Текст книги "Ворон. Волки Одина"

Автор книги: Джайлс Кристиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Рольф изумленно поглядел на меня, а я пожал плечами.

Глава 5

Наш замысел раскручивался, словно веретено, прядущее гладкую нить. Синелицые разбили лагерь на расстоянии летящей стрелы к юго-востоку. И те, кто приехал на конях, и пешие сидели у костров; к нам на мостки долетали ароматы незнакомой пищи. Солнце катилось к западу, оставляя высушенную землю во власти теней, когда синелицые снова принялись за свой странный ритуал – протяжные звуки свивались в заунывную песнь. Я боялся, что они уйдут, передумав с нами сражаться, или что усилят напор и проломят дверь. Рано или поздно горшки с землей закончатся, а оружия у нас почти не осталось. Однако это тоже работало на нас – ведь еще и поэтому синелицые никуда не двигались. Мы забросили наживку, и они ее почти проглотили, но я хотел вытянуть их из лагеря.

По башне прокатился вопль – двое датчан вправляли Пенде плечо.

– Надо, чтобы ближе подошли, – сказал я Рольфу. – Если решат, что мы не стоим того, чтобы проливать кровь, значит, все было напрасно.

– Может, самим напасть? – предложил он неуверенно.

– Нет. Если мы к ним выйдем, они нас затопчут, смешают с пылью и конской мочой. – Я покачал головой, откусывая большой кусок сочной куриной ноги. – Ты поглядывай на море, а я что-нибудь придумаю.

Свет свечей разрезал темноту, освещая напряженные лица тех, кто смотрел на меня с надеждой. Датчанин, которого ранило стрелой, лежал, захлебываясь кровью, а товарищи успокаивали его рассказами о том, как он будет пировать в Вальхалле. Хорошие они были люди, эти датчане, суровые и верные, пусть и безрассудные в битве. Я сидел в каменной нише, смотрел, как они точат свои жалкие ножи, перебрасываясь безобидными шутками, и вспоминал слова новой клятвы, что мы произнесли на продуваемом ветрами острове вдали от франкского берега.

Каждый начинал с того, что называл своих предков и похвалялся их славными деяниями, если было чем похваляться. Я со страхом ждал своей очереди – ведь я даже имени своего отца не знал, не говоря уж о том, был он крестьянином или воином и сделал ли что-нибудь достойное саги. Не то чтобы я верил всему, что неслось в тот день из заросших бородами ртов. Кто поверит, что дед Свейна Рыжего убил семью великанов, а когда кровь на его мече еще не высохла, нырнул в море и убил огромное чудище? Такое под силу разве что Беовульфу [19]19
  Беовульф – герой северного и англосаксонского эпоса, одолевший двух ужасных чудовищ.


[Закрыть]. Но когда воин рядом со мной закончил свой рассказ и наступило тяжелое, как горы, молчание, все взгляды обратились ко мне. Я подавил страх и постарался говорить как можно увереннее.

Клянусь побратимам, что я, Ворон, приемный сын Эльстана из Уэссекса, – воин Сигурда и мой меч – его меч. Эти слова мы произносили, положив правую руку на рукоять Сигурдова меча, который раньше принадлежал его отцу. И да не уклонюсь я от встречи с врагом, равным мне по силе и храбрости. Клянусь мстить за побратимов, как за кровных братьев. И да не произнесу я трусливых слов и не убоюсь ничего, как бы тяжко ни было. Клянусь приносить всю добычу ярлу, а он пусть вознаграждает меня, как должно кольцедарителю.

Воины кивали и шевелили губами, повторяя вслед за мной, а я сжимал рукоять меча, чтобы не дрожали пальцы, ибо нет ничего важнее клятвы, а нарушить ее – все равно что совершить подлое убийство или украсть у товарища. Я буду бить врагов, и узнают они меня под именем Ворона из братства волков Сигурда. Я чувствовал на себе пристальный взгляд ярла, но, не в силах встречаться с ним глазами, посмотрел на Улафа. Тот усмехнулся и заговорщицки подмигнул, будто застал меня вылезающим из-под мехов от своей первой шлюхи. И коли нарушу я эту клятву, то предам ярла и побратимов и стану гноеточивым ничтожеством, и пусть по велению Всеотца глаза мне заживо выедают черви. Я закончил говорить и передал меч следующему воину. Теперь его слова звонким эхом отдавались от скал, а моя ладонь еще чувствовала рукоять Сигурдова меча.

