355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джайлс Кристиан » Ворон. Волки Одина » Текст книги (страница 9)
Ворон. Волки Одина
  • Текст добавлен: 3 июня 2018, 23:00

Текст книги "Ворон. Волки Одина"


Автор книги: Джайлс Кристиан



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Мутно, что в кадке с грязной водой, – помотал головой Улаф.

Сигурд дал чернокудрому монетку. Тот внимательно изучил ее и кивнул с притворным равнодушием – наверняка ему доводилось трудиться усерднее и за гораздо меньшую награду.

– Дядя, скажи на кораблях, что мы задержимся тут дня на два. – Сигурд повернулся к солнцу и закрыл глаза.

Мальчишки припустили на юго-восток – наверняка там находилась деревня покрупнее.

– А мы посидим здесь, ноги вытянем, – добавил ярл, глубоко вдыхая теплый воздух.

Улаф кивнул, достав из висевшей на поясе мошны еще одну рыбину и вгрызшись в нее на ходу.

– Да скажи еще, чтоб сегодня развлеклись с женами эмира как следует, – добавил ярл.

Не оборачиваясь, Улаф махнул рукой – мол, и так знаю.

– Ты тоже ступай, Ворон, – обратился ко мне Сигурд. – Волка ноги кормят.

Я глянул на Брама; лицо у того было обиженное, как у мальчишки, которого не пускают резвиться за ворота. Я пошел вслед за Улафом к кораблям. И к Амине.

Ночью мальчишки вернулись со старым усталым ишаком, навьюченным бурдюками. Животное невозмутимо топало по берегу, вздымая копытами облачка песка, а юные погонщики шли рядом с сияющими от гордости лицами. Едва они поравнялись с нашими шалашами, как норвежцы, датчане и уэссекцы накинулись на привезенное так, будто умирали от жажды. Бурдюки оказались полны не меда и не эля, а красного, как кровь, вина, кисло-сладкого и очень вкусного. Еще было несколько бурдюков с водой. Поглядев, как Брам выхлебал столько вина, что хватило бы утопить лошадь, юноши показали, как разбавлять вино водой, хотя их мало кто послушал. Получив от Сигурда серебро за труды, мальчишки с радостью остались и всю ночь сновали среди нас, наполняя рога и кубки вином. Костер трещал и выбрасывал искры, на песок набегали посеребренные луной волны, наполняя воздух запахом моря. Убедившись, что мы им ничего плохого не сделаем, местные жители принесли горячую овсяную похлебку, рыбу и оливковое масло, а еще свежий хлеб, овощи с пряностями и свинину с травами. Но больше всего мне понравился хлеб, вымоченный в молоке, обжаренный и политый медом, и я наелся им так, что уже не мог проглотить ни куска.

Мужчины и женщины совокуплялись на берегу, а некоторые даже в море, вино лилось рекой. Брам вызывал всех бороться с ним и победил пятерых подряд, пока самого его не свалило вино и он не брякнулся лицом в песок. Какой-то местный житель привел четырех темноволосых девиц, выдавая их за дочерей. Три были красивые, а к четвертой я бы даже веслом не прикоснулся, но сводник с радостью продал их услуги тем, кому захотелось чего-то новенького. Правда, судя по разъяренным взглядам эмировых жен, с которыми они обычно делили ложе, позже им не поздоровится.

Пенда лежал на песке, откинувшись на локти. На его голый потный торс налип песок, отчего уэссексец казался бледным, как мертвец. В одной руке он сжимал рог с вином, в другой – кусок жареного мяса. Пенда был почти так же пьян, как я.

– Им будто сказали, что завтра небеса обрушатся на землю, – усмехнулся он, вглядываясь в безумствующий лагерь.

И верно. Даже гёты [28]28
  Гёты – древнегерманское племя, населявшее южную часть Скандинавии.


[Закрыть]
короля Хротгара и то, наверное, пировали тише, когда Беовульф вернулся из замка Хеорот, потрясая рукой чудища Гренделя. Я хотел ему ответить, но слова будто слились в одну винную лужу. Амина лежала на моем плече, шепча на ухо что-то на своем языке. Потом ее рука скользнула мне под пояс, посылая дрожь по всему телу.

