Текст книги "Ричард Блейд, герой"

Автор книги: Джеффри Лорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Блейд покачал головой. У него не создалось впечатления, что он действительно помнит все эти книги – кроме тех, которые он прочитал обычным и старым, как мир, способом Все прочие, насильно втиснутые ему под череп, пребывали там в некоем латентном состоянии, но тут же проявлялись в памяти, стоило лишь подумать о них. Он мысленно вызвал Грэма Грина, которого не любил и не читал, полагая, что сей известный романист совершенно неправильно трактует специфику разведслужбы.

Но теперь он был знаком с его книгами. Их названия одно за другим всплывали в памяти; он мог изложить сюжет, перечислить действующих лиц, назвать все издания и переиздания… Да что там! Он мог цитировать любой из романов Грина с любой страницы – хоть задом наперед!

Покачав головой, Блейд захлопнул дверь в свой библиотечный зал и завершил осмотр. В самом дальнем углу, за нумизматикой, филателией, живописью и хореографией, он обнаружил историю религиозных учений и бегло пролистал ее. Затем, повинуясь зову желудка, спустился к своему шалашу и позавтракал остатками кролика и фруктами. Был уже полдень.

Этот день он провел, бродя, словно сомнамбула, по пляжу. Сведения, которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство, – которое он теперь носил в голове, надо было еще привести в движение и надлежащим образом освоить – иначе оно оставалось лежащим втуне капиталом. Вскоре Блейд выяснил, что такое освоение лучше производить в состоянии легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился на Востоке, не то в Гонконге, не то в Сингапуре.

Для первого эксперимента он выбрал почти неведомую ему науку энтомологию – тот её раздел, который посвящен бабочкам. Совершенно бесполезные и абсолютно безопасные сведения, решил он, устроившись у большого валуна и разглядывая сверкающую пол закатным солнцем поверхность океана. Яркие блики помогли ему быстро войти в транс, вынырнув из коего Блейд знал о бабочках все. Чешуекрылые или лепидоптера, шестой отряд двенадцатого надотряда общей классификации насекомых… Бражники: алекто, винный, вьюнковый, глазастый, дубовый, липовый, молочайный, олеандровый, Прозерпина, сиреневый, сосновый… Пестрянки: зеленая, ложная, медвянцевая… Павлиноглазки, серпокрылки, шелкопряды, брамеи, волнянки, совки и обыкновенная платяная моль. Он мог изобразить рисунки их крыльев, помнил размеры, знал повадки, ареалы распространения, излюбленную пищу и массу прочих подробностей. Конечно, недостаток практики не позволял Блейду считать себя профессионалом; но если бы он попал в компанию ненормальных, коллекционирующих этих прелестных насекомых, то вполне сумел бы поддержать разговор.

Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка – её тень удлинилась едва заметно. Значит, он освоил науку о бабочках (в первом приближении, конечно) минут за пять-шесть. Теперь стоило выбрать что-нибудь более забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения ни математика, ни физика, ни химия и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были вполне безопасными, но уж никак не забавными. Его весьма интересовал тот раздел этнографии, в котором описывались брачные обычаи разных народов, но после знакомства с ними наверняка пришлось бы опять наведаться к пруду с «лотосами забвения». Равным образом отпадала лирика зажигательная бессмертной Сапфо, сочинения Лукиана из Самосаты и индийские эротические трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.

Наконец, покопавшись в разделе латинского языка, Блейд с ужасным произношением пробормотал: «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem» (что значило: «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине»). Затем он обратился к истории религиозных доктрин, к дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.

На этот раз он погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись еще некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами, впитывая и переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил мимо него, распадаясь на комбинации дхарм; разум, застывший в безграничном пространстве шуньяты – Великой Пустоты – оценивал и взвешивал карму ничтожного двуногого существа, некоего Ричарда Блейда, великого грешника, богохульника и святотатца. Наконец, божественное просветление позволило сделать вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза воплотится в низшие существа – червя, шелудивого пса и павиана. Только очистившись подобным образом, он снова будет достоин принять облик человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.