Клятва, принесенная всеми, кроме отца Эгфрита, легла на душу мокрым одеялом. Говорят, мудрец редко дает клятву, а уж если дает, то никогда ее не нарушает, и связывали нас теперь узы прочнее, чем те, которыми сковали нас в гнилой франкской темнице, крепче, чем цепь Глейпнир, что держит волка Фенрира. Но вскоре я почувствовал, как тяжесть спала с души, потому что клятва дает силу, ибо знаешь ты, что стал частью нерушимого братства.

Громкий крик вернул меня к действительности. Дозорный увидел, что на юго-востоке, дальше лагеря синелицых, за холмом, закрывающим берег, появилась тонкая струйка дыма. Я кивнул, довольный своими товарищами. Все мы были связаны клятвой, каждый воин – как ветвь Иггдрасиля, а вместе – могучее древо, достающее до небес, где боги Асгарда увидят наши славные деяния и, кем бы ни был мой отец, отметят меня как воина, достойного попасть в Вальхаллу и принять последний бой.

– Как плечо? – спросил я Пенду.

Он скривился, осторожно крутя локтем.

– Ладно не этой рукой меч держать, а щита все равно нет.

Зрачки его от боли сузились до крохотных точек. Я перевел взгляд на Бейнира – верзила заслужил похвалу после того, как я его оскорбил.

– Мне понадобится кто-нибудь, кто хорошо владеет топором, – сказал я. – Знаешь таких, Бейнир?

Он усмехнулся сквозь спутанную бороду. Серые глаза на широком лице сузились, будто он пытался понять, к чему я клоню.

– Знаю одного, – объявил он, швыряя через плечо полуобглоданную куриную кость.

Некоторые принялись выкрикивать его имя, а он поджал блестящие от жира губы и поцеловал древко секиры. Я бы не удивился, если б Бейнир был на ней женат, а дома у него бегали топорята.

– Пойдем, – сказал я, поднимаясь и встряхивая затекшие ноги, – расчешем твою бороду, а то спуталась, будто шерсть на медвежьей заднице. – Я улыбнулся. – Ты среди нас самый сильный, Бейнир. Узнаешь у синелицых, рискнут ли они подойти и разметать твои кишки по округе?

Брови Бейнира изогнулись, как спина Йормунганда.

– Начинаю думать, что ты похож на меня, юноша, – ответил он, идя за мной к заваленной двери.

Дозорные сверху подтвердили, что на сто шагов вокруг никого нет. Мы расчистили путь, и я вышел, Бейнир – за мной. Надвигались сумерки. Солнце кровавым сгустком клонилось на запад. В воздухе витал запах незнакомых пряностей, лошадиного пота и промасленной кожи. Завидев нас, синелицые встали на ноги, однако за оружие не схватились. Синее небо перерезали багряные полосы, будто за солнцем тянулся кровавый след. Мне это не понравилось, но я решил, что раз это земля синелицых, то и дурное знамение предназначено для них, а не для нас.

– Что теперь? – спросил Бейнир немного обеспокоенно, видя, что мы уходим все дальше от товарищей, надежно укрывшихся в Гердовой Титьке.

– Теперь маши секирой, да погрознее, – ответил я. – И не просто так маши, а на ходу. Только меня не задень этой чертовой штукой.

Я шел вперед не оборачиваясь, уверенный в том, что датчанин делает то, что я ему велел, – сзади слышалось, как древко шлепает у него в ладони, когда он перехватывает секиру. Еще я знал, что скоро у Бейнира будут болеть плечи и гореть мускулы, но рассчитывал на то, что силач слишком горд и не остановится, пока я не скажу.

Мы отошли далеко от Гердовой Титьки и остались одни в чистом поле. Меня потряхивало изнутри, я чувствовал себя как мышь, которая высунулась из норы под хищным взором сов, и с трудом удерживался от того, чтобы не выхватить меч из ножен и не выставить его перед собой, как отец Эгфрит – крест. Он всегда так делал, будто один вид креста способен освежевать язычника.

– Слышу, ты машешь все медленнее, – укоризненно сказал я Бейниру, слизывая соленый пот с губы.

– Иди к черту, щенок, – рявкнул он, тяжело дыша.

– Еще немного, – сказал я. – Нас заметили.

Синелицые подходили ближе. Пешие тащились за всадниками, и все они что-то кричали, подбадривая человека, который легким шагом шел впереди.