– Завтра, Бальдред! – прокричал Пенда уэссекцу, который сопел, как вепрь, с одной из девиц. – Небеса падут на наши головы! Так что наслаждайся, пока можешь. Завтра небеса падут.

Так и случилось. На следующий день мы лишились своих женщин.

Глава 12

Я проснулся с ощущением того, что мозг мой съежился и усох. Во рту было так сухо, что я не мог говорить, кишки ворочались в животе сами по себе, будто угри в бочке. В горле стояла тошнота, готовая в любой момент вырваться наружу. Амина еще спала после бурной ночи. Ее блестящие черные волосы разметались по меховой подстилке, а дыхание было таким же мерным и тихим, как утренний прилив. Я выполз из шалаша на четвереньках и замер – в глаза ударило яркое солнце. Потом, шатаясь, поднялся на ноги и оглядел лагерь. Еще тлели в кострищах угли, рядом лежали позабытые рога для вина. Повсюду валялись обглоданные кости и остатки еды, чуть дальше на берегу волк Кинетрит, урча, как довольный пес, грыз объедки. Повсюду лежали норвежцы и датчане, уснувшие там же, где упали; я даже видел двух или трех местных жителей, которые так напились, что не смогли пойти домой.

– Ворон! Иди сюда!

Я обернулся. Сигурд стоял в море и махал мне рукой.

– Да я же плаваю, как камень, господин! – прокричал я ему в ответ, держась за голову, потому что мне казалось, что она сейчас расколется от боли.

– Ничего! Скалы вон каменные, а не тонут! Зато сразу полегчает.

Из шалаша, как тролль из пещеры, вылез Свейн. Лицо его под огненно-рыжими волосами было пепельно-серого цвета.

– Свейн! – закричал ему Сигурд. – Тащи сюда Ворона!

Рыжий пожал плечами и направился ко мне, но я поднял руки, и он, снова пожав плечами, отошел справить нужду. Я побрел к воде.

– Холодная вода здорово освежает, – сказал Сигурд.

Ответить я не смог – меня вырвало.

– Проглотил что-то, наверное, – пробормотал я, глядя, как утекает блевотина, и пытаясь встать на ноги.

Сигурд ухмыльнулся.

– Да уж, та еще была ночка, – сказал он, откидывая мокрые золотистые волосы с покрытого шрамами лба. Плечи его тоже были изрезаны шрамами, словно рунами.

– Лучше и не вспоминать, – ответил я, сплевывая горькую слюну.

На берегу рыбаки выводили в море лодки. Некоторые уже уплыли далеко – у кромки неба покачивались «ореховые скорлупки», время от времени теряя четкость очертаний – то рыбаки забрасывали невод. С берега доносился запах жареного лука.

– Не так, Ворон, – сказал Сигурд, видя, что я отчаянно молочу по воде ногами и руками. – Смотри на меня. – Он откинулся на спину и погрузился в воду, даже уши скрылись под водой, и просто лежал на волнах, покачиваясь, но лицо его почему-то не тонуло. – Просто вдохни поглубже и задержи дыхание, и тогда вода будет тебя держать, – объяснил он, глядя в небо. Потом сел и отхаркался. – Теперь сам попробуй.

Подлетевшая к воде чайка поднырнула и выхватила из волн макрель. Но уронила – рыбина оказалась слишком большой. Добычу тут же подхватила ее товарка.

– Не бойся, Ворон. Готов поспорить на свой сундук, что тебе не суждено утонуть.

Стиснув зубы, я лег на воду, и тут же волна захлестнула мне лицо. Я вскочил, откашливаясь, и меня снова вырвало. Смех Сигурда был как удар весла по воде.

– Я же говорю, не суждено, – повторил он и побрел к берегу, – а вот что тебе и правда уготовано, никогда не знаешь.

Днем чернокудрый с дружками вернулись, и не одни, а с каким-то богачом. Его одежды напоминали эмировы, но кожа была белой. За ним по пятам следовали четверо огромных копьеносцев. Судя по виду, весь их ум ушел в мускулы. Однако, оказавшись в окружении шатающихся с похмелья воинов, они занервничали – наверное, гадали, не сделал ли господин чего такого, за что их могут убить.