Он встал и шагнул к шалашу, стараясь не раздавить крошечных крабоподобных тварей, суетившихся около полуобглоданных костей кролика; мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила его в ужас. Он с отвращением посмотрел на лук, копье и томагавки – жуткие орудия убийства, чудовищные предметы, предназначенные для уничтожения существ с теплой кровью, которые, возможно, носили в себе души людские, готовые пробудиться к сознательному существованию в следующем цикле бесконечных перевоплощений. Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти страшные вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю и выбросил в воду. Затем он лег спать – без ужина.

На следующий день он с самого утра отправился на кроличью поляну. Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и приступил к медитации. Он пытался достучаться в души этих зверьков, дабы испросить у них прощения за множество загубленных жизней их собратьев, нашедших конец в его желудке; он сознавал свой великий грех и вину. Столь же отчетливо он понимал и собственную глупость, и весь нелепый комизм положения – но сделать ничего не мог. Казалось, доктрины буддизма пропитали его плоть и кровь, словно инфекция, охватившая еще недавно здоровый организм; возможно, он мог излечиться, но на это требовалось время. Его сознание как будто разделилось на два потока: один, новый, сильный и мощный, не ведал понятий насилия, убийства и зла; другой, скудный и чахлый, покачивал в своих струях мерзкую душонку прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и убийцы. Тот, старый Ричард Блейд, понимал все и вопил от ужаса за непреодолимым барьером религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и его дьявольскую машину. Будду, Христа, Магомета и весь род человеческий. Просветленный же Ричард Блейд с сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника, прощая его богохульство. Наконец он вознес молитву Высшим Силам о здравии благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли перед ним ворота истины, поднялся и вошел в лес.

Он ходил туда и обратно не менее двадцати раз, завалив кроличью поляну отменными свежими фруктами – то было его покаяние. Зверьки устроили свалку около ананасов, которые, видимо, доставались им нечасто. Блейд сходил к шалашу за корзиной, обтряс пару деревьев, подбросил ушастым лакомых плодов и лег спать. В этот день он съел только пару апельсинов.

Ночью ему снилось, что он возродился к жизни в теле монстра, помеси павиана, шелудивого пса и гигантского, отвратительного розового червя. Он терпеливо искупал свои грехи, пребывая в этом мерзком создании, пока оно не издохло; и Высшая Сила подала знак, что довольна его смирением – так что теперь он может возродиться в более пристойном обличье.

Наутро Ричард Блейд пробудился в своем собственном теле, усмотрев в этом знак Высшей Милости. Он чувствовал, что груз его грехов стал несколько легче и, прекратив добровольный пост, съел несколько дисковидных бананов. Затем повторил бдение у кроличьей поляны.

Через несколько дней он едва таскал ноги, ибо фруктовая диета отнюдь не способствовала крепости тела. Возможно, он обошелся бы без мяса и не потерял силы, если бы буддийские святые ниспослали ему хлеб, сахар, молоко, масло (конечно – растительное!) и кашу; но Будда и его верные слуги остались на Земле и, видимо, лишь слабая эманация их разумов доносилась в этот мир Измерении Икс.

Однако в мировоззрении Блейда произошли некоторые сдвиги. Старый греховодник Ричард Блейд и вновь народившийся просветленный послушник сообразили, что их тело может погибнуть, и пришли к определенному соглашению. Теперь, пожалуй, они даже отведали бы мяса, коль без него гибла слабая человеческая плоть, но Блейд старый не мог преодолеть отвращения Блейда нового к насилию. А на острове Коривалл еще не существовало ни ресторанов, ни закусочных.