– Смотри-ка, тоже единоборца выбрали, – сказал я могучему датчанину. – Но тебе не о чем беспокоиться. В нем мяса совсем нет.

– Угу, этот темнокожий сукин сын идет как баба, – сказал Бейнир, по-прежнему описывая секирой круги в воздухе.

– Ты ему причиндалы отхватишь и не заметишь, – продолжал я подбадривать Бейнира.

На самом деле поединок не должен был состояться. Дымок на берегу, который дозорные углядели с мостков, был знаком Сигурда, что корабли причалили и готовы к бою. Я вытащил Бейнира, просто чтобы подманить синелицых поближе, затащить в ловушку поглубже и отвлечь от того, что происходит на берегу. Однако теперь они приближались – я уже чувствовал их запах, – и, похоже, Бейнир все-таки пустит секиру в дело.

– Торовы яйца, Бейнир, хватит! – сказал я, отступая от проносящейся в воздухе секиры подальше. – В глазах уже рябит.

– Биться-то мне с ним придется? – спросил он.

Лицо его было все в поту, крупные капли стекали с бороды.

– А сам-то ты как думаешь? – спросил я.

Он пожал плечами, прикусив губу. Потом опустил секиру, прислонил ее к ноге и вытер потные ладони о штаны.

– Только не убивай этого тощего сукиного сына слишком быстро, – сказал я. – А то нас прикончат и мы не увидим, как Сигурд разорвет всех на части.

Я смерил глазами синелицего, который шел впереди, и увиденное мне не понравилось. Худощавый и жилистый, он двигался с расчетливой грацией кошки. Обычно самый сильный воин бывает похож на тролля. Как Свейн Рыжий или тот франк, который запрыгнул на борт «Змея», но этот был невысок, а значит, ловок. На бедре его болтались ножны с кривым мечом, а под длинными желтыми одеждами, расшитыми красными цветами и прихваченными на талии красным кушаком, виднелись железные пластинки, похожие на рыбью чешую. Горло и подбородок защищала кольчуга, а на голове у него, в отличие от большинства синелицых, были не тряпки, а заостренный кверху шлем.

– Этот дохляк похож на краба, – пробормотал Бейнир. – Чтоб добраться до мяса, надо расколоть панцирь.

– Твой топор рассечет его, как горячий нож – мед, – сказал я. – Надеюсь, ты его хорошо наточил.

– Ему хватит, – ответил Бейнир, когда синелицые остановились перед нами.

Кони заржали, выпуская дымящиеся струи мочи на пыльную землю.

Сердце колотилось в груди, как заживо похороненный человек в стенки гроба. Я думал, что сейчас нас разрубят пополам, и сжал покрепче зубы, чтобы не показывать страх. После того, что я сделал с переговорщиком, я бы не стал их винить. К счастью – для меня, не для Бейнира, – они, похоже, хотели, чтоб единоборец показал себя в деле. Всадник, чье седло было обтянуто лиловой шелковой материей, а головная повязка украшена тонким золотым обручем, кивнул мне в знак того, что наш вызов принят. Наверное, он был местным предводителем и в его задачу входило уничтожать разбойников. Он привел воинов сразиться с нами, и оружие у них было приличное: странные кривые мечи и несколько прямых с одной заостренной стороной, копья – некоторые с наконечником размером с руку, – чешуйчатые кольчуги, кожаные и железные, топорки, луки с изогнутыми в обратную сторону концами. В любой другой день я проклинал бы судьбу за то, что привела на нас до зубов вооруженного врага.

Военачальник заговорил. Для меня его слова были что кудахтанье куриц, но одно я разобрал: «аль-маджус» – его произнес всадник, которого я потом убил.

Я повернулся к Бейниру.

– Готов?

Он кивнул. В его серых глазах промелькнуло сомнение – датчанин тоже понимал, что коротышка, скорее всего, будет проворным.

– Он так увешан железом, что двигаться не сможет, – ободрил я его.

Бейнир был полной противоположностью синелицему, который сел перед нами в боевой стойке, так широко расставив ноги, что, вздумай я сделать то же самое, меня бы пополам разорвало. У датчанина не было ни щита, ни шлема, только видавший лучшие дни кожаный зипун с нашитыми полосками старых кольчуг да секира, но такая острая, что, казалось, ею можно тень разрубить.