Богача звали Азриэль, он оказался работорговцем, а пришел к нам потому, что Сигурд показал чернокудрому «оковы» и тот решил, что мы ищем рабов. Вот только Сигурд хотел не купить рабов, а продать. Нам велели попрощаться с эмировыми женами.

Многие так привязались к своим женщинам, что чуть не проронили слезу. У меня самого стоял ком в горле, когда я поцеловал Амину в последний раз. Женщин выстроили в ряд, Азриэль осмотрел каждую, время от времени разочарованно качая головой или раздраженно цокая языком. Но на деле его недовольство было таким же слабым, как разбавленное водой вино, – не раздумывая, он согласился купить всех. И неудивительно – во дворце эмира они купались в роскоши, это было видно по их коже, зубам и каждой соблазнительной части тела. Может, черты их и заострились за время жизни с нами, однако торговец знал свое дело и сразу понял, что здесь можно сорвать большой куш.

– Я буду по ней скучать, – хмуро выдавил Свейн, когда Азриэль заглянул в рот его наложнице. – Она лучшая из тех, с кем я делил ложе.

Я кивнул, не в силах говорить. Он был прав. Амина делала со мной такое, о чем я никогда не смогу забыть.

– Ну, полно, полно! Будут другие. – Свейн похлопал меня по спине, повернулся и зашагал обратно в лагерь.

Стоящая в ряду опечаленных эмировых жен Амина смотрела на меня своими золотисто-карими глазами, по темным ее щекам текли слезы. А рядом Сигурд и Улаф торговались с Азриэлем.

– Эх, не поспать больше на мягких грудях, – сказал Брам Медведь, выгнув бровь. – Ты уж точно будешь скучать по своему маленькому черному сокровищу, а, Ворон?

Я посмотрел на Амину, думая о том, как бы все сложилось, окажись мы с нею где-нибудь в другом месте.

– Будут другие, – бросил я и пошел прочь.

Два дня спустя мы подняли парус. Ветер гнал нас на юго-восток вдоль римского побережья с бесчисленными маленькими гаванями и белокаменными домами. Мы проплывали мимо белых песков, остроконечных скал и темно-зеленых лесов – то и дело налетал смолистый сосновый аромат. По утрам ветер дул сильнее, и мы неслись на его крыльях вдоль берегов с лесистыми мысами и искрящимися под солнцем белами дюнами. Таких переливчатых лазурных вод, как в этом море, никто из нас прежде не видел.

– Наверное, над этими землями крыша мира выше, чем над нашими, – сказал однажды Улаф, почесывая жесткую бороду и глядя на ястреба, парящего высоко над лесом. Еще выше, в бесконечной голубизне неба, застыли белые туманные облака.

– Здесь и дождей поэтому нет, Дядя, – улыбнулся Сигурд.

Они оба стояли у мачты, наблюдая за тем, как команда натягивает леера и управляет парусом. Мы, гребцы, налегали на весла. Хотя воздух был еще холодным, теплую одежду мы убрали в трюм, а шкурами укрывались только ночью.

Об эмировых женах не говорили. Тяжело было смотреть, как их продают работорговцу, хотя Сигурд разделил серебро поровну и каждый сложил в свой сундук по четыре монеты. Но даже они не принесли утешения: на каждой монете было выбито лицо нашего врага – императора Карла.

– Да может, это и не он, – равнодушно сказал Брам, разглядывая монету. – Как узнаешь? Бороды-то нет…

– Монах говорит, там имя императора, – пояснил Бьорн, – вон, гляди. – Он ткнул пальцем в надпись по краю монеты.

Все уставились на свои монеты, в очередной раз поражаясь могуществу франкского императора. Все, кроме Брама.

– Да не похож он на Карла, – сказал Медведь.

– Монета не нужна? Отдай мне, – сказал Улаф.

Брам что-то пробормотал и спешно спрятал монету в кошель на поясе.

– Я просто говорю, что на монете кого угодно можно нарисовать, – сказал он.

– Тебя – нет, Брам, – ответил я. – Твоя рожа разве что на котелок поместится.

Брам подмигнул Свейну и ухмыльнулся.

– Как это ты свои монеты еще за борт не выбросил, Ворон?