Наконец оба Блейда решили прибегнуть к самому крайнему средству – «лотосу забвения». Существовала вероятность, что этот слабый наркотик поможет расшатать барьер моральных запретов, после чего пара-другая кроликов согласится пожертвовать свою плоть и кровь ради спасения человеческой жизни.

План, однако, с треском провалился. Вместо полетов в небесной синеве или ожидаемого пробуждения кровожадных инстинктов, Блейда замучили кошмары. Ему мнилось, что перекаченные из компьютерной памяти знания начинают распирать его голову; она росла, надувалась, словно воздушный шар, тело же съеживалось, усыхало, пока не превратилось в жалкий придаток чудовищного, обтянутого кожей черепа. Он пришел в себя только к утру и заковылял на пляж, то проклиная, то благословляя лорда Лейтона. В любом случае, чем бы не завершился этот спор двух его сущностей, ясно было одно: каникулы не удались.

Когда Блейд залез на скалу и обозрел океан, его заключение насчет неудачных каникул перешли в твердую уверенность: в миле от берега плыл корабль.

Глава 3

Это было вместительное судно с полным парусным вооружением. Услужливая память тут же начала подсказывать Блейду термины, о которых он раньше имел весьма смутное представление. Мачты, начиная с носа: фок, грот, бизань; бушприт с утлегарем и бом-утлегарем; на нем паруса – бомкливер, кливер, фор-стеньги-стаксель. Остальные паруса были спущены, но память не унималась: фок, фор-марсель, фор-брамсель, фор-бом-брамсель, грот, грот-марсель… Блейд цыкнул на нее и заткнул этот фонтан ненужных сведений. Гораздо важнее, что на корабле были сухари, солонина, бобы и пиво. Моряки всех времен и народов просто обожают пиво, и он полагал, что эти не являются исключением. Пиво же богато углеводами и превосходно восстанавливает силы – как у моряков, так и у оголодавших дзен-буддистов.

Он заорал из последних сил, запрыгал и замахал руками. На судне услышали; паруса пошли вниз, за борт был выкинут плавучий якорь и через пять минут небольшая шлюпка отправилась к берегу. Блейд поспешил на пляж.

Ялик шел ходко, направляемый опытными руками, вскоре можно было различить, что его гонят три пары весел. Блейду это показалось странным, потому что над бортом торчали только две головы. Лодка приблизилась, описала полукруг в десяти ярдах от берега и развернулась к нему кормой, словно её экипаж при первом же признаке опасности собирался дать деру. Сообразив, что суденышко не подойдет ближе, Блейд вошел в воду по пояс и с благостной улыбкой уставился на гребцов. Те, поднявшись на ноги и ловко балансируя в своей утлой лодчонке, с изумлением смотрели на него.

Наконец, один сказал:

– Гля-ка, Пегий, хрыло! Ну, блейдина! Не сойти мне с этого места!

– Не, Косой, – возразил второй гребец, – на хрыло не похож. Здоровый и носатый. Нурешник, что ли?

– Скажешь, нурешник! До нурешника локоть не дотянет! И лыбится… Ты слышал, чтоб нурешники лыбились?

– Почем мне знать? Мы нурешников в жизни не зиркали. А что хрылы говорят, так соврут – недорого возьмут.

Блейд застыл в полном недоумении. Как и в остальные мирах иной реальности, он превосходно понимал язык аборигенов, но смысл этого обмена мнениями ускользал от него. Было ясно, что его воспринимают как существо здоровое и носатое, все прочие термины носили гораздо более оскорбительный оттенок. Он сжал кулаки и, покачиваясь от слабости, шагнул ближе; потом руки его бессильно упали вдоль тела, голова поникла. Нет, он не может ударить… ни этих созданий, болтающих на каком-то тарабарском жаргоне, и никого вообще… Ему даже таракана не раздавить…

Тем временем совещание в лодке продолжалось.

– Нурло! – торжествующе заявил Пегий. – Чтоб меня Зеленый Кит облевал, нурло!