Черное знамя синелицых захлопало на ветру – знаменосец глянул вверх, будто бы убедиться, что полотнище не снесло ветром. Затем предводитель что-то прокричал, и все пятьдесят синелицых отступили назад. Я сделал то же самое. Посередине остались только два единоборца, которых разделял клочок земли длиной в два копья.

– Я просил убивать его помедленнее? Бейнир, забудь. – Я неожиданно почувствовал страх за датчанина: у синелицего был такой же вид, как у кошки, поймавшей мышь. – Прикончи слизня сразу, если сможешь.

Меч синелицего молнией сверкнул в воздухе, задев датчанину плечо, – тот даже секиру поднять не успел.

Бейнир отшагнул назад, не взглянув на рану, – знал, что не серьезная.

– А вот это ты зря, – сказал он, сплюнув на землю, – предупреждать надо.

Синелицый подпрыгнул высоко в воздух, чуть не ударив себя коленями в грудь, приземлился и снова подскочил, рассекая мечом воздух. Я недоумевал, как это он так быстро двигается в кольчуге-то. Его товарищи одобрительно завопили, а потом уставились на Бейнира в ожидании ответа. Но тот просто стоял на месте, будто прирос к земле, как могучий ясень.

– Да ты ж волосатая мошна Хеймдалля! – сказал он. – Это гигантская блоха какая-то!

Синелицый снова бросился вперед, на этот раз полоснув Бейнира по правой ноге над коленом. И снова тот размахнулся секирой, когда противника было уже не достать.

– В этот раз побольнее, – пробормотал датчанин.

Я собирался сказать ему, чтоб показал синелицему, как пляшет секира, но могучий датчанин сам догадался и с ревом принялся описывать огромные круги над головой.

Я вглядывался в берег позади синелицых, но никаких признаков волчьей стаи не видел. Чего же ты ждешь, Сигурд?

– Главное, не опускай секиру, – велел я.

– Тебе легко говорить! – прошипел Бейнир, пыхтя, как бык под ярмом.

Синелицый кружил вокруг него мелкими шажками. Датчанин тяжело переступал с ноги на ногу и с выпученными глазами размахивал своим тяжелым, смертоносным оружием, не давая синелицему приблизиться. Что ни говори, а секирой орудовать он был мастер, и всем, включая датчан, глядящих на нас из Гердовой Титьки, было ясно: ударь Бейнир коротышку, второго удара не понадобится. Но лучше всех это понимал сам синелицый, который двигался проворно, как молоденькая рабыня для постельных утех, и был гораздо сильнее, чем казался.

Новый удар пришелся по правому боку Бейнира. Датчанин закричал от боли и ярости. Брызжа слюной, он двинулся на синелицего, крутя секирой так, будто собирался отсечь голову чудовищному, свившемуся в кольца Мидгардовому змею. Синелицый ухмылялся, и мне ужасно хотелось увидеть, как его белые зубы вылетят из затылка. Он так и собирался отхватывать от Бейнира по кусочку. Датчанин истечет кровью, и виноват буду я. Но тут из Гердовой Титьки донесся вой, похожий на волчий. Датчане бежали к нам с дикими воплями.

– Бейнир, ко мне! – закричал я.

Остановив секиру на полпути в воздухе, он отступил ко мне, а я вынул меч. Сначала я подумал, что датчане своим появлением погубили нас – против пятидесяти синелицых нам не выстоять. Однако враги неожиданно повернулись к нам спинами, а некоторые повскакивали на коней. По холму вниз бежал Сигурд с волками – раскрашенные щиты сверкали разноцветьем, а клинки тускло поблескивали в красноватом свете сумерек.

– Только я собрался распотрошить этого коротышку, – вздохнул Бейнир.

Грудь его тяжело вздымалась, а дыхание скрежетало, как меч в неподогнанных ножнах.

– Да, видел, – ответил я и покрепче уперся ногами в землю в ожидании надвигающейся битвы.

Меня окружили датчане, и мы встали в стену, хоть и без щитов. Через мгновение пятьдесят скандинавов под знаменем с волчьей головой обрушились на растерявшихся синелицых.

– Потише! – вопил я. – Потише, псы датские!

Не потому, что мы были без оружия и без кольчуг, а потому, что, если у синелицых осталась хоть капля здравого смысла, они прорвутся к Гердовой Титьке и укроются там, как недавно сделали мы.