Тут же послышались охи и оскорбления, и я пожалел, что вообще открыл рот. Обозвав Брама козлиным дерьмом, я встал и направился на корму, где рассчитывал найти Кнута – он-то не будет напоминать мне о спущенном во франкскую реку серебре. На корме, сгорбившись, сидел Эгфрит. Ветер шевелил его отросшую бороду и жидкие седеющие волосы над ушами. Что-то заставило меня направиться к нему, мысленно ругнувшись, – я бы предпочел поговорить с Кнутом.

– Богатые тут, похоже, земли, да, монах? – сказал я, глядя, как тень «Змея» наползает на островерхую скалу, испещренную солнечными бликами.

Тень то вырастала, то сжималась, словно за кем-то по пятам следовал оживший дух.

– Подумать только, – произнес он, не глядя на меня, – в этих водах и на этих берегах рождались великие цивилизации. На эти скалы смотрели мужи, чьи деяния сотрясали историю народов. Мужи, которые признавали знания и мудрость, а не только меч и топор.

– Ты же вроде говорил, что великий римский император поработил сотни народов и убивал людей тысячами только потому, что они не захотели подчиниться его воле, – возразил я.

Он кивнул.

– Да, Цезарь. Юлий Цезарь его звали. Была в нем, конечно, жажда крови, как у вас, язычников, но это не умаляет его величия. Жаль только, что жил он и умер до того, как свет Христов озарил мир.

– Римляне же, как и мы, поклонялись не одному богу?

Он кивнул.

– И у них тоже были боги войны, подобные Одину, Тюру и Тору? – спросил я.

– В каждом есть какой-нибудь изъян. Все мы не без греха. – Эгфрит повернулся и посмотрел мне в глаза. – Вот только некоторые грехи нельзя простить.

Я думал, что он говорит обо мне, однако потом понял, что его усталый взгляд на самом деле обращен не на меня, а внутрь себя самого. Лицо его омрачала знакомая мне тень. Чувство вины. Он снова уставился на берег.

– Ты бы не смог спасти монахинь, – сказал я.

Тонкие губы Эгфрита скривились, и я угадал, о чем он думает.

– Нет, не смог бы, – произнес он. – Но если б я спас души тех, кто их убил, монахини были бы живы.

Спас – значит «обратил бы в христианство». Я попытался спрятать ухмылку в бороде.

– Тебе бы не хватило времени, датчане-то с нами недавно. Что до Асгота, неужто ты все еще веришь, что из него может получиться христианин?

Если Эгфрит так считает, значит, он еще больший глупец, чем я думал.

Монах горестно поднял брови.

– Я проиграл, Ворон.

Ветер ударил мне в правую щеку, парус захлопал.

– Ты ведь доставил такую ценную книгу Христа императору Карлу, – возразил я.

Он почти улыбнулся.

– Да, твоя правда. Хоть маленькая, но победа.

– Сигурд тебя ценит, – сказал я. – Наверное, только Локи знает почему. Иначе твои кишки давно съели бы рыбы. Грести тебя не заставляют, и в стене щитов я тебя ни разу не видел…

– Лисы могли бы поучиться хитрости у Сигурда, – ответил Эгфрит, и улыбка все же коснулась его спрятанных в бороде губ. – Он дает мне крохи надежды, что однажды его душа обратится к Богу. А взамен… Взамен я соглашаюсь со всеми вашими хитростями. Я как продажная девка, Ворон. Я продал душу… Ради чего?

Я не знал, что ответить; ведь я считал, что скорее океан замерзнет, чем волчья стая станет поклоняться Белому Христу.

– А хуже всего, – продолжал Эгфрит, – что я – раб своей же гордыни. – Бровь его приподнялась. – Да-да, гордыня присуща не только воинам. Я проиграл, и теперь Богу угодно, чтобы я оставил этот чертов корабль и удалился к братьям молить о прощении и ждать, когда Господь изберет меня для меньшего дела, с которым я справлюсь, если будет на то его воля.

– Сигурд отпустит, – сказал я, – от тебя, такого кислого, все равно пользы никакой. Ты уже столько недель сидишь надутый, как норвежец, которому меда не досталось.