– А что, есть такие? – заинтересованно спросил Косой.

– А ты еще не расчавкал? Эти двурукие греют баб друг у друга когда хотят!

Двурукие! Блейд пригляделся. Раньше ему казалось, что оба гребца, невысокие, коренастые и мускулистые парни, одеты, несмотря на жару, в меховые комбинезоны, стянутые широкими ремнями и подшитые в паху кожей. Теперь он разобрал, что мех являлся их собственным, у одного – пегим, у другого – темно-серым; и всей одежды на них было только эти самые пояса да пропущенная меж ног кожаная лента, прикрывавшая гениталии. Справа на поясных ремнях висели небольшие топорики, по виду – из стали, а с другой стороны – тяжелые ножи в ножнах. Волосы на голове были темными и курчавыми, приплюснутые носы светили розовым над непроходимыми дебрями бород и усов, брови шириной в два пальца почти полностью скрывали узкие лбы.

Этих людей – Блейд не мог подобрать иного слова – можно было бы принять за необычайно волосатых опереточных корсиканских бандитов… Можно было бы – если б не одно обстоятельство.

Они имели четыре руки.

Первая пара произрастала где-то на уровне груди, и эти конечности выглядели потоньше и послабее, вторая, почти не уступающая бицепсам Блейда, торчала там, где положено, у плеч. Плечи же выглядели весьма внушительно. Широкие, могучие, мохнатые, они напоминали два табурета с темными волосяными подушками или гигантские эполеты какого-нибудь латиноамериканского генерала. Насколько Блейд мог разобрать, существа обладали пятью пальцами, и кисть их ничем не отличалась от человеческой. Главное же было в их лицах. Физиономии этих парней без сомнения принадлежали людям; несмотря на избыток шерсти, в них не было ничего обезьяньего, ничего звериного. Просто два исключительно волосатых морских волка. Два весьма хамоватых типа. С шестью конечностями на брата, считая ноги.

Блейд сделал еще один шаг и с максимальным дружелюбием произнес:

– Здорово, моряки! Я не хрыло, не нурешник и не нурло. Зовите меня Ричардом. – Он не рискнул представиться как Блейд, ибо уловил приблизительно такое же звукосочетание в речи четырехруких. И контекст, в котором было употреблено это слово, ему не понравился.

– Ты – нурло, – нагло заявил Пегий, сверля Блейда темными маленькими глазками. – А звать тебя мы станем так, как скажет Рыжий.

«Предводитель шайки,» – отметил про себя Блейд, ощущая сосущую боль под сердцем. В другой ситуации он бы сейчас рявкнул: – «Меня зовут Ричард! И если ты, дикобраз, об этом забудешь, я в два счета выколочу мозги из твоей поганой башки!»

Но вместо этого он примирительно сказал:

– Не стоит спорить по пустякам. Возьмете на корабль? Я отработаю проезд до ближайшего сухого места, где живут двурукие.

Пегий – он, видимо, был старшим – смерил Блейда оценивающим взглядом.

– Здоровый, – повторил он, не то одобрительно, не то с насмешкой. – Отработаешь! Залезай.

Мохнатые короткопалые руки подхватили разведчика и помогли подняться в шлюпку. Пегий кивнул ему на нос и опустился на заднюю банку; первой парой рук он держал длинный румпель, второй – ловко орудовал веслами. Косой, судя по внешности, совсем юный парнишка, но мускулистый и крепкий, был основной движущей силой. Блейд заметил, что весла, предназначенные для задних рук, выглядели массивней и шире остальных. Искусство же обоих гребцов оказалось выше всякой критики – лодка летела стрелой, высокий борт корабля, черный и просмоленный, надвигался с каждой секундой.