– Погоди! – рявкнул Пенда, оттаскивая назад молодого ретивого датчанина за толстую косу. Мне сразу вспомнился охотник Гриффина из Эбботсенда и его пес Арсбайтер. – Да стой ты, дурень! – орал уэссексец.

Датчанин неохотно повиновался.

Всадники безуспешно пытались расчистить себе путь, искалеченные кони громко ржали. Воздух наполнился запахом крови, мечи скрежетали по железу и впивались в потные тела. Флоки Черный всадил копье в голову синелицему и выхватил у него из рук меч. Брам Медведь отсек коню переднюю ногу, стоящие рядом отскочили и принялись вытирать глаза от брызнувшей крови. Сигурд метнул сразу два копья двумя руками – я впервые видел, чтоб так делали, – и каждое настигло свою цель. Ярл смеялся в упоении боем.

С криком «Вперед!» я ринулся в гущу сражения и первым же ударом срубил синелицему голову. Пенда и датчане вопили, предаваясь резне. Некоторые синелицые отважно сражались, других же мы легко убивали, потому что их ослепил ужас и желание сбежать от резни.

– Бей нежитей! – взревел Туфи, хватая синелицего за шею и вонзая ему в спину нож.

Враг издал леденящий душу вопль, а Туфи провернул нож, злобно ухмыляясь и передразнивая жертву.

Темнокожий единоборец в одиночку сдерживал натиск Брама и Бьярни, нанося им уколы в щиты. Скандинавы не понимали, как его достать, и напоминали двух медведей, пытающихся выловить из ручья рыбу лапой. Им помог Бейнир. Он подковылял к синелицему сзади и одним махом разрубил его от плеча до бедра. Датчанин взревел в диком триумфе, а Брам и Бьярни восхищенно переглянулись. Убив единоборца, Бейнир спас жизнь другим, потому что, увидев, что его лучший воин мертв, предводитель синелицых бросил свой кривой меч на землю. Аслак разрубил бы и предводителя, но тут ярл прокричал:

– Довольно!

Волки подняли щиты и отступили, привычно встав плечом к плечу с товарищами. Синелицые последовали примеру своего господина, только одни бросили оружие сразу, а другие – помедлив. Уэссексец Ульфберт лежал мертвый с топориком в шее. Бальдред, Виглаф и Гифа стояли вокруг, качая головами и почесывая бороды. Чуть поодаль лежали Гейтир и еще один датчанин, имени которого я не знал, а несколько воинов сидели, схватившись за раны и посеченные конечности, и ждали приказа ярла.

Солнце закатилось за горизонт, убегая от идущей с востока огромной тени, и унесло с собой дневное тепло. Мокрая от пота рубаха неожиданно стала холодной и липкой. Военачальник синелицых повернулся к востоку и воздел руки к небу. Его люди сделали то же самое.

– Аллаху акбар! – прокричал он.

Синелицые повторили эти слова, а потом один их них затянул ту же заунывную песнь, что мы слышали раньше. Флоки Черный посмотрел на Сигурда, подошел к воющему и врезал ему кулаком в челюсть, отчего тот рухнул как подкошенный. Его сотоварищи продолжали причитать с поднятыми к небу руками. Мы недоуменно переглядывались; некоторые взялись за амулеты или рукояти мечей, чтобы отогнать злые чары. Старый Асгот бормотал заклинания – просил Одина защитить нас от загадочного колдовства.

– Надо было их прикончить, – простонал Бодвар, потом наставил на синелицых копье и поднял щит, будто закрываясь от пугающих слов на незнакомом языке.

– Вы все знаете, что делать, – сказал Сигурд. – Если псы вздумают сопротивляться, убейте.

Аслак сдернул золотой обруч со шлема военачальника и бросил его Сигурду. Потом злобно дернул синелицего за чешуйчатую кольчугу, чтоб тот ее снял. Все принялись делать то же самое, и синелицые стали неохотно стягивать с себя боевое облачение. Я вдруг понял, почему Сигурд остановил резню. Потому что лучше, когда пленник отдает кольчугу добровольно и ее не приходится сдирать с вонючего трупа. Забрав у синелицых все ценное, мы оставили их дрожать в одном исподнем – даже сейчас их больше волновали странные ритуалы. Мне хотелось надеяться, что они и вправду молятся своему богу, как сказал Пенда, а не творят какую-нибудь мощную волшбу против нас. Я недоумевал, что за бог заставляет их падать на колени и тыкаться лицом в грязную землю, чтобы доказать свою верность. Такой бог либо жесток, либо те, кто в него верит, лишены гордости, в отличие от скандинавов.