– В том-то и дело, Ворон, – ответил он, сжимая край борта, – я не могу уйти. Чертова гордыня не позволяет. Я видел Алкуина Йоркского – ученейшего человека нашего времени, говорил с Карлом Великим – могучим правителем христианского мира. Может, я еще увижу прославленные купола Константинополя…

Я нахмурился.

– Миклагард – сердце Восточной Римской империи. – Эгфрит покачал головой. – Воистину, пытливый ум может стать наказанием. Ты вот знал, что скоро мы будем проплывать устье Тибра?

Я отрицательно покачал головой, потому что впервые о таком слышал.

– А ведь эта река ведет к самому Риму. Сигурд знает – я ему сказал.

Я поглядел на ярла, который поворачивал булинь, в то время как Улаф привязывал гик [29]29
  Гик – горизонтальный брус, упирающийся одним концом в мачту.


[Закрыть]
. Два морехода упоенно ловили ветер в парус.

– Даже сейчас ваш ярл раздумывает, стоит ли овчинка выделки. Слава Рима померкла, сияние Восточной Римской империи затмила ее западная сестра, но все равно Экс-ла-Шапель – захудалая деревушка по сравнению с этим древним городом.

– Так что, думаешь, нам стоит плыть вверх по Тибру? – спросил я, вглядываясь в даль.

Если воды впереди помутнеют и забурлят, значит, море там сходится с рекой. Реки я не увидел. Только громкоголосая стая голодных чаек кружилась над берегом – волны вынесли на песок что-то темное.

Помолчав, Эгфрит сказал:

– Пожалуй, нам с Сигурдом от Рима нужно не одно и то же. – В глазах его промелькнул голодный блеск. – Я бы не отказался увидеть город, о котором знаю из пергаментных свитков. – Он закрыл глаза, потом медленно кивнул, будто бы в ответ не слышному мне голосу. Когда он снова открыл их, я увидел в них холод. – Алчность есть алчность, неважно, язычник ли алчет серебра, или жалкий монах – узреть места, о которых грезил своим скудным умишком. Теперь я хотя бы понимаю, почему потерпел неудачу. Потому что поддался собственным желаниям вместо того, чтобы всецело служить Богу.

– Ну, не ты убил монахинь, – возразил я, не зная, что еще сказать. – И ежели твой бог так добр и милостив, как ты говоришь, он простит тебе твою тягу к странствиям.

Я встал и направился к Кнуту – мне хотелось выведать у него, собирается ли Сигурд плыть по реке, о которой говорил Эгфрит.

– А что до твоего желания обратить нас всех в рабов Христа, – бросил я, уходя, – время еще есть.

От этих слов даже мрачный монах ухмыльнулся.

* * *

Прошло восемь дней. Наутро после дождливой ночи, наполненной тягостными снами, мы оставили позади чистые лазурные воды под бескрайним небосводом и вошли в устье Тибра. Йормунганда и других драконов пришлось снять – не хотелось тревожить местных духов, ведь они, без сомнения, были древними и могущественными. На тинге [30]30
  Тинг – народное собрание у скандинавов в Средние века.


[Закрыть]
порешили идти вверх по реке, что бы это ни сулило.

– Вернуться в Уэссекс и признаться своим, что не пошел в Рим, потому что смелости не хватило? – высказал Виглаф то, что было у всех на уме.

И мы гребли. Из всех сил. Потому что с востока в реку вливались паводковые воды и нам приходилось преодолевать силу течения. Налегая на весло, я пытался вспомнить образы из мучивших меня ночью сновидений, и, хотя сами сны растворились словно дым, меня с самого момента пробуждения не покидал страх. Сердце молотом стучало в груди, ночной кошмар, подобно неведомому зверю, не отпускал меня из своих когтистых лап.

Там, где река сливалась с морем, по берегам стояли давно заброшенные деревни. Наверное, жители устали от постоянных набегов и переселились подальше от моря, оставив свои дома на растерзание ползучим растениям. Над илистыми водами устья возвышались берега, густо поросшие можжевельником и дроком, розоватые лучи солнца, встающего где-то над истоком реки, пронизывали густой утренний туман, а выше, под серо-золотым небом, плыли, курчавясь, прозрачные, как одежды эмировых жен, облака.