Блейд посмотрел на стальные топорики и добротные пояса из толстой кожи, потом перевел взгляд на корабль. Трехмачтовое судно, не меньше четырехсот футов в длину, едва заметно покачивалось на мелкой волне. Плавучий якорь был принайтован на цепи, похоже – бронзовой; с палубы свешивались тали, и над фальшбортом в нескольких местах вытягивали гусиные шеи подъемные краны; на носу и корме торчали орудия, похожие на большие стрелометы. Эти четырехрукие отнюдь не относились к числу дикарей!

Очертаниями корпуса, массивного, прочного и угловатого, судно походило на испанские галеоны конца восемнадцатого века. Сразу становилось ясно, что тут не гнались за скоростью и изяществом линий; скорее – за грузоподъемностью, надежностью и безопасностью. «Купец. – решил Блейд. – или промысловое судно.» Он припомнил, что одни из его спутником упоминал кита, и потянул носом. От корабля действительно несло неистребимым запахом ворвани и рыбьего жира.

Однако поднявшись по веревочному трапу на высокий борт, он обнаружил, что палуба идеально чиста, медные поручни сверкают, паруса белы, как первый снег, а шлюпки, канаты, связки гарпунов, огромные котлы для вытапливания жира – словом, все принадлежности морского промысла – находятся там, где им положено быть. Он не успел еще сделать и шага, как стоящий у грота четырехрукий (у него была на редкость огромная голова, словно вдавленная в плечи) поднял бронзовый горн. Раздался резкий вибрирующий звук, и дюжина матросов помчалась на нос – выбирать якорь и ставить паруса.

Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа существ довольно сурового пила. Впереди стоял некто с рыжевато-коричневой шерстью, тронутой сединой, в широченном поясе с медными бляхами и тяжелыми бронзовыми браслетами на передних руках. «Рыжий, капитан.» – понял Блейд. Сразу за ним – еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали над нижней губой, у другого из темени проглядывали основательная плешь, пересеченная длинным шрамом. Поодаль находился здоровенный тип с бочкообразным телом и невероятно длинными, до самых ключиц, седыми бакенбардами – ни дать, ни взять, боцман королевского флота времен сэра Френсиса Дрейка. Видно, он и был боцманом, ибо держал в могучей лапе трехфутовый конец каната в палец толщиной и легонько похлестывал себя по ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей – от черной до светло-коричневой.

Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно придерживая с двух сторон при этом у них еще хватало рук, чтобы помахивать вытащенными из-за поясов топориками.

– Привезли, Хозяин, – доложил Пегий. – Просится до Восточного Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко-то! Ни одному честному хадру не выговорить!

Капитан – или хозяин? – осмотрел свое новое приобретение.

– Здоровый, – вынес он вердикт, – но тощий.

– Может, за борт? – заметил тип с выдающимися зубами.

– К чему разбрасываться добром? Откормим, – возразил четырехрукий со шрамом на голове.

– Что-то ты, Лысак, сегодня добрый.

– Будешь добрый… Твоя команда не чистит нужники…

– Нужники, ха! Это дело – не для охотников!

– Заткнул бы ты, Зубастый, пасть… А то окажешься в этом самом нужнике. Расчавкал?

Капитан, казалось, не обратил внимания на перепалку своих помощников. Он по-прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул вперед, ткнул его о грудь кулаком и изрек:

– Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом – на работу.

Развернувшись, он проследовал к кормовой надстройке и скрылся за маленькой дверцей.

Лысак, бросив торжествующий взгляд на Зубастого, тут же заорал:

– Храпун, сюда!

«Боцман» с бакенбардами подскочил к нему.

– Этого – Носача – во второй кубрик в койку – и жратвы от пуза! Что б через три дни был на ногах!

Потом он шлепнул Зубастого по спине, и оба скрылись за той же дверцей, что и капитан.

Храпун выпятил грудь, подбоченился и замотал бакенбардами. Теперь он был здесь главным начальником.