Мы смотрели, как побежденные синелицые уходят в ночь, везя тела убитых на оставшихся в живых лошадях, – их мы не взяли за ненадобностью. Мы знали, что успеем погрузить провизию и награбленную добычу на корабли и отплыть до того, как синелицые вернутся с подкреплением.

Недоуменно кривя тощее лицо, Рольф спросил Сигурда, почему тот пощадил синелицых.

– Лис придушил бы всех кур в курятнике, просто потому что он лис, – ответил ярл.

Он надел золотой обруч синелицего на свой шлем, а в руках нес кожаное седло, кривой меч и чешуйчатую кольчугу. Подбитый кожей шлем военачальника болтался у него на поясе. Вокруг шлема было намотано полотно, Сигурд сорвал его и вытер им меч.

– А вот волк… – продолжил он, обращаясь к идущему рядом и такому же нагруженному Рольфу, – будет красть по одному ягненку за раз, и овцы начнут его бояться. – Сигурд улыбнулся, довольный исходом сражения. – Не знаю, как ты, Рольф, но я так вдвое больше добычи унесу, коли руки не устали рубить направо и налево.

Датчанин рассмеялся, а за ним и все остальные. Замысел удался – синелицые попались в ловушку, как глупые звери, мы победили и забрали все ценное, вот только воинов хороших потеряли, и от этого было горько на душе. Мы положили пятерых датчан и уэссекца в одну могилу с выложенным вокруг из камней боевым кораблем. Правда, переходить Биврёст им предстояло лишь с копьями, что вызвало недовольство у некоторых датчан. Все же хороших мечей у нас по-прежнему было не так много, чтобы зарывать их в землю. Сначала уэссекцы хотели похоронить Ульфберта по христианскому обычаю, но, когда каменная ладья была готова, решили оставить его в общей могиле.

– Все равно до рая доберется, – сказал Бальдред, почесывая лысеющую голову, – так пусть пройдет в последний раз по морю с язычниками, больно уж он его любил, море-то.

Теперь у Сигурда хватало облачения для всех волков в стае. Стоя на освещенном лунным светом берегу, где у причала покачивались «Змей, «Фьорд-Эльк», «Конь бурунов» и «Морская стрела», датчане вернули оружие скандинавам, поблагодарив и похвалив владельцев за остроту мечей, прочность щитов и удобство шлемов. Потом Сигурд раздал всем копья, кольчуги, топорки, странного вида шлемы и легкие, заточенные с одной стороны, но необычайно острые кривые мечи синелицых. Датчане с благодарностью приняли снаряжение, которое стоило немало серебра. В голове моей звучали слова клятвы. И не уклонюсь от боя с воином, равным мне по храбрости и оружию. И буду мстить за побратима, как за кровного брата. Волки сразились за своего ярла и устроили бойню на поживу воронам да червям, и теперь Сигурд выполнял свою роль кольцедарителя, жалуя прекрасное оружие своим воинам. И коли нарушу я эту клятву, то предам ярла и побратимов и стану гноеточивым ничтожеством…

– Что ж, мечи теперь у них хорошие, но все равно в стену из щитов с ними вставать что-то не хочется.

От слов Флоки Черного мои мысли разлетелись, как камушки, брошенные в озеро.

– Они сражались как бешеные псы.

– Да, и врагов немало положили, – подтвердил Улаф. – Старому Улафу только подучить их малость, – добавил он, сверкнув белыми зубами в лунном свете. Флоки осматривал меч синелицего, ловя клинком отраженный свет.

– Никому не посоветую стоять с тобою рядом во время учебы, дядя Улаф, – сказал тяжело топающий по берегу Оск – на каждом плече у него лежало по бараньей ноге.

Он передал их Браму, и тот довольно причмокнул. Все радовались, что у нас теперь есть свежее мясо, хотя полакомиться им мы сможем, только когда отойдем подальше.

– Ничего, научатся, Оск, – ответил Улаф, разрезая воздух мечом. – Помню я время, когда ты до нижнего бимса [20]20
  Бимс – поперечная балка, поддерживающая палубу. Часть набора корпуса корабля.


[Закрыть] не доставал, парень. Да монахи Белого Христа лучше с потаскухами управляются, чем ты с копьем!

Оск выругался.