Глухой рокот моря превратился в бормотанье, а потом и вовсе затих, унося с собой крики чаек и шепот набегающих на берег волн. Звуки приглушились, и, склоняясь над веслами, мы чувствовали, как в воздухе сгущаются древние и мощные чары. Весла бесшумно разрезали водную гладь, чертя курс «Змея» на темных волнах, постукивали уключины, в воздухе клубился парок от натужного дыхания гребцов.

– Чертов разлив, зато хоть на мель не наткнемся, – скривился Бьярни.

– Да разве это река! – встрял Ингольф Редкозубый. – Из меня больше эля выливается после ночной пирушки.

Я тоже недоумевал. Сказывали, что дома в Риме огромны – даже люди рядом с ними кажутся муравьями. Я считал все это выдумками. До тех пор, пока не оказался во Франкии. Там мы видели такое, что впору было глазам не верить: тамошние церкви и залы будто бы великаны построили. А ведь Эгфрит говорил, что они – ничто по сравнению с римскими. Вот и от реки я ожидал большего – она не походила на дорогу к сердцу мира.

Река змеилась, уходя на север. Мы прошли мимо галеры, до отказа забитой синелицыми. Ее гребцы молотили веслами воду, борясь с течением. Велунд мог бы узнать у синелицых что-нибудь полезное, однако его голос потонул в проклятиях, которые мы выкрикивали синелицым, а они – нам. Перепалка была вполне безобидной, хоть несколько датчан и забросили весла и послали в галеру стрелы – больше для виду. Потом мы проплыли мимо трех тяжело груженных барж, которые тащили против течения быки. При виде нас лица погонщиков исказил ужас, но мы не стали даже смотреть, что они везут, потому что ветер сменился. Утром он был против нас, да и с течением приходилось бороться. Теперь же задул западный ветер, и Сигурд решил, что можно поднять паруса. До Рима было рукой подать, нам нужно было еще надеть кольчуги и взять мечи и луки. Лучше, когда ты готов ко встрече с врагом, а он не придет, чем когда придет – а ты не готов; ведь мы не знали, что нас ждет в верховье реки.

Итак, под парусом мы подошли к Риму. Щиты лежали у наших ног – вдруг придется повесить их вдоль борта или встать в стену щитов. Было далеко за полдень. Ветер, который привел нас к верховью реки, заодно облек небосвод в черный саван туч, и нам пришлось набросить промасленные шкуры поверх кольчуг. Медлить было нельзя. Туча принесла с собой резкий шквал. Град яростно замолотил по реке. Ледяные горошины стучали по палубе, отскакивали от борта. Какое-то мгновение – и град устлал шпангоуты [31]31
  Шпангоут – поперечное ребро корпуса судна.


[Закрыть]
и набился в уключины. Свейн ловил градины ртом, пока его не ударило больно по зубам. Отец Эгфрит укрылся под щитом, град со звоном отскакивал от умбона, а я смотрел на то, как пожелтевшая вода мутнеет и вспучивается, принимая в себя бесчисленные пронзающие ее льдинки. Град прекратился так же внезапно, как и начался, воздух наполнился запахом мокрых листьев. Воины хватали долбленые тыквы и винные кубки – знали, что скоро будет повод выпить.

«Змей» шел впереди остальных кораблей, на которых тоже все притихли, – деревья поредели, и за следующим поворотом, там, где течение реки замедлилось, нашим взорам открылись причалы по обоим берегам реки. В небе сверкнула молния, раздался глухой раскат грома. Пошел дождь. Сначала на поверхность воды с шипением падали одиночные капли, но вскоре струи дождя уже стегали реку, подняв невообразимый шум.

– А вот и Рим! – громко возвестил Сигурд с носа корабля.

Мокрые волосы захлестнули его лоб, щеки и бороду. Он стоял, подняв голову и глядя на щербатую древнюю стену, которая возвышалась по правому борту. Бурый кирпич по большей части обвалился, словно слезла старая кожа, обнажив бледную бескровную плоть. Стена была высоченной – девять человеческих ростов, не меньше.

– Как человек мог построить такое, Дядя? – прокричал ярл сквозь шум дождя.

Улаф не ответил – как и все, он стоял, с открытым ртом воззрившись на стену, потом произнес:

– Такая стена и Асгард бы защитила.