– Пегий и ты, Крепыш… – от группы матросов подбежал дюжий малый. – В наш кубрик, он легонько хлестну Блейда по ноге линьком, в койку Пузана, который помер третьего дня. Отпускать только в нужник! И по миске каши с мясом четыре раза в день!

Блейд понял, что его бессовестно спускают по инстанциям, однако возражать не стал. Во-первых, в том моральном состоянии, в которое погрузили его доктрины дзен-буддизма, сии возражения не могли быть подкреплены увесистыми аргументами кулаков. Во-вторых, прежде, чем затевать скандал, стоило заглянуть в обещанную миску с кашей – велика ли она и сколько там мяса. Наконец, он не потерял надежды на пиво.

* * *

Миска была велика. Блейд опростал её в пять минут, запил теплой горьковатой жидкостью, действительно напоминавшей пиво, и завалился в койку. Он провел в лежачем положении два дня, отлучаясь только по нужде – под бдительной охраной Крепыша и Пегого. Все остальное время он ел, пил и спал, почти не обращая внимания на то, что происходит в кубрике. Изредка пробуждаясь, разведчик обводил сонным взглядом низкий потолок, приткнувшиеся вдоль стен топчаны да длинный невысокий помост посреди каюты. Он видел мохнатые спины, согнувшиеся над этим подобием стола, слышал азартные выкрики и негромкий стук. Похоже, там шла игра. В кости? В карты? Веки его смыкались, он снова засыпал.

На утро третьего дня силы его восстановились. Каша походила на рисовую и оказалась весьма питательной; мяса – вероятно, китового – не жалели; горьковатого напитка, называвшийся клан, тоже давали с избытком. Однако заглянув в очередной раз в свою миску, Блейд обнаружил недостачу – порция была ополовинена. Он посмотрел на Крепыша, притащившего завтрак, и тот, криво ухмыльнувшись, отвел блудливые глаза.

Блейд доел остатки, прилег и погрузился в размышления. Спать ему не хотелось, и он начал решать следующую проблему: как без драки и крови поставить на место наглеца. Среди дюжины жильцов второго кубрика Крепыш был самым здоровым, и остальные обращались к нему с явным почтением; что касается парнишки Косого, то им Крепыш просто помыкал.

Наконец он поднялся, подошел к столу, сел на табурет и отодвинул стопку каких-то квадратных жетонов – вероятно, их использовали в игре. Расчистив место, разведчик выставил вперед руку, оперев локоть о столешницу. Восемь свободных от вахты обитателей кубрика с интересом уставились на него. Пошевеливая пальцами и поигрывая мускулами, Блейд объяснил правила индейской борьбы. Он не сомневался, что хадры клюнут на приманку, ибо главным их врагом была скука. Как видно, свободного времени у них хватало, и они убивали его сном, едой, пересказом нескончаемых баек и той самой игрой с квадратиками, которую Блейд уже не раз наблюдал.

Измерив задумчивым взглядом бицепс противника, Крепыш проворчал:

– Пустое дело. Одна лапа не устоит против двух. Вон, молодой… – он подтолкнул к столу Косого, – побрыкайся с ним.

Блейд пожал плечами. Косой, глаза которого смотрели в разные стороны, присел напротив, заложил переднюю руку за шею – чтоб не мешала, и стиснул задней ладонь разведчика. Силенка у парнишки была, но Блейд только усмехался, глядя на его старания и поздравляя себя с тем, что изыскал такой хитроумный способ доказать свое превосходство. Подобное бескровное состязание никак не противоречило доктринам дзен-буддизма.

Взглядом спросив у соперника разрешения. Косой обхватил пальцами первой руки запястье Блейда и теперь старался, по выражению Крепыша, в две «лапы». Его нос, торчавший словно розовая картофелина среди темной поросли усов, покрылся капельками пота; широченные брови ходили ходуном. Блейд слегка напряг мышцы и припечатал обе его правые руки к столу.

Крепыш хмыкнул и пробормотал что-то насчет юнцов, которые умеют только спать, жрать да отсиживаться в нужнике.