– Я тоже помню те дни, Дядя, – сказал Брам, фыркая, как бык, и отдавая бараньи ноги на «Фьорд-Эльк». – Малыш Оск даже себе на башмаки попасть не мог, когда мочился!

– Иди к черту, Брам, – ответил Оск, перелезая на «Фьорд-Эльк».

Но шутливая перебранка только начиналась.

– Да он моей жене веслом по заднице не попал бы! – завопил страшила Хедин.

– Сказывали, однажды Оск в море прыгнул, да промахнулся, – ревел со смеху Свейн.

– А из лука он стрелял так плохо, что родители целых пятнадцать лет считали сыночка слепым! – сказал еще кто-то, и в конце концов даже Оск не мог скрыть улыбку в бороде.

С «Морской стрелы» тоже доносился смех, сливавшийся с глухими ударами прибоя, – воины в серебристой лунной мгле затаскивали на корабли добычу. Я надеялся, что блеск добытого в бою серебра отвлечет датчан от мыслей о свежей могиле, в которой покоились их братья, и, судя по доносившемуся до моих ушей смеху, так оно и случилось. Я направлялся к своему сундуку, когда один из датчан запел:

Мы сразились с синелицыми, Чья кожа пепла темнее. Мы отымели их женщин И набили трюмы добычей.

Иногда мне кажется, что человеческий смех оскорбителен для ушей богов. Бесился же Грендель [21]21
  Грендель – страшное чудовище из англосаксонской эпической поэмы «Беовульф».


[Закрыть], когда слышал бесстыдные песни и шутки, несшиеся из медового зала короля Хродгара. Часто бывает и так: только что воин беззаботно смеялся – и вот он уже лежит мертвый, словно жестокие прядильщицы вплетают золотую нить в полотно его жизни прямо перед тем, как ее оборвать.

– Ладно, парни! – прокричал Рольф с мачты «Морской стрелы». – Хорош торчать в этой дыре, здесь больше нечем поживиться!

Облегчившись на суше, датчане неспешно забирались на корабль. Последним шел Туфи с серебряным крестом на плече. Пошатываясь, будто только что потратил все силы на потаскух, он подошел к «Морской стреле» и попытался отдать крест Огну, чтобы тот подержал, пока он будет забираться на корабль, но Огн, увидев распятье, в ужасе отпрянул и схватился за амулет с Мьолльниром у себя на шее.

– Не тащи его сюда! – прошипел он, брызгая слюной и удивляясь безразличию Туфи.

– Не брюзжи, как старуха, – усмехнулся Огн. – Лучше помоги поднять эту чертову штуку. Это же чистое серебро!

– Огн прав, Туфи, – сказал рыжий Бьорк, – оставь крест здесь.

Туфи помотал головой и сплюнул на землю.

– Отойдите, слабаки, – ругнулся он, перекидывая ногу через борт «Морской стрелы».

То ли он поскользнулся, то ли корабль качнуло волной, но Туфи свалился за борт. Раздался глухой всплеск, и все затихло. Датчане кинулись к борту, думая, что просто втянут Туфи обратно, ведь там было неглубоко, и сначала мы даже засмеялись.

– Не видать нигде! – прокричал Огн, вглядываясь в темную воду.

Рольф стоял рядом и обалдело смотрел вниз.

– Прыгнуть, поискать его? – спросил Горм со страхом в голосе.

Рольф покачал головой, брови его изумленно взметнулись.

– Утонул! – сказал он наконец. – Твердолобый сукин сын утонул вместе с серебром.

Все глядели на него, не понимая, как можно утонуть на таком мелководье. Бедняга Туфи, должно быть, ударился головой о борт. Огн, который стоял рядом, когда случилось несчастье, сказал, что тяжеленный крест мог зацепиться за пояс Туфи.

– Его убило проклятье Белого Христа! – сказал Бейнир, произнеся вслух то, о чем все подумали.

Отец Эгфрит перекрестился и начал молиться. Взгляд Сигурда, стоявшего на корме «Змея», выражал крайнее изумление. Улаф что-то говорил ему, а ярл потрясенно качал головой. Старый Асгот скривился, будто съел какую-то дрянь, и с ненавистью посмотрел на Эгфрита, а я сказал Пенде, что удивительно, как годи до сих пор не вымочил свой нож в крови монаха.

– Хватит с нас этого гиблого места! – прокричал Сигурд, жестом призывая остолбеневших воинов усесться на скамьи и отгребать от берега.