса». – Женевьева жестоко улыбалась, наслаждаясь этим маленьким триумфом. – Так что, полковник Прим, как видите, она никогда не была совершенно такой, какой вы ее себе представляли.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Она глубоко вздохнула, подбежала к двери в ванную и сказала:

– Оставайтесь здесь, пока я не уйду.

– Хорошо, – прошептала Шанталь.

Дождь стучал в окно, и она остановилась, слушая его. Вот так и обрушился мир, как сказал поэт. Никакого взрыва. Как сказал Прим, нужно помнить о Гортензии. Теперь – все, выхода нет, и точка. Впереди самое худшее. В конце концов, самая большая ирония ситуации состоит в том, что, если "снять перчатки", Макс Прим становится Крэйгом Осборном и Крэйг Осборн Максом Примом.

Да… Женевьева глубоко вздохнула и начала одеваться.