– Ну-ка, ты. Пегий! – приказал он. – Да держись, чтоб у тебя шерсть повылазила!

Но Пегий тоже проиграл – примерно через сорок секунд. За ним последовали еще два крепких парня, Канат и Борода – с тем же результатом. Блейд повернулся к Крепышу и мягко сказал:

– Мне кажется, друг мой, пришла твоя очередь.

Минуты через полторы, прижав ладони противника к столешнице, он наставительно добавил:

– Видишь, дело не в том, сколько лап у каждого из нас, а какие это лапы… Теперь тебе ясно, что я могу с тобой сотворить, если ты еще раз заглянешь в мою миску?

Крепыш подавленно кивнул и в обед приволок такую порцию, что Блейд осилил её с трудом. Тем не менее, посудина была очищена, но матрос не торопился обратно на камбуз; он нерешительно поглядывал на недавнего соперника и, видимо, был не прочь поболтать. Блейд развалился на мягком тюфяке, набитом сухими водорослями, и хлопнул ладонью по краю койки, приглашая Крепыша присесть.

Этот парень ему определенно нравился. Из сотен противников, с которыми Блейду довелось иметь дело (и которые после этого остались в живых), большая часть начинала ненавидеть его, остальные же – боялись. В редких, очень редких случаях его сила внушала не злобную зависть и страх, а восхищение. Сейчас, находясь под влиянием буддийского дурмана, он со стыдом и отвращением вспоминал о своих прежних смертоубийственных подвигах, но поединок с хадрами не давил тяжким грузом на его совесть. Судя по всему, матросы были существами простодушными и уважали телесную мощь; что же касается офицеров, то Блейд сомневался, что сумеет поладить с ними, предложив тур индейской борьбы. Тут был необходим более тонкий подход.

Крепыш опустился на постель и с интересом уставился на Блейда.

– Никогда не зиркал такого сильного хрыла, – сообщил он. – А уж я-то их повидал немало.

– Я не хрыло, – деликатно заметил Блейд. – Я – из совсем других краев.

– Откуда же? Ну, даешь, блейдина!

Лицо Блейда перекосилось. С минуту он лежал молча, потом внушительно произнес:

– Я буду тебе очень обязан, друг мой, если ты перестанешь употреблять это мерзкое слово.

– Какое? Блей…

– Вот именно. Его.

Крепыш недоуменно засопел и погрузился в размышления. Наконец он сказал:

– Ладно. Клянусь членом Зеленого Кита, дерьмобол или дерьмодав ничем ни хуже! Либо, к примеру…

– Хватит, хватит, – Блейд похлопал собеседника по волосатому колену. – Сойдемся на дерьмоболе.

– Сойдемся, чтоб у тебя шерсть на заднице повылазила!

Блейд пошарил рукой ниже поясницы, состроил огорченную мину и сообщил:

– Уже.

– Что – уже?

– Повылазила, Крепыш.

Секунд десять матрос с удивлением смотрел на него, потом гулко захохотал.

– Ну, Носач… ну, даешь… шутник дерьмоболов… – бормотал он между приступами смеха, поминая Зеленого Кита и все его органы по очереди. Потом подергал бурые заросли на своем подбородке, заглянул Блейду за спину и с восторгом убедился, что тот не обманывает; жалкая поросль на крестце в счет не шла.

– Значитца, ты не хрыло и не нурешник, – подвел итоги Крепыш. – Откуда же ты взялся, Носач?

– Из стран отдаленных, приятель.

– Из каких таких отдаленных? – брови матроса поднялись, закрыв лоб. – На Катразе, – важно произнес он, и Блейд понял, что слово «Катраз» упомянуто именно с заглавной буквы, – есть только океан, острова, архипелаги – ну, и еще тот здоровый остров, на котором живут нурешники. Но там я не был, – добавил он после некоторого раздумья. – Нурешники к себе не пускают. Ну и еть их в печенку! У ихних берегов мало рыбы и нету китов. И холодно!