По всей ее длине на расстоянии футов ста друг от друга высились башни; в бойницы было видно, что сама стена толщиной в два копья.

– Да-а-а, по сравнению с этим вал Оффы [32]32
  Вал Оффы – земляное укрепление протяженностью 240 км, сооруженное в VIII в. и совпадающее местами с современными границами Англии и Уэльса.


[Закрыть]
просто загородка в свинарнике, – протянул Пенда, почесывая затылок.

Тибр змеился дальше на северо-восток, а мы вплыли в проход между стенами и оказались внутри древнего города.

– Войти-то, оказывается, проще простого, – удивился Брам по прозвищу Медведь, откидывая мокрые волосы со лба.

И действительно, мы не встретили на своем пути никаких преград.

– Что толку строить стену, через которую даже Гимир бы не смог заглянуть, если запросто пускаешь чужаков внутрь? – спросил Улаф, пытаясь в дымке дождя разглядеть засаду.

– Крысиное гнездо какое-то, – сказал Гифа, глядя вокруг широко раскрытыми глазами.

Шапки и теплые шкуры давно были сняты. Хотя мы промокли до костей, нам хотелось получше разглядеть то, что не скрыли дождь и серый туман. Тянущиеся вдоль берегов пристани были запружены кораблями всевозможных форм и размеров и ломились от бочек, сосудов в половину человеческого роста, клетей и всевозможного товара: от кур до мехов, пряностей, зерна, камня и леса. К причалу вели лошадей, те ржали и упирались – боялись моря. Люди спешно торговались перед отплытием, спорили о том, сколько товара может увезти судно, далеко ли плыть и какую ожидать погоду. Сквозь толпу пробирались солдаты, преследуя неуловимых карманных воров. Тут же вальяжно прогуливались потаскухи с алыми губами и намазанными черным глазами – жажда серебра давно победила в них гордость. Торговцы держали крышки от бочек над дымящимися жаровнями, чтобы еда не остыла. Воздух полнился густыми запахами, от которых то наполнялся слюною рот, то немилосердно тошнило.

– Весла в воду! – скомандовал Сигурд, так как чуть раньше Улаф зарифил парус.

Нужно было еще сильнее замедлить ход – когда вокруг столько кораблей, не разгонишься.

Кормчий и трое гребцов спускали рей с мокрым парусом. Мы кинулись к скамьям и осторожно погрузили весла в воду, стараясь не задеть ими соседние корабли. На «Фьорд-Эльке» и снеккарах сделали то же самое. Хорошо еще, что суда в основном стояли у причала, а посреди канала их почти не было – ветер по-прежнему дул в сторону города, и капитаны ждали, когда он переменится и можно будет отплыть.

По обоим берегам тянулись дома: одни заброшенные, с осевшими красными крышами и осыпающимися стенами; в других, судя по виду, кто-то жил. Новые дома были построены из развалившихся старых, обретшие вторую жизнь древние камни вновь устремились в небо, – но жилища все равно выглядели ветхими. Правый берег был выше, и вид на город частично закрывали длинные каменные постройки, до крыши набитые товарами. Охраняли их бурокожие воины с копьями, булавами и секирами. Рядом под навесами сидели люди. Одни что-то писали за столами, другие считали бочки, которые подносили и уносили мускулистые рабы с блестящей от пота и дождя кожей, третьи катили тележки или вели на привязи тяжело груженных ишаков, лошадей и волов.

По правому борту возвышалась, уходя на восток, еще одна древняя стена. За ее зубцами стояли воины, равнодушно глядя на столпотворение внизу. Время от времени гигантские, похожие на рот великана, ворота в стене открывались, изрыгая бесконечный поток людей и животных.

– Дальше причалим, – командовал Сигурд, направляя «Змея» в самый конец вереницы судов.

Мы гребли, пока деревянный причал не сменился потрескавшимся каменным. Так далеко мало кто заходил – река разлилась из-за тающего в далеких горах снега и почти затопила причал, да к тому же деревянный был ближе к воротам.

– Брам, Свейн, Бьярни, возьмите-ка весла, проверьте, нет ли там еще ступеней, а то днище пропорем, – велел Улаф. – Давайте причалим красиво, на нас смотрят. Мы же не хотим, чтобы римляне судачили потом о нас за кружкой эля?