Блейд разглядывал низкий потолок каюты, обшитый гладкими, отлично обработанными досками. В нескольких фразах Крепыш сообщил ему чрезвычайно важные сведения, описав, по сути дела, всю географию этого мира, Катраза. Океан, острова, архипелаги, большой остров…

– А остров этих нурешников действительно так велик? – спросил он, с интересом ожидая ответа.

– Нууу… – Крепыш развел руками, словно пытался показать размеры этого участка суши. – Хрылы болтают, что любое из наших корыт обогнуло бы его за пятьдесят-семьдесят дней…

Континент, понял Блейд. И большой – не меньше Африки! Может ли там найтись неизвестная страна, населенная этими… как их… нурлами!

– Значитца, ты с архипелага или острова, – продолжал Крепыш, – потому как на нурешника не похож. Мы их в глаза не видели, но хрылы болтают, что…

– Существует мнение, что я – нурло, – наугад забросил удочку Блейд.

– Ха, нурло! – Крепыш презрительно встопорщил усы. – Бабьи сказки! Нурлов этих никогда не было и нет!

– А откуда же тогда я взялся? – вопросил искушенный в силлогизмах Блейд, предоставив собеседнику самому отвечать на этот скользкий вопрос.

– Хмм… – Крепыш потер ладонью левой передней руки нос, одновременно почесывая обеими задними мохнатую грудь. – Может, ты выродок… с какого дальнего архипелага… вон, силищи-то сколько!

– Заметано. Так и будем считать. Расчавкал? – Блейд быстро осваивал местный жаргон.

– Расчавкал. Выродок! Хо-хо-хо! – Крепыш опять утробно расхохотался.

Блейд подождал и задал новый вопрос:

– Где ваш архипелаг?

– Наш? – матрос вылупил свои маленькие темные глазки, и Блейд понял, что попал впросак. Деваться, однако, было некуда, и ему пришлось повторить:

– Я имею в виду место, где живут хадры, хадритские жены и хадритские детишки.

– Мы живем здесь, – Крепыш обвел одной из рук кубрик, опрятный и довольно просторный. – Бабы с ребятней – на своей посудине. Что за дерьмодавы на твоем острове, Носач? Не слыхал про хадров?

Пораженный Блейд только помотал головой, потом выдавил:

– Но ваш корабль… его же кто-то построил…

– А хрылы на что?

– Даром?

– Хрылы, еть их в печенку, за просто так даже спину тебе не почешут. Мы китов для кого бьем? Расчавкал?

* * *

На следующий день Блейд приступил к исполнению служебных обязанностей. Чистка гальюнов оказалась делом весьма непростым, и занимался он ею под руководством Пегого и Косого. Правда, оба хадра тоже трудились, не покладая рук.

После вчерашних бесед в кубрике Блейд уже знал, что находится не на купеческом или промысловом судне – и, собственно говоря, не на судне вообще. Под его ногами покачивалась суверенная территория клана Зеленого Кита – единственное место на скудном сушей Катразе, которое это хадритское племя считало своим домом. И ветры Катраза несли этот рукотворный остров по безграничному океану вслед за стадами китов, косяками огромных акул и тюленьими стаями, пока он, лет через сорок или пятьдесят, не приходил в негодность. Тогда из сундука с корабельной казной извлекалось несколько сотен увесистых квадратных золотых монет, имевших хождение на всех архипелагах, и клан приобретал новый корабль. Если же добыча прошлых десятилетий не позволяла сразу обзавестись судном, то хадры либо гибли в пучине в очередной сильный шторм, либо сходили на берег и, трудясь в тоске и печали на верфях двуруких судостроителей, отрабатывали стоимость своей новой посудины. Смерть в море считалась чрезвычайно почетной; жизнь на суше, среди «хрылов» – великим позором.