Там, где каменный причал сильнее возвышался над водой, нашлась подходящая стоянка для «Змея», а вот остальным кораблям места не хватило. Им пришлось встать бок о бок, прижавшись к «Змею», а людям – сходить на берег по его палубе. Иногда такое заканчивается драками – воины переходят с корабля на корабль, и кто-то может недосчитаться снаряжения. Но не у нас – мы были братством, где все связаны друг с другом клятвой, так что можно было оставлять все свое серебро прямо на крышке сундука и быть уверенным, что никто к нему не притронется.

Стену украшала резьба с головами неведомых зверей – зубы волчьи, пасти медвежьи, морды широкие, мохнатые. В скалящиеся острозубые пасти были вделаны железные кольца для причальных канатов. Едва мы успели завязать узлы, как перед нами появился сборщик корабельной подати. За ним шли слуга с заплечным мешком и двенадцать скучающих солдат. Никто из них не выказал ни малейшего удивления при виде кораблей, украшенных резьбой, которую делали явно не христиане. Сборщик – маленький, лысый, с проворными руками – напомнил мне белку. Внимательный его взгляд остановился на четырех кораблях: очевидно, он пытался понять, что мы за люди, и увиденное его не впечатлило. Наверное, по маленьким трюмам наших кораблей было сразу понятно, что серьезной торговли тут не будет. К счастью для нас, сборщик и отец Эгфрит быстро нашли общий язык – латинский – и приступили к переговорам.

– Я сказал Грацию, что мы приплыли издалека и преодолели немало опасностей на пути ради счастья лицезреть его прекрасный древний город, – пояснил Эгфрит Сигурду. Его скрытые бородой губы слегка раздвинулись в улыбке, что редко случалось в последнее время.

Ярл кивнул.

– Сколько он просит, монах?

На этот раз Эгфрит не таил улыбку.

– Граций говорит, что привык иметь дело с такими, как мы. За «Змея» и «Фьорд-Эльк» он хочет шесть солидов [33]33
  Солид – римская золотая монета. Долгое время оставалась основной монетой и денежно-счетной единицей Восточной Римской империи.


[Закрыть]
, а за остальные корабли – три. Но он знает, что у варваров нет солидов, поэтому принес с собой весы.

Эгфрит сказал что-то Грацию, и тот, щелкнув пальцами, подозвал слугу с мешком. Тот извлек оттуда большие весы и поставил их на каменную ступень.

– Нужно положить на весы серебро, чтобы чаши встали ровно, – пояснил Эгфрит.

Теперь улыбнулся Сигурд – Граций пошарил в мешке и вытащил кусок железа, потом поднял его повыше, чтобы все видели, и положил на одну из чаш.

– Этот кусок, небось, побольше весит, чем Свейнова башка, – пробормотал Брам.

– Могу на другую чашу свой дрын положить, Дядя, тогда ровно будет, – выкрикнул Хедин, вызвав всеобщие ухмылки.

Но Сигурд не был бы Сигурдом, если б его можно было застать врасплох.

– Если римлянин так хочет, что ж, пожалуйста, – объявил он, сбрасывая с правого плеча промокший плащ и вытягивая вперед руку с семью серебряными перстнями, каждый шире большого пальца.

По сигналу ярла Бодвар перекинул на берег доску, и Сигурд первым из нас ступил на землю Рима. Хитро, по-волчьи, улыбнувшись Грацию и его людям, он снял с руки пять перстней и положил их на весы. Кусок железа чуть не взлетел в воздух, когда чаша с перстнями стукнула по земле. Граций изумленно поднял брови. Сигурд достал еще один перстень и бросил его в чашу к остальным, которые уже почти наполовину скрылись в дождевой воде.

Граций уставился на Сигурда так, словно раздумывал: то ли удирать, то ли заключить нас в объятия, потом что-то еле слышно проговорил.

– Что он сказал, монах? – спросил Сигурд, повернувшись к «Змею».

Эгфрит вытер мокрое от дождя лицо и осенил себя крестом.

– Он сказал: «Добро пожаловать в Рим».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю